– Мне нечего скрывать. Я Айдек Исавия.
– Рад нашему знакомству, Айдек Исавия. Ты воин?
Фалаг с удивлением посмотрел на своего собеседника. В его внешнем виде не было ничего, что могло указать на принадлежность к тагмам. Айдек был одет в шерстяную накидку, простую серую тунику, подпоясанную кушаком, просторные штаны и легкие сандалии. Даже простого ножа и того при нём не было.
– Не удивляйся, друг. Просто тебя выдают походка и жесты. В общинах всегда много людей меча и я научился их замечать,– улыбнулся ему Эйн.– Прости, что спрашиваю, но ты покинул наше собрание один, а эта святая ночь ещё не окончена и её не положено проводить в одиночестве. Так скажи мне, Айдек Исавия, ждут ли тебя единоверцы?
Фалаг отрицательно замотал головой.
– Быть может, ты согласишься тогда разделить трапезу со мной и моими друзьями? Негоже праведному проводить эту ночь одному, вдали от собратьев по вере.
Выглянувшая из облаков полная луна осветила лицо Эйна и Айдек впервые смог подробно его рассмотреть. Проповеднику действительно было около тридцати. У него был высокий лоб, тонкий нос, узкие губы, впалые худые щеки и довольно густые брови. Хотя лицо его выглядело бледным и усталым, в нём чувствовалось некое неуловимое благородство, какое бывает скорее у отпрысков знатных родов, чем у представителей простых сословий. Айдек хотел было деликатно отказаться от приглашения – он не очень хорошо сходился с новыми людьми, но неожиданно для самого себя произнес:
– С большим удовольствием, Эйн.
Тот улыбнулся и приглашающим жестом указал ему на уходившую между домов дорогу. Они пошли по ночным улицам города, куда-то вглубь Кайлава. Узкие дороги, пролегавшие между двух или трехэтажных кирпичных домов с желтой черепицей на крыше, казались вымершими, и за весь их путь им встретилось лишь несколько прохожих, да пара бродячих собак, что при их появлении тут же юркнули в глубины подворотен.
– Дом, в который мы идём, расположен совсем неподалеку,– проговорил ученик наставника, махнув рукой куда-то вдаль улиц.– Там живут добрые и честные люди. Их двери и сердца всегда открыты для тех, кто принял истину и вступил на указанный Всевышним путь.
Айдек кивнул. Он чувствовал себя странно. Многолюдные собрания всегда смущали его, и по возможности он старался их избегать, пользуясь любым, даже самым сомнительным предлогом. И уж тем более, он старался избегать собраний незнакомцев. А тут, он сам решил последовать за этим незнакомцем. Словно какая-то внешняя воля захватила его и направила за этим человеком.
– За последние три года мы проделали очень большой путь, друг мой. Нашими общими стараниями и стараниями Майдо Элькэрии, община Кадифа вновь становится сильной и многочисленной. Наши семьи крепки и полны детей. Всевышний ограждает нас от нападков и гонений и мы вытесняем тьму греха даже из таких оскверненных мест, как этот павший город. И вот подтверждение моим словам,– он указал пальцем на дом, стоявший в конце улицы.– Когда-то здесь был дом блудниц, в котором собирались преступники и падшие люди, а теперь, усилиями нашей общины, здесь живёт добрая алавелинския семья.
Трёхэтажный дом, к которому его подвел Эйн, стоял несколько особняком от остальных, что прижимались друг другу, словно вставшие в боевой порядок воины, и был построен не из белого, а из жёлтого кирпича. Эйн подошел к покрашенной красной краской двери и легонько постучал. Почти сразу послышался металлический лязг засова и в открывшемся проеме показалась сгорбленная старуха.
– Благословение тебе, добрая женщина. Скажи, дома ли твоя семья и согласишься ли ты принять в столь поздний час гостей под вашими сводами?
Стоило Эйну заговорить, как старуха моментально заулыбалась своим беззубым ртом. Не говоря ни слова, она поклонилась ученику наставника, а потом поцеловала его сложенные на груди ладони, крепко сжав их в своих морщинистых руках.
– Для тебя, дорогой мой, здесь всегда есть место,– проговорила она тихим скрипучим голосом.– Но глаза мои слабы и я совсем не узнаю твоего спутника, кто это с тобой?
– Это Айдек,– сказал Эйн таким тоном, будто ответ этот был исчерпывающим и не требовал других пояснений. К удивлению фалага, старуха, кажется, оказалась им вполне удовлетворена.
– Благословение тебе, Айдек. Будь же гостем в нашем доме.
– Благословение и тебе, добрая женщина,– рассеянно повторил слова своего спутника Айдек.
– Вся ли твоя семья сегодня дома? – спросил ее Эйн, когда они вошли в подсвеченный тусклым светом масляной лампы коридор.
– Вся. Мы как раз стол накрыли. Эх, говорила же я, говорила, что ты придёшь! Надо было купить больше мяса… или гусей и уток.
– Это излишне, Лифана. Ты же знаешь, мне по душе скромная пища, ибо с ней всегда благословение бога. Да и ночь эта не подходит для дорогих яств и угощений.
Старуха кивнула. Её губы зашевелились, словно она хотела сказать что-то ещё, но женщина проглотила так и не вырвавшиеся наружу слова.
Пройдя по короткому коридору, они вошли в обеденный зал, большую часть которого занимал огромный деревянный стол уставленный свечами из красного воска. За ним сидели не менее двадцати мужчин разных возрастов. Вокруг ходили девушки и женщины, одетые в белые, серые и черные длиннополые платья, разнося глиняные миски с дымящимся варевом и расставляя подносы с лепешками и травами. А у самых стен, на длинных деревянных лавках, расположились ветхие старухи, сидевшие так неподвижно, что фалагу подумалось, что их проклял некий злой колдун, обративший эти одряхлевшие тела в статуи. По прикидкам Айдека, здесь собрались пять поколений одной семьи, включая как седых старцев, так и совсем ещё маленьких детей. Даже несколько младенцев дремали на руках у молодых девушек, бывших им не то матерями, не то просто старшими сестрами.
Провожавшая Айдека и Эйна Лифана, как только нога её переступила порог зала, поклонилась своим гостям и направилась к остальным пожилым женщинам, заняв среди них место, и приняла такую же неподвижную позу.
– Благословение вам, друзья мои,– обратился ко всем Эйн Халавия.– Я привел в ваши стены друга, его зовут Айдек Исавия. Прошу, примите его как гостя, и будьте щедры к нему.
– Благословение тебе, Эйн Халавия и благословение новому гостю! – хором ответили собравшиеся.
В трапезной началось оживление. Женщины зашептались, сбившись в небольшие группки, кто-то из них поспешил к полкам, на которых стояла нетронутая глиняная посуда, а мужчины раздвинулись, освобождая место в середине стола.
Эйн учтивым жестом указал Айдеку на лавку, расположенную у дальней стены. Пока они шли ученик наставника здоровался с каждым из гостей и представляя им Айдека. Он интересовался их делами, здоровьем детей, тем, как продвигается починка крыши или скольких щенков принесла разродившаяся на днях сука. Казалось, он знал об этих людях всё и они видели в нëм нечто большее, чем просто знакомого или духовного проводника от общины. Айдек заметил, что когда Эйн отходил от своих собеседников, они складывали на груди руки в молитвенном жесте, беззвучно шепча что-то почтенное.
Когда новые гости уселись за стол, к ним сразу подошли две хрупкие, похожие друг на друга, будто две капли воды, девушки лет пятнадцати. В руках у одной из них был большой котелок, из которого приятно пахло тушеными овощами, а вторая держала пару глиняных мисок. Поклонившись им, они положили в миски еду и протянули своим гостям.
– Благословение вам, милые Айлада и Феда – произнес Эйн, принимая предложенную ему миску.– Пусть Всевышний одарит вас добрыми мужьями и множеством крепких и здоровых детей.
Девушки смущенно хихикнули и поспешили удалиться. Почти сразу к новым гостям подошла полная краснощекая женщина с большим кувшином в руках. Неодобрительно посмотрев в сторону убежавших девушек, она налила в чаши гостей вино и произнесла низким голосом.
– Не серчай на них, Халавия, девки уже вступили в брачный возраст и даже во время молитвы мысли их болтаются не там где следует. А тут ты, со своими разговорами о мужьях и детях,– говоря это, женщина заботливо подвинула к ним поближе деревянные подносы, на которых лежали поджаренные пшеничные лепешки и свежая кинза, перемешанная с чесноком и сметаной.
– Ну что ты, добрая Эйлата, как я могу злиться на столь чудесных созданий? Всевышний благословил тебя прекрасными дочерями. Я уже много лет их знаю и вижу, что вырастут они любящими женами и заботливыми матерями, кои укрепят нашу общину. Ты справедливо можешь гордиться ими.
– Ой, ну не перехваливай!
– В моих словах лишь истина.
Краснощекая Эйлата заулыбалась. Было видно, что слова Эйна очень много для неё значат. Айдеку даже показалось, что женщина сейчас стиснет в своих могучих объятьях тощего проповедника, или расцелует его в щеки, но она, ограничившись легким поклоном, вернулась к своим делам.
Фалаг взглянул на тарелку: прямо перед ним лежала горка параго – слегка поджаренной пшеничной каши с репой, морковью, душицей и кинзой, а рядом – горка лимабры – тушеной капусты с репой, луком пореем и кусочками говядины, заправленной маслом и уксусом с перетертым чесноком. Это была хорошая, добротная пища, пахнувшая столь аппетитно, что лишь общее игнорирование угощений удерживало Айдека от желания немедленно запустить в неё ложку.
Пока они сидели, в трапезную входили всё новые люди. Мужчины, женщины, дети. Они здоровались, обнимались с домочадцами и рассаживались по последним пустым местам. Наверное, больше полусотни человек собралось за столом, когда сидевший недалеко от Айдека одетый в расшитую орнаментами рубаху толстый мужчина с грубым лицом и широкой челюстью, поросшей белоснежной щетиной, не постучал по бронзовому кувшину длинной ложкой. Все голоса вмиг притихли, а взгляды обратились в его сторону.
– Род,– проговорил он хриплым и грубым голосом.– В эту ночь мы, как праведные люди, чтим всех замученных камнемольцами. Мы молимся о каждом из них, поминаем их подвиги и твердость, с которой шли они на смерть, и за которые каждый из них получит бессмертие. Наша семья тоже прошла через многое. Вы знаете это. Мы многое потеряли как тогда, во времена бесчинств и гонений, так и после. Нас изгнали, лишили всего. Но мы не погибли. Мы окрепли, встали на ноги, и теперь имеем достойное дело и достойный дом, в котором возносим хвалы Всевышнему и всем дарам его. И как глава дома, я хочу, чтобы первым сегодня говорил тот, кому мы обязаны всем этим. Эйн Халавия, прошу, благослови нас и раздели с нами эту трапезу.
Молодой мужчина встал и по очереди приложил сложенную щепоткой правую ладонь ко лбу, губам и сердцу.
– Благодарю тебя за столь добрые и теплые слова Келло Треоя. Благословение на тебе, на доме твоём и на всех обитателях его. Друзья мои, в каждом из вас я нашёл отраду для своей души и каждого из вас я люблю как брата или сестру. Безмена радость моя, когда нахожу я у вас кров и очаг, и не было и дня, чтобы я не молил о вас Всевышнего. Вы приняли меня и моего спутника. Усадили нас за свой стол, разделив с нами свою пищу и доброту ваших сердец, что согревают нас, словно огонь печи усталого скитальца. Но как бы не была тепла от вашей доброты сия ночь, воздух её полнится горечью и скорбью, ибо ночь эта страшна своей памятью.
Лицо Эйна переменилось. Мягкая и добродушная улыбка исчезла без следа, а голос набирал силу с каждым словом. Даже черты его лица неожиданно погрубели, а в глазах зажглось яркое пламя. Возможно, дело было лишь в игре теней, затеянной тусклым светом свечей на столе и полках, но даже рост его, казалось, претерпел изменения. Длинновязая фигура проповедника вытянулась ещё выше, словно стремясь подпереть макушкой потолок. А когда он поднял руки, все собравшееся за столом застыли. Всё внимание полусотни человек было поглощено одним говорившим.
– Это ночь скорби, ибо полвека назад этот город познал великое злодейство. Познал буйство греха и порока, которые творилось по воле кровавого царя, отринувшего даже собственные законы. Горькую чашу боли пришлось испить нашим общинам. Многие заплатили безмерно высокую цену, чтобы свет Всевышнего не расселся в этих землях. Чтобы он сохранился и вопреки всем стараниям язычников, приобщал всё больше и больше душ к истине. И память об их подвигах вечна. Ибо лишь силой их стойкости мы постигаем сейчас путь к бессмертию. Но почитая и превознося принесенные в те жуткие года жертвы, мы должны помнить, что Благословение Всевышнего не вернется в наш мир, пока не иссякнет зараза скверны. Пока противны мы взору Бога, пока творим зло и купаемся в грехе и мерзости, отринуты мы от дара бессмертия и обречены на скверную и краткую жизнь, исполненную страданий. Такова наша плата за гордыню предков человеческих и пренебрежение их заветами бога. Ибо создан был человек вечным. И не знал ни голода, ни болезни, ни горя, ни смерти детей, живя в благости по законам божьим. Но возгордился род людской и решил, что не нужны ему более заветы Всевышнего. Что сам он будет проводить границу промеж света и тьмы и сам решать, что есть истина и благо. И пал человек. И запустил скверну в своё тело. И стал предаваться грехам и мерзостям. И так опротивел он Всевышнему, что был отринут им, как раньше человек отринул Высшие заветы. И напустил Всевышний на сотворенный им мир голод, болезни, войны и смерть. И познал человек старость. И познал человек дряхлость и болезни. И в них познал он боль и муки. И познал смерть детей и родных своих и свою смерть. А за ней лишь тьму и погибель. Долго род человеческий блуждал в сотворенном собою же мраке. Но Всевышний милостив к своим чадам и творениям. И дары свои он забрал, дабы всякий понял, что отринувшим свет – уготована тьма и забвение. А принявшим его – чудо вечной жизни. А потому, когда пробил срок, избрал Всевышний пророка и открыл он Лиафу Алавелии истину о воле своей и даровал ему знание о пути к новому бессмертию. И пошла истина меж людей, из уст в уста, от сердца к сердцу. И миру вновь позволено было стать угодным Богу! Но тьма, свившая гнездо в сердце человека, тьма греха, тьма скверны, воспротивилась возвращению света. Она исторгла сонмы палачей и распутников, что попытались истребить возвращенную истину и всех её познавших. И запылали красные ямы. И наполнился мир смрадом горящих тел. И искали праведных ищейки по всем краям страны, чтобы придать мучению. И насмехались над нами распутники и лжецы, думая, что торжествуют над самим богом! Но велик Всевышний и всесилен, и не прощает он упорствующих в грехе. Он грозен и яростен к тем, кто смеет противиться его воли. Он беспощаден с теми, кто отвергает заветы его. Вот и преступление безумного владыки не осталось без отмщения. Сотворивший зло правитель вскоре сам погиб позорной смертью, а род его был истреблен до последнего человека, и царство его погрузилось во тьму и смуту на многие годы. И камнемольцы осушили до дна ту чашу страданий, которую заставляли пить праведных. Мы же, пронеся через все невзгоды свет истинной веры, вновь разжигаем пламя его по всей стране и в каждом из городов. Наши семьи крепки и многодетны. Мы следуем пути праведных и ежечасно восхваляем Всевышнего в честном труде и искренней молитве. Каждый день все новые и новые души отворачиваются от тьмы и познают свет истины, укрепляя наши общины и нашу веру. Знайте же, друзья мои, что близиться день, когда ярмо почитателей истуканов падёт и мы, выйдя из пещер и катакомб, слишком долго служивших нам убежищами, вступим в новую эру и возведем алтари истинного бога на руинах храмов ложных божков. И сотворим из страданий мучеников мир обновленный! Мир полный благочестивой истины, чистый мир, что вновь станет приятен взору Творца. И вернется он с дарами своими. Ибо был нам дан завет в День отречения: «идите и владейте по новой миром и искореняйте всякую скверну и зло, что впустили в него вы. Гнев ваш – мой гнев и в клинках ваших – благословение моё». «Владейте по новой миром» – вот воля Всевышнего и вот наказ его. Великий учитель Лиаф Алавелия, что первым прозрел отринутую истину, говорил: «не смирению учитесь, но ярости, ибо смирение – ворота для греха». Кроткие и тихие убеждают себя, что раз не совершают зла и безропотно принимают удары судьбы, то и сами почти святы. Но покорностью своей они лишь множат зло. Они потакают ему, своими руками возделывая почву, на которой произрастают семена большего греха и тирании. Так что не мученичества ищите и не жертвы, но поле битвы, ибо каждый из нас воин и враг наш – скверна, что отвращает от мира Всевышнего. Так будьте же праведными воителям, и пошлет он вам дары свои и благословение своё! Ибо в том воля его!
– Благословение! Благословение! – хором закричали собравшиеся, и Айдек с удивлением обнаружил, что тоже кричит со всеми.
– Благословение вам, друзья мои,– проговорил Эйн опускаясь на лавку. Его голос вновь стал прежним, а черты лица разгладились, обретая прежнюю мягкость.– Почтим же молитвой всех павших за нашу веру, всех тех, кто не сошел с праведного пути. И почтим живых вином и доброй пищей, ибо в руках их ключ к бессмертию.
Сидевшие за столами по очереди омыли лица из пушенного по рядам бронзового таза и провели руками над восьмигранными свечами, что стояли напротив каждого. Следом весь род Треоя, будто бы получив единый голос, вознес молитвы о Возвращении и милости Всевышнего для каждого из живых и воскрешения для мертвых.
Айдек тоже помолился вместе с ними, повторяя хорошо знакомые ему слова. В их вере было принято ценить общину и общность всех людей и их действий. Ведь отринувший божественные дары род человеческий мог получить прощение лишь совместно. Но произносивший слова молитвы голос, казался Айдеку чужим и незнакомым. Он так привык славить бога в уединении, беззвучно шепча губами самые сокровенные речи и чаянья, что слышать свой голос было странно и неуютно. Ему словно приходилось идти по улицам города без одежды. И потому, когда хор голосов замолк, а глава семьи пригласил всех к началу трапезы, Айдек тут же уткнулся в тарелку, найдя убежище за горками каши и капусты.
Первое время он даже старался не прислушиваться к разговорам, но вскоре обрывки бесед сами собой начали залетать в его уши. Как вскоре узнал фалаг, семья Треоя жила в Кадифе уже много поколений подряд, почти с самого основания города Великолепным Эдо. Но во времена Убара Алого Солнца им пришлось бежать и несколько лет скитаться без дома, промышляя случайными заработками в городах Кадифара и Людесфена. Вернулись обратно они лишь десять лет назад, и долгое время их жизнь в столице была ничем не лучше, чем жизнь чужеземцев или рабочих-этриков. Они ютились в небольших съемных комнатах и работали где придётся. Но пару лет назад их судьба очень резко поменялась. Они обрели этот дом, обзавелись собственной мыловарней, на которой теперь работали всей семьей, и дела их с каждым днем становились всё лучше и лучше. И судя по всему, за всеми этими переменами как-то стоял Эйн Халавия.
По осторожным фразам, почтенному тону и даже взглядам, которые бросали в сторону Эйна домочадцы, было видно, как важен он для этой семьи. Каждый сидевший поблизости пытался обменяться с ним хоть парой слов и обращался к нему чуть ли не с большим почтение, чем к главе семейства. Сам же Эйн пытался ответить всем и каждому и, казалось, искренне интересуется всеми их делами и проблемами, будь то закупки жира и щелочи, болезни детей или давно назревший ремонт подвала.
Неожиданно ученик наставника, резко замолчал и изменился в лице. Его глаза закатились, а по телу пробежала крупная дрожь, быстро превратившаяся в судорогу. Он начал заваливаться назад, и вероятно бы упал с лавки, если бы не пара мужчин, которые вскочив со своих мест, перехватили и крепко сжали трясущееся тело проповедника. Один из них очень бережно разжал ему сжатые зубы и просунул обшитую кожей деревянную палочку. Айдек было дернулся в их сторону, желая помочь хоть чем-нибудь, но заметив, что остальные продолжают спокойно есть и говорить, как ни в чём не бывало, остался сидеть на месте. Видно с припадками Эйна тут были уже знакомы.
– Ты не пугайся, сынок, и не дергайся,– проговорил сидевший рядом с фалагом высушенный старичок.– То с ним Бог поговорить решил.
– Бог? – изумленно уставился на старика Айдек. За свою жизнь он уже видел припадки падучей болезни и без особого труда опознал её в том, что творилось сейчас с Эйном Халавией, но старик явно верил в свои слова. Верил искренне, как верят лишь в очевидные вещи, которые даже самый пытливый ум не посмеет поставить под сомнение.
– Конечно Бог. Я тебе так скажу, великая благость на этом человеке лежит. Очень великая. Вот только и платит он за неё немало.
Айдек перевел взгляд со своего собеседника на Эйна. Тот покрылся потом, его тело дрожало и дергалось, а лицо исказила гримаса страдания. К нему подошла наливавшая им вино женщина, и сев рядом начала заботливо гладить по волосам, напевая тихую песню, похожую по мелодии на колыбельную. Постепенно дрожь унялась, морщины разгладились, а дыхание вновь стало ровным. Эйлата нежно, как матери целуют своих младенцев, чмокнула его в лоб и, расчесав спутанные волосы, встала и пошла обратно.
Через пару минут Эйн открыл глаза.
– Благодарю вас, добрые люди,– слабым голосом обратился он к державшим его мужчинам. Те с почтением поклонились ему и вернулись на свои места.
Проповедник был бледен и выглядел таким изможденным, словно весь день таскал тяжелые камни, но припадок явно был позади.
– Эйн для нашей семьи много добра сделал. Не сосчитать сколько,– старик придвинулся поближе к Айдеку и подлил ему вина в чашу.– Мы его уж пару лет как знаем. Он комнатку поодаль нас снимал. Ну как комнату – угол с соломенным тюфяком. В те года семья наша бедно жила, дома у нас своего не было, дела считай, что тоже. По всяким клоповникам мыкалась да всякий авлий считали. В общем, плохо жили. Ну и дети болели всё время и не всех мы выхаживали. Вот в одну из ночей внучка моя, Миарна, что вот-вот родить должна была, начала кровью истекать. Горячка у неё началась. Мы-то уж думали всё. Приберёт их Бог с неврождённым младенцем. Собрались все вместе и начали молиться. И тут неожиданно стучится к нам наш сосед, Эйн, то есть, и говорит: «Позвольте мне помолиться за вашу дочь». Мы его в общине видели уже, он как раз у наставника обучение проходил и помогал ему, потому и пустили. Думаем, ну от лишнего человека вреда то не будет, но он вдруг настоял, чтобы мы его одного в комнате с Миарной оставили. Тут я и сам не пойму, как мы все согласились. Понимаешь, было в нем что-то такое, особенное что ли. От чего перечить ну ни как не получалось. Так что оставили мы его с девочкой. И как он зашел, то вскоре крики её прекратились. Мы было войти к ним хотели, да только Эйн нам запретил. До самого рассвета, считай, таки и просидели. А с первыми лучами слышим – крик детский. Тут мы уже не выдержали и вбежали внутрь, а там Миарна лежит, хоть и бледная, но с улыбкой на губах, а на руках у нее младенчик. Дочка. И крепкая такая, здоровая! Вот так вот. Не только Миарну отмолил, но и дитя её. Так мы и поняли, что святость на этом человеке и с тех пор он нас уже никогда не оставлял. И по хозяйству помогал и в делах по-всякому, но главное – как какая хворь – всякий раз отмаливал и семейные наши быстро на поправку шли.
Старик замолчал. Его взгляд устремился куда-то вдаль, став пустым и отрешенным. Айдек было подумал, что тот закончил рассказ, и уж хотел вернуться к тарелке и остаткам каши, но тут старик вновь заговорил. Голос его стал мягче и тише, а бледные глаза заблестели влагой.
– А полтора года назад Эйн вдруг сказал, чтобы мы все вмести собрались. Повел он нас по улицам, а куда, зачем – ни слова не сказал. Ну, мы пошли, значит, а он нас к этому самому дому привел. А там уже члены общины двери меняют, стены красят, мусор и нечистоты выбрасывают. Мы вначале не поняли, что происходит: дом то известный был – всякая шалупонь там собиралась. Ну а Эйн нам и говорит: «Не правильно, чтобы в добром доме жили злые люди». И свиток с печатью протягивает. А там… чудо! Оказывается, дом этот теперь наш – они с общиной деньги собрали и дом этот выкупили. Как, у кого, не знаю. Да и как бандюг убраться заставили, тоже тайна. Эйн так и не сказал. Ну а потом и прочие дела наши в гору, словно сами собой пошли. Мыловарню открыли и большой контракт подписали. Так что оберег он наш. От всех бед и невзгод оберег. Как и для многих людей в общине. Так что цени, что он тебя подметил. Благой он человек.
– Я и не знал ничего о нём.
– А то! Он у нас скромный. Сам о себе лишний раз не скажет. Но попомни мое слово, сынок,– быть ему следующим наставником. Элькария то хороший человек. Да только стар он уже и мысли его не туда общину уводят. Нет ничего благого в мученичестве. Бог от нас другого хочет.
– Дед, не осуждал бы ты наставника,– проговорил сидевший рядом крепкий лысый мужчина с низким скошенным лбом.– Ему общину не просто так вести доверили.
– Не просто. И путь верный он знал, спору нету. Да только может сбился он с него? А? Может по старости забыл, что тут за ужасы творились, и посему стал их так облагораживать? А может те дела для него тогда просто чужими были. Не подпускал он их к сердцу. А вот у меня всё по живому прошлось. И я никогда не забуду, к чему нас в прошлый раз привило смирение. Да и как забыть, когда на твоих глазах сестру воины насилуют, а потом в петле болтаться оставляют? Как забыть, как сына пятилетнего хоронишь, как брата по кусочкам собираешь? Как дом твой жгут и тебе со всей семьёй, на родной земле, год за годом скитаться приходится. Год за годом! Нет, такое не забудешь. Бога будешь молить, чтобы память отшибло, а все равно не поможет.
– Наставник говорит, что в той жертве было очищение от грехов,– уже менее уверенно произнес здоровяк. Айдек заметил, что разговоры за столом немного поутихли, и всё больше людей слушали старика.
– Значит, сам не знает, о чём говорит. Что, многие из камнемольцев свою скверну отринули, когда видели, как нас камнями забивают или живьем в угли бросают? Единицы! А остальные либо отмахнулись, либо позлорадствовали. Не было в такой жертве ничего от божьего замысла. Не мог Всевышний этого желать! Только торжество зла и грешников то было и ничего больше.
– А что праведные тогда должны были делать? От веры отречься? – проговорил юноша, которому на вид было лет пятнадцать.
– Сражаться они должны были! – старик в сердцах стукнул кулаком по столу.– Мечом чистить мир от торжества зла, как завещал нам сам Лиаф Алавелия!
– Сам ты тоже не сражался, дядя Кирот,– проговорил глава семьи Треоя, Келло.
– А должен был. И позор мой в том, что принял грех малодушия. Да только все наши наставники тогда в него впали и про мученичество говорили, а нам нужен был воин! Гнев Всевышнего направляющий на скверну! А Элькария, он…
– Волю бога не слышит?
– Сам знаешь, Келло. Да только есть подле него те, кто слышать умеют. И понимать тоже.
Фалаг невольно повернулся. Эйн Халавия сидел молча и мелкими глоточками пил вино из чаши, словно и не слушая разговора. После приступа он не притрагивался к еде и не пытался ни с кем заговорить, но Айдеку показалось, что по его лицу проскочила тень легкой улыбки.
Остаток ужина семья говорила в основном о делах и домашних хлопотах. Когда тарелки были чисты и люди начали расходиться по комнатам, Айдек, поблагодарив всех за трапезу, отправился к выходу. Оказавшись на улице, он вжался спиной в стену дома и с силой провел ладонями по лицу, словно желая стянуть его и выкинуть куда-нибудь в сторонку.
Многолюдные сборища, пусть даже и таких добрых и открытых людей, давались ему тяжело. На них фалаг всегда чувствовал себя молчаливым трупом. Но ничего. Уже скоро его ждет иная жизнь. Жизнь в окружении солдат, с которыми можно общаться и при помощи приказов, а не вести беседы. Это у него вроде как получалось.
Дверь позади него скрипнула и на улицу вышел Эйн.
– Ты был молчалив, друг.
Фалаг чуть было не рассмеялся. Слова ученика наставника точно попали в его мысли.
– Не обижайся Эйн, просто я косноязык… мне трудно даются слова и разговоры.
– Молчание есть добродетель,– мягко улыбнулся он.– Но люди эти добры и честны, и я надеюсь, что вечер среди них не был тебе в тягость.
– Совсем нет. Просто я… нелюдимый.
– Я понимаю тебя. Но я хочу, чтобы ты знал и помнил, что праведный никогда не будет один. Мы община и узы наши крепки. Каждый из нас всегда даст тебе кров и протянет руку помощи, ибо ты идешь с нами по одному пути. Таков наш завет и ниспослан он самим Богом.
– Я знаю и ценю это. Но вряд ли я ещё увижу этих людей. Я отправляюсь очень далеко. На новую границу. Уже завтра.
– Это ли тяготит твое сердце друг?
– Нет… совсем нет. Я сам хотел этого. Сам вызвался служить там.
– И все же я вижу, что груз тяжких мыслей тревожит твоё сердце. Ты знаешь, порой запертые внутри мысли начинают кусаться, словно голодные звери, но сказанные вслух, они обретают свободу птицы.
Похоже, Эйн Халавия и вправду умел читать людей. Ну или все переживания и сомнения Айдека были написаны на его лице, словно на листе пергамента. Тяжелые раздумья и вправду не отпускали фалага. Они были с ним весь этот вечер и многие дни до него. Они были заперты в его голове, не находя ни малейшего способа превратиться в высказанные слова.
Его семья была далеко, а друзей у Айдека как таковых не было. Так, пара человек в Хайладской крепости могли пропустить с ним в таверне по чашке вина, поболтав о всяких пустяках, но ни с одним из них он никогда бы не стал делиться своими сокровенными мыслями. Он бы просто не решился выплеснуть на них все то, что скрывалось внутри его души, боясь встретить черствость, непонимание, безразличие или даже смех. Ради этих слов, он и жаждал встречи с наставником. Но услышав его проповедь, он испугался и решил запереть их внутри.
Но сейчас, стоя рядом с Эйном, ему почему-то хотелось быть честным. Впервые за долгие годы он был готов поделиться всем тем грузом мыслей, что день за днем были лишь его собственным достоянием, с другим человеком.
И все же, слова довались ему тяжело. Они словно обросли колючками и с болью разрывали его горло, застревая на губах, цепляясь за зубы, отчаянно не желая превращаться в звуки. Айдек почти силой вытолкал их наружу.
– Понимаешь… дело в моей жене. Наш… наш брак, он…. я хочу, чтобы она осталась.
– Осталась в Кадифе, пока ты будешь на границе?
– Да, именно так.
– Благословлены ли вы детьми?
– Нет,– Айдек тяжело вздохнул.– Нет. Бог… Бог так и не дал нам этой радости.
– Скажи мне, Айдек, нашей ли веры эта женщина?