Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы

Глава 2
В тени Берлинской стены

«Мое имя произносится Ангéла, – настаивала маленькая девочка, – с ударением на втором слоге, Ангéла». Хельга Габриель, учительница музыки, вздохнула; вид у нее был немного усталый. Она назвала эту семилетнюю девочку «Áнгелой», с ударением на первом слоге. Но ее ученица отличалась перфекционизмом и могла иногда быть очень занудной; в ней можно было разглядеть многие черты Люси из американского комикса «Мелочь пузатая» или Лизы из мультсериала «Симпсоны». Музыка не была ее любимым предметом, да и успехов особых в ней она не демонстрировала, хотя фрау Габриель признавала, что у маленькой фрейлейн Каснер «неплохой певческий голос». Может быть, она проявляла излишний энтузиазм (она всегда хотела быть лучшей) и слишком много говорила. Но учительница не слишком расстраивалась. Ангела – или Кази, как называли приятели дочь пастора, – как правило, была хорошей ученицей. Она была из тех, кто продолжает записывать, когда остальные дети начинают шуметь и хулиганить; как говорят, взрослая голова на детских плечах, чье поведение иногда могло показаться ханжеским. Но в целом она была довольно милой девочкой, хотя и немного властной. Учительница готова была мириться с нечастыми проявлениями апломба.

Жизнь в школе имени Гёте была бедна событиями, и появление ученика, демонстрирующего напористость и инициативу, всегда приветствовалось. Ангела, безусловно, демонстрировала и то и другое. Она продолжала блистать в математике и русском языке и даже участвовала в бесчисленных состязаниях, организованных весьма конкурентной образовательной системой Восточной Германии. Но иногда ей случалось покидать реальную почву. Она от природы была неловкой девочкой и даже ходила слегка неуклюже, поэтому ее намерение стать фигуристкой было встречено с молчаливым изумлением.

Никто, однако, не недооценивал ее упорства или того, как семилетняя девочка тщательнейшим образом готовилась ко всему. Она ничего и никогда не оставляла на волю случая. Ее девиз, слегка раздражавший других детей, звучал так: «Никакой некомпетентности!» Раздражало это кого или нет, но этот девиз точно описывает подход Ангелы к любому делу. Несколько десятилетий спустя, когда Ангела стала канцлером Меркель, ее внимание к деталям и одержимость точностью фактов вошли в историю. И многие черты характера, которые позже стали ассоциироваться с самой могущественной женщиной-политиком в мире, заметны были уже в детстве. Поведение Ангелы-школьницы, даже в начальной школе, сильно напоминало ее поведение и действия на пике политической карьеры.

Приведем в пример событие, о котором Ангела часто рассказывала, – историю с вышкой для прыжков в воду. В третьем классе учитель физкультуры, вечно озабоченный (на него давили сверху) поиском спортивных талантов для успешной олимпийской сборной Восточной Германии, предложил Ангеле прыгнуть с трехметровой вышки. Она знала, что прыжок в воду головой вперед может быть болезненным, и учитель ожидал, вероятно, что девочка прыгнет ногами вперед, а затем объявит, что это не для нее. Это сэкономило бы ему немало времени. Ангела никаким боком не входила в его список потенциальных будущих олимпийцев, так что он не сильно беспокоился. Но Ангела всегда поступала так, как ей говорили. Она взобралась на двенадцать ступенек, нерешительно шагнула к краю и уставилась на воду. Было очень страшно. Она отвернулась от края, но вниз не спустилась. Она ходила по площадке вышки взад и вперед, анализируя ситуацию. Остальных детей это позабавило, и некоторые мальчики начали смеяться. Но Ангела продолжала анализ. Наконец, когда звонок возвестил конец урока, она бросилась в воду вниз головой. Прыгуньи в воду из нее не получилось, но зато она сумела набраться храбрости и нырнуть. Одноклассники не смеялись: никто из них не нырнул с вышки. Ангела нырнула – после того как проанализировала ситуацию.

Прокрутим время вперед на 44 года и рассмотрим ситуацию, когда канцлер Германии Ангела Меркель вновь оказалась в сложной ситуации и вновь занялась анализом: стоит ли прыгать. На этот раз ее решение должно было повлечь за собой серьезные последствия для других людей, помимо нее самой, – для сотен миллионов людей, если быть точным. Германское правительство считало себя в относительной безопасности по отношению к финансовому кризису, охватившему мир после краха американского инвестиционного банка «Леман Бразерс» в 2008 г. Это была серьезная ошибка. Всего через несколько недель экономика крупнейшей страны еврозоны испытала на себе последствия американской катастрофы.

У Меркель почти не было опыта работы с экономическими вопросами. Прежде она была министром охраны окружающей среды, а еще раньше – министром по делам женщин и молодежи. Ее знакомство со сложными экономическими вопросами было примерно столь же тесным, как знакомство Ангелы-школьницы с искусством прыжков в воду. Как много лет назад на вышке, она колебалась, тянула время и, казалось, не могла принять никакого решения. И, как в школьном бассейне в Темплине, некоторые из мальчиков (в данном случае закаленных политиков из ее собственной ХДС и Социал-демократической партии) начали шептаться за ее спиной: она «испугалась», «недостойна», «не на своем месте».

Но затем, когда время для колебаний подошло к концу, она приняла неожиданное решение. Рассмотрев все возможные политические последствия, она объявила, что Германское правительство гарантирует все сбережения в немецких банках. Объявление это она сделала с уверенностью и решимостью, удивившими ее коллег. Обстановка стабилизировалась, а Меркель заработала уважение.

В зрелом возрасте Меркель вспоминала историю прыжка с вышки всякий раз, когда соотечественники – вкупе с иностранными средствами массовой информации – критиковали ее за нерешительность. Как и маленькая Ангела, которую не волновало, что говорили про нее одноклассники, взрослый политик никогда не поддавался критике. Более того, колебания она всегда рассматривала как достоинство. Всесторонний анализ ситуации был признаком силы и уверенности, а не наоборот. Меркель говорила: «Я храбра, когда необходимо принять решение. Но мне нужен небольшой разбег, и я люблю, если это возможно, подумать, прежде чем прыгнуть. Я всегда люблю знать, что со мной произойдет, даже если из-за этого я становлюсь менее непосредственной». Германские средства массовой информации продолжали критиковать ее за склонность к излишнему анализу. Но она занимается этим всю свою жизнь. Один политический журналист из сенсационной газеты «Бильд» описал Меркель как «женщину, превратившую промедление в своего рода искусство».

Школьницей Ангела представляла собой своеобразный тип личности. Она не была необычной или странной, не была она и изгоем, но при этом, несомненно, отличалась от окружающих. Нет никаких указаний на то, что ее обижали, хотя некоторым мальчикам нравилось дразнить ее. Большую часть времени она проводила в тесной компании четырех девочек, но другим детям – даже мальчикам – она вроде бы тоже нравилась. У нее, как у очень организованной девочки, прекрасно получалось организовывать вечеринки. К тому же – и возможно, это самое важное, – она всегда готова была помогать менее одаренным учащимся. Бывшая одноклассница Меркель вспоминает: «Она всегда готова была помочь, и если у кого-то возникали проблемы, он всегда мог к ней обратиться. Если кто-то туго соображал, Ангела объясняла трудный материал без всякой заносчивости». Переходя от детства к юности, она сменила свои немного властные манеры на поведение девочки, которая любит смеяться, шутить и подражать чужим голосам. Неудивительно, что на всех подростковых фотографиях Ангелы мы видим дерзко улыбающуюся девочку-подростка.

Уравновешивающее действие пастора Каснера

Быть дочерью пастора было не всегда легко. В отличие от остальных учащихся школы имени Гёте, Ангела носила джинсы и нередко западные кроссовки. Она делала это не в погоне за модой, хотя, безусловно, окружающие воспринимали ее обновки именно так. Это был признак нужды. Мать Ангелы по-прежнему не могла работать – власти бы ей не позволили, – а ее отец получал от церкви довольно скромное жалование примерно в 600 восточногерманских марок. Это было чуть меньше средней (на середину – конец 1960-х гг.) заработной платы, которая составляла 655 марок. Однако после 1960 г. значительная доля женщин Восточной Германии начала работать, отчего у многих семей появился второй источник дохода, и семья пастора Каснера нуждалась в помощи. Вэстпакете, или «Западные пакеты», – подарки от гамбургских друзей и родных – стали существенным дополнением к его скромному заработку. Кроме того, эти пакеты служили символическим напоминанием о политической ситуации и единственной оставшейся ниточкой, связывающей семью Каснеров с бабушкой Гертрудой в Гамбурге, которую Ангела не видела с момента появления в августе 1961 г. Берлинской стены.

Однако в некоторых отношениях семья Хорста была более зажиточной, чем многие его соотечественники. В семье было два автомобиля. Большинству восточноевропейцев приходилось ждать чуть ли не по десять лет, чтобы приобрести трабант – исключительно неэкологичную восточногерманскую машину, которая постоянно ломалась. Трабант ездил на двухтактном двигателе и символизировал собой разницу между примитивной автоиндустрией Восточной Германии и ее изысканным западным аналогом, снабдившим буквально каждую работающую семью своей ауди или BMW – а то и порше. У Каснеров был трабант, но им не пришлось годами дожидаться возможности его купить, как другим семьям. Более того, им разрешили приобрести и вторую машину, фольксваген, купленный на деньги, присланные им родственниками с Запада.

У такого благоволения властей к пастору были свои причины. Коммунистическое правительство постоянно нуждалось в твердой валюте, и одним из способов ее получения было разрешить некоторым тщательно отобранным гражданам получать деньги из-за границы. Кроме того, дав лютеранскому пастору разрешение купить вторую машину, государство могло возбудить недовольство среди его прихожан и таким образом вбить клин между ним и его паствой. Используя ту же тактику, режим разрешал пастору Каснеру выезжать на Запад – в Италию, Западный Берлин и даже Соединенные Штаты. Власти знали, что он никуда не сбежит. Право на поездки не распространялось на его жену и детей. СЕПГ и Штази нельзя отказать в хитрости, и обычно такая тактика срабатывала.

Каснеров в Восточной Германии не преследовали, но держали на коротком поводке. В целом жизнь христиан там улучшалась, но, хотя официально их больше не клеймили как «врагов трудового народа», они по-прежнему служили объектом скрытой дискриминации, да и наблюдали за ними как никогда внимательно.

Как мы уже видели, Хорст Каснер и раньше старался приспособиться к режиму, хотя посвященные ему документы в архивах Штази указывают на то, что за закрытыми дверями он мог нелицеприятно высказываться о коммунистах. Еще до постройки стены он принял участие в организованной режимом Конференции мира в Праге. В том же 1958 г. он принял приглашение пастора Шёнхерра, главы лютеранской церкви Восточной Германии, и вступил в так называемый кружок Вайсензее – официальный дискуссионный форум для профессоров богословия и лютеранских пасторов, который, согласно документам недремлющей Штази, представлял прогрессивных богословов – иными словами, тех, кто готов был сотрудничать с режимом.

Власти активно искали потенциальных коллаборационистов, и Каснер стал настоящей звездой. В Восточной Германии ничего и никогда не оставляли на волю случая, все там имело политическое измерение, связанное с конфликтом Востока и Запада. В отличие от большинства других организаций, лютеранская церковь, или евангелическая церковь Германии, не раскололась после разделения Германии надвое. Она имела влияние на сердца и умы многих восточных немцев.

Политбюро, высший орган Коммунистической партии, особенно тревожило поведение очень уж откровенного епископа Берлина. Епископ Отто Дибелиус формально возглавлял церковь земли Бранденбург (области вокруг Берлина), где расположен Темплин. Будучи яростным критиком коммунистического режима, он написал открытое письмо властям Восточной Германии, в котором дерзко заявил, что «в тоталитарном государстве не может быть справедливости». Восточногерманские власти в ответ объявили, что епископ Дибелиус представляет «церковь НАТО». Но коммунисты понимали, что просто заклеймить лидера лютеран «фашистом и империалистом» было бы контрпродуктивно. Ни одна диктатура не может опираться только на репрессии. Иногда, чтобы избежать возникновения серьезной оппозиции, необходимо допускать небольшое инакомыслие. Репрессивная терпимость часто является эффективным оружием.

Вальтер Ульбрихт был мастером подобных схем. Вопреки прежнему своему жесткому отношению к христианам он заявил в восточногерманском парламенте, что никакого конфликта между христианством и гуманитарными целями социализма не существует. Конечно же, это было не искреннее заявление, а тактический ход. В реальности священнослужители постоянно подвергались слежке, а в бесконечных отчетах Штази о них говорилось в уничижительном тоне. Вообще, тайная полиция была всюду. Ханна Арендт, американская писательница и философ немецкого происхождения, сделавшая себе имя на анализе тоталитаризма, заметила в книге «Происхождение тоталитаризма», что тайная полиция была самой изощренно эффективной частью в остальном плохо работающем тоталитарном государстве: «Над государством и за фасадом мнимой власти, в лабиринте многочисленных контор, стоящих за каждой перестановкой во власти, а также в хаосе неэффективности скрывается властное ядро страны, сверхэффективные и сверхкомпетентные службы тайной полиции». Именно эта организация постепенно усиливала слежку за Каснером и его семьей.

В начале 1960-х гг., когда Ангеле было лет десять, специальный агент, приставленный к ее отцу, внедрился в Темплинскую богословскую семинарию и докладывал по команде о каждом движении пастора. Хорст Каснер – может быть, потому, что был умен, может быть, по наивности, а может быть, просто потому, что у него не было выбора, – соглашался с политикой Ульбрихта, по крайней мере, официально. Дома и даже в разговорах с коллегами по Вальдхофу он был более критичен. Официально же вместе с епископом Шёнхерром Каснер начал продвигать идею, получившую известность как «церковь при социализме».

Каснер отлично справился с задачей обмануть информатора Штази. Около 1967 г. у Штази окончательно сложилось мнение о нем как о безобидном конформисте. Так что когда он принял участие во встрече деятелей евангелической церкви Германии со священниками и епископами с Запада, многие из которых были критически настроены по отношению к Восточной Германии, недреманный информатор Штази доложил, что Каснер «публично осудил епископа Дибелиуса» и готов «работать на политику Политбюро Восточной Германии». Доверие режима Каснеру было так велико, что ему даже прочили главную роль в одной из хитроумных схем. Не в качестве платного агента, следует заметить, но лишь в качестве человека, которому режим доверял. Вопрос, как всегда был связан с трениями между двумя частями лютеранской церкви. Епископ Дибелиус должен был скоро уйти в отставку, и необходимо было подобрать кандидата на его место.

Логично было бы ожидать разрыва: власти на Востоке могли бы просто запретить восточным немцам связываться с ЕЦГ. Но такая грубая сила – последнее средство. СЕПГ предпочитала более тонкую форму контроля, и у нее был хитрый план. На встрече Политбюро 18 января 1967 г. было согласовано, что вместо раскола Восток выдвинет кандидата на пост епископа Берлина. Восточный немец на этом посту означал бы своего рода политический переворот.

Тут-то и пригодился Каснер. СЕПГ воспользовалась своим влиянием – ну и немного угрозами и запугиванием, – чтобы вынудить церковные светила земли Бранденбург номинировать на эту должность Гюнтера Якоба, богослова и члена СЕПГ. Каснер был одним из светил. Под наблюдением агента Штази отец Ангелы вместе с коллегами съездил в Западный Берлин и надлежащим образом – и, судя по всему, убедительно – представил епископа Якоба. Судя от рапорту информатора, работа была сделана хорошо.

Однако этого было недостаточно. ЕЦГ не стала глотать наживку и выбрала Курта Шарфа. Новый епископ оказался бельмом на глазу Восточной Германии. Хотя тон его оказался менее громогласным и, может быть, более дипломатичным, чем тон его предшественника, ясно было, что он точно так же не желает отпускать грехи режиму Ульбрихта.

Неудача попытки внедрить своего человека в ЕЦГ вынудила Политбюро сменить тактику. Теперь они хотели порвать с негодяями – «капиталистами» и «фашистами». Епископу Шёнхерру, все активнее выступавшему рупором режима, предписано было сформировать в Восточной Германии отдельную лютеранскую церковь. Каснер поддержал эту идею. Ему удалось убедить Штази в том, что его обращение к коммунизму было искренним. Агент, докладывавший о каждом его шаге, теперь не жалел для него похвал. Человека, которого когда-то описывали как «врага социалистического государства», теперь хвалили Штази как человека, «защищавшего политику нашей страны».

Можно спорить, стремился ли Каснер обмануть их или действительно начинал искренне верить. Многие осуждали его за всегдашнюю готовность к компромиссу. Манера поведения, которую описывают как отстраненную и даже немного надменную, не могла, разумеется, завоевать Каснеру много друзей и серьезно раздражала многих его коллег. Его попытки тонко балансировать между критикой режима и доверием правящей партии многим представителям духовенства приходились против шерсти. Пастор Райнер Эппельманн, более молодой коллега Каснера, особенно сильно злился на бывшего наставника: «Что за полный осел, – думал я про себя!»

Было ли это осуждение справедливым? Легко высказывать праведный гнев, стоя в стороне, а стремление к мученичеству – не всегда самый моральный путь. Для человека, который должен был заботиться о семье, готовность к компромиссу может служить доказательством пособничества режиму. Может быть, критика Каснера Эппельманном и была искренней и понятной, но даже он не посмел обвинить старшего коллегу в том, что тот был официальным агентом режима.

Возможно, Каснер действительно был более склонен искать компромиссы и сотрудничать с режимом, чем некоторые другие, но делал он это не за деньги. В Вальдхофе часто бывал Рихард Шрёдер, еще один критик режима. Так вот Шрёдер, ставший после 1989 г. профессором богословия в престижном Университете Гумбольдта, защищал Каснера от обвинений в пособничестве, хотя и признавал, что режим считал отца Ангелы «надежным» человеком. «Каснер не был конформистом. Его колледж был окном на Запад, где были выступающие и книги с Запада, где гостей не отбирали тщательно, чтобы убедиться, что они придерживаются коммунистической партийной линии».

Не менее важно, возможно, и то, что в те времена не было никаких признаков того, что коммунистический режим рухнет в каком-то представимом будущем, если это вообще когда-нибудь произойдет. Можно понять, что Каснер хотел укрепить и консолидировать те шаткие основания, которые лютеранская церковь имела в этом по-прежнему официально атеистическом государстве.

Социализм с человеческим лицом и смерть мечты

В конце 1960-х гг. отношения между Востоком и Западом немного наладились. Неминуемая угроза ядерной войны, достигшая своего пика в 1961 г., когда президент США Джон Кеннеди пригрозил воспользоваться ядерным оружием, чтобы остановить размещение Советами баллистических ракет на Кубе, отступила. Появилось ощущение осторожного оптимизма; чувствовалось, что отношения между Москвой и Вашингтоном улучшаются. Две сверхдержавы договорились ограничить использование атомной бомбы, состоялись визиты на высоком уровне, а Хрущев в 1964 г. во время поездки в Америку нахлобучил на голову ковбойскую шляпу. Казалось возможным – ну, почти, – что страны советского блока смогут развиться во что-то, напоминающее гуманистический вариант социализма.

Восточная Германия не была таким же коммунистическим государством, как Советский Союз при Сталине или как нынешняя Северная Корея. Граждане «государства рабочих и крестьян» имели возможность слушать зарубежное радио и смотреть западные телепрограммы. Как вспоминала Ангела, «если в нашем доме появлялись представители государства, к примеру, учителя, мы всегда переключали телевизор с 7-го канала (Западногерманское телевидение) на 5-й (Восточногерманское государственное телевидение)». Так что хотя Восточная Германия и была диктатурой – к тому же хитроумной, – ее граждане имели представление о том, что происходит снаружи, в большом мире, и тем более в западной части страны.

Каснеры интересовались политикой и следили за новостями с Запада. По всем рассказам – включая и ее собственные, возможно, слегка окрашенные в розовый цвет воспоминания, – Ангела исключительно живо интересовалась текущими делами: «Я пробиралась в девчачий туалет с транзистором и слушала дебаты в Коллегии выборщиков перед тем, как в Западной Германии выбрали президентом Густава Хайнемана». Тот факт, что у Ангелы был маленький радиоприемник, уже указывает на смягчившееся в 1960-е гг. отношение к этому вопросу.

В 1963 г. стареющий канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр неохотно ушел в отставку в возрасте 87 лет; его сменил на этом посту Людвиг Эрхардт. В 1965 г. Эрхардт предложил Кремлю займ в 25 млрд долларов в обмен на политические свободы и объединение когда-нибудь в будущем. Он даже намекнул, что не будет ждать возврата этих денег. Советы отвергли это предложение; вообще, ни одна из сторон конфликта не приняла его всерьез. В первую очередь, это предложение продемонстрировало наивность Эрхардта как международного государственного деятеля. Дородный экономист хорошо умел обращаться с числами и финансами, но оказался лишь любителем, когда дело дошло до высокой политики, дипломатии и международных отношений. Во всяком случае, он ушел с поста, где его сменил Курт Георг Кизингер – консерватор, он был вынужден объединиться с социал-демократами в коалиционном правительстве. Вилли Брандт стал вице-канцлером и министром иностранных дел.

Для многих представителей левого политического крыла Кизингер был очень спорной фигурой. В свое время он работал в нацистском министерстве пропаганды и дружил с противоречивым философом и национал-социалистом Карлом Шмитом. С другой стороны, репутация его заместителя Вилли Брандта была безупречной, в отличие от репутации самого Кизингера. Брандт не только активно участвовал в сопротивлении нацистам, но и был антикоммунистом и откровенно выступал против Восточной Германии. В момент сооружения стены он был мэром Берлина, и именно он стоял рядом с Джоном Кеннеди, когда президент США произнес свое знаменитое: «Я – берлинец».

Можно спорить, имело ли все это значение для тех, кто жил на Востоке. Воссоединение Германии в то время не казалось реальным, так что обитатели Востока искали надежду в других местах. Мало того, некоторые вообще не слишком вздыхали по единой Германии. Каснер – хотя он определенно не был коммунистом – относился к этому вопросу довольно равнодушно и лелеял надежду на германское государство, основанное на какой-то форме гуманного социализма. По-видимому, он вдохновлялся развитием событий в Чехословакии, где настроенный на реформы словак Александр Дубчек, лидер Коммунистической партии, строил государство, которое очень сильно отличалось от полусталинистского режима Вальтера Ульбрихта.

Как член Центрального комитета Чехословацкой коммунистической партии Дубчек возглавил бунт против авторитарного лидера партии Антонина Новотного. СССР, судя по всему, доверял Дубчеку. Его родители были коммунистами, да и сам он родился в Советском Союзе, и такая родословная давала ему право на некоторую свободу. Новотного застали врасплох. Как человек, который всегда следовал партийной линии и никогда не противился своим хозяевам в Кремле, он не боялся, что русские его сместят. Ошибочно считая, что Москва его поддержит, он пригласил Леонида Брежнева, который в 1964 г. сменил Хрущева, в Прагу на подавление дворцового переворота.

Советского лидера – унылого технократа с густыми бровями, ставшими его своеобразной визитной карточкой, – Новотный не впечатлил, а оппозиция к нему просто поразила. Почувствовав, что представительный Дубчек, идеально говоривший по-русски, достойнее прежнего руководителя, Брежнев оставил Новотного без поддержки. В январе 1968 г. Дубчек стал первым секретарем КП Чехословакии – и немедленно начал реформы. Это был период настоящей эйфории, описанный позже чешским автором Миланом Кундерой в романе «Невыносимая легкость бытия». Весной 1968 г. Дубчек и его коллеги-реформаторы пустили в оборот фразу «социализм с человеческим лицом». Эти события получили известность как Пражская весна по названию столицы Чехословакии, где и разворачивался этот эксперимент по строительству гуманного социализма.

Хорст Каснер, вдохновленный таким развитием событий, испытывал в то время настоящий энтузиазм. Многие интеллектуалы на Западе чувствовали то же самое. Гельмут Голлвитцер, профессор богословия из Западного Берлина, написал получивший немалую известность очерк под названием «Почему я социалист и христианин». Многие протестантские богословы последовали примеру Голлвитцера, стали критиковать капитализм и защищать социализм, оставаясь при этом противниками той версии коммунизма, что существовала в Советском Союзе.

Каснер всегда громко критиковал чрезмерную алчность и общество потребления. Верный своим христианско-социалистическим убеждениям, он критиковал преобладающую в мире систему капитализма: «Значение имеют только деньги. Производители должны получать прибыль, а потребители – покупать, причем покупать больше, чем вам нужно. Рыночную экономику прочно вбивают в наше сознание, мы не должны в ней усомниться. Все превращают в “рынок”, даже саму природу».

Для человека, который в глубине души верил в неправоту капиталистической системы и жаждал какого-то гуманного социализма, сочетающего в себе христианскую любовь к ближнему и социальную справедливость, Пражская весна выглядела весьма привлекательно. Каснер верил, что все его компромиссы того стоили. Наконец-то, после всех тягот начального периода, на горизонте появился социализм с человеческим лицом; казалось, его вера в некую форму гуманного христианского социализма вот-вот оправдается.

Вдохновленные Дубчеком, в июле 1968 г. Каснеры отправились на каникулы в город Крконоше на севере Чехословакии, где сняли у чешской семьи небольшую квартирку. Ангела, которой на тот момент было 14 лет, наслаждалась путешествием и радовалась возможности провести хоть немного времени со своим всегда занятым отцом; ее мать с нетерпением ждала шанса отдохнуть немного от домашних обязанностей. В семье, у которой они сняли квартиру, был сын того же возраста, что и Ангела. Она в то время все больше становилась экстравертом и никогда не упускала возможности пообщаться со всеми вместе и с каждым в отдельности. Естественно, больше всего она разговаривала с сыном семейства. Он собирал марки и как-то сказал, что у него есть марка с портретом Антонина Новотного. Позже Ангела так описывала этот случай:

«Я увидела, что мальчик рвет марку на кусочки и бросилась к нему, спрашивая, зачем он уничтожает одну из своих марок. И он сказал мне, что теперь Дубчек – великий герой и что, следовательно, маркам с портретом Новотного место в мусорной корзине».

Тот факт, что новый режим начал продвигать Дубчека как «великого героя» и что даже лидеры Пражской весны с готовностью подписывались под культом его личности, должен был заставить Хорста и Герлинду задуматься. Этого не произошло. Их подхватила волна энтузиазма и перспектива нового рассвета демократического социализма. Каснеры попросили чешскую семью пару дней присмотреть за детьми, пока сами они съездят в Прагу и на месте вдохнут воздух революции. В Праге они на себе испытали тот не поддающийся определению дух свободы и надежды, что отличает все подлинные революции. После двух дней, проведенных в столице Чехословакии, пастор и его жена вернулись к детям, можно сказать, окрыленными. Возбужденные и вдохновленные, Каснеры вернулись в Темплин. Но продолжалось все это недолго.

На следующей неделе Ангела поехала на выходные в Берлин навестить бабушку. Рано утром в воскресенье 21 августа она услышала по радио новости. Пражская весна закончилась. Советские танки и бессердечные репрессии вдребезги разбили мечту, казавшуюся такой реальной, манящей и настолько близкой, что, казалось, ее можно потрогать. Телепередачи с Запада, которые смотрели все восточные немцы, были полны знакомых образов Красной армии, избивающей мирных граждан, моливших о пощаде, – все было точно так же, как в Берлине в 1953 г. и в Будапеште в 1956 г.

Французский философ Бернар-Анри Леви назвал коммунизм «варварством с человеческим лицом», остроумно переиначив броскую фразу Дубчека – «социализм с человеческим лицом». Очерк Леви ознаменовал разбитые надежды левых. Но, в отличие от Леви, Каснер и его семья не могли критиковать режим.

Хорст и Герлинда были потрясены советским вторжением. Недремлющий информатор Штази это отметил и сообщил хозяевам, что, по мнению пастора Каснера, это вторжение «могло привести только к подавлению демократии в Чехословакии». Простая констатация факта, но в Восточной Германии этого было достаточно, чтобы слежка за ним возобновилась.

Ангела, что характерно, смогла разглядеть иронию ситуации; еще на каникулах ее позабавило, что сын хозяев квартиры, где они жили, немедленно избавился от марок с портретами Новотного. Через пару недель, в первый день нового учебного года, учащимся задали невинный вопрос: «Чем они занимались на каникулах?» Ангела начала было рассказывать историю о мальчике из Чехословакии, коллекционирующем марки, и о том, как он эти марки рвал, но учитель стальным взглядом буквально пригвоздил ее к месту. «Я сразу же поняла, что об этом говорить не стоит, и сменила тему». Ангела знала, как надо себя вести, чтобы не попасть в беду. Жизнь шла своим чередом. Она продолжала усердно трудиться и правильно себя вести. Никто, и меньше всего учителя, не заподозрил ее в «антисоциалистических» чувствах.