IV
Чёрно-Белый, веди нас домой!
Йолла-лэй, веди нас домой!
Чёрно-Белый, через прибой!
Йолла-лэй, через прибой!
Чёрно-Белый, через волну!
Йолла-лэй, через волну!
Дай увидеть свою страну!
Йолла-лэй, свою страну!
Вёсельная песня сэйдов
– Хэ! —сказал старший, окончив недолгую трапезу. Все сэйды встали, осмотрелись и отряхнулись.
Пленника подняли, словно тушу дичи, и бросили в лодку, ближе к носу. Там, на днище, уже лежал какой-то свёрток – нечто, хорошо укатанное в шкуру зверя. Зверь этот был незнаком Энке – мех был плотный и густой, как у выдры, но не бурый, а серый со светлыми, почти белыми кольцами. Такие же шкуры были свалены в корме лодки – наверно, ими укрывались во время плавания. Ещё в лодке лежали раскрашенные вёсла с широкими резными рукоятями и заострёнными лопастями.
Сэйды столкнули лодку с берега и поместились в ней ближе к корме. Разобрали вёсла. Энке обратил внимание на прорезанные на лопастях знаки – они в точности совпадали с разрывными знаками на копьях. Стало быть, вёсла тоже могли быть оружием.
Повинуясь мерным движениям вёсел, лодка кормой вперёд пошла из камышей. Под днищем зажурчала, заплескалась вода Пограничной реки. Энке приподнялся на локте и выглянул через борт.
Мир раздвинулся. Ещё никогда он не видел так много воды вокруг. Противоположный берег был очень далёк – может быть, до него было четыреста, или даже пятьсот шагов. Там тоже рос камыш и где-то совсем далеко виднелась синяя полоса – лес тайверов.
Сэйды опустили руки за борт и смыли со своих лиц знак войны и смерти – красную охру. Они возвращались домой, и в грозном знамении больше не было нужды. Энке увидел обычные человеческие лица, ничем особенным не отличавшиеся от лиц его соплеменников и родичей. Заменить тёмные волосы на светлые, выплести раковинки из длинных кос – и получатся охотники Лососьего рода…
На корме сидел предводитель – немолодой уже мужчина с покрытым морщинами лицом. Он направлял лодку в нужную сторону короткими, точно отмеренными движениями весла. Рядом с ним расположились двое воинов помоложе. Они сосредоточенно работали вёслами, толкая лодку вперёд. Ещё ближе к Энке сидели четверо остальных – эти просто держали вёсла в руках. Зачем делать лишнюю работу, если сильное течение реки и так несёт лодку к Морю? Когда товарищи подустанут, они сменят их.
Был среди этих четверых и тот молодой, самый ненавистный, который распорол ножом рубаху Энке. Теперь юноша мог разглядеть его как следует. Беспокойное лицо этого сэйда всё время было в движении. Он кривил губы, морщил нос, часто переводил взгляд с неба на воду, с воды на своих сородичей.
«Не будь у меня связаны руки, – подумал Энке, – я бы тебе показал!»
Что именно он показал бы этому неприятному человеку – Энке не смог бы сказать. Он умел колоть рыбу острогой, а плотву и краснопёрок даже наловчился ловить руками. Хорошо стрелял из лука – из пяти его выстрелов по уткам три обычно приходились в цель. Неплохо – в сравнении с другими мальчишками Лососьего рода – плавал и бегал. Знал следы и повадки зверей и птиц. Но сражаться оружием против людей Энке толком не умел – научиться было попросту негде. Конечно, все подростки в селении то и дело боролись и дрались друг с другом – кто без этого вырос? Бывали у них и развлечения, опыт которых мог пригодиться на войне – например, уклонение от раскрученной жерди. Но так, чтобы выйти на войну с оружием и подвергнуть жизнь настоящей угрозе – такого не бывало никогда. Даже «большая охота» на хищную свинью, когда молодых ставят в первый ряд, никогда не устраивалась на памяти Энке.
Между тем перед ним сидели семеро настоящих воинов, каждый из которых – даже тот, молодой – уже не раз лишил жизни человека. Энке мог оценить, как они двигаются, как держат свои копья и вёсла – ни одного лишнего, суетливого, неверного движения, словно копья и вёсла для них – продолжение тела. Пленник ощущал ненависть к врагам, но… не только.
Ведь хорошо было бы стать такими, как они – сильными, ловкими, беспощадными?
Энке мотнул головой, отгоняя эту мысль. Они враги, захватчики, и хватит об этом. Он снова приподнялся и, высунув голову поверх борта, глянул вперёд.
Там, куда был устремлён раскрашенный нос лодки, больше не было берега. Не было видно ни леса, ни камыша, вообще ничего. Только огромная, бесконечная, покрытая волнами, вода, смыкающаяся с небом. Энке поспешно перевёл взгляд в сторону кормы – там ещё был виден камыш. Далеко справа и так же далеко слева, две желтоватые полосы. А вот синий лес исчез.
Со стороны большой воды доносился глухой шум. Чайки с криками сновали вокруг – и не те маленькие чайки с бурыми головами, которые встречаются на лесных реках и озёрах. Морские чайки были огромные, белые, с чёрными крыльями и яркими жёлтыми клювами. Хриплыми, низкими голосами они кричали:
«Море! Море! Пропал! Пропал!» – так, во всяком случае, показалось пленнику.
Запах большой воды стал меняться, в нём появилось что-то неприятное, острое, щекочущее ноздри. Скоро Энке показалось, что он почувствовал едва заметный вкус соли.
Значит, Море. Значит, конец…
Полоса камышей за кормой стала совсем тоненькой. Вновь мелькнул горбик синего леса, далеко-далеко.
Сэйды внезапно забеспокоились. Они вертели головами, заглядывали за борт. Один из воинов вскочил и прошёл в нос, больно наступив на руку Энке. Заглянул в воду впереди, что-то крикнул главному. Тот кивнул, и сделал движение веслом.
Под днищем зажурчало сильнее. Удары волн сделались реже и резче.
Сэйд на носу некоторое время продолжал всматриваться в воду, затем удовлетворенно мотнул головой и пошёл на своё место. И тут все разом сделали общий у всех Племён жест, отвращающий зло – махнули правой рукой под левую, словно отбрасывая плохое на нечистую левую сторону.
Энке уже понемногу приноровился понимать речь врагов. Они произносили слова несколько иначе, чем тавальды, и говорили быстрее, чем сородичи Энке, словно зажёвывая некоторые звуки. Но сам строй речи сэйдов был таким же, как у лесных племён. Поэтому, когда ухо пленника привыкло к говору «неназываемых», понятных слов стало значительно больше, чем непонятных.
– Ветер растёт, – говорил один из воинов, обращаясь к предводителю. – Туда-то против ветра шли, сейчас хорошо! Пригодился бы сейчас нам пэнгек, да ведь нет у тебя пэнгека.
– Нет пэнгека, – подтвердил тот, – порвался пэнгек, сильно старый был… Да этот тейтеан под ним плохо идёт, сильно качает. Хангла-мастер, когда делал, много ходил на тлакк, брагу пил, один край на полвершка толще сделал.
Послышался сдержанный смех.
– Ничего, – пробасил другой воин из старших, – теперь пойдём в Клеамат, сменяем холук, новый тэйтеан закажешь, и с пэнгеком сразу!
– Нет, – сказал владелец лодки, похлопывая по желтоватому борту, – не буду заказывать. Этот тейтеан хороший, а я стар, мне хватит…
И тут Энке вспомнил, что у него свободен рот! Лежать без дела, в ожидании непонятно чего, было невыносимо для него. Он вспомнил рассказы о героях, которые, уже будучи привязаны к столбу пыток, поносили врагов и насмехались над ними. Он, Энке, почти в тех же условиях. Хуже уже не будет. Они с ним в одной лодке, деться от его проклятий и поношений им некуда. В самом уж крайнем случае пленника выкинут за борт. Страшно? – конечно, но это лучше, чем жить в плену. Он всё равно не станет на них работать!
Вообще-то ему уже становилось страшновато – и не только от непонятности будущего. Лодку плавно покачивало с носа на корму, и у пленника понемногу начинала кружиться голова. Не духи ли Моря – а с Морем у лесных жителей всегда связывалось что-то страшное и неприятное – начинают потихонечку поедать его тело и душу? Или… или превращать его. Есть же старый рассказ о тайверской девушке и сэйдах. Те взяли в плен дочь вождя и повезли на Острова, но она сумела разрезать верёвки острием вражьего копья, прыгнула в Море и поплыла к берегу. Разгневался на беглянку бог Моря, и превратилась она в страшную рыбу, без чешуи и с человеческим лицом. С тех пор она плавает в Море и кричит жутким голосом, тоскуя о потерянных навсегда лесах. Кто услышит крик рыбы – начинает тосковать, а потом умирает.
Энке облизнул губы. Надо решиться. Это как в холодную воду ступить. Ну, сейчас – или никогда!
– Сэйды, – хрипло проговорил он, – я вас не боюсь.
Как же это хорошо – снова обрести возможность говорить, и без страха сказать врагу всё, что хочешь! Энке ощутил приятную лёгкость – он смог, он сказал! Вот теперь пусть хоть за борт! Надо только перед смертью обложить врагов пообиднее…
Враги, впрочем, не обратили особого внимания на его слова. Лишь один воин бросил на пленника удивлённый взгляд – как если бы вдруг заговорила человечьим голосом сама лодка или серая шкура. Остальные сэйды даже не прервали беседу.
– Вонючие пожиратели падали! – завопил Энке во всю силу своего голоса. – Вы бабы, вы убежали от хомяка, задрав хвосты! Ракушки вам склизкие собирать, а не воевать с тавальдами! Вы увешались зубами, а сами напали на меня сзади, чтобы не смотреть мне в глаза! Не спасут вас зубы, смердящие трусы!
Сэйды переглянулись, а потом свирепо захохотали. Может, не всё поняли? Но слова «трус» и «падаль» одинаковы в языках всех Племён, да и не так уж непонятно они сами говорят.
– Не боюсь вас! – снова закричал Энке. – Ваши пытки – простая щекотка, ваши копья не страшнее бабьих иголок! Ваш дух войны – жалкий червь, хомяк его зубами рвёт, глотает, испражняется им!
Молодой сэйд посуровел лицом и посмотрел на предводителя, но тот на все крики пленника лишь улыбался. Между тем солнце скрылось в облако, лодка раскачивалась всё сильнее и сильнее. Похоже, проняло не сэйдов, а самого морского бога. Вокруг уже не было видно никаких полосок суши – только волны, одна выше другой…
Наконец, старший враг снизошёл до ответа. Мешая понятные и непонятные слова, он сказал пленнику:
– Маленький хаквах, ты хоть и глуп, но как будто храбр. Побереги силы, тебе ещё кормить…
Кого кормить – Энке не разобрал, это было одно из тех непонятных слов, которые есть только в языке сэйдов. Все воины коротко хохотнули при этих словах предводителя, но почему-то сделали тот же отвращающий жест, как тогда, у берега.
Старший немного подумал и добавил:
– Что до пытки, то пытают воинов, а ты – хич.
Лодку вновь качнуло на волне, под крашеным носом плюхнуло, и в лицо пленника попали прохладные брызги. Ветер крепчал, и где-то внутри Энке проросло очень неприятное ощущение. К лёгкому головокружению добавилась тошнота, как будто в недрах тела заворочалось живое существо.
Энке сразу вспомнил рассказы матери о духах, вызывающих болезни. Каждый из этих духов имеет свой цвет. Например, дух лихорадки – красный, а дух поноса – бурый, как медведь, оттого-то и говорят: «медвежья болезнь». Головную боль вызывает зелёный дух, а цвет духа рвоты – жёлтый…
– Рвотный дух с едой заводится, – говорила мать. – Попадёт в человека, а потом на волю хочет, начинает метаться. Надо дать ему выйти. Он всегда через желудок идёт, сначала пищу вытолкнет, потом сам уйдёт, тогда и рвота кончается.
Сейчас Энке явственно ощущал беспокойство духа. Тот барахтался у него в животе, подступая всё выше и выше. Во рту появился неприятный вкус, похожий на вкус крови. Может быть, он, Энке, уже превращается в голую рыбу? Надо успеть швырнуть в лицо врагам побольше гостинцев, пусть это и будут лишь слова!
– Паршивые псы! – крикнул он. —Тавальду не бывать рабом! Вы не воины, вы позорные воры! Развяжите меня, и я утоплю вас вместе…
И тут жёлтый дух устремился наружу. Энке едва успел приподнять голову надо бортом лодки, как жестокий спазм скрутил его нутро, сдавил, вывернул наизнанку. Полупереваренный скудный завтрак полетел в море.
Сэйды радостно завопили:
– Вооо!
– Пошло!
– Порадуй бабушку!
– А ну ещё разок! Давай помогу – бяяяяя!
Звериная ярость вновь затуманила глаза Энке.
– Только развяжите – и я вас всех убью! Не боюсь вас, ненавижу вас, – выкрикивал он, уже не заботясь о подборе слов. – Я на ваши насмешки… бяяя…
И его снова перегнуло за борт. Дух не вышел с первого раза и продолжал выкручивать опустевший желудок. Голова кружилась. Энке обвёл взглядом горизонт – только волны, только вода… Нараставший ветер, как он понял, был от берега, то есть помогал врагам, облегчая путь к таинственным островам. В лицо сильно плеснуло солёным, он закашлялся, и снова согнулся от мучительного спазма.
Сэйды потешались от души.
– Эх, не довезём мы тебя до пыток! Все кишки выблюешь, выпустить нечего будет! А ну-ка бяя!
И Энке против воли ещё раз скрючился. Нутро его горело. Голова уже не просто кружилась – в ней заплескалось озеро боли, мучившее при малейшем движении. А проклятый жёлтый дух не унимался, всё кусал и крутил.
Правы сэйды – куда ему на пытку! Сами они смеются, балагурят и, кажется, не испытывают никаких неудобств. А гордый тавальд, которому не бывать рабом, извивается на дне лодки, словно опарыш, хотя его даже не начинали резать и жечь…
Он снова высунулся за борт и поспешно отпрянул назад – рядом с лодкой показалось чудовище.
На поверхности моря явился чёрный плавник, высокий и острый. Энке едва успел предположить, кому мог бы принадлежать такой плавник – и тотчас же из воды вылетело огромное, почти с лодку тёмное тело. На миг Энке увидел блестящую кожу, белое пятно у глаза и зубы в приоткрытой пасти. И тут же чудовище с шумом ухнуло в зеленоватые волны. В лучах солнца сверкнули неисчислимые брызги.
Сэйды почему-то обрадовались.
– Мэнгитен! Мэнгитен! – закричали они, потрясая вёслами. – Чёрно-Белый! Домой! Домой!
Энке сразу вспомнил своё недавнее видение. Вот он, бог Моря, бог сэйдов, тот, кого они зовут на помощь в бою! К вящему восторгу воинов, Чёрно-Белый снова выпрыгнул из воды, теперь с другого борта. И снова обрушился в волны, подняв тучу брызг.
– Веди нас! Веди! – кричали сэйды.
Бог скользил теперь вблизи лодки, разрезая воду чёрным плавником. Вот он вздохнул, пустив столбик пара, и исчез с поверхности моря, чтобы вынырнуть в некотором отдалении.
– За ним! За ним!
Предводитель налёг на весло, и лодка чуть повернулась, подставив волне заострённую корму.
Энке искренне захотел умереть. Никаких духов леса больше нет рядом. Даже этот хомяк остался там, на берегу. Никто не придёт на помощь. Он, Энке, во власти этого чёрно-белого существа и его свирепых детей, которые от века несли всем Племенам смерть и рабство. Его участь – сгинуть на чужбине Островов. Отец говорил – ни один из пленённых сэйдами не смог вернуться назад, и уж конечно, не потому, что не хотел…
Энке скукожился на дне лодки и забылся – провалился в странное состояние между сном и явью. Он слышал голоса сэйдов где-то далеко над собой, и ещё ему послышалось, что в глубине свёртка кто-то тихонько вздыхает. Перед глазами плясали бредовые видения. Ему мерещилось море с угольно-чёрными волнами, из волн показывали зубастые головы причудливые плавучие твари и бледные голые рыбы с женскими лицами. И над всеми этими волнами и чудовищами, оглашая солёный воздух пронзительным хохотом, мчался вперёд жёлтый дух рвоты.
V
Подобает аламетам бить каланов, дзинуканам прясть шерсть,
ренонам искать янтарь, моринам ломать соль,
тавальдам собирать грибы, тайверам ловить бобров,
а сэйдам – убивать и грабить их всех.
Из обрядовой речи на зимнем празднике сэйдов
Энке очнулся от забытья на рассвете. Качки больше не было. Дух болезни вышел, оставив на память тупую боль в животе.
Вместо предводителя на корме сидел один из старших воинов, а ещё двое лениво подгребали, опуская острые весла то с одного, то с другого борта. Остальные спали, завернувшись в шкуры. Такую же шкуру – со сторнным кольчатым ворсом – Энке обнаружил на себе.
Он удивился такой заботе врагов, но, подумав немного, понял, что вызвана эта забота вовсе не добрыми чувствами. Он, вероячтно, должен быть выменян, а всё, что предназначено для обмена, должно выглядеть хорошо. Кому нужен простуженный раб, от которого никакого толку?
Хотя голову ещё ломило, к пленнику понемногу возвращались обычные человеческие желания и ощущения. Есть пока не хотелось, но сильную жажду Энке уже чувствовал.
Волна ласково плескала под днищем. Энке приподнялся и выглянул в мир. И сразу же увидел близкий берег.
Этот берег был совсем не похож на тот, который они покинули вчера.
Лодка шла вдоль скалистого обрыва. У подножия серой скалы просматривалась полоса жёлтого песка. А вверху, на обрыве, росли кедры, каждый из которых казался куда выше самой скалы.
Энке видел кедр один или два раза в жизни. Почему-то это дерево не любит равнинную землю тавальдов и тайверов. Но и этот единственный раз Энке запомнил – потому что виденный им тогда кедр превосходил любое из деревьев Леса.
Здесь же, в своей вотчине, кедры были много выше. Красноватые, удивительно прямые стволы уходили под самые облака. Ясно, почему Великий Кедр – именно кедр, а не осина или берёза. Какому ещё дереву под силу прорасти из нижнего мира в небеса богов, да ещё нанизав на себя землю людей и зверей, со всеми её лесами, горами, реками и Морем?! И ещё Энке наконец понял, из какого дерева сделаны боевые лодки сэйдов.
Вот они, Острова, то место, откуда никто не возвращается! Как непохожи они на равнинные леса тавальдов! Серая, голая, неприятная скала, покрытая трещинами, выбоинами, пятнами лишайников, казалась бесконечной. И всё же… всё же на этой скале были кедры. Энке откинулся на спину – только так можно было увидеть вершины огромных деревьев. Маленькие белые облака скользили, казалось, прямо между тёмно-зелёными лезвиями…
Птичий крик стоял вокруг. Энке легко отличил вчерашних больших морских чаек. К хриплым голосам примешивался задорный писк – вокруг сновали небольшие чёрные птички с жёлтыми хохолками и большими красными клювами. Покрикивали визгливыми голосами, а одна даже села на нос лодки. В красном ключе была зажата крошечная рыбка. Птичка заглотила рыбку, визгнула по-своему, и тотчас же унеслась прочь.
Воины зашевелились, сели, моргая глазами.
– О, кепе! —сказал молодой.
– Хорошо нас принесло, – проговорил предводитель и бросил взгляд на невысокое, недавно вынырнувшее из Моря солнце. – Должны успеть по большой воде дойти.
– Смотри-ка! – сказал один из воинов, показывая на береговые кедры. – Кэйо!
Все, включая Энке посмотрели туда, куда показывал сэйд. Вдоль берега, неспешно взмахивая крыльями, тянул в поисках утренней дани огромный морской орёл.
Сэйды заулыбались – они были дома, а орёл, должно быть, считался хорошим знаком.
Через некоторое время полосатая скала слева оборвалась, открывая проход в округлое озерцо, похожее на заводи Пограничной реки, только побольше. Проход был не шире ста шагов, и за ним скала вновь вырастала из воды и уходила дальше.
На берегу прохода, у самого уреза воды сидел мальчишка лет десяти с длиной удочкой в руках. Едва завидя лодку, он вскочил с места и пронзительно завопил. Звук дважды отразился от скал, казалось – кричит сам остров. Затем маленький сэйд, бросив удочку, бросился бежать по берегу в глубину заводи, только пятки сверкали.
Один из воинов опять прошёл в нос, опять наступил на Энке. Посмотрел в воду, махнул рукой. Пленник увидел, как изменился цвет воды из-за близости каменистого дна. Сэйды-гребцы налегли, лодка проскочила пролив, и оказалась в закрытой лагуне. Под днищем вновь потемнело – лагуна была глубокая.
– Клеамат, – сказал предводитель и улыбнулся.
Уютные песчаные берега лагуны поросли невысоким сосняком. Из песка кое-где торчали те же щербатые скалы, как на морской стороне острова, только пониже. На одной стороне бухты берег поднимался отлого, там открывалось устье маленькой текучей речки, а дальше и выше были видны желтоватые кровли жилищ за высоким частоколом. Должно быть, это и был Клеамат.
Туда, в устье речки, предводитель и направил лодку. Несколько сильных взмахов вёсел – и под днищем зашуршал мелкий песок берега. Энке увидел другие лодки, вытащенные на песок – одну большую, раскрашенную, и три маленькие узкие долблёнки, похожие на лодки тавальдов, но более изящно вырезанные. Селение островитян окружал невысокий частокол с подъёмной воротницей, под которую с визгом поднырнул маленький часовой. Внутри слышался гул голосов.
Сэйды вышли из лодки, выволокли пленника и поставили его на ноги рядом с собой.
За их спинами из лодки тихо выскочил хомяк.
***
Воротница поднялась с натужным скрипом. Первыми за частокол с лаем выскочили псы, а за ними – несколько вооружённых мужчин. Увидев поднятые руки гостей, они что-то крикнули – и ворота тут же родили ораву детей и подростков, которые с диким визгом понеслись к берегу. За ними, оживлённо лопоча, двинулась молодёжь. Отцы семейств, сопровождаемые жёнами, выступили последними и подтягивались долго.
Сэйды, пленившие Энке, дружелюбно махали руками в приветственных жестах. Поселяне махали тоже, а многие здоровались с прибывшими, как старые знакомые, или даже родственники. Да, вероятно, это и были родственники – сёстры или дочери воинов могли быть выданы замуж в это селение, а сами «неназываемые» – женаты на местных уроженках.
И всё же, несмотря на тёплые приветствия, пришельцы не спешили в Клеамат. Энке не мог знать обычаев сэйдов, но догадывался, что они не так уж отличаются от порядков, принятых в других племенах. А меняться у всех принято за границей селений. Вот потом, да если пригласят – а пригласят почти всегда, ибо таков обычай, да и надо же новости узнать! – можно идти в селение, пировать, хвастаться подвигами, заключать союзы, сватать детей…
Энке окинул взглядом толпу и берег. Кедры росли здесь только на морской стороне, а вокруг бухты теснились невысокие корявые сосны. Каждая имела свой нрав и выгибалась причудливыми кривулями. Это даже могло показаться красивым, но… Ни тебе берёз, ни осин, ни ольхи, ни чащи высоких резных папоротников в подлеске. Скучная красота…
Дети прибежали на берег первыми, запрыгали вокруг, смеялись, показывали на Энке пальцами, а кое-кто из самых смелых даже подёргал его за подол рубахи. Подростки вели себя куда более сдержанно – они учтиво перемолвились с гостями и встали чуть поодаль, сложив руки на груди и стараясь подражать взрослым в манерах.
Впрочем, один из детей почему-то не прыгал вместе со всеми. Мальчик, которому на вид было зим десять—двенадцать, стоял в стороне и смотрел куда-то мимо Энке, на воду лагуны. Энке невольно задержал на нём взгляд – у мальчишки было неестественно бледное лицо и русые волосы, намного более светлые, чем у сэйдов.
«Наверно, пленник», – подумал Энке, и тут мальчик поднял на него глаза.
Бледное лицо побелело ещё сильнее. Энке показалось, что мальчишка вот-вот заплачет. В следующий миг странный паренёк отвернулся и поспешно ушёл, почти убежал с берега.
Энке тоже отвернулся и стал разглядывать лодки, вытащенные на песок. Самая большая из них даже превосходила по размерам ту, на которой его привезли. Высокий нос лодки тоже был украшен изображением бога, только куда более понятного. По бортам лодки раскинул крылья красно-жёлтый орёл, его клюв приходился на самую макушку водореза, а свирепые чёрные глаза были устремлены в небо. Эту лодку защищал сам Таканга, повелитель грома и великий борец с жуткими тварями нижнего мира. Такой же резной орёл, только маленький, висел у входа в хабаган, отвращая от жилища зло.
Пленник всмотрелся в резное украшение – вдруг опять придёт видение, как тогда, на берегу Пограничной реки? Но ничего не последовало. Богу нечего было сказать или показать Энке, во всяком случае, сейчас.
Между тем к берегу спустились хозяева Клемата – солидные взрослые воины в замшевых одеждах и коротких меховых плащах, небрежно накинутых на плечи. Через плечо у каждого мужчины висела расшитая раковинами сумка. У тавальдов тоже есть такие сумки, только иначе сделанные, в них носят ута – памятные вещи, в которых живёт дух-покровитель владельца. Ну, и прочее что-нибудь нужное можно туда положить.
Наконец между хозяевами явился и вождь клеаматских сэйдов – грузный пожилой мужчина с неприятным, суровым взглядом. В руках он держал священный жезл с резным каменным навершием в виде медвежьей головы. Замшевая рубаха предводителя была разрисована птичьими фигурками, а голову покрывала шляпа, затейливо сплетённая из можжевеловых корешков. Но особенно поражал плащ, наброшенный на плечи вождя. Обычно наплечные накидки шьются из шкур. Но дзинукане, живущие далеко на севере, умеют прясть шерсть горных коз и плести из этой шерсти нарядные плащи, которые окрашивают в нарядный тёмно-красный цвет и расшивают клювами кепе. Энке один раз видел подобный плащ на дзинуканине-меняле, который побывал в Лососьем селении. Но то был плащ дорожный, с вылинявшей краской и без украшений. А накидка вождя словно горела огнём, а птичьи клювы, нашитые на неё ровными рядами, чуть побрякивали при каждом шаге.
Вождь, как и подобает человеку его положения, явился на берег не один. За ним шагали молодой парень, взрослый мужчина огромных размеров, и две жены – старшая и младшая. Эта младшая на вид была лишь немногим старше Энке, её можно было бы принять и за дочь вождя, но в этом случае она копалась бы сейчас вместе с подругами в привезённом янтаре, а не стояла бы смирно за спинами предводителя и его старшей жены – высокой женщины с резкими складками вокруг рта.
В шаге позади сановитого вождя переминался с ноги на ногу юноша, примерно одних лет с Энке, только несколько выше и почти вдвое толще. У парня уже выдавалось брюшко, а черты одутловатого лица было настолько сходны с чертами вождя, что сомнений не оставалось. Конечно, толстяк – сын предводителя этого рода сэйдов. В пользу этого говорила и одежда юноши, расшитая сложными узорами из осколков раковин – соплеменники были одеты куда проще.
При появлении вождя обитатели Клеамата притихли и расступились, давая предводителю дорогу. Владелец священного жезла приблизился к гостям, поднял правую руку вверх и произнёс:
– Энакалим!
– Атангва-вождь! – отвечал старший из сэйдов, пленивших Энке.
– Откуда?
– С востока.
– Куда?
– На юг.
– Что видели?
– Тень рыбы.
– Что слышали?
– Крик леса.
Всё это произносилось торжественно и внушительно. Наконец, после полагающегося в таких случаях начала разговора, вождь заговорил обычным голосом:
– В Клеамате всегда рады тебе и твоим сородичам, Энакалим! Рады видеть вас живыми и целыми, да верно, есть и холук?
– Есть холук, – широко улыбнулся Энакалим, – а для тебя есть даже и хич.
Он махнул рукой в сторону Энке. Вождь метнул взгляд на пленника, и тут же отвернулся.
– А ну, – сказал Энакалим двум своим воинам, – несите холук! Хочу я поглядеть, как запищат клеаматские при его виде!
Сэйды вытащили из лодки свёрток и начали медленно его разворачивать. Девчонки и детвора слегка подвывали от нетерпения. Наконец, края пятнистой шкуры раскинулись на песке, и жители Клеамата увидели добычу сэйдов.
Энке догадывался, что от этих семерых «неназываемых» претерпел не он один. Слишком уж легко воины отказались от продолжения своего похода в тавальдский лес. У них уже было кое-что, и это кое-что было весьма ценно. Даже мужчины-клеаматцы – а уж воинам не пристало шумно выражать чувства! – нестройным хором сказали «ууу!!!».
Первое, что бросалось в глаза – куча рыжих кусков янтаря, того богатства, которое, как слышал Энке, водится только на далёком взморье ренонов, да и то не везде. Его добычей занимаются особые ловцы, и вероятно, именно таких ловцов и ограбили эти сэйды. Гладкие бляшки из такого же янтаря уже сверкали на одежде многих жительниц селения, но разве бывает для девушки слишком много украшений?
Правда, из этих кусков ещё только предстояло делать всякие нашивки и фигурки. Но это ничуть не снижало ценность сокровища в глазах клеаматских сэйдов. Девчонки с упоением рылись в куче рыжих обломков, то и дело бросая умильные взгляды на отцов и братьев. Жёны-матери вели себя сдержаннее, но тоже ненавязчиво теребили воинов, заглядывая в суровые лица. Мужчины, чья слава измеряется в том числе и украшениями их жён и дочерей, сдержанно кивали головами, а некоторые уже послали домой младших детей – принести для обмена меховые одеяла.
– Вот, – сказал предводитель, извлекая нечто из кучи янтаря. – Кому достанется?
Это был длинный нож, вырезанный с большим изяществом из оленьего рога. Обоюдоострый клинок был по краю усажен тонкими острыми пластинками тонкого кремня. Эти каменные лезвия были подогнаны одно к другому настолько плотно, что режущий край становился единой линией без малейшей щербинки. Рукоять ножа была вырезана в виде фигуры Цетау, Хозяйки Луны, матери и покровительницы всех героев, а ножны отделаны иглами ежа.
При виде сокровища сэйды загудели и защёлкали языками. Кто-то выкрикнул сзади:
– Сразу четыре одеяла даю!
В первом ряду воин постарше немедленно прибавил ещё одно одеяло. Но тут сын вождя разлепил тонкие губы и высоким, почти писклявым голосом произнёс:
– Мне! Пять одеял дадим! – и вопросительно посмотрел на отца.
Атангва болезненно дёрнул щекой, но потом едва заметно кивнул Энакалиму. Тот улыбнулся и передал нож вождю.
По толпе клеаматцев пронёсся ропот разочарования.
«А не любят же тебя, жирный!» – подумал Энке.
Толстый сынок протянул было руку за ножом, но Атангва сурово посмотрел на него и сказал что-то короткое. Парень отдёрнул руку и слегка покраснел.
Из кучи янтаря выволокли ещё какую-то вещь, снова поднялся шум и торг пошёл своим чередом. Энке стало скучно. Стоять было неудобно, солнце уже вышло в середину неба и ощутимо жгло. И в этот миг пленник ощутил на себе внимательный взгляд.
Перед ним стоял высокий мужчина в замшевой рубахе и ноговицах. Замша его одежды была обычная, оленья, а не тонкая жёлтая, как у большинства островитян. От солнца, морской соли и долгой носки одежда выцвела и приобрела почти белый цвет. Правую щёку сэйда пересекал извилистый светлый шрам, резко выделявшийся на загорелой коже.
На вид этому жителю Клеамата можно было дать примерно столько же лет, сколько и предводителю того маленького отряда, который захватил в плен Энке. Многочисленные мелкие морщинки на лице островитянина, седые пряди в тёмных волосах ясно указывали на возраст. Но предводитель выглядел пожившим и усталым – в его взгляде не было задора, и он, помнится, говорил тогда, в лодке – «Я стар… Мне хватит…». Этот же глядел на мир весело, с живым любопытством.
Ещё более разительно было отличие мужчины в белом от вождя и его сынка. Грузный вождь двигался неспешно, говорил медленно, словно нехотя. Казалось, он даже моргает неохотно, только по необходимости, чтобы освежить подсохший тусклый глаз. А этот сэйд был поджарым, сухим, двигался легко и быстро. Если бы Энке обратил на него внимание раньше, то смог бы заметить, что на берег мужчина в белой замше прибежал одним из первых, покрывая расстояние длинными прыжками.