И, повернувшись на бок, он снова погрузился в свое обычное молчание.
Тут послышались громкие крики, глубокие стоны и безутешные рыдания. Я повернул голову и через хрустальные стены увидел, что по другой зале проходила вереница прекраснейших девушек в траурных одеждах и белых тюрбанах. В конце процессии с величественным видом выступала какая-то сеньора, также в траурных одеждах. Ее белое головное покрывало спускалось до самого пола, а богатый тюрбан был вдвое больше, чем у остальных девушек. У нее были сросшиеся брови, слегка вздернутый нос, большой рот и яркие губы. В руках она держала тончайшее полотенце, а в нем покоилось засохшее и сморщенное сердце цвета мумии. Монтесинос сказал, что эти девушки – прислужницы Дурандарте и сеньоры Белермы, томящиеся здесь вместе со своими господами. А дама, замыкающая шествие, – сама сеньора Белерма. Четыре раза в неделю она со своими прислужницами обходит замок. При этом они поют жалобные песни над телом и истерзанным сердцем Дурандарте. Монтесинос добавил, что если Белерма не выглядит такой прекрасной, как о ней рассказывается в песнях, то виной этому вечное созерцание сердца, которое покоится у нее на руках, постоянно напоминая ей о гибели ее злополучного рыцаря. Не будь этого, сама великая Дульсинея Тобосская, столь прославленная в наших краях, да и во всем мире, едва ли могла бы соперничать с ней красотою и грацией.
«Прошу вас, сеньор Монтесинос, – сказал я, – избегать сравнений, ибо сравнения не всегда бывают приятны. Несравненная Дульсинея Тобосская – единственная в своем роде, точно так же, как и сеньора Белерма, – поэтому довольно об этом». На это он мне ответил: «Простите меня, сеньор Дон Кихот. Признаюсь, что я неудачно выразился, сравнив сеньору Дульсинею с сеньорой Белермой. По правде говоря, я догадался, что ваша милость служит этой даме, и мне следовало бы прикусить язык и не сравнивать ее ни с чем, кроме самого неба». Эти извинения великого Монтесиноса успокоили возмущение, которое я почувствовал, услышав, что мою сеньору сравнивают с какой-то другой дамой.
– А все же удивительно, ваша милость, – сказал Санчо, – как это вы не набросились на этого старикашку да не переломали ему костей и не вырвали ему всех волос из бороды.
– Нет, друг Санчо, – ответил Дон Кихот. – Мы обязаны оказывать уважение всем старцам, а тем более рыцарям, да еще околдованным.
Тут заговорил студент:
– Я не понимаю, сеньор Дон Кихот, как вам удалось увидеть под землей такое множество вещей, о стольком переговорить и расспросить. Ведь вы пробыли там очень недолго.
– А сколько времени прошло с тех пор, как я спустился в пещеру? – спросил Дон Кихот.
– Да немногим больше часа, – ответил Санчо.
– Этого не может быть, – возразил Дон Кихот, – ибо, пока я был там, ночь трижды сменяла день.
– Мой господин прав, – подтвердил Санчо. – Ведь он спускался в очарованную пещеру, и то, что нам кажется часом, там внизу равняется трем суткам.
– Так оно и есть, – ответил Дон Кихот.
– А ели вы что-нибудь там, мой сеньор? – спросил студент.
– В рот ничего не брал, – ответил Дон Кихот, – но мне даже и в голову не приходило, что я голоден.
– А очарованные едят? – снова спросил студент.
– Нет, не едят, – ответил Дон Кихот. – Но некоторые ученые полагают, что у них продолжают расти ногти, борода и волосы.
– Ну а спать им полагается, сеньор? – спросил Санчо.
– Конечно, нет, – ответил Дон Кихот, – по крайней мере, за те трое суток, что я пробыл с ними, там никто глаз не сомкнул.
– Вот тут-то кстати припомнить пословицу, – сказал Санчо. – С кем поведешься, от того и наберешься. Ваша милость завела дружбу с очарованными, которые не едят и не спят, – так что ж тут удивительного, если все время, что вы были с ними, вы тоже не ели и не спали? Но простите мою смелость, ваша милость сеньор мой: побей меня Бог (чуть было не сказал, дьявол), если я хоть капельку верю во все ваши россказни.
– Как не верить? – воскликнул студент. – Да разве Дон Кихот может лгать? Впрочем, если бы ему и захотелось позабавить нас интересной выдумкой, то у него не хватило бы времени сочинить ее.
– Я не думаю, что мой господин лжет, – ответил Санчо.
– Так что же ты думаешь? – спросил Дон Кихот.
– Я думаю, – ответил Санчо, – что этот Мерлин или какой-нибудь другой волшебник вбил вам в голову все те истории, что вы нам рассказали.
– Как ни правдоподобно твое предположение, братец Санчо, но все же ты ошибаешься, – серьезно сказал Дон Кихот. – Вспомни только, что все, о чем я вам рассказывал, я видел собственными глазами и трогал руками. Но что ты скажешь, если я открою тебе, что среди разных чудес и диковин Монтесинос показал мне трех крестьянок, которые прыгали и резвились, как козочки, на прелестнейших лужайках? Я сейчас же узнал в них несравненную Дульсинею Тобосскую и ее спутниц. Я спросил Монтесиноса, знает ли он, кто это такие. Почтенный старец ответил, что не знает. «Должно быть, – прибавил он, – это какие-нибудь знатные сеньоры, которых только недавно околдовал Мерлин. На этих лужайках часто появляются новые сеньоры и дамы, ставшие жертвами злых чар волшебника».
Когда Санчо Панса услышал слова своего господина, он испугался, что лопнет от смеха: ибо он лучше других знал тайну превращения Дульсинеи – ведь в этом деле он был и волшебником, и единственным свидетелем! Теперь он окончательно убедился, что его хозяин спятил с ума.
– Будь проклят день, когда вы спустились в подземное царство, ваша милость дорогой хозяин, – сказал Санчо. – В недобрый час повстречался вам сеньор Монтесинос, который совсем вскружил вам голову. Сидели бы вы здесь, на земле, ваша милость, да изрекали разумные поучения при каждом удобном случае, а не городили бы такого вздора, что хуже и придумать нельзя.
– Тебя, Санчо, следовало бы проучить за твои дерзости, – сказал Дон Кихот, – но я слишком хорошо знаю тебя, чтобы придавать цену твоим словам.
– А я вашим, дорогой сеньор, – возразил Санчо. – Избейте меня до смерти, ваша милость, если хотите. Все равно я стану твердить вам одно и то же, пока вы не образумитесь и не исправитесь. Но пока мы еще не успели поссориться, скажите мне, ваша милость, как вы узнали сеньору Дульсинею? И что она вам ответила, когда вы заговорили с нею?
– Я узнал ее, – ответил Дон Кихот, – потому, что она была одета совершенно так же, как и в тот день, когда я видел ее на лугу у Тобосо. Я заговорил с ней, но она молча повернулась и убежала так быстро, что и стрела бы ее не догнала. Я хотел кинуться за ней, но Монтесинос сказал мне, что все мои попытки догнать ее будут тщетны. К тому же приближался час, когда мне надлежало покинуть пещеру. Монтесинос прибавил, что, когда наступит предназначенное время, он откроет мне, какие подвиги я должен совершить, чтобы расколдовать Белерму, Дурандарте и других. Много грустного видел я в подземном царстве, но сильнее всего я был огорчен, когда ко мне подошла одна из спутниц обездоленной Дульсинеи и со слезами на глазах тихо сказала: «Госпожа моя Дульсинея Тобосская целует руки вашей милости и просит сообщить ей, как вы поживаете. Она настоятельнейше умоляет вашу милость снизойти к ее великой нужде и дать ей взаймы под залог новой канифасовой юбки, которая у меня в руках, шесть реалов. Она обязуется честным словом возвратить их вам в кратчайший срок». Эта просьба чрезвычайно изумила меня. Обратившись к сеньору Монтесиносу, я спросил: «Возможно ли, сеньор Монтесинос, что очарованные знатные особы терпят нужду?» – «Поверьте мне, ваша милость сеньор Дон Кихот Ламанчский, – ответил он, – нужда встречается повсюду и не щадит даже околдованных. И раз сеньора Дульсинея Тобосская просит дать ей взаймы шесть реалов под верный залог, то почему бы вам не исполнить ее просьбы: очевидно, она находится в весьма стесненном положении». – «Залога мне не нужно, – ответил я, – но и шести реалов я дать не могу, потому что у меня всего-навсего четыре». Я отдал девушке эти деньги и сказал: «Передайте вашей госпоже, моя милая, что ее невзгоды печалят мою душу. Я хотел бы обладать несметными богатствами, чтобы отдать их ей. Скажите ей, что вдали от нее я не могу и не должен чувствовать себя хорошо. Я смиренно прошу прекрасную сеньору оказать мне честь и побеседовать со своим истосковавшимся рыцарем. Передайте ей, что я даю клятву – не вкушать хлеба за скатертью, не спать под кровлей и не отдыхать, пока не расколдую сеньору Дульсинею. Клянусь также объехать весь мир ради ее освобождения». – «Не только это, но и многое другое ваша милость обязана совершить ради своей госпожи», – ответила мне девушка: затем она схватила четыре реала и, вместо того чтобы поклониться мне, вдруг подпрыгнула вверх, да так и взлетела на воздух почти на сажень от земли.
– Святой Боже! – воскликнул тут громким голосом Санчо. – Виданное ли это дело, чтобы все эти волшебники могли забрать такую власть на белом свете и подменить безумием здравый разум моего господина! О сеньор, сеньор, ради Господа Бога придите в себя, подумайте о своей чести и не верьте всему этому вздору, от которого у вас ум за разум зашел!
– Ты говоришь это, Санчо, потому, что желаешь мне добра, – ответил Дон Кихот, – но ты не знаешь, что такое колдовство, и поэтому все, что тебе трудно понять, ты считаешь невозможным.
Студент был поражен дерзостью Санчо Пансы и терпением его господина, но решил, что кротость Дон Кихота вызвана радостью свидания с сеньорой Дульсинеей Тобосской, хотя бы даже очарованной. Сам же он поверил всему, что рассказывал наш сумасбродный рыцарь.
– Я считаю, сеньор Дон Кихот, – обратился он к рыцарю, – что я совершил весьма удачное путешествие. Во-первых, я познакомился с вашей милостью. Во-вторых, узнал тайну пещеры Монтесинос и превращения Гвадианы и лагун Руидеры, а все это пригодится для моего испанского Овидия [100]. В-третьих, выяснил, что игральные карты были известны уже во времена Карла Великого, ибо о них упоминает Дурандарте. Это открытие я помещу в своей новой книге «Дополнения к Полидору».
– Ваша милость вполне правы, – сказал Дон Кихот. – Я мог бы сообщить вам еще очень много интересных и полезных сведений. Но мы поговорим об этом после, а теперь подумаем, где бы нам устроиться на ночлег.
– Недалеко отсюда живет отшельник, – ответил студент. – Говорят, что он добрый и сострадательный человек. Я не сомневаюсь, что он даст нам приют на ночь. Найдется у него и стаканчик хорошего вина.
Когда Санчо услышал о стаканчике, он начал настойчиво торопить своих спутников с отъездом. Дон Кихот сел на своего Росинанта, Санчо и студент на ослов, и все поспешно тронулись в путь.
Глава XLII,
в которой описывается забавное приключение с кукольным театром, а также достопримечательные прорицания обезьяны-предсказательницы
Когда наши спутники выехали на проезжую дорогу, они увидели какого-то человека, который быстро шел к ним навстречу, подгоняя мула, нагруженного пиками и алебардами. Поравнявшись с ними, он поклонился и прошел мимо.
Но Дон Кихот окликнул его:
– Остановитесь, добрый человек. Мне кажется, вы идете быстрее, чем этого хотелось бы вашему мулу.
– Я очень тороплюсь, сеньор, – ответил человек. – Вы видите, я везу оружие, которое завтра же понадобится, поэтому я не могу задерживаться в дороге. Прощайте. Но если вам угодно знать, для какой надобности я его везу, то имейте в виду, что сегодня я буду ночевать в гостинице неподалеку отсюда. Если вы поедете в ту же сторону, мы там встретимся, и я расскажу вам чудеса, а пока еще раз прощайте.
И он так погнал своего мула, что Дон Кихот не успел даже спросить, какие чудеса он собирается им рассказать. А так как нашего рыцаря вечно разбирало желание узнать что-нибудь новое, то он решил провести ночь в гостинице, а не заезжать к отшельнику, как предлагал студент.
Так они и сделали. Повернули обратно и поехали к гостинице.
По дороге наши всадники нагнали молодого человека. Это был статный юноша лет восемнадцати, веселый, бодрый и ловкий на вид. Он держал на плече шпагу, к шпаге был привязан узелок, куда он, должно быть, запрятал свое платье, так как на нем были надеты только куртка из бархата и выпущенная наружу рубашка. На ногах у него были шелковые чулки и башмаки с четырехугольными носками, по столичной моде. Юноша вполголоса напевал песенку, чтобы не было скучно идти. Когда наши путники поравнялись с ним, он как раз кончал куплет:
На войну меня гонит злодейка-нужда,
А достал бы я денег – остался б тогда.
– Позвольте спросить вас, молодой сеньор, куда вы держите путь. Вы, я вижу, путешествуете совсем налегке, – сказал Дон Кихот.
На это юноша ответил:
– Путешествую я так налегке из-за жары и бедности. А отправляюсь я на войну.
– Из-за жары – это я понимаю, – сказал Дон Кихот, – но почему по бедности?
– Сеньор, – ответил юноша, – в этом узелке у меня лежат бархатные шаровары, парные к моей куртке. Если я изношу их в пути, мне нельзя будет нарядиться в городе, у меня нет денег на покупку новых; поэтому-то я и путешествую в таком виде. Я направляюсь в лагерь пехотного полка, расположенный в двенадцати милях отсюда. Там я запишусь в солдаты, а уж начальство сумеет доставить нас до порта, где нас посадят на корабли. Говорят, что это будет в Картахене [101]. Я предпочитаю служить королю на войне, чем прислуживать какому-нибудь бедняку придворному.
– Вероятно, ваша милость, покидая последнее место, получила какую-нибудь награду? – спросил студент.
– Если бы я служил испанскому гранду или какому-нибудь знатному вельможе, – ответил юноша, – я бы, наверное, получил ее. Служба у именитых людей имеет большие преимущества: можно сразу пройти в поручики, капитаны или получить хорошие наградные. Но мне, злополучному, пришлось служить у людей, которые сами ищут, где бы получше устроиться, и получают такое нищенское жалованье, что половина его уходит на крахмальные воротники. Было бы чудом, если бы такой бродяга паж, как я, добрался хотя бы до маленького счастья.
– Но скажите мне, дружок, – спросил Дон Кихот, – неужели за все годы вашей службы вы так и не получили от ваших господ ливреи? [102]
– У меня их было две, – ответил паж, – но, когда послушник уходит из монастыря, с него снимают рясу и возвращают ему его прежнее платье. Точно так поступили со мной и мои господа: они отобрали у меня мою ливрею.
– Вот это уже подлинная скаредность. Но зато теперь вы должны быть счастливы, раз вы решили покинуть столицу и посвятить себя военной профессии. Нет на свете дела более почетного и полезного, чем служить нашему законному господину – королю, особенно солдатом. На военной службе мы достигаем если не большего богатства, то во всяком случае большей чести, чем занимаясь науками. Правда, науки чаще приводят к богатству, но все же военные обладают каким-то неуловимым превосходством над учеными. Запомните хорошенько то, что я вам сейчас скажу, ибо мои слова послужат вам на пользу и утешение. Всегда отгоняйте от себя мысль о том, что вас могут постигнуть несчастья. Ведь худшее из несчастий – смерть, но если смерть ваша будет доблестной, то вы должны почитать ее величайшим благом. А если вы уцелеете среди битв, состаритесь, станете калекой, то ничто, даже бедность, не умалит той славы, которая по праву принадлежит храброму солдату. Впрочем, правительство уже принимает меры, чтобы обеспечить спокойную старость увечным воинам. Ибо недостойно обращаться с ними, как с неграми, которым господа возвращают свободу, когда они состарятся и не в силах больше служить, иначе говоря, выгоняют из дома, отдавая в рабство голоду. Вот и все, что я хотел вам сказать. Теперь садитесь на круп моего коня: я довезу вас до постоялого двора, там мы вместе поужинаем, а завтра вы отправитесь дальше. И да пошлет вам Бог счастливый путь, как того заслуживает ваше благородное решение.
Паж отказался сесть сзади Дон Кихота, но согласился поужинать с нашими путниками на постоялом дворе. А Санчо в это время бормотал про себя:
– Господи, помилуй моего господина. Ну как это возможно, чтобы тот самый человек, который только что высказал столько разумных и прекрасных мыслей, мог утверждать, что он видел всякие нелепости в пещере Монтесинос! Ну да ладно, посмотрим, что будет.
Уже вечерело, когда они подъехали к постоялому двору. Санчо обрадовался, увидев, что Дон Кихот, вопреки своему обыкновению, принял его не за замок, а за обыкновенную гостиницу. Как только они вошли, рыцарь первым делом спросил хозяина, где крестьянин, везший оружие. Хозяин ответил, что тот в конюшне расседлывает своего мула.
Дон Кихоту так не терпелось услышать обещанный рассказ о чудесах, что он решил отправиться в конюшню. Однако появление нового приезжего отвлекло его от этого намерения. Приезжий был высокий худощавый человек в костюме из верблюжьей шерсти. Левый глаз и почти половина щеки у него были заклеены пластырем из зеленой тафты, так что можно было подумать, что вся левая сторона его лица поражена какой-то болезнью. Держался он бойко и развязно, говорил громко и внушительно.
– Сеньор хозяин, не найдется ли для меня местечка? – закричал он, появляясь на пороге. – Со мной целая компания.
– Черт побери! – воскликнул хозяин. – Да ведь это сеньор маэсе [103] Педро. Добро пожаловать, сеньор маэсе! Да где же ваша обезьянка и театр? Почему я их не вижу?
– Они сейчас подъедут, – отвечал человек с пластырем на глазу, – я поспешил вперед, чтобы узнать, нельзя ли у вас переночевать.
– Да я бы отказал самому герцогу Альбе [104], только бы приютить на ночь сеньора маэсе Педро, – ответил хозяин. – Тащите сюда обезьяну и театр. У меня сегодня много постояльцев, которые охотно заплатят, чтобы посмотреть на ваших кукол и на фокусы обезьяны.
– Ну, в добрый час, – ответил человек с пластырем. – А я согласен сбавить цену за представление. С меня довольно, если мне оплатят мои расходы. Сейчас пойду и подвезу сюда тележку с обезьяной и театром.
С этими словами он вышел из гостиницы. А Дон Кихот сейчас же спросил хозяина, кто такой маэсе Педро и про какой театр он говорил.
На это хозяин ответил:
– Это владелец кукольного театра. Он разъезжает по арагонской Ламанче и представляет, как доблестный Гайферос освободил Мелисендру [105]. Уж давно мы не видали представления более занимательного и лучше разыгранного. Возит он с собой также и ученую обезьяну. Ее редкостным способностям могут позавидовать не только обезьяны, но и люди. Спросите ее о чем-нибудь. Она внимательно вас выслушает, потом быстро спрыгнет на плечо своего хозяина и, наклонившись к его уху, прошепчет ему ответ на ваш вопрос, а маэсе Педро повторит этот ответ вслух. Обезьяна более осведомлена в прошлом, чем в будущем, и хотя не всегда и не во всем попадает в точку, но в общем ошибается редко. Мы думаем, что в нее вселился дьявол. Если обезьяна ответит, то есть я хочу сказать, если ответит ее хозяин, после того как она пошепчет ему на ухо, вы платите маэсе Педро два реала. Это не так мало, и ходит слух, что Педро очень богат; во всяком случае, он живет припеваючи, говорит за пятерых, пьет за десятерых, и все это благодаря своей обезьяне и театру.
Тут возвратился маэсе Педро с тележкой; в тележке лежал ящик с кукольным театром и сидела большая бесхвостая обезьяна с задом словно из войлока, а впрочем, недурная собой. Увидев ее, Дон Кихот тотчас же спросил:
– Скажите мне, ваша милость сеньора предсказательница, что сулит нам будущее? Вот вам два реала.
И он велел Санчо передать их маэсе Педро, но тот ответил сам, вместо обезьяны:
– Сеньор, этот зверь не отвечает на вопросы о будущем. Он знает кое-что о прошлом и немного о настоящем.
– Черт побери! – воскликнул Санчо. – Да я и гроша не дам за то, чтобы мне гадали о моем прошлом. Кому же лучше об этом знать, как не мне самому? А платить за то, что я и сам знаю, было бы величайшей глупостью. А впрочем, если ваша обезьяна знает все, что совершается в настоящее время, так вот мои два реала, и пусть их обезьянья милость скажет мне, что сейчас поделывает моя жена Тереса Панса.
Маэсе Педро не пожелал взять денег и сказал:
– Я не желаю получать вознаграждение до тех пор, пока я его не заработал.
Тут он дважды похлопал себя правой рукой по левому плечу: обезьяна мигом взобралась к нему на шею и, наклонив морду к уху хозяина, стала быстро пощелкивать зубами; продолжалось это ровно столько времени, сколько понадобилось бы, чтобы прочитать недлинную молитву; затем она быстро соскочила на землю, а маэсе Педро бросился на колени перед Дон Кихотом и, обнимая его ноги, сказал:
– Позвольте припасть к вашим стопам, о достославный рыцарь, воскресивший странствующее рыцарство. О Дон Кихот Ламанчский, чьи доблести превосходят всякую хвалу, о утешение слабых, опора павших, посох и отрада всех несчастных!
Дон Кихот остолбенел, Санчо был ошеломлен, студент изумлен, паж поражен, хозяин растерялся, крестьянин, везший оружие и как раз в эту минуту вернувшийся в комнату, разинул рот от удивления, – одним словом, все слышавшие эти слова были потрясены, – а маэсе Педро продолжал:
– Ты же, добрый Санчо Панса, лучший оруженосец лучшего в мире рыцаря, радуйся. Твоя добрая жена Тереса жива и здорова. В настоящую минуту она расчесывает лен, а для большей точности я прибавлю, что слева от нее стоит кувшин с отбитым горлышком, а в нем порядочная порция вина, чтобы работа шла веселее.
– Этому нетрудно поверить, – ответил растроганный Санчо, – она у меня хорошая женщина, работящая, а что касается вина, так в этом, пожалуй, она и мне не уступит.
– Теперь я могу сказать, – перебил его Дон Кихот, – что тот, кто много странствует, много видит и много узнает. Никогда бы я не поверил, что на свете есть обезьяны-предсказательницы. Этот славный зверек угадал: я – Дон Кихот Ламанчский. Правда, обезьяна немного перестаралась в похвалах мне. Но, каков бы я ни был, я благодарю Небо за то, что оно одарило меня мягкой и сострадательной душой, склонной оказывать добро и никому не делать зла.
– Если бы у меня были деньги, – сказал паж, – я спросил бы у сеньоры обезьяны, что ждет меня в будущих странствиях.
На это маэсе Педро ответил:
– Я уже сказал, что моя обезьянка не умеет предсказывать будущего, – иначе, чтобы угодить сеньору Дон Кихоту, я бы не взял с вас денег за предсказание. Ну а теперь я расставлю свой театр и дам в честь этого славного рыцаря бесплатное представление для всех присутствующих.
Услышав это, хозяин очень обрадовался и указал маэсе Педро место, где было всего удобнее расставить театр.
Пока маэсе Педро налаживал свой театр, Дон Кихот задумчиво поглядывал на обезьянку, а затем отвел Санчо в угол и, убедившись, что никто его не слышит, сказал:
– Послушай, Санчо, я хорошо присмотрелся к этой необыкновенной обезьяне и думаю, что этот маэсе Педро, несомненно, заключил тайный договор с дьяволом. Дьявол помогает обезьяне отгадывать прошлое и настоящее, а хозяин и зарабатывает на этом деньги. Но когда он разбогатеет, ему придется отдать черту свою душу, ибо враг рода человеческого только за такую плату помогает людям. Правда, обезьяна гадает только о прошлом и настоящем. Но ведь и дьявол не больше знает. О будущем он может лишь догадываться, да и то очень редко, ибо одному Господу Богу дано знать времена и сроки. Ясно, что обезьяна говорит по наущению дьявола, и меня удивляет, как на нее до сих пор не донесли святой инквизиции, не подвергли допросу и не выяснили в точности, какая сила внушает ей прорицания.
– И все-таки, – возразил Санчо, – хорошо, кабы ваша милость велели маэсе Педро спросить у обезьяны, правда ли все то, что приключилось с вашей милостью в пещере Монтесинос, – признаться, я и до сих пор думаю, не в обиду будь сказано вашей милости, что все это обман и выдумка или в лучшем случае сонное видение.
– Хорошо, – согласился Дон Кихот. – Хотя это, по-моему, грешно, но я все же последую твоему совету.
В это время появился маэсе Педро, который сказал, что все приготовления окончены и он просит Дон Кихота присутствовать на представлении, ибо оно того заслуживает. Но Дон Кихот попросил его сначала справиться у обезьяны, правда ли все, что случилось с ним в пещере Монтесинос. Маэсе Педро тотчас привел обезьяну, посадил ее перед Дон Кихотом и Санчо и сказал:
– Послушайте, сеньора обезьяна, этот рыцарь желает узнать, правда ли все, что случилось с ним в пещере, называемой Монтесинос, или же это только ему пригрезилось.
Затем он подал свой обычный знак, – обезьяна вскочила ему на левое плечо и, казалось, стала что-то шептать на ухо. Затем маэсе Педро сказал:
– Обезьяна говорит, что кое-что из того, что ваша милость видели и пережили в пещере, – ложь, а кое-что – правда. Вот и все, что она знает. Но если вашей милости угодно получить более подробный ответ, то подождите до будущей пятницы. Тогда она будет отвечать на все вопросы, а теперь ее способность отгадывать кончилась и, как она сказала, не вернется к ней раньше пятницы.
– Ну что я говорил! – промолвил Санчо. – Разве я не был прав, когда и наполовину не поверил рассказам вашей милости о приключениях в пещере Монтесинос?
– Будущее покажет, говорил ли я правду, Санчо, – ответил Дон Кихот, – ибо время выводит на свет солнца все тайны, хотя бы они были скрыты в глубочайших недрах земли. Ну а теперь довольно об этом и пойдем смотреть на представление маэсе Педро. Быть может, у него припасена какая-нибудь новинка.
– Какая-нибудь новинка! – вскричал маэсе Педро. – В моем театре имеется шестьдесят тысяч новинок. Уверяю вас, ваша милость, что мой театр – одна из самых достопримечательных вещей, существующих на свете! Ну а теперь за дело: час уже не ранний, а нам предстоит еще много рассказать и показать.
Дон Кихот и Санчо послушались и отправились в комнату, где был расставлен театр. Вокруг театра горели восковые свечи, и он казался пышным и блестящим. Маэсе Педро скрылся за ширмами, так как он должен был управлять куклами, а перед сценой поставил мальчика, своего помощника, с палочкой в руках. Этот мальчик должен был давать зрителям объяснения, указывая палочкой на появляющиеся фигуры.
Все присутствующие частью уселись, частью остались стоять перед театром. Дон Кихот, Санчо, паж и студент заняли лучшие места и с нетерпением ждали начала представления.
Вдруг за сценой послышались звуки множества литавр и труб и грохот пушек. Но вскоре шум этот затих, и мальчик, возвысив голос, начал так:
– Правдивая история, которую мы представим вашим милостям, взята слово в слово из французских хроник и испанских романсов, которые знают не только взрослые, но даже уличные мальчишки. В ней рассказывается о том, как сеньор дон Гайферос освободил свою супругу Мелисендру, томившуюся в плену у мавров в городе Сансуэнье – так в те времена назывался город Сарагоса. Взгляните, сеньоры, вот и сам дон Гайферос играет в кости, как об этом поется в песне:
Сидит, играет в кости дон Гайферос
И позабыл совсем о Мелисендре.
А вот выходит на сцену с короной на голове и скипетром в руке император Карл Великий, отец Мелисендры. Видя, что зять его занят пустой игрой и ни о чем не заботится, он сердится и бранит его. Обратите внимание, с каким жаром он наступает на Гайфероса. Того и гляди он огреет его своим скипетром. Иные авторы утверждают, что он действительно здорово отщелкал зятя. Карл требует, чтобы Гайферос во что бы то ни стало освободил свою супругу. В противном случае старый император грозит ему позором и бесславием:
Я сказал, теперь подумай!
Затем – как вы видите – император покидает взволнованного дона Гайфероса. Дон Гайферос вне себя от гнева. Он далеко швыряет доску и кости и велит немедленно подать оружие. Он просит своего двоюродного брата дона Роланда дать ему на время меч. Дон Роланд не соглашается расставаться с мечом и взамен предлагает брату свою помощь. Однако рассерженный Гайферос отказывается от его помощи, восклицая, что и сам освободит свою супругу, хотя бы она была заключена в недрах земли. Затем Гайферос берет оружие и уходит, чтобы немедленно пуститься в путь.
Теперь, сеньоры, обратите ваши взоры на виднеющуюся вдали башню Сарагосского замка. На вышке башни в мавританском платье – это несравненная Мелисендра. Тоскуя о Париже и о своем супруге, она смотрит на дорогу, ведущую во Францию. А на галерее замка сидит важный мавр. Это мавританский король Марсилий, который держит в плену прекрасную Мелисендру.
Но вот, – продолжал мальчик, – появляется всадник в гасконском плаще на взмыленном скакуне – это сам дон Гайферос. Он останавливается у башни. Прекрасная Мелисендра не узнает своего супруга и обращается к нему с теми словами, которые известны вам из романса:
Быть во Франции придется —
О Гайферосе узнай.
Я не стану целиком повторять их. Многословие обычно порождает скуку. Взгляните лучше, как дон Гайферос распахнул плащ, а Мелисендра радостными жестами дает понять, что она его узнала. Недолго думая, она спускается с балкона, чтобы сесть на коня позади своего милого супруга. О горе! Подол ее юбки зацепился за железный край балкона, и она повисла в воздухе. Но милостивое Небо может спасти человека и на краю гибели: дон Гайферос схватывает ее, не заботясь о том, что ее роскошная юбка может порваться, спускает на землю, одним махом сажает позади себя и велит ей покрепче держаться за его плечи. Он боится, чтобы сеньора Мелисендра не свалилась, ибо она не привыкла к подобным скачкам. Посмотрите, как радостно ржет конь, как он гордится своей прекрасной ношей. Взгляните, как они поворачивают, выезжают из города и, радостные и веселые, скачут во Францию. Счастливый путь, прекрасная чета любовников! Возвращайся с миром к себе на родину! Дай Бог, чтобы вы прожили в счастье и согласии всю вашу жизнь! Да ниспошлет он вам Мафусаилов век [106]!
Тут маэсе Педро возвысил голос и сказал:
– Говори попроще, не увлекайся: напыщенность всегда нехороша.
Мальчик ничего не ответил и продолжал:
– Однако нашлись праздные зеваки, которые всегда все видят. Они заметили, как Мелисендра спустилась вниз и села на коня, и донесли об этом королю Марсилию. Марсилий тотчас велел бить тревогу. Взгляните, как все это быстро делается: вот уже на всех мечетях звонят в колокола, и весь город гудит от звона.
– Ну, мальчик, – вскричал Дон Кихот, – это чистый вздор! Звонить в колокола на мечетях! Да ведь мавры вместо колоколов употребляют литавры и дульсайны [107], напоминающие наши кларнеты.
Услышав эти слова, маэсе Педро перестал звонить и сказал:
– Сеньор Дон Кихот, не обращайте внимания на такие пустяки и не гонитесь за точностью. Вы все равно ее не найдете. Почти каждый день у нас представляют комедии, полные нелепостей и несуразностей, и все же они пользуются величайшим успехом и вызывают восторг. Продолжай, мальчик. Пускай они говорят что хотят. Пускай у меня окажется столько нелепостей, сколько пылинок в солнечном луче. Все это не беда. Мне бы только набить себе карманы.