Глава XXVIII
о том, каким необычайным способом был очарован Дон Кихот Ламанчский
Шел второй день с тех пор, как Дон Кихот со своими спутниками прибыл в гостиницу. Священник и цирюльник начали подумывать об отъезде. Не желая больше беспокоить Доротею, наши друзья решили обойтись собственными силами. Они наняли телегу, запряженную парой волов; затем приказали сколотить из досок клетку таких размеров, чтобы в ней свободно мог поместиться человек. По просьбе священника кабальеро, стрелки и, наконец, сам хозяин взялись помочь им посадить в эту клетку Дон Кихота. Надев маски, чтобы рыцарь не узнал их, они потихоньку вошли в комнату Дон Кихота. Утомленный всеми тревогами прошлой ночи, рыцарь крепко спал. Вошедшие осторожно подкрались к нему, внезапно схватили и связали по рукам и по ногам. Все это было проделано с такой быстротой, что, когда наш рыцарь пробудился от глубокого сна, он не в силах был пошевельнуться. Его расстроенному воображению тотчас же представилось, что все эти люди в масках – привидения и что он сам очарован, так как не может ни двигаться, ни защищаться. Словом, все произошло именно так, как рассчитывал священник. Правда, Санчо сразу же догадался, кто были эти переодетые люди. Дон Кихот тоже молчал, дожидаясь развязки этого удивительного приключения. А развязка не заставила себя долго ждать. Таинственные незнакомцы притащили клетку, посадили в нее бедного рыцаря и заколотили доски так крепко, что всякая попытка выломать их кончилась бы неудачей.
Потом клетку взвалили на плечи и вынесли на двор. Тут мастер Николас закричал страшным голосом:
– О Рыцарь Печального Образа, не сетуй, что ты попал в плен, ибо так нужно для скорейшего завершения подвига, на который толкнуло тебя твое мужество. А завершится он тогда, когда свирепый ламанчский лев соединится с белоснежной тобосской голубкой и когда их гордые выи склонятся под сладостным ярмом брака. От этого дивного союза появятся на свет Божий отважные львята, у которых будут столь же цепкие когти, как у их славного родителя. Произойдет же это раньше, чем солнце еще раз осветит землю. А ты, о самый благородный и послушный из всех оруженосцев, которые когда-либо имели шпагу на поясе, бороду на подбородке и обоняние в ноздрях, – не пугайся и не огорчайся, видя, что на твоих глазах увозят таким образом цвет странствующего рыцарства! Ибо скоро – если только угодно будет Зиждителю мира – обещания твоего доброго господина исполнятся и ты достигнешь такого высокого и почетного положения, что будешь дивиться самому себе. Кроме того, мудрая Ментирониана [60] поручила мне сказать тебе, что ты сполна получишь все причитающееся тебе жалованье. Поэтому неотступно следуй за доблестным очарованным рыцарем, ибо вам надлежит до конца пути быть вместе. Больше я ничего не скажу, потому что такова воля мудрой Ментиронианы. Оставайся с Богом и будь спокоен. А я удалюсь к своей повелительнице.
В конце этого пророчества цирюльник возвысил голос, а затем перешел на такой нежный шепот, что даже посвященные в эту шутку готовы были поверить, будто говорящий медленно удаляется в неведомые края.
Выслушав эти речи, Дон Кихот утешился, так как смысл пророчества был ему совершенно ясен. Он уразумел, что, согласно этому пророчеству, он сочетается священными и законными узами брака со своей возлюбленной Дульсинеей Тобосской и что у них родятся сыновья-львята, которым суждено навеки прославить Ламанчу. Поэтому с глубоким вздохом он сказал:
– Кто бы ты ни был, мой благовеститель, молю тебя, попроси от моего имени мудрую волшебницу-покровительницу, чтобы она не дала мне зачахнуть в темнице, куда меня увозят! Пусть исполнятся прежде несравненные и радостные обещания, которые я только что слышал! Тогда я почту блаженством все тяготы моего пленения и утешением – сковывающие меня цепи; а доски, на которых я лежу, покажутся мне не жестким полом темницы, а мягкой постелью. Благодарю тебя и за утешения, которые ты приносишь моему оруженосцу Санчо Пансе. Я уверен, что при своем благородстве и честности он не покинет меня ни в радости, ни в горе, и если злой рок не позволит мне сдержать обещание и подарить ему остров или сделать губернатором, то жалованье его во всяком случае не пропадет. В своем завещании я уже назначил ему награду, к сожалению соразмерную с малыми моими средствами, а не с его великими услугами.
Санчо Панса с большой почтительностью склонился перед Дон Кихотом и поцеловал ему обе руки. Впрочем, он и при желании не мог поцеловать только одну, ибо они были стянуты вместе.
Затем привидения поставили клетку на телегу, запряженную волами. Как только Дон Кихот очутился на телеге, он воскликнул:
– Много замечательных историй прочел я о странствующих рыцарях, но никогда не читал, не видал и не слыхал, чтобы очарованных рыцарей увозили на телегах, запряженных ленивыми, неповоротливыми волами. Обыкновенно волшебники уносят их по воздуху на огненной колеснице или на летающем драконе. Но телега, запряженная волами! Клянусь Богом, это что-то неслыханное! Тут есть от чего прийти в смущение. Впрочем, может быть, нынешние волшебники поступают иначе, чем те, которые жили раньше. Возможно, что для меня, воскресившего забытое дело странствующих рыцарей, изобретены новые способы околдования и похищения. Что ты об этом думаешь, сынок Санчо?
– Уж я не знаю, сеньор, что и думать на этот счет, – ответил Санчо. – Я ведь не читал рыцарских книг и не так много знаю о рыцарских делах, как ваша милость. А все же я бы решился присягнуть, что призраки, шагающие рядом с нами, совсем не добрые католики.
– Католики! – воскликнул Дон Кихот. – Голубчик ты мой, да как же им быть католиками? Ведь это дьяволы, принявшие призрачные тела, чтобы проделать со мной эту шутку! Если хочешь убедиться, что я говорю правду, потрогай и пощупай их, и ты увидишь, что тела их – из воздуха.
– Позвольте, ваша милость, доложить вам, что вы ошибаетесь: тело у этих дьяволов не из воздуха, а самое настоящее. Я уже дотрагивался до них. Вот взгляните на это привидение, что шагает по правую сторону от вас! У него тело гладкое и холеное, как у какого-нибудь знатного и богатого кабальеро. Да и пахнет от него душистой амброй. А ведь от чертей, как я слышал, всегда разит серой.
– Тут нечему дивиться, друг мой Санчо, – ответил Дон Кихот. – Имей в виду, что сами по себе дьяволы ничем не пахнут, потому что они духи. Но их повсюду сопровождает отвратительное зловоние ада. И если тебе кажется, что от этого дьявола исходит запах амбры, то либо ты просто ошибаешься, либо же он хочет, чтобы ты не догадался, что он дьявол.
Пока между рыцарем и оруженосцем происходила эта беседа, священник и цирюльник, опасаясь, как бы Санчо не открыл их обмана, решили поспешить с отъездом. Отозвав хозяина в сторону, они приказали ему как можно скорее оседлать Росинанта и взнуздать осла Санчо. Затем священник уговорил стрелков проводить очарованного пленника до его деревни, пообещав им хорошее вознаграждение. Мастер Николас привесил к седельной луке Росинанта с одной стороны щит, с другой – бритвенный таз и знаками приказал Санчо сесть на осла и вести Росинанта в поводу. Стрелки же стали по обеим сторонам телеги. Когда все эти приготовления были окончены и процессия должна была двинуться в путь, хозяйка с дочкой и Мариторнес вышли проститься с Дон Кихотом, делая вид, что они до слез огорчены постигшей его бедой. Увидев это, Дон Кихот сказал:
– Благородные и сострадательные дамы, не печальтесь обо мне! Такие невзгоды неразлучны с служением правде. Если бы они не выпадали мне на долю, я не считал бы себя знаменитым странствующим рыцарем. Ибо с рыцарями, ничем себя не прославившими, такие бедствия никогда не случаются, потому что никто на свете о них не вспоминает. Зато доблестные рыцари постоянно подвергаются тяжким испытаниям, ибо злые соперники, завидуя их мужеству и отваге, всячески стараются извести их. Однако добродетель столь могущественна, что назло магической мудрости, какою обладал первый маг Зороастр [61], она выйдет победительницей из испытаний, и свет ее засияет на земле, как свет солнца на небе. Простите мне, прекрасные дамы, если я чем-нибудь огорчил или обидел вас. Поверьте, что это произошло помимо моей воли, ибо намеренно и умышленно я никогда никого не обижал. Когда же мне вновь будет возвращена свобода, я прежде всего поспешу доказать вам, что я не забыл о милостях, которыми вы осыпали меня в этом замке, и я отблагодарю и вознагражу вас своей верной службой.
Пока Дон Кихот прощался с владелицами замка, священник и цирюльник сели на мулов. Порядок шествия был такой: впереди ехала телега, которою правил ее владелец – крестьянин; по бокам ее, как мы уже сказали, шли стрелки с мушкетами; далее следовал на осле Санчо Панса, ведя в поводу Росинанта; позади всех на своих мулах ехали священник и цирюльник. Они не снимали масок из боязни, чтобы Дон Кихот не узнал их. Рыцарь со связанными руками сидел в клетке, прислонившись к решетке и вытянув ноги, столь терпеливый и безмолвный, что напоминал скорей каменную статую, чем живого человека. Так, медленным шагом, в глубоком молчании проехали они около двух миль и под конец добрались до поросшей свежей травой долины. Тут погонщик заявил, что пора остановиться и покормить волов. Однако цирюльник предложил проехать немного дальше, так как, по его словам, недалеко лежала новая долина, где трава была лучше и сочнее. Все согласились с цирюльником и продолжали путь.
В эту минуту священник обернулся и увидел вдали несколько хорошо одетых всадников. Они быстро нагнали наших путников, так как ехали на крепких быстроногих мулах. Как оказалось впоследствии, это был каноник [62] из Толедо со своими слугами, спешивший добраться раньше наступления сиесты до постоялого двора. Поравнявшись со странной процессией и увидев телегу, стрелков, Санчо, Росинанта, священника, цирюльника и, наконец, связанного и посаженного в клетку Дон Кихота, толедский каноник спросил, почему этого человека везут таким необыкновенным способом (хотя при виде стрелков с жезлами и мушкетами он уже сам догадался, что пленник – опасный разбойник или какой-нибудь другой преступник, которого Санта-Эрмандад собирается наказать).
На вопрос каноника один из стрелков ответил так:
– Сеньор, пускай этот рыцарь сам объяснит вам, почему его посадили в клетку, нам об этом ничего не известно.
А Дон Кихот, услышав их разговор, сказал:
– Достаточно ли вы сведущи, сеньоры, в делах странствующего рыцарства? Если да, то я расскажу вам о своих злоключениях; если же нет, то мне нет смысла пускаться в разговоры с вами.
В это время священник и цирюльник заметили, что всадники вступили в беседу с Дон Кихотом Ламанчским. Боясь, как бы не открылся их хитроумный план, они подъехали поближе.
Каноник на вопрос Дон Кихота ответил:
– Сказать по правде, сын мой, я более начитан в рыцарских романах, чем в богословских сочинениях, так что, если все дело за этим, вы можете без всяких опасений рассказывать мне все, что вам будет угодно.
– В таком случае, – сказал Дон Кихот, – узнайте, сеньор рыцарь, что меня везут в этой клетке, очарованного завистливыми и вероломными волшебниками. Ведь злые преследуют добродетель сильнее, чем добрые ее любят. Я – странствующий рыцарь, из числа тех, кому предназначено назло самой зависти начертать свое имя в храме бессмертия, дабы оно служило примером для грядущих поколений и дабы все странствующие рыцари видели, какими путями им надлежит идти, чтобы достичь великой славы и почета.
Но тут вмешался в разговор священник:
– Сеньор Дон Кихот Ламанчский говорит сущую правду. Он действительно околдован и посажен в эту клетку не за свои грехи и преступления, а по злым проискам злодеев, которым добродетель несносна, а доблесть ненавистна. Перед вами, сеньор, Рыцарь Печального Образа. Вероятно, вы уже слышали о нем. Достославные деяния и подвиги его будут когда-нибудь запечатлены и в твердой бронзе, и в вечном мраморе, как бы ни старалась зависть затмить их, а злоба – омрачить.
Когда каноник услышал, каким слогом говорят пленник и его спутник, он от изумления чуть не перекрестился. Да и вся его свита рты разинула, недоумевая, что все это значит. Но тут Санчо Панса, слышавший, о чем идет разговор, захотел вывести дело на чистую воду и смело вмешался в разговор:
– Ругайте или хвалите меня сколько вам угодно, сеньоры, – сказал он, – но я не буду молчать. Мой господин, Дон Кихот, околдован не больше, чем моя матушка. Он в полном рассудке; он ест, пьет и отправляет все свои нужды, как и остальные люди, совсем так же, как и вчера, когда еще и мысли ни у кого не было посадить его в клетку. А раз все это так, неужели же вы станете меня уверять, что он околдован? Мне всегда говорили, что заколдованные не едят, не пьют и не говорят, а мой господин, если только его не остановишь, мог бы наговорить больше, чем тридцать стряпчих.
И, обратившись к священнику, он продолжал:
– Ах, сеньор священник, сеньор священник, неужели вы думаете, что я вас не узнаю? Неужели вы полагаете, что я не пронюхал и не смекнул, к чему клонятся все эти новые волшебства? Как вы там ни лукавьте, все равно я раскусил все ваши хитрости. Да, там, где царствует зависть, нет места для добродетели и щедрость со скупостью не уживаются. Черт меня побери! Ведь если б не ваше преподобие, так мой господин уже женился бы на инфанте Микомикон, и я по меньшей мере был бы теперь графом. Но я вижу теперь, что правду говорят люди: колесо Фортуны вертится быстрее мельничного жернова; тот, кто вчера был наверху башни, сегодня лежит на земле. Мне обидно не столько за себя, сколько за жену и детей: ведь они могли с полным правом надеяться, что их отец вернется домой губернатором или вице-королем какого-нибудь острова или королевства, а вместо этого он возвратится таким же бедняком, как и уехал. Все это я говорю к тому, сеньор священник, чтобы пробудить в вас совесть и заставить вас раскаяться в дурном обращении с моим господином. Берегитесь! Как бы на том свете Господь не потребовал вас к ответу за то, что вы посадили сеньора Дон Кихота в клетку, лишив его возможности совершать добрые дела и оказывать помощь нуждающимся.
– Хорошую он нам свечу отлил, – сказал на это цирюльник. – Так, значит, вы, Санчо, одного толка с вашим господином? Ей-богу, я уже подумываю, не посадить ли и вас в клетку. Видно, вы заразились рыцарскими бреднями сеньора Дон Кихота и так же околдованы, как и он. В недобрый час вы поверили его обещаниям и вбили себе в голову этот любезный вам остров.
– А что же худого в острове? – возразил Санчо. – Есть много вещей на свете похуже всякого острова. Каждый из нас – сын своих дел. Я ведь человек, а значит, могу сделаться не только губернатором острова, но и самим папой, а мой господин может завоевать не один остров, а столько, что и раздавать их будет некому. Лучше вы, сеньор цирюльник, сначала подумайте, а потом говорите: это вам не бороды брить – тут дело куда похитрее. Я напрямик говорю: все мы друг дружку знаем, и нечего мне очки втирать. Что же до того, будто волшебники околдовали моего господина, – об этом лучше не станем говорить. Бог правду видит, он нас и рассудит.
Цирюльник решил не отвечать Санчо, боясь, как бы тот по своему простодушию не выдал их секрета. А священник предложил канонику проехать с ним немного вперед, обещая рассказать о тайне с клеткой и многих других забавных вещах. Каноник согласился, и, когда они отъехали подальше от телеги, священник рассказал ему о помешательстве Дон Кихота и о том, с каким трудом им удалось выманить его из горного ущелья и засадить в клетку, чтобы отвезти домой и попытаться вылечить. Каноник с глубоким вниманием выслушал священника и, когда тот умолк, сказал:
– Поистине, я не могу понять, как можно увлекаться такими нелепыми сочинениями, как рыцарские романы. Ведь вымысел только тогда и хорош, когда он близок к правде, к возможному и вероятному. Вымышленные истории надо писать так, чтобы, смягчая невозможное и сглаживая всякие преувеличения, они возбуждали в нас восторг, удивление и радость. А между тем авторы рыцарских романов, словно нарочно, стремятся как раз к обратному: нагромождают друг на друга небылицы и чудовищные выдумки, искажают истину, уничтожают всякое правдоподобие. Они нисколько не заботятся о соразмерности частей, о последовательности и единстве рассказа и создают не стройные произведения искусства, но какие-то чудовищные химеры. При этом они пишут крайне неуклюжим слогом, бесконечно невежественны по части всех наук и грубы в своих вкусах. Поэтому я считаю, что рыцарские романы оказывают вредное влияние на общество, а их авторы заслуживают изгнания из христианского государства.
Священник вполне согласился с мнением каноника. Затем он поведал канонику о том, как была сожжена библиотека Дон Кихота, подробно рассказав, как он разбирал книги, какие из них обрек огню, какие пощадил.
Каноник от души посмеялся этому рассказу, но прибавил, что в рыцарских романах есть все же кое-что достойное внимания. Это их сюжеты, которые предоставляют широкий простор для воображения писателя. Писатель может описывать битвы, кораблекрушения, бури, путешествия; может изображать различные события и встречи людей самых разнообразных сословий и профессий; может выступать в роли ученого астронома, географа, физика, музыканта. И если все будет искусно придумано и рассказано приятным слогом, тогда писатель действительно создаст настоящее произведение искусства. Священник согласился со своим почтенным собратом, и между ними завязалась оживленная беседа о литературе. Но как раз в эту минуту их догнал цирюльник и сказал:
– Сеньор лиценциат, вот та долина, о которой я вам говорил. Здесь нам удобно будет провести сиесту, а для волов найдется обильная и свежая трава.
– Вот и отлично, – ответил священник. – Так мы тут и устроимся на отдых.
Глава XXIX,
в которой излагается умнейшая беседа между Санчо Пансой и его господином Дон Кихотом, а также разумнейший спор Дон Кихота с каноником
Воспользовавшись тем, что священник и цирюльник были заняты разговором с каноником и оставили Дон Кихота без надзора, Санчо приблизился к клетке, в которой сидел его господин, и сказал:
– Сеньор, для облегчения своей совести я должен поведать вам всю правду о том, как вас заколдовали. Двое в масках, что сопровождают нас, не кто иные, как священник из нашей деревни и цирюльник мастер Николас. Мне думается, что только зависть побудила их похитить вас и заключить в клетку. Они видят, что вы превзошли их своими подвигами. А если так, то выходит, что вы вовсе не очарованы, а попросту попались впросак и одурачены. В доказательство этого позвольте задать вам один вопрос. Если вы ответите мне на него, как я этого ожидаю, то вы воочию убедитесь, что вы ничуть не очарованы, а просто спятили с ума.
– Спрашивай, что ты хочешь, сынок Санчо, – ответил Дон Кихот. – На все твои вопросы я постараюсь дать тебе ясные и точные ответы. Но если ты думаешь, будто эти существа, которые едут вместе с нами, – наши односельчане и старые знакомые, священник и цирюльник, то ты глубоко ошибаешься. Ведь они представляются тебе нашими старинными друзьями только потому, что волшебники, околдовавшие меня, приняли их образ и подобие. А приняли они вид наших друзей для того, чтобы сбить тебя с толку и помешать мне догадаться, в чьих руках я нахожусь. Но впрочем, мне решительно все равно, что ты там болтаешь о священнике и мастере Николасе. Я твердо убежден, что взять меня в плен и посадить в клетку могли только сверхъестественные силы, а никак не люди. Из всего этого я могу только вывести и заключить, что я околдован при помощи таких средств, которые превосходят все, что мне приходилось читать в романах об очарованных странствующих рыцарях. Поэтому ты можешь успокоиться и перестать об этом думать: они такие же священник и цирюльник, как я – турок. А теперь спрашивай меня, о чем тебе угодно, и я буду отвечать, хотя бы ты спрашивал до завтрашнего утра.
– Помоги мне, Пресвятая Богородица! – громко вскричал Санчо. – Ну есть ли на свете еще другая такая же крепкая и безмозглая голова, как у вашей милости! Да как же вы не видите, что я говорю чистую правду и что в вашей беде больше повинно коварство, чем волшебство? Ну хорошо! Я вам сейчас наглядно докажу, что вы не околдованы. Скажите-ка мне прямо – и да поможет вам Бог избавиться от этого несчастья и поскорее попасть в объятия сеньоры Дульсинеи!..
– Перестань меня заклинать, – перебил его Дон Кихот, – и задавай наконец толковые вопросы. Я уже сказал тебе, что отвечу на все с полной откровенностью.
– Вот это мне и надо, – подхватил Санчо, – я только того и добиваюсь, чтобы вы сказали мне всю правду, ничего не прибавляя и не убавляя, как подобает и надлежит говорить всем, кто, подобно вашей милости, посвятил себя военному делу и носит звание странствующего рыцаря…
– Говорю тебе, что ни в чем не солгу! – воскликнул Дон Кихот. – Да спрашивай же, наконец! Надоел ты мне, Санчо, со своими предисловиями да присказками.
– А я говорю, что уверен в честности и правдивости моего господина; и потому, раз дошло до дела, я спрашиваю вас: с тех пор как ваша милость посажены в клетку – не являлось ли у вас желания или потребности удовлетворить свою естественную надобность?
– Не понимаю, о какой надобности ты говоришь, Санчо. Выражайся яснее, если хочешь, чтобы я ответил тебе прямо.
– Неужто ваша милость не понимает, что означают мои слова? Да этому в школе грудных младенцев учат. Ну, одним словом, не хотелось ли вам сделать такое дело, от которого не отвертишься?
– Теперь понимаю, Санчо! Конечно, хотелось, и не раз, да и сейчас как раз хочется. Помоги мне, братец! Я уже не знаю, как и быть: боюсь – не случилось бы беды.
– Ага! – торжествующе воскликнул Санчо. – Вот вы и попались! Это-то мне и хотелось до смерти узнать! Теперь скажите, сеньор, неужели вы не слыхали, как люди говорят: «Не понимаю, что с ним такое, – не ест, не пьет, не спит и на вопросы отвечает невпопад: не иначе как околдован». А из этого следует, что околдованным бывает тот, кто не ест, не пьет, не спит и не испытывает естественной нужды, а вовсе не тот, кто, как ваша милость, пьет, когда ему предлагают, ест, когда ему дают, и отвечает на все, о чем его ни спросишь.
– Ты рассуждаешь очень здраво, Санчо, – ответил Дон Кихот, – но, очевидно, ты забыл, что бывают разные виды очарованности; вполне возможно, что теперь околдованные делают все то, что делаю я и чего прежде не делали. Во всяком случае, я твердо убежден, что меня околдовали, и это успокаивает мою совесть. А как бы я терзался, если бы думал, что не околдован, а просто сижу в клетке, как праздный и малодушный человек, лишая своей помощи несчастных и нуждающихся, которым несть числа на свете.
– И все же, – ответил Санчо, – мне кажется, что для полного успокоения вашей милости следовало бы попытаться освободиться из этой клетки и снова сесть на вашего доброго Росинанта, который как будто тоже околдован, – посмотрите, как он печален и задумчив. Я вам обещаю всячески помочь в этом. А выйдя на свободу, мы опять попробуем пуститься на поиски приключений. Если же, на несчастье, это дело у нас не выгорит и нам не удастся удрать от недоброжелателей, решивших нас погубить, то обещаю вам, что я засяду в клетку с вашей милостью, как полагается верному и доброму оруженосцу.
– Ну ладно, братец Санчо, – сказал Дон Кихот, – как только ты найдешь благоприятный случай, чтобы привести в исполнение этот план и освободить меня, я во всем буду тебе повиноваться. Однако я не надеюсь на успех. Ты слишком просто объясняешь постигшее меня несчастье.
Но тут телега подъехала к поджидавшим впереди священнику, канонику и цирюльнику. Все спешились; погонщик тотчас же выпряг волов из телеги и пустил их пастись по зеленому лугу. Санчо попросил священника позволить его господину выйти на минутку из клетки, объяснив, что иначе может случиться происшествие, несовместимое с достоинством почтенного рыцаря. Священник понял, в чем дело, и ответил, что он с величайшей готовностью исполнил бы его просьбу, если бы не боялся, что Дон Кихот, очутившись на свободе, не примется снова за свое и не удерет на поиски новых приключений.
– Я ручаюсь за то, что он не убежит, – сказал Санчо.
– И я тоже, – прибавил каноник, – особенно если он даст слово рыцаря не удаляться от нас без нашего разрешения.
– Даю вам слово, – ответил Дон Кихот, слышавший этот разговор, – и тем более охотно, что околдованные не вольны располагать собой, как им хочется, ибо волшебник может заставить их простоять триста лет на одном месте, а если они попытаются бежать, он всегда может вернуть их обратно. Поэтому вы спокойно можете выпустить меня из клетки.
Тогда каноник развязал Дон Кихоту руки и открыл дверцу клетки. Обрадованный Дон Кихот проворно вылез наружу; прежде всего он потянулся и размял свои члены, а потом подошел к Росинанту и, похлопав его по бокам, сказал:
– Я надеюсь, что Господь Бог и его благословенная Матерь скоро исполнят наши желания, о цвет и гордость всех коней на свете! Ты будешь опять носить своего господина, а я снова отдамся тому служению справедливости, на которое Господь призвал меня.
Затем Дон Кихот присоединился к обществу, которое в ожидании завтрака расположилось на зеленой траве. Каноник пригласил Дон Кихота принять участие в трапезе, на что наш идальго охотно согласился; хотя он и считал себя околдованным, но все же порядком проголодался. Каноник, заинтересованный странным безумием нашего рыцаря, усадил его около себя и, движимый состраданием, сказал:
– Неужели в самом деле, сеньор идальго, чтение пустых и безвкусных рыцарских романов так на вас подействовало, что вы тронулись в уме и думаете, что действительно очарованы? Неужели вы верите во все эти небылицы, которые столь же далеки от правды, как ложь от истины? Возможно ли, чтобы человеческий разум мог поверить, что на свете существовали все эти бесчисленные Амадисы, все эти трапезундские императоры, Фелисмарты Гирканские, скакуны, странствующие девицы, змеи, андриаки, великаны, волшебники, битвы, влюбленные принцессы, оруженосцы, ставшие графами, смешные карлики, любовные письма, всякие чары и чудеса – словом, весь этот вздор, которым полны рыцарские романы? Лично про себя скажу, что, когда я их читаю, они доставляют мне некоторое удовольствие. Но когда я начинаю вдумываться во всю эту галиматью, меня невольно охватывает чувство негодования. Все эти романы приносят громадный вред и заслуживают полного уничтожения. Они нелепы, лживы и противоречат законам человеческой природы. А главное – они смущают умы самых рассудительных и благородных идальго, как об этом свидетельствует пример вашей милости. Ведь это они довели вас до такого состояния, что вас пришлось запереть в клетку и везти на волах, как возят из деревни в деревню какого-нибудь льва или тигра, показывая его за плату. Ах, сеньор Дон Кихот, сжальтесь над собою, вернитесь в лоно разума и употребите во благо тот рассудок, которым Небо вас щедро наделило. Посвятите ваши блестящие способности изучению других книг, тогда вы и душу свою спасете и славу умножите! Если же прирожденная склонность влечет вас к книгам о подвигах, тогда прочтите в Священном Писании книгу Судей [63]; в ней вы найдете подлинно великие события и деяния, столь же истинные, как и отважные. Вот какое чтение достойно отменного ума вашей милости, сеньор мой Дон Кихот!
Дон Кихот с величайшим вниманием выслушал речь каноника, а когда тот кончил, долгое время смотрел на него и наконец заговорил:
– Если я не ошибаюсь, ваша милость стремится убедить меня, что на свете не существовало странствующих рыцарей, что все рыцарские романы ложны, пагубны и бесполезны для государства, что, читая их, я поступал плохо, веря им – поступал еще хуже, а подражая их героям – совсем скверно? Но неужели же вы отрицаете существование Амадиса Галльского и Амадиса Греческого и всех других рыцарей, подвигами которых полны эти романы?
– Ваша милость весьма точно передает мою мысль, – подтвердил каноник.
А Дон Кихот продолжал:
– Ко всему этому ваша милость еще прибавила, что чтение подобных книг причинило мне большой вред, так как лишило меня рассудка и довело до этой клетки; что я сделал бы лучше, если бы исправился и вместо рыцарских романов стал читать книги более правдивые, более занимательные и поучительные?
– Совершенно верно, – заметил каноник.
– В таком случае, – сказал Дон Кихот, – я утверждаю, что околдованным и лишенным разума являетесь вы сами, раз вы решились изречь хулу на то, что всем миром признано за истину. Человек, отрицающий, подобно вашей милости, правдивость рыцарских романов, заслуживает того наказания, которому ваша милость желали бы подвергнуть неугодные вам книги. Вы хотите меня уверить, что на свете не было ни Амадиса, ни всех других рыцарей – искателей приключений, о которых подробно рассказывается в романах! Это все равно как если бы люди старались доказать, что солнце не светит, лед не холоден и земля не тверда. Какой же человек на свете сможет убедить нас, что история инфанты Флорипес и Гюи Бургундского – не истина? Или подвиги Фьерабраса на Мантибльском мосту во времена Карла Великого! Черт меня побери, если все это не такая же правда, как то, что сейчас день! Если же это ложь, то, значит, не было ни Гектора, ни Ахилла, ни Троянской войны, ни двенадцати пэров Франции, ни короля Артура Английского, который и поныне еще летает, обращенный в ворона, между тем как в его королевстве ждут со дня на день его возвращения! Но кто же станет отрицать достоверность истории Пьера и прекрасной Магеллоны, когда и до наших дней в королевском арсенале хранится колышек, при помощи которого отважный Пьер управлял деревянным конем, носившим его по воздуху. Там же находится седло Бабьеки, а в Ронсевале хранится рог Роланда [64], величиной с большое бревно. Из всего этого следует, что существовали и двенадцать пэров, и Пьер, и Сид, и другие подобные им рыцари,
Столь известные в народе
Тем, что приключений ищут.
А разве выдуманы приключения в Бургундии двух отважных испанцев – Педро Барбы и Гутьерре Кихады [65] (из рода коего я и происхожу по прямой мужской линии); разве они не бросили вызова двум сыновьям графа де Сен Поля и не победили их? Вы скажете, что все это выдумки: и турнир Суэро де Киньонеса [66], описанный в «Пасо», и поединок Луиса де Фальсеса с кастильским рыцарем доном Гонсало де Гусманом, и вообще все многочисленные деяния, совершенные христианскими рыцарями, нашими и иноземными. А между тем всякому ясно, что оспаривать их достоверность может лишь тот, кто сам лишен всякого разума.