Чёрная стезя. Часть 1

– Всё это по божьей воле, Евдоха, – сказал Марк однажды, навестив семью на выходные, и как-то странно взглянул ей в глаза. И только чуть позже, когда он, выпив несколько рюмок вина, разговорился, Евдокия поняла, что означал этот пристальный взгляд. Расспрашивая о семейных делах, он обмолвился, что всё время, пока работал в Шайтане, просил помощи у Бога. И только благодаря постоянным молитвам, Господь смилостивился над их семейством. Иначе как объяснить, что из нескольких десятков мужиков именно его отправили сюда? А Раису без лишних вопросов приняли на хорошую работу? Глядя перед собой в одну точку, Марк задумчиво спросил:

– А почему бы и тебе, Евдоха, не уверовать в Бога?

Евдокия долго молчала, потом мотнула головой из стороны в сторону и сказала тихим извиняющимся голосом:

– Нет, Марочко, не смогу я запомнить эти чёр…заковыристые молитвы. И Библию мне не одолеть, потому как неграмотна я. Будет с меня и того, что русский язык с горем пополам освоила. А без понятия божьего смысла, какая из меня верующая? Креститься, да кланяться неизвестно во имя чего у меня не получится. Ты уж прости меня, Марочко, безбожницу. Слепая вера не для меня. Доживу я свои годы и без Бога, как-нибудь. Грех человека ведь не в том, что он не верит в Господа, а в его скверных поступках и мыслях. Так я разумею. А их при жизни своей я не совершала, злобных мыслей в голове отродясь не держала. С детства трудилась от зари до зари, была послушной у родителей, а с тех пор, когда ты взял меня в жёны, я была преданной и верной только тебе. Не грешна я перед Богом.

Марк тогда не стал настаивать на своём, не упрекнул жену ни единым словом. Прощаясь на следующий день, он совершенно спокойно сказал:

– Ты права, Евдоха. Чтобы присоединиться к Православию, надо искренно верить во Христа. Иначе все твои молитвы не дойдут до него.

Этот разговор запомнился ей в мельчайших подробностях.

…Евдокия так и не уснула за ночь, ворочаясь с боку на бок бесчисленное количество раз.

Как только в окне немного посветлело, она встала, пошла к рукомойнику, умыла зарёванное лицо, посмотрела на себя в зеркало, принялась растапливать печь. Потом поставила на плиту чайник, налила в кастрюлю воды для овсяной каши, пристроила её с краю. Кашу Евдокия варила на воде, добавляя немного молока. Потом, уже раскладывая по тарелкам, она опускала в кашу кусочек масла.

В семь часов Евдокия принялась будить детей. Летом они спали на полу, на большом соломенном матраце, а зимой перебирались на дощатые полати за печкой. Начинала она обычно с Фроси, потому что та вставала с большим трудом.

– Фросюшка, просыпайся, пора вставать, – затрясла Евдокия дочь за плечо. – Уже пять минут восьмого.

Услышав голос матери, открыла глаза Василиса, потянулась, сладко позёвывая.

– Ванька, вставай, – толкнула она ладошкой в спину брата, спящего на боку, отвернувшегося от сестёр к стене.

– Угу, – буркнул Ваня, не открывая глаз.

– Чего, угу-то, вставай, давай! – сердито сказала Василиса. – Потом опять будешь злиться, что поздно разбудили. Поднимайся!

Фрося лежала с краю с закрытыми глазами, не шевелясь и никак не реагируя на происходящее.

– Фроська, а ты чего продолжаешь дрыхнуть? – возмутилась Василиса. – Тебе что, особое приглашение требуется?

– Отстань от меня, – подала голос сестра. – Переползти не можешь, что ли? Встала, иди, умывайся, а я ещё немножко полежу.

Через несколько секунд добавила в своё оправдание:

– Умывалка-то одна…не делится на троих…

– Фрося, вставай лежебока, – послышался из-за стенки голос матери.

– Сейчас, мамочка, ещё чуть-чуть полежу и встану…– уткнувшись лицом в подушку, еле слышно пробормотала Фрося.

Василиса осторожно переползла через ноги сестры, ступила на ступеньку лестницы, недовольно проговорила:

– Не можешь подниматься первой – поменяйся с Ванькой местами, сколько раз мне говорить тебе об этом! Каждый день, одно, и тоже. Мама, скажи хоть ты ей, чтобы поменялась местами с братом, поломаю я ей ноги когда-нибудь нечаянно.

Громкий разговор окончательно пробудил Ваню. Он придвинулся к Фросе, принялся щекотать сестру под мышками.

– Ванька, дурак, прекрати! – заверещала Фрося, извиваясь под щекотками брата. – Перестань сейчас же! Я кому говорю!?

– Ага-а, подействовало, кикимора болотная! Боишься щекотки? – радовался Ваня, не отступаясь. – Я тебя быстро разбужу, тетеря сонная!

Фрося ухватила брата за руку, навалилась на него всем телом, прижала к полатям.

– Ну, и что мне с тобой сделать, сморчок ушастый? – грозно проговорила она, защемив ему нос пальцами, словно клещами. – Нос оторвать, чтобы не совал его, куда не просят?

Ваня дёргался, пытаясь вырваться, но у него не получалось, сестра была сильнее его.

– Ну, ладно, хватит. Больно же, – взмолился он, наконец. – Совсем очумела, что ли? Пощекотать уж нельзя.

– Да, нельзя, – сказала Фрося, освобождая брата. – Щекочи себя, если хочется. Или, вон, Василису, ей, может, и понравится.

– Хватит ругаться, спускайтесь вниз, – проговорила мать. – Умывайтесь и садитесь за стол.

Фрося спустилась с полатей, начала приводить себя в порядок. Василиса уже стояла перед зеркалом, расчесывала волосы и заплетала косу. Через пять минут все они сели за стол. Евдокия поставила перед каждым из них по тарелке с кашей, в ней плавилось по кусочку масла.

Ваня взял ложку и, прежде чем размешать масло, заглянул в тарелки сестёр, сравнивая кусочки. Евдокия перехватила взгляд сына, зачерпнула из маслёнки тот, который предназначался ей самой, и положила в тарелку сына. Она завтракала после детей, когда они уходили в школу.

– Мам, ты чего? – оторопел от неожиданности Ваня. – Мне не надо твоего масла, хватит и того что ты положила. Всем одинаково.

– Ешь, сынок, ешь, я не буду. У меня сегодня изжога от чего-то, я даже соды проглотила с утра. Масло не на пользу мне будет.

Ваня сконфуженно уткнулся в тарелку, усиленно заработал ложкой, размешивая масло. Сёстры незаметно для брата с улыбкой переглянулись между собой.

Позавтракав, все трое отправились в школу. Начинался очередной день без главы семейства.

Глава 5

Дети, естественно, переживали арест отца, но эти переживания не были такими глубокими, как у матери. Плакали они только первые два дня, пока безудержно катились слёзы из глаз матери. Вернее, плакали только Фрося и Василиса, а тринадцатилетний Иван лишь хмурился и молчал, как в рот воды набрал, забившись с книгой в угол.

Старшая, Раиса, к этому времени была уже замужем, за таким же ссыльным, как и она сама, и проживали они с мужем в отдельной комнате в соседнем бараке. После работы она приходила к матери, успокаивала, как могла, а вечером возвращалась к мужу.

На третий день Евдокия уже не плакала на глазах у детей, давая волю слезам лишь ночью, втайне от них, беззвучно, уткнувшись в подушку. До суда, пока отец находился в камере предварительного заключения, девочки интересовались у матери его судьбой каждый день. После суда, когда стало известно, что отцу присудили десять лет лагерей, и от него не было писем, дети стали понемногу забывать семейную трагедию. Жизнь брала своё, детское сознание быстро адаптировалось к новым условиям.

Каждое утро, как обычно, Евдокия будила детей в семь часов утра. Занятия в школе начинались в половине девятого, но до школы ещё нужно было топать пешком почти четыре километра. Такое расстояние шагами намерил Ваня. Он знал длину своего шага, вывел её экспериментальным путём.

От посёлка с названием Стрелка, где теперь жила семья Ярошенко, до крутого подъёма в гору был один километр семьсот пятьдесят метров. Крутая гора, на которую иная лошадь не могла даже взвести гружёную телегу и потом, храпя, со страхом пятилась назад, начиналась сразу от маленького магазинчика. С этого места дорога была выстлана квадратными слитками, изготовленными из отходов при производстве чугуна. От стыка грунтовой дороги с выпуклым полотном брусчатки до школы оставалось ровно два километра. Весь этот путь дети преодолевали за сорок пять минут.

Ваня всегда шагал впереди сестёр, задавая темп. Васса и Фрося следовали за ним и всю дорогу болтали о чём-нибудь. Иногда брат останавливался и задавал сёстрам вопросы, которые у него возникали в пути. Он учился в четвёртом классе и перед Новым годом его должны были принять в пионеры. Ваня шагал и думал, о чём его могут спросить на совете дружины. Мальчик рос смекалистым и не по возрасту любознательным. Он много читал, причём, читал литературу различных направлений. Его интересовало буквально всё, начиная от древнего Рима и кончая фантастикой.

Однажды в школьной библиотеке ему на глаза попался учебник философии. Он не знал, что такое философия, но само слово «философия» показалось ему чем-то привлекательным, каким-то сладким, что ли, ассоциируясь в сознании со словом «фантик», обёрткой чего-то неизвестного и недосягаемого. Почему появилось такое первоначальное представление – объяснить не мог.

Набравшись терпения, Ваня осилил половину толстой книги и понял только сотую часть того, что в ней было написано. Однако в его детской голове всё же кое-что отложилось. Он усвоил, что философия в переводе с греческого языка означает «любовь к мудрости», и что это одна из наук, такая же, как история или география, только намного сложнее, потому что смысл философии состоит в поиске истины. Познать истину он, конечно же, пока был не способен по причине недостаточных знаний и жизненного опыта.

Из книги Ваня извлёк для себя много чего интересного. Особенно запало в душу высказывание древнего философа Эпикура, над которым он не переставал размышлять долгое время. Это было рассуждение о самом ужасном зле в живом мире – смерти, которой можно было теперь не бояться.

«Когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет, – вертелись в голове прочитанные слова. – Это что означает? Смерть, получается, не существует для людей вообще? Для живого человека её ещё нет, а для мёртвого уже нет, потому что его самого нет в живых? Тогда где же эта смерть находится? Почему люди говорят: смерть пришла. Существует ли она вообще? А если и существует, но человек не может с нею повстречаться, значит, не нужно и бояться её вообще», – сделал он вывод в силу своего детского понимания и сразу похрабрел.

Сейчас его мучил совсем другой вопрос. Ваня неоднократно слушал по радио какие-нибудь передачи, в которых употреблялись такие слова, как «родина», «отечество», «отчизна», «страна», «государство», и не знал их точного определения.

«Вдруг спросят старшие пионервожатые на совете дружины, что означают эти слова? Спросят, а я не знаю. Стыда не оберёшься! Ведь что подразумевает ответ «Всегда готов!» на пионерский призыв «Будь готов!»? Это означает, что пионер должен быть готов ко всем трудностям, и в первую очередь, к защите Родины от врагов. А здесь-то как раз и непонятки! Что означает для пионера слово «Родина»? И кто такие враги?

Ваня замедлил шаг и, обернувшись, спросил:

– Васса, а что означает слово «Родина»?

Он задал вопрос Вассе, потому что доверял ей больше, чем Фросе. Васса для него была и ближе, и роднее, с ней он скитался по округе в голодный год, собирая милостыню в поездах, на вокзалах, на рынках. Фрося тогда уехала на Украину с Раисой и прожила там вплоть до прошлого года. Ей не довелось узнать, что такое настоящий голод, когда не проходящее желание есть преследует даже ночью. Ваня успел даже подзабыть сестру за пять лет, и, хотя прошёл уже целый год после её возвращения из Украины, Фрося так и не завоевала у него такого же авторитета, как Васса.

Сестры остановились, удивлённые вопросом.

– Почему ты спрашиваешь? – Васса очень внимательно посмотрела на брата. – Что опять взбрело тебе в голову?

– Ну…, так просто, – попытался уйти от ответа Ваня. – Интересно вдруг стало, почему в одном случае люди говорят «родина», а в другом – отчизна, отечество, держава, страна. Разве это не одно и то же? А если одно и то же, зачем так много слов для одного значения? Вот есть, к примеру, слово «мама», и всем понятно, что оно означает, другого слова нет, да и не нужно. А тут думать приходится, как правильно выразиться.

– Ах, ты ещё и думаешь иногда? – подковырнула Фрося брата. – А мне почему-то казалось, что ты не способен думать. Всегда поступаешь бездумно, так, как тебе захочется.

– Да пошла ты… – рассердился на сестру Ваня и, резко развернувшись, побежал вперёд, набирая дистанцию.

– Ну, зачем ты так с ним? – укорила сестру Васса. – Он у нас самостоятельный мальчик и советуется только в крайнем случае. Раз спрашивает, значит, не может в чём-то разобраться.

– Постой, Ваня, – Васса бросилась догонять брата. Настигнув его, схватила за руку, повернула к себе лицом. – Для чего тебе нужно это знать?

Ваня недовольно посопел немного, признался:

– Меня будут принимать в пионеры скоро, могут спросить.

– Глупый, никто тебя об этом не спросит, не переживай, – попыталась успокоить брата Васса. – Меня ведь приняли два года назад, никто не спрашивал о Родине.

– А меня могут спросить, – упорствовал Ваня.

– Почему ты так считаешь?

– Потому, что… потому что всё поменялось за эти два года.

– Что поменялось? – удивилась Васса.

– Два года назад наш отец ещё не сидел в тюрьме, вот что, – Ваня отвел взгляд в сторону.

– А ну-ка рассказывай, что произошло? – Васса слегка тряхнула брата за плечи.

– На прошлой неделе Колька Маркин перед пацанами назвал меня сыном врага народа.

– А ты что?

– Ничего, дал ему кулаком в морду, чтобы не шлёпал языком, что попало.

– Побил Кольку, и поэтому думаешь, что тебя могут не принять в пионеры?

– Не-ет, он никому не пожаловался. Утёр свой расквашенный нос и заткнулся в тряпочку. Но ведь пионервожатая тоже знает, наверно, что нашего отца посадили. Вот я и думаю: а вдруг она спросит меня при всех и о Родине, и о врагах народа, что я скажу ей в ответ?

Фрося догнала Вассу с Ваней, пошла рядом. Она слышала последние слова брата. Всё трое некоторое время шагали молча. Наконец, Васса проговорила:

– Родина, Вань, – это место, где человек родился, откуда идёт его род. А насчёт врага народа я скажу так: наш папка никакой не враг, он никому не сделал ничего плохого.

– А за что же его тогда посадили? – Ваня впился глазами в лицо Вассы, потом перевёл взгляд на Фросю. – Ответьте мне!

Васса задумалась, не зная, что ответить брату. Она и сама много раз задавалась подобным вопросом и не находила ответа. Врагом, по её представлению, был человек, который враждовал с кем-нибудь открыто, угрожал расправой хорошим людям, клеймил власть нехорошими словами, носил при себе оружие. Но отец был добрым человеком, его уважали все ссыльные, и Васса никогда не слышала от них плохих слов об отце. Вслед за отцом был арестован их учитель истории Осокин Виктор Пантелеевич, добрейшей души человек. И он враг народа? Человек, который, как говорят, не способен и мухи обидеть?

– Его, Ваня, осудили ошибочно, по чьему-то оговору. Рано или поздно эту ошибку исправят, папу нашего оправдают, а виновного накажут, – совсем по-взрослому ответила Васса.

– Врёшь ты всё, – со злостью сказал Ваня, – разговариваешь со мной, как с маленьким. Я знаю, что никакая это не ошибка, и никто нашего отца оправдывать не будет. Его посадили за веру в Бога, от которого он не захотел отречься. Раньше попов сажали, да расстреливали, теперь вот принялись за верующих. Я сам однажды слышал, как мама уговаривала отца не посещать церковь, говорила, что иначе могут посадить. Он не послушал маму, вот его и посадили.

Ваня больше не убегал вперёд, они пошли все вместе, но остаток дороги до школы никто из них не проронил больше ни слова.

Евдокия, проводив детей в школу, принялась за мытьё посуды. Миски были собраны детьми в стопочку и поставлены на маленький столик у жестяной раковины с рукомойником. Разбирая посуду и погружая её в тазик с нагретой водой, Евдокия без труда определила, из какой миски ел Ваня. В его чашках и тарелках никогда не оставалось остатков пищи, всё затиралось последним кусочком хлеба.

Прошло три года с тех пор, как безжалостный голод в этих краях с неохотой отпустил людей. Евдокия уже давно не ломала голову, чем накормить вечно голодных Вассу и Ваню. Сейчас с питанием у них было сравнительно благополучно, но у Вани до сих пор сохранился оценочный взор на количество пищи. Вот и сегодня она уловила взгляд сына, когда он заглянул в тарелки сестёр, сравнивая их кусочки масла со своим. Сделал он это не из зависти и жадности голодного человека, а по привычке, совершенно машинально. Посмотрел так, как смотрел в голодное время на свой пай, сравнивая его с другими. Пай этот был настолько скудным в то время, что в глаза бросался каждый недостающий грамм, каждая неучтённая кроха при делёжке. Евдокия вспомнила тот ужасный голод, когда истощённые люди падали посреди дороги и умирали на глазах.

…Весной 1932 года, когда закончилась заготовка леса на Дальнем Тырыме, ссыльных расселили по всему району, разлучив подружившиеся семьи. Их почему-то больше не квартировали под одной крышей, а развезли по разным посёлкам, расположенных на большом удалении друг от друга.

Для Марка Ярошенко постоянным местом жительства стал посёлок Восход, что в пяти километрах от железнодорожной станции Утёс.

Семья Ярошенко была фактически брошена на произвол судьбы. Представители НКВД здесь не появлялись, никто ссыльными не интересовался. Посёлок оказался очень маленьким, работы в нём не было вообще. Местные жители существовали за счёт своих огородов, да заработков одного из членов семьи где-нибудь на шахте в Гремячинске или на одном из предприятий Чусового. У семейства Ярошенко такой возможности не имелось. Их поселили в полупустом бараке, где проживали несколько русских семей, раскулаченных ещё в 1929 году и высланных сюда откуда-то из-под Воронежа. Земельного участка не было, переезжать в другое место запрещалось.

Помыкавшись до осени в поисках хоть какой-нибудь работы, истратив последние деньги на пропитание, Марк решил сбежать из посёлка в город.

Ему повезло, удалось устроиться работать на угольную биржу в пригороде Чусового. Он загружал в печь дрова, обжигал их, приготавливая уголь для завода. Заработки были небольшие, но другого варианта у него пока не было. Без паспорта устроиться ещё где-либо было просто невозможно. Раз в два месяца, скопив сумму денег, в выходной день он скрытно пробирался к семье на товарных поездах, а на рассвете уезжал обратно, чтобы успеть заступить на смену. Это было очень рискованно, поскольку его могли выловить в любой момент и отправить за решётку. Такой исход явился бы полным крахом для семьи и самого себя.

В конце февраля 1933 года продукты у Евдокии закончились, есть стало нечего. Поселковый магазинчик, в котором раньше можно было приобрести хлеб, муку и крупы, закрылся месяц назад. На следующий день Евдокия отправилась в соседний посёлок Утёс. По численности населения он превышал Восход в несколько раз. Но и здесь полки обоих продуктовых магазинов оказались пусты. По совету продавщицы она села в поезд и отправилась в город, надеясь запастись продуктами в городских магазинах. Ещё не доехав до города, она уже имела полную информацию о положении дел в городской торговле. Попутчицей в вагоне оказалась словоохотливая спекулянтка, которая и рассказала ей о том, что творится в городе. В государственных магазинах продуктов не было, а на рынке они продавались по баснословным ценам. В городе уже давно царил голод, к посёлку он докатился только сейчас.

Купив на рынке буханку хлеба, два килограмма муки, пачку пшена и бутылку подсолнечного масла, Евдокия истратила почти все деньги, которые привёз ей Марк.

Целую неделю она искала выход из сложившейся ситуации, но ничего дельного в голову не приходило. Запас продуктов неумолимо таял, словно сугроб под весенним солнцем. Евдокия была в отчаянии. Её состояние заметила Васса, спросила:

– Мама, ты не заболела?

– Нет, доченька, слава Богу, пока здорова.

– Что-то с папой случилось?

– С папой тоже пока всё в порядке, – ответила Евдокия и на глазах её выступили слёзы.

– Тогда почему ты плачешь?

– Ты и вчера плакала, я видел, – вступил в разговор подошедший Ваня.

Евдокия привлекла к себе детей и расстроенным голосом тихо проговорила:

– Голод нас ждёт, детки мои, а я совсем не знаю, как мне быть, и что делать. Может, вы подскажите, чем мы будем питаться, когда мука скончается?

Несколько минут они втроём стояли посреди комнаты, обнявшись, и молчали. Потом Васса резко отпрянула от матери, и обрадовано воскликнула:

– Я знаю, что надо делать! – глаза её горели какой-то недетской решительностью.

– Что, моя хорошая?

– Мы с Ваней поедем в город, будем просить милостыню.

– Как – милостыню? – поразилась Евдокия словам дочери. – Что ты выдумываешь, доченька?

– Но ты же сама сказала, что у нас скоро закончится мука!

– Да, муки у нас осталось на неделю, не больше. Но… ходить по миру… просить подаяние? Как тебе могло прийти такое в голову? Нет уж… лучше…

– Что – лучше? Лучше умереть с голоду? Так, что ли? – Васса смотрела на мать с откровенным укором. – Ляжем в постель все вместе и будем ждать голодной смерти? Нет! Мы с Ваней умирать не собираемся. Мы жить хотим! Жить, мама! Правда, Ваня?

– Угу, – подтвердил брат.

– Вот видишь, Ваня согласен. Завтра и поедем с утра. Сядем в поезд и поедем. Приготовь нам заплечные мешки.

Евдокия смотрела на дочь и не узнавала её. Десятилетняя Васса будто повзрослела на глазах, превратившись в рассудительную и смелую девушку, дающую команду ей, многодетной и опытной матери.

– Та лышечко ты мое, та серденько мое! – запричитала Евдокия по-украински, притянув вновь Вассу к себе и принялась гладить дочь по волосам. – За что такая немилость всем нам?

– Мама, не плачь, расскажи лучше, где там находится рынок, да магазины, – сказала Васса, отстраняясь о матери.

– Хорошо, дочушка, расскажу, обязательно всё расскажу, – Евдокия захватила край подола, вытерла слёзы. – Ой, да как же вы одни-то, а? Боюсь я за вас!

– Мама, мы уже всё решили. Выхода у нас нет, – твёрдо заявила Васса, и Евдокия поняла, что нужно собирать детей в дорогу. Другого выхода, действительно, не было. Рассчитывать на помощь соседей не приходилось, голод всё плотнее сжимал своё безжалостное кольцо вокруг посёлка, проникая в каждую семью, и каждый здесь был сам за себя, выживал, как мог.

… Всё это вспомнила сейчас Евдокия, перемывая посуду в тазике. Она протёрла тарелки чистым полотенцем, составила стопочкой на столе. Пора было собираться на работу. Она уже третий год трудилась в лыковой артели. Летом мужская половина артели сбивалась в бригады по три – четыре человека и уходила вверх по реке. Мужчины искали на дне реки затонувшие при сплаве стволы липы – топляки, вытягивали их баграми на берег и драли лыко. Заготовив достаточное количество, вязали плоты и сплавляли до складов артели. Потом к работе приступали женщины. Они разделяли заготовленный луб на полосы заданной ширины и толщины, потом мастерили из них изделия: лапти, корзины, коврики и другие вещи.

Артельная мастерская находилась неподалёку от барака, Евдокия при необходимости могла в любое время забежать домой. Иногда дети заглядывали к ней, возвращаясь из школы. Они с интересом и увлечением плели какие-нибудь безделушки для себя, уносили в школу.

Евдокия оделась и вышла в коридор. Закрыв дверь на висячий замок, она направилась на работу.