За рамками протокола

Рублевская жена

Воскресенье вечер, 1994 год. Хирург приемного отделения направил для ЭГДС* женщину 24 года с неясными болями в животе. С ее амбулаторной картой заходит мужчина лет тридцать, мажорного вида, напористый и самоуверенный,

– Доктор, у жены с утра болит живот. Мы живем на Рублевке.

Он сразу решил расставить все по местам. Он крутой, и я должен сразу исполниться почтения к нему. Ему не дано понять, что для меня разницы между ним и бомжом с Казанского вокзала нет никакой. Помощь получают все одинаковую, по крайней мере на уровне приемного отделения.

– За сегодня объехали 3 самых известных платных медицинских центра. Нам там сделали УЗИ брюшной полости, компьютерную томографию, взяли множество анализов мочи и крови, но ничего конкретного не сказали. Рекомендовали сделать ЭГДС, но сделать ее срочно можно только у вас, в воскресенье вечером все платные центры закрыты.

Прерываю этот поток слов.

– Где больная?

– Она в коридоре.

– Пусть заходит

– Доктор – вот результаты всех исследований. Кладет на стол пачку бумаг.

– Больная где?

На бумаги внимания не обращаю. Его это явно задело, но пошел за женой.

Заходит вместе с женой. Молодая, миловидная девушка, одета скромно, без претензии. Смотрит вопросительно на мужа на лице написана покорность, я бы даже сказал отсутствие какой бы то ни было воли. Даже вина – столько хлопот мужу доставляет.

Тот же наоборот, возбужден, активен, решает проблему жены всеми силами.

– Что случилось?

– Утром у нее заболел живот…

– Можно мне поговорить с больной? Не мешайте!

– Что с ней говорить. Делайте гастроскопию*. Я заплачу.

– Я вам сам заплачу. Это институт Скорой Помощи, а не платная богодельня. Выйдете из кабинета и закройте дверь.

Такого поворота он явно не ожидал, но из кабинета вышел.

– Что случилось?

– Вчера после обеда начал болеть живот, здесь вверху. Думала пройдет, но боль усилилась и утром муж отвез меня в платный медицинский центр.

– Что там сказали?

– Я не знаю, с ними муж разговаривал. Потом мы были еще в двух платных клиниках и в результате приехали к вам.

Смотрю результаты обследований, в общем то ничего особенного, Гемоглобин низковат -96, лейкоцитов многовато 8600, но ничего критического. Хотя на вид она бледная, усталость на лице. "Может замоталась по больницам", подумал я. Результаты обследований в коммерческих центрах то же ясности не добавили, но отметил незначительно увеличенную поджелудочную железу. В остальном несущественные изменения, которые можно расценить как функциональные, но явно видно, что девушка страдает.

– Ложитесь на каталку, живот посмотрю

– Что на него смотреть, ей же и УЗИ и КТ сделали.

– Закройте дверь!

Уже не выдерживаю я. Медсестра закрывает дверь изнутри на защелку.

– Что, живот вам руками никто не смотрел? Вы были в трех медицинских центрах с болями в животе и никому не пришло в голову просто провести обычную пальпацию живота?

– Нет. С ними муж разговаривал.

Понятно. Кошелек решает все.

Ложится на каталку, снимает бандаж на животе. Смотрю живот. Он несоразмерно большой. При пальпации болезненность в эпигастрии и правом подреберье. На животе свежая striae gravidarum (кожная растяжка недавней беременности).

– Когда были роды?

– Пять дней назад. Вот это номер!

– Где вы рожали?

– Дома, конечно. Муж организовал роды в воде. Это же очень полезно. Он сказал, что после родов надо сразу плавать, что бы живот сократился без растяжек.

– И когда вы начали плавать?

– Сразу как родила.

– Зачем?

– Надо же быстрее форму набирать, что бы растяжек не было и грудь не опала. Меня все это время сопровождали врачи из центра родов в воде.

Бред какой-то. Ничего не слышал о таком центре. Никогда не поверю, что дипломированный акушер пойдет на первые роды на дому, да еще в воде. Явно какие-то аферисты-самозванцы из нетрадиционной «медицины".

– Вы, что и кормить грудью не собираетесь?

– Нет, конечно. Это же вредно для фигуры.

Говорит этот бред, как заученный урок, явно не ее слова и мысли, но противопоставить этой ереси ничего не хочет и не может. Привыкла к роли жертвы манипулятора. Ему надо чувствовать себя рабовладельцем, хвастаться фигурой жены, она должна соответствовать картинкам в глянцевых журналах, остальное не важно.

Большего идиотизма по отношению к женщине я не встречал никогда. Любая физическая нагрузка после родов возможна не раньше, чем через 6-8 недель.

Выполняю ЭГДС, ничего особенного, но не значительные изменения есть, которые укладываются в картину косвенных признаков панкреатита, как и результаты пальпации живота.

Смотрю многочисленные анализы, которые они принесли с собой. Там есть все кроме панкреатических ферментов. Берем амилазу, она повышена.

Диагноз ясен – реактивный панкреатит, который был спровоцирован физической нагрузкой после родов и резким насильственным прекращением лактации. Это вызвало интоксикацию ослабленного организма, и как следствие, развитие острого панкреатита, который без лечения может перейти в панкреонекроз с самыми печальными последствиями.

Нет никаких сомнений, что это результат безумных действий под руководством мужа, который лучше всех все знает и готов заплатить за то, чтобы все с ним соглашались и действовали по его указке. Он считает себя не таким как все и у него все должно быть не так как у всех. А жена – это только объект для его манипуляций. Специально же нашел такую, заранее с ним согласную на все ради мнимого благополучия. Этим любят пользоваться аферисты нетрадиционщики.

Мажор все это время сидел в общем коридоре, наблюдая вереницы больных на каталках, которые привозили бригады скорой помощи, непрерывную работу врачей, медсестер. В общем обычный наш воскресный вечер. На него никто не обращал ни малейшего внимания, и он как-то сник, затих. Видимо отсутствие кассового аппарата при всей этой суете разрушало его картину мира.

От госпитализации он конечно отказался. Жена у них своего голоса не имеет. Я написал им на листочке стандартное лечение, которое надо было начинать немедленно. Платные центры откроются только завтра утром. Оставил свой телефон, очень неспокойно мне было за девушку. Я-то, в отличии от него, понимаю риски.

Позвонил он мне сразу, минут через 15, из аптеки.

– Доктор, лекарства, которые вы мне выписали стоят триста рублей!!?

– Я сразу не понял в чем дело.

– Возможно, что вас смущает?

– Триста рублей!!!

И я понял, что если бы они стоили хотя бы триста долларов, то вопросов бы не возникло, а тут триста рублей. Конечно это оскорбляет чувства мужчины с Рублевки. Больше он мне не звонил.

Летчик

Я начал работать в институте в 1989году под руководством профессора Юрия Викторовича Синева, которому благодарен за доверие и переданный опыт.

Мы активно развивали новые для того времени методы исследования и лечения. Эндоскопия в Москве была не то чтобы редкостью, но все-таки не так распространена, как сейчас. Далеко не в каждой больнице имелось эндоскопическое отделение.

Надо понимать, что в то время в СССР был дефицит эффективных препаратов для лечения язвенной болезни, поэтому мы использовали не только медикаментозные методы, но и чисто эндоскопические: лазерную терапию и разного рода блокады, в том числе и для снижения кислот продуцирующей способности желудка. Именно она часто является основным патогенетическим фактором в развитии этого заболевания.

Через общих знакомых ко мне обратился пилот международных рейсов Аэрофлота. У него были сильные боли в животе, он значительно похудел. Обращаться в их профильный госпиталь боялся, так как могли комиссовать подчистую, и он потерял бы такую престижную и высокооплачиваемую в валюте работу. Напоминаю, что это было в 92–ом, году, когда ситуация в стране была далека от стабильности.

При ЭГДС у него гипертрофия кислоту продуцирующих желёз, резкое снижение PH, свидетельствующее о гигантской гиперпродукции ими соляной кислоты. Кроме того, один участок слизистой желудка мне показался подозрительным, с не характерной мелкопузырчатой структурой.

Я взял из него биопсию. В двенадцатиперстной кишке была язва размером 1.5 на 2,4 см по передней стенке, глубина язвы была 2.7 мм. Это большая язва в плохой локализации. Такие дефекты часто дают смертельно опасные осложнения, такие, как язвенные кровотечения и перфорации. И то, и другое требует немедленной операции, иначе летальный исход. Больше всего напрягала глубина дефекта. В норме толщина стенки кишки колеблется от 2,8 3.1 мм, перфорация могла произойти в любой момент, особенно учитывая резкие перепады давления при взлёте и посадке.

Конечно, о продолжении полетов не могло быть и речи, это опасность не только лично для него, тем более, что летал он в основном через океан по 8 10 часов. Я ему все это объяснил. Он очень расстроился. Понятно, что это полный крах карьеры и благосостояния. С тем и ушёл. На следующий день звонит,

– Доктор, у меня есть неделя. Я освободил ее от полетов, мы сможем за это время вылечить язву?

Это невероятно, но учитывая его ситуацию, я решил применить только что разработанный нами метод медикаментозной ваготомии, который показывал прекрасные клинические результаты.

Специальный раствор, который готовился непосредственно перед введением, вводился через эндоскопическую иглу в мышечный слой желудка туда где анатомически происходило ветвление блуждающего нерва. Изнутри желудка точно определить эти точки невозможно, поэтому мы ориентируясь на анатомию вводили раствор несколько раз в предполагаемые участки. В результате снималась значительная часть патологических импульсов, раздражающих слизистую. (Да простят меня специалисты за примитивность объяснения). Проблема в том, что срок неделя нереальный, минимум две при таком поражении кишки.

Я коротко рассказал ему об этом методе.

– Доктор, я согласен на все. На любой риск

– Приезжайте, попробуем.

Я решил увеличить объём блокирующей смеси для возможного быстрого эффекта и, как минимум купирования болевого синдрома. Противоязвенная терапия ему не помогала, он сам долгое время пил таблетки, снижающие кислотность из-за постоянной изжоги, но без эффекта.

У блокады были и отрицательные эффекты. Это болевой синдром при введении смеси, который как правило, проходил в течение 10 мин, и кратковременный на несколько секунд коллаптоидный обморок вследствие резкого падения артериального давления.

Обычно мы применяли десять миллилитров раствора, редко двадцать. Но такую гипертрофию кислоту продуцирующих желёз я встречал впервые, поэтому решил набрать сразу 4 шприца по 10.

Он пришел днем, когда основной поток пациентов иссяк, и мы начали. Первый шприц ушёл, я даже не заметил, как, со вторым я прошёл только половину подлежащих блокировке участков.

Лётчик побледнел, но терпит.

– Как дела?

Машет рукой – нормально. Делаю ещё одну десятку, вижу мало. Надо продолжать.

– Как самочувствие? Будем продолжать?

Машет рукой – делай. Ввожу последний шприц, быстро выхожу из желудка.

– Живой?

– Да, вроде.

Кратковременно теряет сознание на несколько секунд. Пульс есть. Дыхание есть, артериальное давление падает до 60/30, но быстро приходит в себя, давление 120/80.

Оклемался.

– Ну как дела?

– Терпимо. Вот только встать не могу.

– Лежите, мы никуда не торопимся.

В тот день я дежурил и имел возможность наблюдать за ним в течение дня. Постепенно состояние нормализовалось, боль прошла, и через час летчик стал проситься домой. Выдержали еще два часа, и он ушел домой, уже не чувствуя язвенной боли.

Контрольное исследование сделали через 2 дня. Кислоту продуцирующие железы пропали, слизистая стала нормальной, выраженность подозрительного участка также снизилась, он почти не отличался от окружающей слизистой. Главное, что язва уменьшилась в размерах до 1,0х1,2 см., и дно язвы поднялось на 1мм. Угроза перфорации значительно снизилась.

При контрольном исследовании через 5 дней язвы не было. Сформировался на ее месте рубец. Язвенные боли больше не возобновлялись, после того как купировались блокадой, изжоги не было. Кислотность полностью нормализовалась. Через 7 дней после блокады он улетел в Вашингтон.

Приходит ответ биопсии – участок эктопии тканей поджелудочной железы. Все сразу стало понятно. Это синдром Золингера-Эллисона.

Без ложной скромности скажу, что это произвело фурор среди нашего научного сообщества. Редчайший случай подобной диагностики.

На практике синдром Золингера-Эллисона означает, что все не так просто, как при обычной гиперсекреции желудочных желез. Там включаются дополнительные патологические механизмы.

Я наблюдал и лечил его 15 лет. Участок эктопии оказался единственным и небольшим, его удалось атрофировать эндоскопическими методами. За это время мы сделали еще 12 блокад, пока кислотность его желудка не пришла в норму.

Последнюю гастроскопию* я ему сделал 17 лет назад. Сейчас он на пенсии по выслуге лет и при очередной диспансеризации пенсионеров признался, что у него была язва. Врач, который делал ЭГДС ему не поверил, настолько нормальной была слизистая.

За это время мы стали друзьями. Про желудок он давно уже не вспоминает, но гордится своей уникальностью.

Сейчас мне самому подобный случай кажется дикостью. С высоты опыта и возраста я бы скорее осудил такой подход, но у молодых свой особый кураж и взгляд на риск.

Безнадега

Часть первая

Женщина 70 лет, поступила в тяжелом состоянии с грубыми нарушениями гемодинамики. Диагностирован разрыв аневризмы аорты и тромбоз артерий нижних конечностей.

Ангиохирурги прооперировали, установили имплант* участка аорты, левую ногу пришлось ампутировать из-за уже ставшими необратимыми изменениями тканей, правую удалось сохранить с помощью нескольких сосудистых реконструктивных операций и экстракции тромбов. Вследствие догоспитальных нарушений гемодинамики развились полиорганная недостаточность, пневмония, нефропатия и т.п и т.д. Диагноз занимает страницу. Абсолютно безнадежная с момента поступления к нам. Но все операции были проведены на высочайшем

уровне, и она живет.

Это еще не все. Когда она пожелтела вследствие обтурации* желчного протока камнем, ей ещё выполнили РХПГ* с рассечением БДС*, литотрипсией* и экстракцией* осколков камней, установили стент* в холедох* для профилактики следующих обтураций.

Нас вызвали к ней в реанимацию – падает сатурация* до 70 при нижней норме 95. Реаниматолог извиняющимся голосом: «Ничего не можем сделать, похоже на непроходимость бронхиального дерева, пытались сами санировать, но не получается». Он прекрасно осознает безнадежность ситуации, но тем не менее должен бороться с падением сатурации в любом случае. Вес 35кг. при росте 150. Организм уже не способен бороться, она жива только благодаря грамотной интенсивной терапии в реанимации. Финал всем очевиден, но это ничего не значит.

Наше дело – лечить, используя свой опыт, навыки, оборудование. Дело философов – рассуждать о жизни и смерти, а определять, кому жить, – дело Проведения. Проще сказать, если ты будешь решать, с каким больным работать, а с каким нет, то это прямой путь к деквалификации и распаду твоей аутентичности как врача.

Такие у нас долго не задерживаются.

Итак, просвет трахеи и бронхов действительно забит сгустками крови и кровяными корками. Это естественно, она была на больших дозах антикоагулянтов во время сосудистых операций.

В общем, их удаление технически не сложно, но занимает время. И, конечно, первая мысль: «Ну какой же смысл?» Но это для трусов!

Через просвет трахеотомической трубки сгустки удалить нельзя. Слишком большие, не проходят через диаметр 0,8см. Удаляем трубку, это лишает ее поддержки аппарата ИВЛ* при и так низкой сатурации. Надо работать быстро. Удаляем часть сгустков, опять ставим трубку, раздуваем манжету, подключаем ИВЛ, сатурация* доходит до 80 и останавливается. Уже хорошо, повторяем цикл еще 2 раза. Добиваемся практически идеального просвета трахеобронхиального дерева. Сатурация нормализовалась.

Молодой реаниматолог счастлив. Я смотрю на него и сам радуюсь, что есть смена, да ещё какая. Это и есть парадигма нашей работы. Ты должен сделать все, что можешь, и все остальное не важно.

Это невозможно объяснить непосвященному, но того, кто способен так относиться к больному, не остановить. Я-то помню далеко не единичные случаи, когда самые безнадежные пациенты при надлежащем уходе и лечении вдруг непостижимым образом меняли динамику заболевания с отрицательной на положительную и уходили из института на своих ногах. Самое удивительное, что это происходило в форме соревнования между сменами врачей.

Писать посмертный эпикриз считалось делом непрестижным, и чтобы этого не делать, тянули больных до следующей смены. Пусть они придут и пишут эпикриз. Помню один диалог. Прихожу утром в реанимацию, дежурный реаниматолог мне говорит:

Миш, посмотри какой валежник они мне оставили (имеется ввиду безнадежных больных ему оставила предыдущая смена), мне что теперь три эпикриза писать? Обойдутся. Давай Миш, помоги, этому надо то-то, другому это и т.д.

Я всегда не против для пользы дела.

Следующая смена видит, что больной жив, и тоже не хочет писать посмертный эпикриз, а тянет его до следующей смены. Так больные уходили из реанимации в отделение, а потом домой.

Никогда не слышал пафосных речей типа «Мы спасаем жизни» и т.п. и т.д., а вот не желание писать посмертный эпикриз – это вполне достаточный стимул, если ты обладаешь достаточными профессиональными компетенциями, чтобы его не пришлось писать. Настоящая врачебная практика – это призвание без всякого пафоса. А реализовать его можно, только помогая людям справиться с болезнями и их осложнениями. Без этого мы не можем существовать.

В отпуске наслаждаешься отдыхом первые три дня, потом становится скучно, ходишь по пляжу и смотришь по сторонам: неужели ничего не случится? Никому не потребуется помощь? Это уже на уровне осознанной потребности врачевать.

ПРОТОКОЛ

В присутствии реаниматолога. Через трахеостомическую трубку. Просвет трахеобронхиального дерева заполнен сгустками крови и кровяными корками. Поступления свежей крови нет.

Трахеостомическая трубка удалена, выполнена экстракция* сгустков и корок через трахеостомическое отверстие. По бронхоскопу* установлена трахеостомическая трубка. Дистальный* конец ее на 2 см выше бифуркации трахеи. Слизистая грубо эрозирована на всем протяжении.

Произведена санация физиологическим раствором. Постуления крови нет.

Заключение: Эрозивно-геморрагический трахеобронхит. Состоявшееся легочное кровотечение. Санация.

Часть вторая

Этот случай произошёл, когда я уже закончил рассказ и решил вставить его во вторую часть как свежее подтверждение. Мужчина 37 лет поступил утром по СМП* с диагнозом: «Кома неясного происхождения». Упал в магазине без сознания.

По тяжести состояния сразу доставлен в реанимацию, минуя приемное отделение. Состояние тяжелое, кома без очевидных причин. В реанимации переведён на ИВЛ*.

Меня вызвали к нему практически сразу после поступления. Возникло подозрение на легочное кровотечение. По интубационной трубке из легких идёт кровь.

Обратило на себя внимание несоответствие физиологического возраста внешнему виду. Он производил впечатление шестидесятилетнего, кроме того заострившиеся черты серого лица говорили о критическом состоянии.

Выполняем бронхоскопию*. Вся слизистая бронхиального дерева покрыта геморрагическими эрозиями, из которых продолжается диапедезное* кровотечение. Кроме того, в просвете бронхов большое количество пенящейся жидкости. Диагноз ясен: отек легких с геморрагическим компонентом. Провели стандартные для таких случаев кровоостанавливающие манипуляции.

Сразу за этим выполняем ЭГДС*. Слизистая желудка и кишки покрыта такими же эрозиями с диапедезным кровотечением – геморрагический гастродуоденит.

На рентгенограмме легких – жидкость в плевральных полостях – гидроторакс*. Торакальный хирурги выполнили дренирование* плевральных полостей. Плевральная жидкость отошла по дренажам в большом количестве.

Экстренная санация в реанимации

Все происходящее напоминает ДВС синдром*, но очень своеобразный, и опять же причина его не ясна. Возникло подозрение на какое-то отравление и интоксикацию вследствие его.

Вызванные токсикологи свою патологию отвергли. Удивительно, что анализ крови в общем-то в пределах нормы, кроме гемоглобина 210 при норме 120-140, гемотокрит 60 при норме 40.

Сделали расширенный биохимический анализ крови, он показал резкое повышение тропонина в десять раз относительно нормы. Инфаркт? Но на ЭКГ есть кардиотоксические изменения, а типичных для инфаркта миокарда отклонений нет. Кардиологи инфаркт отвергли. Собрались в ординаторской реанимации. Обсуждаем, ищем варианты диагноза. Понятно, что это кардиотоксический шок, но причина его не понятна, хотя по тяжести состояния она должна быть серьезной. Ни к чему в результате не пришли. По общему мнению, до утра он вряд ли доживет, но тем не менее весь необходимый комплекс лечения и детоксикации разработали. В течение суток несколько раз подходил к нему. Состояние без изменений. Ухудшения нет, уже хорошо. Утром перед сменой опять зашёл. Все то же, но визуально, вроде серость на лице стала уменьшаться и черты лица уже не такие «острые».

В дежурствах у меня был двухнедельный перерыв и когда я посмотрел его историю болезни в ЕМИАС, он оказался выписан в удовлетворительном состоянии из обычного палатного отделения через десять дней после поступления в критическом состоянии в реанимацию. Диагноз ему поставили кардиотоксическая аллергическая реакция.

В общем, что это было, до конца не ясно, но человека спасли, хотя и не надеялись. Просто делали для него все что могли, не опустили руки, а собрали консилиум всех специалистов, разработали индивидуальное лечение без всяких стандартных протоколов и реально спасли человека, у которого вроде и шансов то не было. У меня этот случай ассоциируется с Воскрешением Лазаря, только рукотворным, но до конца так и не понятным.

В общем то ничего особенного в этом случае нет, кроме до конца не ясной причины развития заболевания. Для реаниматологов это обычный проходной случай. Сколько таких безнадежных они вытаскивают, но на меня произвел впечатление.

ПРОТОКОЛ

В присутствии реаниматолога. Через интубационную трубку. Просвет трахеобронхиального дерева заполнен

пенящейся жидкостью с гемморагическим окрашиванием. Слизистая на всем протяжении покрыта множественными геморрагическими эрозиями с диапедезным* кровотечением. Произведены гемостатические манипуляции. Диапедез значительно снизился.

Заключение: Эрозивно-геморрагический бронхит. Отек легких.

Часть третья

Когда книга уже была готова к печати, произошел случай, который я не могу не описать в этом рассказе.

Сумасшедшее дежурство, вызов за вызовом без перерыва, время шесть вечера, а я не только ничего не ел, а даже не присел. Очередной вызов из хирургической реанимации – аспирация* кровью. Больной с четвертой стадией рака трахеи, опухоль проросла щитовидную железу и ее артерию. Началось массивное кровотечение. Кровью заполнилась трахея, бронхи, резко упала сатурация*. Ангиохирурги эмболизировали* эту артерию, остановили кровотечение. Теперь надо убрать кровь из бронхиального дерева. Реаниматологи катетером эффективно сделать это не могут. Иду на этот вызов, думаю: «Совершенно безнадежный больной, ну какой смысл во всех этих не простых манипуляциях?».

Думать ты можешь что угодно, а делать надо то, что нужно. Прихожу в реанимацию. Больной очень тяжелый, но в сознании и самостоятельном дыхании, сатурация 72 при норме 96, цианоз*, задыхается. Быстро удаляем через бронхоскоп* кровь и сгустки из легких. Заняло 2-3 минуты и пациент задышал полной грудью. Смотрит на меня как на Бога, поднимает вверх большой палец, я начинаю собирать оборудование, он сжимает над головой обе кисти, в крепком рукопожатии, так показывает,

– Спасибо!

Из-за основного заболевания говорить не может.

Большая редкость, когда от реанимационного больного ты получаешь обратную связь, тем более благодарность. В подавляющем большинстве они в искусственной или естественной коме, да и процедуры наши далеки от приятных. Это было редкое исключение, которое дало мне такой заряд положительных эмоций, такой выброс эндорфинов, что усталость как рукой сняло, и вся остальная часть суток прошла на одном дыхании. Вот уж допинг так допинг.

Еще одно подтверждение тому, что наше дело помогать, а не рассуждать!

ПРОТОКОЛ

В присутствии реаниматолога. Через трахеостому. Просвет трахеобронхиального дерева заполнен алой кровью и сгустками, практически блокирующими просвет бронхиального дерева. Слизистая на всем протяжении резко отечна, гиперемирована.

Произведена санация бронхиального дерева. Кровь и сгустки полностью удалены. Поступления свежей крови нет.

Заключение: Аспирация* кровью.