– Друзья, предлагаю тост, – перехватил инициативу в свои руки Хохряков, поднявшись за столом. – Уверен на сто процентов, что никто из вас не знает, что за медаль находится на груди Михаила. Угадал? Или кто-то сможет произнести сейчас её название? Есть такие?
– Нет, не знаем, – ответил за всех Решетилов.
– Хочу сказать, друзья мои, что это не один из знаков воинской доблести, которых может добиться практически любой матрос срочной службы, если будет добросовестно исполнять свои обязанности на корабле, – продолжил Хохряков. – Таких у нашего друга тоже достаточно, стоит только взглянуть на правую сторону его форменки. Это медаль Ушакова – выдающегося морского адмирала. На флоте ею награждают за личное мужество и героизм, проявленные в боевой обстановке. Она сродни медали «За отвагу». И если мы видим такую медаль на груди нашего Мишани – значит он герой. Предлагаю выпить за настоящего героя!
– Ура-а! – крикнул Решетилов, поднимая бокал. Его тут же поддержали остальные, и громогласный клич ушёл за дом, а там прокатился затихающим эхом по улице.
Прошло не более часа, как солнце выкатилось из-за крыши дома и окатило стол жаркими лучами. Все гости в одно мгновение оказались на солнцепёке, будто румяные пирожки на горячей сковородке. Одежда тут же взмокла и прилипла к телу.
По одному-два человека они стали подниматься из-за стола, чтобы немного охладиться в тени или плеснуть в лицо пару пригоршней холодной воды, извлечённой из колодца для этой цели.
Родители, посидев немного для приличия, удалились в летнюю кухню, оставив веселиться молодежь одну.
Решетилов с жалостью посмотрел на потные лица друзей и объявил перерыв в застолье. Девчата раздобыли у Василисы Марковны газеты, принялись обмахивать ими вспотевшие лица. Парни удались во двор на перекур, где Кацапов-старший организовал для них курилку, установив две маленьких скамейки с ведром воды посредине.
Надю приняли в свою компанию Людочка Округина и Катя Салькова. Они расположились под черёмухой и о чём-то весело болтали, отхлёбывая из кружек холодный квас, которым угостила их Василиса Марковна.
Галка не примкнула к девчатам, а принялась убирать со стола лишнюю посуду, продолжая стрелять глазами в сторону Михаила.
Из кухни вышел отец и поманил сына пальцем.
– У тебя медаль-то настоящая? – спросил он приглушенным голосом, когда Михаил перешагнул через порог, и покосился на открытую дверь.
– А какая же она может быть ещё? – рассмеялся Михаил.
– Ну, всяко бывает… – неопределённо отозвался Кацапов-старший. – Напрокат берут, к примеру, когда покрасоваться перед девками шибко хочется. Или подделки льют из свинца или олова…
По голосу чувствовалось, что ему будет не по себе услышать сейчас подтверждение своих слов.
– Бать, ты хоть слышишь сейчас, что говоришь? – Михаил пронзительно заглянул отцу в глаза. – Разве способен твой сын на такой дешёвый трюк? Не ты ли мне талдычил с детских лет, что жить надо по совести и без обмана? Что честность и справедливость должны стоять на первом месте?
– Ну, говорил… – признался отец. – Так ведь почти три года минуло, как ты живёшь в другом мире. Мог измениться. Домашний пёс и тот звереет, когда попадает в бродячую стаю. Ты ведь словом не обмолвился о своём Ушаке, вот я и подумал, что это забава у тебя такая. Для чего-то утаивал от нас с матерью свою награду? А тут в один момент – раз! И будто оглушил.
– Не переживай, батя, медаль моя настоящая, – заверил Михаил отца. – Я честно исполнил интернациональный долг, как ты когда-то в Монголии. За это и награждён. Об этом я планировал поговорить с тобой на рыбалке. Мы ведь сходим поудить рыбку?
– Обязательно, – подтвердил отец и глаза его потеплели.
Михаил сходил в дом, принёс коробочку для медали, в ней лежало удостоверение.
– На, убедись, Фома неверующий.
Отец развернул маленькую красную книжицу, нацепил на нос очки, принялся читать шёпотом. Мать с полотенцем на плече, вытянув шею, внимательно вслушивалась в слова.
В это время зашла Галка, принесла стопку высвободившихся тарелок, поставила на стол, и незаметно кивнула Михаилу головой, пригласив на выход.
Ему стало понятно, что у Красиковой есть к нему разговор не для посторонних ушей. Михаил проследил, как женщина, проходя мимо парней, направилась на улицу.
Спустя полминуты он отправился за ней.
– Мишаня, ты куда? – спросил Саша Атёсов. – Тамада требует продолжения банкета.
– Я сейчас вернусь, – сказал он. – Посмотрю расписание автобусов на остановке. Его в нашем посёлке меняют семь раз на неделе.
– А вы пока можете посмотреть вместе с батей удостоверение к медали, а то некоторые засомневались в её подлинности.
Михаил вышел за ворота на улицу, Галка стояла через дорогу, подпирая плечом тополь.
– Если у тебя вопрос ко мне – спрашивай. Если разговор – то здесь, дорогая моя женщина, не самое лучше место для интимной беседы, – вежливым голосом произнёс Кацапов и притворно улыбнулся.
– Пока вопрос. Но если твой ответ меня устроит – можно подумать и о разговоре.
– Валяй!
– Эта Надя – твоя девушка?
– Нет, она не моя девушка. Просто соседка. Ещё будут вопросы?
– Почему она вырядилась, как на свадьбу?
– Это тебе лучше у неё спросить.
– И всё же? Она так трепетно держалась за твою руку, а ты реально смущался, что мне подумалось, будто это твоя невеста.
– Она не прочь стать моей невестой, потому что влюблена в меня с детства, и ей очень приятно, когда я оказываю ей знаки внимания. Думаю, девушке просто стыдно явиться в гости к любимому человеку в домашнем халате и разбитых тапочках.
– Теперь понятно, – сказала Галка. – Тебе не хочется причинять боль влюблённой девушке, и ты её всячески потакаешь. Так?
– Я ей друг, и никогда не стану врагом.
– А мне ты кто? – в красивых глазах Галки сверкнули молнии.
– И тебе друг, – с невозмутимым спокойствием ответил Михаил. – Я часто тебя вспоминал, Галя, и по-прежнему отношусь с уважением. Но об этом у нас будет ещё возможность поговорить. А сейчас извини, мне надо посмотреть расписание автобуса и вернуться назад. Нас могут хватиться, и это уже будет не в нашу пользу.
Глава 13
Две с половиной недели ушло у Михаила на встречи с друзьями и родственниками. Один день пришлось выкроить на посещение родителей Афанасьева. Они проживали в маленькой деревушке в двух десятках километров от посёлка Лисьи Гнёзда. Их сын, капитан второго ранга, передал для них с оказией небольшую посылку и письмо в конверте. В качестве компенсации за эту услугу он щедро прибавил к отпуску Кацапова дополнительные десять суток.
Когда все запланированные встречи состоялись, Михаил, наконец, созрел для рыбалки. Шумные веселья с вином и водкой изрядно утомили его. Захотелось вдруг тишины и покоя.
– Ну что, сын, не пора ли сделать передышку? – спросил отец в начале второй недели отпуска. – Всех девок не перецелуешь, а водки больше ведра не выпьешь. Да и отпуск твой подходит к концу.
– Ты прав, батя. Пора на отстой, а то у меня в башке вместо крови муть бражная стоит, утомился я малость от ярости гармошки да звона стаканов.
– Знакомая песня, – усмехнулся отец. – Были когда-то и мы рысаками.
На следующее утро они отправились на рыбалку. К удивлению Михаила, отец выбрал совершенно новый маршрут. Ранее излюбленными местами были омуты или перекаты в верховьях Усьвы, а в этот раз отец почему-то решил подняться по Чусовой до устья Шайтанки.
– Какая муха тебя укусила пуститься в те места? – спросил Михаил, не скрывая своего недовольства. – Туда чапать километров пятнадцать будет, не меньше. Это только от Архиповских бараков, и берег там крутой, с валежником. Кой-где придётся обходить скалы стороной, лезть наверх.
– Верно. И что? Ты, никак, разучился ходить ногами? – усмехнулся отец. – Раньше, помнится, мы с тобой пешкодралом и подальше ходили. И годков тебе было в два раза меньше.
– Тогда жизнь нас заставляла, на покос ходили. А сейчас-то ради чего ноги в задницу вбивать? – попытался переубедить отца Михаил. – Я там и мест-то рыбных не знаю.
– Вот и поищем вместе.
Михаил понял, что спорить с отцом бесполезно. Если тому втемяшилось в голову что-то – значит, отговорить уже никак не получится. Плавали, знаем. Значит у отца появилась какая-то тайная цель, смысл которой можно будет понять лишь по прибытию на место.
Утром, навьючив на себя объёмные рюкзаки, с удочками в руках, они с первым автобусом уехали в город. Там, пересев на другой маршрут, добрались до Архиповки, затем уже пешком миновали старые бараки, дачные домики, и побрели по правому берегу реки.
Сначала двигаться было сравнительно легко. Тропа была широкой, натоптанной. Потом, через несколько километров, она сделалась 'уже и окончательно пропала, идти пришлось узкой галечной полоской, которая то заходила в реку, и тогда нужно было брести по воде, а то вдруг обрывалась совсем, исчезая в тёмном омуте под размытым берегом. В этом случае приходилось вскарабкиваться на скалистую кромку берега и осторожно, цепляясь за кусты руками, обходить трудный участок поверху.
Преодолев одно из таких мест, Михаил не выдержал, съязвил:
– Стоило сюда переться, чтобы ползать по берегу на четвереньках по-обезьяньи? Тебе ведь уже не двадцать лет, и даже не сорок.
– За меня не беспокойся, я ещё не так стар, как тебе кажется, – не принимая критики в свой адрес, сказал отец. – Я таким же подобным путём когда-то прошёл вдоль Алдана почти триста километров. Причём, с пустым желудком.
– Тогда ты был молод и силён, и у тебя, наверняка, была цель. А для достижения своей цели человек способен на всё.
– Да, цель была. Выжить. За нами гнались бандиты.
– Что-то ты не рассказывал мне об этом, – удивился Михаил.
– Я тебе много чего не рассказывал.
– Почему?
– Потому что ты не интересовался моей молодостью, не спрашивал, как я жил и чем дышал. Тебе это было не интересно. Но я тебя не укоряю и не виню, все дети такие.
– Ты прав, интерес возникает постепенно, когда у человека появляются взрослые проблемы, с которыми он не способен справиться самостоятельно. Ему приходится искать советы и тогда он вспоминает родителей. Задаётся вопросом: вдруг у них в жизни случалось нечто подобное? Вдруг имеется уже готовый рецепт?
Они вышли на небольшую отмель, галечник под сапогами шумно хрустел, будто недовольно урчал на людей, поправших извечную тишину этих мест. Берега, казалось, поменялись местами: скалы переметнулись на левый берег, а правый стал пологим, просторным и просматривался далеко вперёд.
– Ну вот, сейчас полегче будет шагать, – с облегчением выдохнул отец. – До поворота русла. Дальше скалы снова высунутся из земли и прижмутся к реке, но кромка берега останется широкой.
– Как ты всё помнишь? – спросил Михаил. – Сто лет твоя нога здесь не ступала.
– Не сто, а в половину меньше, – уточнил отец. – В двадцать четвёртом году я проделал впервые свой путь этим берегом. Только верхом на лошади. И прибрежная полоса была тогда шире.
Отец шёл впереди, Михаил двигался следом за ним, отстав на несколько шагов. Он крутил головой по сторонам, любуясь красотами пейзажа.
Солнце уверенно ползло к зениту, становилось жарковато.
Неожиданно отец остановился и обернулся. Михаил тотчас замер на месте.
– Сорок один год назад, в юле месяце, этим же самым путём шли под конвоем твои дед Марк и бабка Дуня. А мамку твою с дядей Иваном и другими мальцами в барже тащили по реке лошадьми, – сообщил отец и пристально заглянул в лицо Михаила. – Это я к тому, с какой целью потащил тебя сюда.
Воцарилось тягостное молчание, от которого Михаилу отчего-то сделалось неловко. Он не нашёлся сразу, что сказать в ответ. К стыду своему, ему до сих пор не были известны многие факты из жизни матери. Родители предпочитали молчать, он не спрашивал. Лишь перед отправкой на флот перед ним немного приоткрылся занавес семейной тайны. Это произошло в тот памятный вечер на летней кухне, когда отец давал наставления.
О том, что мать является дочерью кулака, высланного с Украины вместе с семьёй, а позднее осужденного, как враг народа, Михаил узнал раньше – случайно проговорилась мачеха друга. Он не стал выспрашивать у матери подтверждения факта, а просто замкнулся в себе, мучительно переваривая горькую новость. На душе стало гадко и противно от одной лишь мысли, что и в нём, стало быть, течёт кровь врага советской власти. А он совсем недавно стал комсомольцем, скрыв, оказывается, своё истинное лицо. Обманул доверие товарищей, давших ему рекомендацию для вступления в комсомол.
Подтверждение слов мачехи друга, у которой язык был, что помело, произошло неожиданно. Спустя некоторое время предстояло получение паспорта. Мишка принялся собирать различные справки. Тут-то и выяснилось, что настоящая девичья фамилия матери вовсе не Ярошенкова, как было указано в её свидетельстве о рождении, а украинская Ярошенко. Жирной и потной тётке в ЗАГСе почему-то не понравился маленький дубликат свидетельства о рождении матери на кусочке серой бумаге размером в папиросную пачку, датированный мартом пятидесятого года. Она долго рылась в каких-то пыльных архивных папках и обнаружила несоответствие. Взглянув на Мишку недовольным взглядом, тётка стянула очки с мясистого красного носа и презрительно процедила:
– Подложный документ у твоей мамки. Скрыть она пыталась свою принадлежность к чуждым элементам общества, но у неё этот фокус не удался. Так и передай своей мамке.
Тётка взяла ручку, обмакнула её в баночку с чёрной тушью и зачеркнула в трёх местах жирной линией две последние буквы. Затем подула на исправления, приписала рядом «исправленному верить», поставила свой автограф и шлёпнула печатью.
– Хохлушка у тебя мамка, из раскулаченной семьи. Чёрное пятно в биографии не ручкой выправляют, а преданностью партии и народу доказывают.
Мишка схватил все справки и пулей вылетел из кабинета. Сердце его бешено колотилось от унижения, кровь гулко стучала в висках.
Домой он вбежал так стремительно, будто за ним гнались невидимые хищники, и швырнул свидетельство на стол перед матерью.
– Зачем ты так поступила!? – гневно вскричал он. – Зачем скрывала от меня всё это!? Меня унизили, я готов был провалиться сквозь пол от стыда!
– Постой, постой, о чём ты сейчас говоришь? – мать схватила сына за руки, попыталась привлечь его к себе, успокоить. Мишка вырвался, отскочил от неё.
– Зачем скрывала, что ты не русская, а хохлушка, дочь кулака и врага народа!? Думала, я не узнаю?
– А ну прекрати кричать! – приказала мать, подступая к Мишке. Ладони её сжались в кулаки. – Сядь немедля!
Мишка нехотя подчинился, сел на табурет. Мать придвинула стул, села напротив него.
– А теперь слушай.
И она уже спокойным голосом рассказала коротко о том, как происходила коллективизация, о которой в учебниках не написано ни единой правдивой строчки, что произошло с её семьёй, о страшном голоде и попрошайничестве, о доносах в НКВД, арестах, жестоких тройковых судах, полном бесправии и постоянном страхе за судьбы родных и близких.
Он этого не знал.
– Как видишь, я ничего перед тобой не скрываю, – закончила мать своё повествование. – Просто мы с отцом хотели рассказать тебе после совершеннолетия. Тогда, когда ты будешь способен правильно оценивать поступки родителей. Но ты повзрослел раньше, чем мы думали.
Мишка посопел немного и, насупившись, молча вышел из дома.
Злость на мать не проходила ещё долго. Какими бы убедительными и оправдательными не прозвучали её слова, его отношение к ней перестали быть прежними. Какая-то невидимая черта пролегла между ними. Он не хамил и не грубил матери, по-прежнему послушно исполнял все её поручения по дому, на все вопросы отвечал ровно и спокойно, но уже не улыбался мило в ответ и не отвешивал шутливых комплиментов. Сомнения закрались в душу. Невозможно было одним днём избавиться от тех знаний истории, которые вложили в него советские книги.
– И сколько их было всего? – после затянувшейся паузы напомнил о себе Михаил, вновь шагая за отцом.
– Кого?
– Ну, раскулаченных этих…
– Много. Но тебе лучше у матери спросить об этом.
– Спрошу.
Они опять замолчали и шли долго, не разговаривая.
– До Шайтана пойдём, или затишок какой присмотрим, где рыбка водится? – нарушил молчание отец.
– Тебе лучше знать, ты ж у нас Сусанин, – подковырнул Михаил отца. – Веди, куда нацелился.
– Тогда дойдём до скалы, где я рыбачил в те времена, когда бараки строил. Под камнем в те годы водилась всякая рыба – и язь, и окунь, и щука.
– Ты решил показать мне бараки, которые построил в молодости?
– Хотел посмотреть, что от посёлка осталось. На базаре знакомого как-то встретил, так он сказывал, будто на месте селения одни развалины виднеются.
– А что вдруг потянуло тебя развалинами полюбоваться? Или надеешься клад отыскать?
– Дурак ты, Мишка, всё-таки, хотя и вымахал выше меня ростом. Разве можно любоваться пепелищем людского очага? Можно ли радоваться разрушенному гнезду? Удивляюсь я, как могла появиться такая паскудная мысль в твоей зрелой голове?
– Об этом я как-то не подумал, – чистосердечно признался Михаил. – Прости.
– А ты, сынок, научись не путать местами язык с мозгом, тогда и прощения просить не придётся.
– Не понял?
– Что тут непонятного? Сначала подумай хорошенько, а потом давай волю языку. Так-то вот. А вообще-то, по правде говоря, засвербело у меня побывать в том месте, откуда начиналась просека всей моей жизни. Повспоминать, поразмышлять у костерка, заодно поучить тебя уму-разуму, да поведать о том, чего ты ещё не знаешь. Нужно успеть раскрыть перед тобой все семейные тайны. Это не прихоть, это долг каждого родителя перед своим чадом. Каждый человек должен знать свое родословие со всеми подробностями. По крайней мере я так понимаю. Ты вот после службы морской взовьёшь хвост трубой и умчишься в неведомые края. Ничего другого не останется мне, как вспоминать лишь, что сына моего Мишкой звали.
– Слова у тебя какие-то заунывные, батя, – усмехнулся Михаил. – Ты же сам недавно сказал, что ещё не стар и крепок. Думаю, не раз ещё поудим рыбку, поразмышляем о жизни.
– Может и не стар, может и поудим ещё. Только вот вряд ли подвернётся случай сходить в Шайтан. Один-то я не осмелился бы сунуться сюда даже сейчас. Места здесь глухие, опасно одному. Случись что со мной – никто не поможет. А навестить это место я просто обязан.
– Почему?
– Не торопись вопрошать, а торопись слушать, – ответил отец загадочно и умолк надолго.
До Шайтан-скалы они добрались во второй половине дня. Пока шли, несколько раз останавливались на привал. Жара взмыливала им спины, пот застилал лица, с упорным постоянством одолевали комары-кровососы. Отец не выдерживал первым. Он сбрасывал на землю рюкзак, снимал потную рубаху, затем подходил к воде и с какой-то яростью плескался в ней. Михаил заходил в реку ниже по течению, швырял воду пригоршнями в лицо и на грудь, не взирая на то, что был одет, и громко постанывал от блаженства.
Скалистый берег, до которого добрались Кацаповы, был высок и недоступен для подъёма. Нагретый жаркими лучами солнца, камень источал тепло, как стена хорошо протопленной печи.
– Вот здесь я и удил по вечерам, – с ностальгическим оттенком в голосе произнёс отец, снял рюкзак с плеч и поставил на землю. – И мечтал о будущем.
– Значит, здесь и поставим наш вигвам.
– Как ты сказал? – переспросил отец.
– Вигвам, говорю, поставим, – улыбнулся Михаил. – Так индейцы хижину свою называют. Большой шалаш по-нашему.
– А-а, – протянул отец. – Как юрта у якутов, значит?
– Примерно. Разве ты не слышал об индейцах?
– Нет, и ни к чему мне знать о них.
– А зря, – сказал Михаил. – Удивительный народ. С какой отвагой и самопожертвованием эти люди боролись за свою свободу и независимость! Читаешь и поражаешься их смелости и отваге.
– Э-э, индейцы, – презрительно проговорил отец. – Вот как бьётся русский мужик за свою землю – твоему индейцу и представить трудно! Ежели ты ещё не усвоил, то я тебе скажу: ни один из существующих на земле народов не наделён от природы такой храбростью, как русский. За всю свою историю он не проиграл ни одной крупной битвы. И восхищаться надо не каким-то индейцем, а простым русским мужиком.
– Тут я с тобой согласен, – сказал Михаил. – Храбростью и смекалкой русского солдата восторгаются даже вражеские генералы. Только вот русские командиры, к сожалению, не всегда ценят по достоинству своего солдата и не берут с него пример.
Дискуссия прервалась, потому что отец взял в руки топор и, ни слова не говоря, направился куда-то вдоль берега.
– Бать, ты куда?
– Одно местечко надо проверить. Скоро вернусь. Ты пока разбирай монатки, – ответил отец, не оборачиваясь.
Михаил занялся обустройством обиталища. Нарубил веток и тонких жердей, наломал пихтового лапника, нарезал ножом кучу травы.
«Куда он запропастился?» – спустя некоторое время с тревогой подумал Михаил, намереваясь пойти на поиски отца. Но тот сам вынырнул вдруг из-за деревьев, радостно сообщил:
– Нашёл я её! Совсем неприметной стала.
– Что ты нашёл?
– Могилку, ради которой и шёл сюда.
– Ты, батя, как всегда не перестаёшь удивлять меня, – пробурчал недовольно Михаил. – Ушёл, не сказав ничего, и куда-то надолго запропастился. Я тут не знал, что и подумать. Начал переживать за тебя, хотел уж было идти за тобой, а ты, значит, всё это время занимался поиском чьей-то заброшенной могилки? Нельзя было сказать мне об этом сразу? Неужели так приспичило, что нельзя было отложить ходку на завтра?
– Нельзя, сынок, никак нельзя. В сумерках её не отыскать, а завтра с утра может пойти дождь. Ползать по угору на карачках мало приятного. Можно и в реку скатиться.
– Чья хоть могилка? Можно узнать?
– Я и сам не знаю фамилии этой старухи, – ответил отец. – Совесть загрызла меня после того, когда она во сне ко мне вдруг явилась. Аккурат перед твоим приездом и приснилась. Без малого пятьдесят лет я о ней не вспоминал, а тут в образе ведьмы напомнила о себе. Я ей слово дал в двадцать четвёртом году, поклялся можно сказать, что исполню просьбу после смерти, и, получается, оплошал, не сдержал обещания.
– Вот те на! Ведьма, могила. Мистика какая-то!
– Ладно, потом расскажу. А сейчас давай обживаться. Вицы хорошо вогнал? Связал прочно? Не вырвет ветром? – отец потряс вогнанные в землю толстые ивовые прутья, изогнутые дугой в верхней части, проверил прочность связки концов между собой.
– Молодец, – похвалил отец. – Не забыл моё учение, однако.
Он сразу включился в работу. Вдвоём они быстро изготовили шалаш, накрыв прутья травой и настелив внутри толстый слой лапника. Потом отец взялся за подготовку к рыбной ловле, а Михаил принялся стаскивать к шалашу со всей округи валежник и сухой хворост. У кромки воды подобрал несколько колечек старой бересты, выброшенной на берег ещё в половодье.
Когда наступил вечер, у них всё было сделано. Прикорм для рыбы, втиснутый в продырявленный носок, покоился на дне реки, несколько удилищ замерли в развилинах, воткнутых в кромку берега.
Михаил разжёг костёр, подкатил к нему две чурочки для сидения.
– Ставь чайник, – распорядился отец. – Кишки хоть смочим – урчат после жалкого перекуса, как ненасытная собака. Уху-то, пожалуй, придётся перенести на завтра. Ничего мы пока с тобой не выудили. Долгонько сюда добирались, упустили время.
– Можем и вовсе остаться без ухи, – усмехнулся Михаил. – Тут ведь как повезёт. У рыбы тоже глаза имеются. Ей хорошо видно из воды, какой сегодня рыбак устроился на берегу. Не понравишься ты ей – никакой приманкой не соблазнится. Уйдёт от вонючего носка, как можно дальше.
– Мастак ты на колкости, как я посмотрю. Хлебом не корми – дай шило в бок воткнуть. Ну да и я не лыком шит. На случай неудачи я бросил в рюкзак несколько банок рыбы под названием «тушёная говядина». Замечательная уха из неё получается, доложу я тебе. Наваристая, – изрёк отец с серьёзной миной на лице.
– А ещё что в твоём мешке припрятано? – прищурив один глаз, спросил Михаил.
– Картошка, хлеб, огурцы, кусочек сальца, варёные яйца, пять луковиц, луковое перо, лавровый лист, соль и сахар, – закатив глаза вверх, перечислил отец, так и не улыбнувшись.
– И всё?
– Всё.
– Прямо-таки всё-всё?
– А что ещё тебе нужно?
– Будто ты не знаешь, отчего уха становится особенно вкусной?
– Ох и хитрющие у тебя глаза, Мишка, – рассмеялся отец. – Точь-в-точь, как у шельмы.
Он запустил руку в рюкзак, извлёк бутылку водки, протянул сыну со словами: – На, сунь в реку, пусть остывает. К ужину охладится, надеюсь.
Отец поводил головой по сторонам, затем остановил свой взгляд на Шайтан-скале. Солнечный диск уже коснулся нижним краем верхушек деревьев, растущих наверху. Внизу под скалой легла широкой полосой серая тень.
– Совсем скоро мы с тобой попадём в фиолетовый мир, – неожиданно проговорил он, присаживаясь на чурочку у костра, крайне удивив сына столь странными словами. На его лице расплылась умиротворённая и счастливая улыбка. На какой-то миг Михаилу почудилось, что отец необъяснимым образом вдруг превратился в сказочного старика-лешего, о которых он так много читал в детстве. Только без бороды. Казалось, ещё мгновенье и отец, перевоплощённый в лешего, взмахнёт хворостиной, что была у него в руках, как волшебной палочкой, и окружающий мир действительно превратится в прекрасное фиолетовое царство с синей рекой и изумрудными скалами.
– Ты сказал – фиолетовый мир? – спросил он отца.
– Именно так. Ты думаешь, твой отец чудит или сошёл с ума? Вовсе нет. Скоро сам всё увидишь. Солнце сейчас уже не сверкает золотом, как днём. Видишь – оно сделалось красным, а над ним зависла тучка. Как только оно упадёт за скалу – пихты и ели сразу станут фиолетовыми, и всё вокруг тоже приобретёт фиолетовую окраску. Это будет продолжаться до тех пор, пока красный шар не спрячется в тайге.
Михаил, как заворожённый мальчишка, стал наблюдать за горизонтом. Он словно поверил в обещанную сказку и с нетерпением ждал чуда.
И оно произошло. Последние красные лучи солнца, пробиваясь сквозь синюю тучку, стали вдруг фиолетовыми, обратив в один миг и тайгу и всё пространство вокруг в фиолетовый мираж.
– Красота-то какая! – восторженно произнёс Михаил и посмотрел на отца. Лешего он уже больше не увидел. Перед ним сидел пожилой человек со счастливой улыбкой на лице.
Картошка сварилась, Михаил выскреб из банки тушёнку, опустил в котелок, помешал ложкой. Чайник вскипел. Отец затолкал в него пучок зверобоя. На брезентовом плаще, расстеленном на земле уже лежали варёные яйца, пучок зелёного лука, кусок мелко порезанного сала на четвертинке газетного листа, разрезанный вдоль на две части свежий огурец, и два крупных ломтя чёрного хлеба.
– Ну и? – вскинул головой Михаил, с улыбкой посмотрев на отца.
– Что «ну и»? Лезь в воду, неси зелье.
Пока Михаил лазил в реку, отец разлил в алюминиевые миски «уху», поставил на землю.
– Ну, батя, за рыбацкое счастье, что ли? – сказал он, протягивая свою кружку навстречу кружке отца.
– За удачу.
Они выпили, отец принялся хлебать нехитрый походный суп из говяжьей тушёнки в прикуску с луковым пером. Михаил уминал за обе щёки солёное домашнее сало.
– На угоре похоронена бабка, у которой я был квартирантом, когда бараки строил. Не знаю точно, сколько ей было лет в то время, но, на мой взгляд, возраст приближался к столетию, – без напоминания начал свой рассказ отец. – Она жила обособленно, ни с кем не общалась. Другие староверы стороной обходили её избу. Сказывали, будто её вера была какого-то иного течения или толка. Я в этом ничего не смыслю. Да и общаться-то было практически не с кем – всего четыре избы в устье Шайтанки стояло. Ссыльные-то были поселены в Верхнем Шайтане. Её развалюха пятой была, торчала на отшибе. Там поставил своё жилище её дед. По словам старухи, он скрывался здесь от царя.
– Не рассказывала, за что попал в немилость правителя? – спросил Михаил.
– С Емелькой Пугачёвым, говорит, за одно был. Потом, когда бунтаря схватили – подался в бега. Дошёл до этих мест и остановился. Река ему наша глянулась, а главное достоинство – глухомань. Одна дорога – река.
– Но избу поставил на всякий случай ближе к лесу, – усмехнулся Михаил. – Чтоб легче смыться в тайгу, если жандармы нагрянут.
– Наверно.
– Как же она одна жила? – удивился Михаил. – По-моему, здесь и мужик-то не каждый сможет прокормиться.
– Так и жила. Огородик у неё маленький был. Кур держала. Соль, сахар, спички на царские монеты меняла.
– Золотые монеты?!
– Дедово наследство, видать. Дар Пугачёва
– Вот это история! – воскликнул Михаил. – Как из книжки взятая.
Отец с усмешкой посмотрел на сына. Потом поёрзал немного на чурочке, погладил усы, продолжил:
– Она и мне дала немного тех самых золотых монет, за это и слово с меня взяла, что после её смерти я на могилке крест восьмиугольный поставлю. Добротный, из лиственницы, с крылышками по верху. Такой же, как у её деда. Я ему воздвиг за её монеты, ей крест этот очень понравился.
– Почему только на дедовой могиле установил? Остальные родственники, что, не заслужили? – съехидничал Михаил.
– Сгинули где-то матерь с отцом. Ушли в город по неотложным делам и не вернулись. Так вот она и осталась одна.
– А её бабка?
– А бабка не дошла до Шайтана, когда ещё они с дедом бежали от жандармов. Умерла в дороге. В пути её и схоронили.
– Да-а, печальная история, – протянул Михаил. – Но ты почему не поставил ей крест, как она того хотела?
– Потому что не смог, – с сожалением признался отец. – Смерть пришла за ней, когда меня в армию забрали. А когда вернулся – голод свирепствовал, не до старухи было.
– А потом что?
– Потом я был в Якутии – золотишко мыл на Алдане, потом воевал в Монголии, потом отбывал пять лет на Печоре. А потом… потом у меня появилась семья, старуха выпала из памяти, и я про неё забыл.
– Почему ты назвал старуху ведьмой? – поинтересовался Михаил. Захватывающая история закончилась, а ему хотелось её продолжения, он принялся выспрашивать подробности.
– Старуха кержачкой была. Икона у неё в избе имелась, молилась она перед ней двуперстием, сам видел. Но по ночам иногда с ней странные вещи происходили.
– Какие? – встрепенулся Михаил, предвкушая продолжение интересной истории.
– В полночь на могилку деда ходила. Правда, редко такое случалось. Но однажды я видел её самолично. Луна стояла на небе во весь диск, яркая. Светло вокруг. Старуха вышла из избы – глаза мерцают в лунном свете, будто уголья в них вставлены, волосы взъерошенные, торчат в разные стороны, в руках суковатая палка. Чистая ведьма. Такой вот и приснилась она мне недавно.
– Для чего она ходила на могилу?
– А я почём знаю?
– И всё?
– И всё. Конец истории. Завтра наверх слазаем, там я лиственницу присмотрел, поможешь свалить и обтесать. Крест я сам излажу. Потом вкопаем вместе. Лады?