Была глубокая ночь. Марсель пожелал скорейшего выздоровления Сэмюэлю и, проверив работу маяка, отправился на боковую. Он долго лежал, ворочаясь в кровати, его бросало то в жар, то в холод от гнетущих мыслей. Он не знал, как объяснить сложившуюся ситуацию своему новому товарищу. И только через час ему, хоть и не без мучений, удалось уснуть. Воображение рисовало в голове его поистине тревожные картины.

Глава III

Наступило утро следующего дня. Проснулся Марсель куда раньше обычного. Ему вспомнились прошедшие события. Нужно проверить состояние Сэмюэля. Когда Марсель поднимался с кровати, в глазах у него потемнело, отчего он рухнул обратно на матрас. Пару секунд его зрение было погружено во тьму, что, впрочем, вскоре прошло. Его волновала проблема гораздо серьезней. Марсель почувствовал первые отголоски голода. Вчера он не поужинал и теперь все его нутро скручивалось, требуя пищи.

Окончательно проснувшись, Марсель направился к камину проведать больного. Сэмюэль находился в том же состоянии, что и прошедшей ночью – все еще дремал. Скрип старых досок под ногами Марселя прервал его чуткий сон. Из под одеяла показалось смугловатое лицо Сэмюэля – его глаза осматривали комнату. На несколько секунд в помещении нависло безмолвие.

– Доброе утро. – прервал молчание Сэмюэль, приветствуя хозяина дома – Извините, что не успел поблагодарить Вас, но… нет ли у Вас телеграфа или, быть может, радио?

Марсель, подходя к полкам с книгами, пытался объяснить Сэмюэлю всю сложность их положения:

– Не знаю, понимаете ли Вы это, но сейчас мы на пустынном острове, вдали от цивилизации, практически без еды и воды, а все средства связи были испорчены задолго до меня.

– Выходит, одни мы пробудем здесь немало. Как я понял, продукты Вам завозили с того самого порта, не так ли?

Выглядывая в окно и наблюдая за изменением погоды, Марсель, боясь признаваться в этом даже себе, едва разборчиво ответил:

– Вы правы.

После недолгого безмолвия он направился на кухню. Сэмюэль внимательно слушал происходящее в соседней комнате. Послышался скрип открывающейся дверцы. В проеме появился Марсель с той единственной банкой консервированной фасоли в руке.

– Это всё, что у нас есть… – объявил он кратко, смотря на Сэмюэля – …нужно оставить на будущее, а до тех пор будем ждать, пока есть силы.

– Надеюсь, у Вас остался запас воды. – поинтересовался больной, сидя в кресле перед камином. Марсель вернулся на кухню и в поисках обнаружил, что почти все емкости пусты и лишь одна из них наполнена водой на треть.

– Около полутора литров. – заявил Марсель в смятении. Он знал, что без еды человек способен протянуть довольно долго, некоторые несчастные цеплялись за жизнь на протяжении более двух месяцев, но без питья… в разы меньше.

– Впрочем, это не проблема, – прервал раздумья Сэмюэль – ведь можно собирать дождевую воду на крайний случай. У Вас же на острове часто дожди идут.

Марсель осознавал, что все дела лягут на его плечи, потому как больной не способен передвигаться самостоятельно, но в сложившейся ситуации это беспокоило его в меньшей мере.

– Знаете, я думаю, что о нас кто-то да вспомнит, а там уже и до спасения недолго. – собрался порадовать Сэмюэль с надеждой на счастливый исход.

– Вы так считаете? – спросил с усмешкой Марсель – подумайте сами. Вся наша надежда на спасение потеряна вместе с тем портом. Только от него мы могли ждать помощи. Теперь для людей на материке нас просто нет…

– Понимаете, хоть я и бродяга и про меня даже не вспомнят, но у Вас то есть семья, друзья или, на крайний случай, знакомые, которые обратят внимание на то, что к Вам не удаётся завести продовольствие. Я уверен, они бы Вас не бросили в трудную минуту. – раздумывал Сэмюэль, глядя на бродящего по комнате взад и вперед Марселя, который при этих словах остановился и бросил омраченный взгляд на больного.

– Слишком поздно… – отрезал он тихо на выдохе.

– В каком смысле “поздно”?

– …вы правы в том, что они бы меня ни в коем случае не оставили на волю стихии, а вот я в тот день совершил ужасную ошибку, за которую поплатились невинные люди… – пояснил Марсель в гнетущей тишине, находясь в тягостных воспоминаниях.

– Случилось это полтора года назад. Тогда я уже работал на маяке и, знаете, позволил себе небольшой отпуск. Да и как не соблазнится городской жизнью? Только представьте: превосходный каменный дом, замечательная семья и каждодневные застолья, во время которых всплывают давние истории и возникают новые планы. И ведь память моя все еще бережно хранит грезы о прошлом. Вот послушайте, к примеру, что я вспоминаю о тех безоблачных днях (Марсель в то утро чувствовал голод, отчего и мысли его были только о еде): знаете, как прекрасна была та женщина, что согласилась разделять со мной взлёты и падения, счастье и невзгоды. А как она готовила… Хоть она и недооценивала свой неоспоримый дар, говоря, что с приготовлением сегодня что-то не уладилось, я был бессилен перед ее произведениями искусства. А все потому что они напоминали мне о беззаботном детстве.

Помню, в раннем возрасте между родительскими банкетами я любил забираться на чердак нашего старого дома, аккуратно ступая по скрипучим доскам, исследуя устаревшие вещи и читая замшелые книжки. В углах помещения было море собирающей пыль паутины. Всюду лежал различный хлам: старое радио, которое скучает в одиночестве, картины, прикрытые багровыми простынями, деревянные часы с золотистой узорчатой рамкой. И когда мне докучало лазить по полкам чердака, из затхлых газет я складывал бумажные самолеты и запускал их с окошка. Поделки парили по воздуху, медленно опускаясь вниз, затем их подхватывал ветерок и они поднимались все выше к небу.

Старательно соорудив очередной самолет с идеальными пропорциями и изобразив на нем узорчатый орнамент карандашом, я запустил его с чердака. Ветер подгонял поделку. Она летела все дальше и даже не собиралась останавливаться. Но вдруг деревья, окружавшие двор, перестали шуметь и поделка, подобно им, застыла в воздухе, после чего плюхнулась на дорожку соседского дома. В обиде я собрался покинуть старый чердак и уйти в свою безрадостную комнату, но тут что-то позади меня с мягким шелестом упало на пол. Обернувшись, я с неописуемым изумлением обнаружил свой самолёт. В удивлении я выглянул на залитую солнцем улицу. На дорожке стояла соседская дочь. Я, смеясь, запускал самолеты вниз, а она все закидывала их обратно.

– Мари! – послышался чей-то голос из окна соседского дома, после чего обладательница столь прекрасного имени, попрощавшись, торопливо скрылась за дверью.

Многое откладывается в памяти человеческой надолго, годы спустя радуя воспоминаниями о прожитой жизни, о счастливо проведенных мгновениях, вызывая искренние чувства и неустанно грея душу… а иногда наводя тяжелую скорбь, от которой никогда и нигде нет спасенья…

Однажды я сделал ей подарок – сердце из дерева осины. Я вырезал его своими руками и вложил в него самые прекрасные чувства, теплившиеся тогда в моей ещё не оскверненной горестью душе. С одной стороны было высечено имя Марсель, с другой – Мари. По вечерам мы бродили по сумеречным дорогам, освещаемые светом фонарей. Ее необычные глаза, которые выражали куда больше, нежели пресловутые слова, были бесподобны – в них чувствовалась сама жизнь. Я любил её… я жил ей… – Марсель после пережитого был не способен плакать, но сейчас из-за нахлынувших воспоминаний в его тёмных глазах начали выступать слезы, блестящие в тусклом свете огня в камине.

День за днем ко мне возвращается прошлое, и мне снова и снова приходится видеть и её, и то, как я проводил время со своим сыном. Будто на неделе помню, как я подолгу вырезал ему деревянных солдатиков в мастерской, а он, сидя рядом, следил за каждым моим движением. Он, бывало, убегал от меня в лес и игрался там наедине с собой, но потом обязательно возвращался… Он был весь в меня и так радовался, когда я подарил ему набор инструментов для резьбы по дереву. Семейное ремесло, переходящее из поколения в поколение, продолжило жизнь в нем. На крышке коробочки я выжег надпись, которая напоминала бы сыну обо мне, когда дни мои подошли бы к своему закономерному концу; “Любимому Чарли”, гласила она…