Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни

– Думаю, что ты прав: думаю, что даже если я смогу усидеть здесь, освобождая свой ум до пустоты, сохраняя спокойствие и безмятежность в течение длительного времени, стойко снося жару и холод, дожди и зной, то все равно я когда-нибудь заболею, неизбежно состарюсь, не смогу больше сидеть здесь и наконец умру.

– Ну а раз так, пожалуйста, – настойчиво прошептал он мне, – пожалуйста, послушай меня хорошенько, и ты научишься истинной медитации, научишься использовать ее для наших конкретных целей.

Камалашила снова уселся рядом со мной, но на сей раз он устраивался с такой основательностью, что мне показалось, что больше он уже никогда не вскочит.

– Есть три способа медитации, – начал он, не покидая свою медитативную позу. – Начнем с первого. Мысленно представь себе образ твоего Сердечного Учителя.

Это было легко сделать и легко удержать: видеть Ее – пусть даже всего лишь внутренним взором – всегда было для меня и отдыхом, и утешением.

– Первым врагом медитации, – снова зашептал он, – является некая разновидность лени: иногда просто нет настроения медитировать.

Поэтому будет очень неплохо – и мы это проделали – напомнить себе о неотложной и священной необходимости нашей медитации. А еще очень неплохо, – тут он хихикнул, – выбрать такой объект для медитации, чтобы он был не только важным для практикующего, но и доставлял ему радость. Думаю, сегодня ночью ты лениться не будешь. Теперь время от времени, – продолжал мой наставник, – я буду щелкать пальцами. Я хочу, чтобы ты внимательно отслеживал состояние своего ума и сообщал мне, где он пребывает в тот самый момент, когда раздастся щелчок. Таким способом я покажу тебе других врагов медитации и научу, как их побеждать.

Я сосредоточил свой ум на Ее прелестном образе, что привело меня к мыслям об этом Саде, а это, в свою очередь, заставило думать о том, что уже, наверное, поздно, я вряд ли высплюсь и едва ли буду в состоянии как следует работать в библиотеке… щелк!

– Где был твой ум? – спросил Камалашила.

– Я упустил мысленный образ и стал думать о работе, – удрученно ответил я.

– Это второй враг, – сказал он, – утрата мысленного образа. Чтобы победить его, ты должен привыкнуть к образу, воспроизводя его в памяти как можно чаще, постоянно от медитации к медитации, причем сама медитация должна быть краткой, но выполняться регулярно и часто, в течение всего дня, так, чтобы ты всегда помнил объект, не выпуская его из памяти. А теперь вернемся к образу.

Я снова представил Ее прелестный образ, и на этот раз мне удалось удерживать его несколько лучше. Мое тело было неподвижным, и Сад был неподвижен. Медитация шла своим чередом. Я совершенно освоился, чувствуя себя все уверенней и спокойней. Дыхание стало медленным, тело неподвижным, и Она оставалась со мной в виде туманного золотого света… щелк!

– Как там наш образ? – спросил Мастер шепотом.

– Неплохо, неплохо, – ответил я. – И сам я спокоен, и тело расслабленно.

– Да нет же, – строго переспросил он, – что с образом?

– А, образ? – сказал я. – Все отлично, стабильно, правда, слегка размыто…

– Я так и думал, – проговорил он слегка резковато. – Твоя медитация попалась на удочку притупленности сознания. Это страшный враг, потому что он почти невидим. В своей крайней форме его различить легче: чувствуешь сонливость, начинаешь клевать носом. А вот когда он принимает тонкое обличье, то буквально становится ядом; он начинает лгать тебе, расписывая, как здорово проходит медитация, хотя на самом деле ты всего лишь пребываешь в разновидности ступора – многие практики медитации вот так даром потратили лучшие годы своей жизни.

– Как же мне быть? – спросил я.

– Выдели особую область своего ума – мы называем ее бдительностью. Научи ее распознавать этого врага, расскажи ей, как тот выглядит, каковы знаки его приближения, но, самое главное, прикажи поднимать тревогу всякий раз, когда в твоем уме будет появляться скука, притупляющая медитацию. А теперь вернемся к Ней.

Я невольно вздрогнул – откуда он знает об объекте моей медитации? – но быстро взял себя в руки. И снова перед моим внутренним взором был Ее портрет, я стал размышлять о ее красоте, вспоминать те многочисленные уроки духовности, которые она преподала мне в этом Саду. Особенно ярко мне привиделась та ночь, когда Она, одетая только ветром и своими золотыми волосами, так невинно подошла к ручью, вытекавшему из фонтана, и без колебаний ступила в его воды…

Воспоминания мои были совершенно лишены грубости или непристойности, вожделения или злого умысла, я просто пребывал в единстве с… щелк!

– Где был твой ум? – снова вопрошал меня Камалашила.

– В хороших мыслях, в благочестивых мыслях, – ответил я, наученный горьким опытом.

– Мысли-то, может, и хорошие, плохо, если они мешают твоей медитации. Ведь ты уже перешел от созерцания образа к иным воспоминаниям, попал в другое место и время – туда, где тебе нравится пребывать, разве нет?

Я признался, что так оно и было.

– Этот враг медитации – умственное беспокойство, постоянное движение мыслей. Он приходит чаще других, и он очень могуч. Добавить тут нечего. Скажу только: бди! Не пропусти его приближение. И помни еще, что у него, так же как и у притупленности, есть свита. Это – пассивность, бездействие: неспособность выхватить меч, когда какой-то из этих врагов пересечет границу твоей медитации.

Для борьбы с притупленностью восприятия заставь себя вернуться к четкости созерцания образа. Начни с общего плана, затем перейди к чертам лица, форме рук и так далее. Если притупленность не проходит, переведи свой ум в высокое синее небо – очень яркое синее небо, умытое солнцем, – пусть твой ум станет этим небом; это освежит тебя, и ты сможешь вернуться к медитации. В крайнем случае встань, побрызгай в лицо холодной водой, ну а уж если и это не поможет, ляг поспи, и все пройдет.

Для победы над беспокойством надо вновь мягко и осторожно собрать свои мысли в сердце. Добейся еще большей тишины, оставайся в неподвижности ума и тела. Замедли дыхание, если надо, снова займись подсчетом циклов дыхания, а затем возвращайся в медитацию. Медитация похожа на полет огромных птиц высоко в небе; снизу кажется, что они скользят в воздухе без усилий. На самом деле их парение – это состояние непрерывной коррекции своего положения: они ловят восходящие потоки воздуха, меняя направление своего полета, всякий раз, когда меняется ветер.

Так и в медитации. Ты должен непрерывно наблюдать и настраивать медитацию, чтобы она была натянута, как гитарная струна: не слишком сильно и не слишком слабо. Тогда в конце концов после многих занятий практикой настает такое время, когда твоя медитация идет как по маслу.

Вот тогда приходит черед следить за появлением последнего врага: это желание улучшать медитацию, когда никакого улучшения уже не требуется. Ну а теперь, следуя тому, что было сказано, снова созерцай картинку.

Я послушался и восстановил в памяти Ее образ, истинный образ. Я удерживал его четко и спокойно, но не прошло и нескольких минут, как послышались слова Камалашилы:

– Вот теперь хорошо. Переходим ко второму виду медитации, который мы называем «решение проблем». Я поставлю перед тобой задачу, а ты однонаправленно сосредоточишь на ней свой ум и попытаешься ее решить. Это очень важная разновидность медитации, в будущем она еще сослужит тебе добрую службу.

– Как скажешь.

– Сфокусируйся на каком-нибудь случае в своей жизни, на чем-нибудь таком, что произошло нежданно-негаданно, но изменило твою жизнь к лучшему.

Я стал припоминать и сразу же вспомнил про горшочек, который забыли в доме моей матушки в праздничный день – День благодарения, тот самый горшочек, который привел меня к ее дверям.

– А теперь давай поразмыслим, действительно ли это была случайность; откуда мы знаем, что это была случайность; можем ли мы быть уверенными, что это была случайность; а вдруг кто-то это подготовил; что могло бы заставить этого кого-то это организовать; каковы возможные мотивы, не важно мирские или возвышенно-духовные. Думай, размышляй, анализируй и, если можешь, делай выводы.

Я глубоко задумался. С точки зрения той роли, которую происшествие с горшочком сыграло в моей жизни, оно, несомненно, являлось очень важным для меня. Правда, мне всегда казалось, что это была простая случайность. Если же это не было случайностью, то я был бы более склонен считать, что меня просто хотели столь незатейливо познакомить с девушкой, чем увидеть за этим событием того, кто мог бы заранее знать, что эта встреча станет для меня вступлением на духовный путь. С другой стороны, если Просветленные существуют, если они действительно видят будущее так же ясно, как мы видим настоящее, то можно предположить…

Тут Камалашила прервал ход моих мыслей:

– Уже поздно. Потом предположишь, пусть это будет твоим домашним заданием. А мы сейчас изучим третий вид медитации. Я хочу, чтобы ты шаг за шагом повторил и вспомнил все, чему я научил тебя этой ночью, начиная с того момента, когда я начал очищать траву от опавших листьев. Очень тщательно просмотри в уме все стадии разминки, подготовки места и твоего сердца к созерцанию; затем пройдись по всем типам медитации и снова припомни всех ее врагов, о которых мы говорили, и способы справиться с ними.

Напоследок посмотри, как надо правильно заканчивать медитацию.

Представь камень, который бросили на середину пруда, и наблюдай круги на воде, медленно расходящиеся во все стороны. Вот так и эта ночь, которую мы провели здесь с тобой вместе – да и любая другая твоя медитация, – есть событие, священное событие, имеющее последствия, которых ты пока и представить себе не можешь; старайся помнить об этих кругах на воде, думай о них и молись, чтобы они как можно быстрее стали волнами помощи и счастья, которые коснутся каждого живого существа вокруг тебя.

Я начал повторять пройденный материал, как Камалашила велел, а сам он молча сидел рядом в какой-то своей глубокой медитации. А потом я задал ему последний вопрос, который пришел мне на ум в самом конце:

– А что должно быть объектом моей медитации, Мастер Камалашила, на что именно я должен медитировать? Какой образ, проблема, требующая анализа, или пошаговый просмотр в моем уме смогут дать ответы на вопросы, о которых мы говорили в самом начале нашей встречи?

– Как всегда, начинай сначала, – ответил он. – Представь перед собой своего Сердечного Учителя и добейся того, чтобы этот образ стал совершенно четким, неотличимым от реального. И тогда попроси Ее о помощи, и если вера твоя будет крепка, то, может быть, – подмигнул Камалашила, – она и придет, чтобы дать тебе наставления.

Глава IV
Жизнь после смерти

Итак, я научился медитировать и начал регулярно – утром и вечером – посвящать этому свое время. Способность моего сознания к концентрации неуклонно росла, и мне удавалось все большее время пребывать в спокойствии и внутреннем безмолвии. Поскольку я продолжал возвращаться к медитации в одни и те же часы, росло ощущение связности между занятиями: казалось, что конец одного перетекает в начало другого. В перерывах между медитациями, в делах моей обычной жизни, на которые уходило все остальное время, явно возросло умение фокусироваться, чувствительность моего внимания чрезвычайно повысилась, я обрел способность глубоко проникать в суть вещей и находить эффективные решения даже в обычных мирских делах.

Однако центром моих усилий всегда оставалась одна и та же громадная проблема: почему простая хорошая женщина, моя мать, вынуждена страдать и умереть в мучениях? Что ж это за сила такая, что настигает каждую добрую и чистую вещь в мире – всякую радость, любовь и дружбу, любое достижение, духовный порыв – и со временем неизбежно разрушает ее, превращает в боль, стирает с лица земли. Я чувствовал, что если бы мне удалось обнаружить эту силу – ведь должна же какая-то причина лежать в основе старения и смерти всех явлений, – то, возможно, я и смог бы изменить эту причину, изменить ее на первый взгляд неизбежные последствия.

Кроме того, несмотря на то, что годы шли, я просто по-человечески, по-сыновьи скучал по своей матери, часто думал о ней, гадал, продолжается ли хоть в какой-нибудь форме ее существование, не заблудилась ли она, не нужна ли ей помощь, можно ли ей вообще хоть как-то помочь и как мне обо всем этом проведать. Меня снова потянуло в Сад, мне казалось, что с течением времени, с ростом моих внутренних достижений мне удастся найти там ответ на любой вопрос.

Я пришел в это благословенное место, как всегда, глубокой ночью; пустыня была неподвижна, и только легкий ветерок разносил волнующие запахи: внутри Сада царило нежное благоухание сирени, посаженной и выращенной человеком, а из-за ограды прилетал слабый, но зато заполняющий все вокруг медовый аромат вереска, который никто и не думал ни сажать, ни выращивать.

Помедлив у ворот, где в прошлые времена мне так часто доводилось стоять, ожидая Ее, я вошел в Сад. На этот раз мне пришло на ум попробовать иной способ отыскать Златовласку: призвать ее в Сад изнутри. Я подошел к огромной чинаре, развесистый полог которой когда-то укрывал нас с ней от нескромных звезд, и снова уселся на простую деревянную скамью.

Я наклонился вперед, подпер голову руками и стал просто слушать ее. Мне удалось прийти в состояние того спокойствия, которому научил меня Камалашила, и теперь между ударами пульса и звуками дыхания, за рокотом большого барабана моего сердца я просто вслушивался, как будто одним этим слушанием ее можно было заставить вернуться сюда.

Мой ум пребывал в состоянии пустоты и безмолвия, настроенный на одну-единственную вещь – на звук ее шагов, на манеру ее ходьбы. Она ходила не как все, а в своем собственном ритме, всегда будто слегка пританцовывая на ходу. Вот этой танцующей походки я и ожидал, ожидал одного только этого звука, ведь глаза мои были закрыты. Ждать пришлось долго, и терпение уже начало было покидать меня…

Наконец какой-то шорох нарушил тишину моего ума, позади себя в темноте я услышал очень медленную, величавую и целеустремленную поступь, принадлежащую столь же целеустремленному человеку, который прошел через калитку. Я обернулся, и в лунном сиянии увидел Мастера Дхармакирти.

На первый взгляд его лицо с грустными задумчивыми глазами и ласковой, почти печальной улыбкой выражало только доброту. Второе впечатление касалось его походки – ровной поступи благородного мужа, военной выправки, говорящей о решительности ее обладателя. И наконец, вы обращали внимание на его строгость, суровость его прямого римского носа, могучую шею, но самое главное – на интеллект, праведность и бесстрашие, которыми пылали его глаза. Он молча стоял, вглядываясь в меня около минуты или чуть больше, и наконец сказал:

– Пойдем-ка прогуляемся по Саду.

Я встал, мы свернули налево, мимо низенькой каменной часовни и пошли на юг, в сторону пальмовых аллей.

– Ты, кажется, о чем-то хотел поговорить? – спросил он, идя со мной под сенью деревьев Сада.

Мои мысли, как часто в последнее время, вращались вокруг смерти, смерти моей матери, вокруг размышлений о том, где она может быть теперь. Но если честно, между нами кроме этой озабоченности у меня была и другая: моя собственная смерть. Я с трудом мог себе это представить, гадая, что же со мной будет, когда я умру, и, самое главное, будет ли Она со мной, будем ли мы после этого вместе.

– Правда ли то, что мы продолжаем жить после смерти, и то, что мы жили до того, как родились?

– Давай лучше я буду задавать тебе вопросы, отвечая на которые ты получишь ответы на свои, – сказал Дхармакирти таким голосом, в котором прозвучала забота о моих переживаниях, казалось, хорошо ему известных. Но я услышал в нем и другие, металлические нотки, которые привели меня к пониманию железной логики, лежащей в основе его слов, заставив вспомнить непобедимые стальные тиски его холодного разума, с помощью которого – еще тринадцать столетий назад, живя в Индии, – он сокрушил ошибочные воззрения в умах тех, кто принял его вызов, вступив с ним в философский диспут.

– Как вам будет угодно.

– Из чего сделано тело?

– Ну, там кожа, кровь, твердые кости и жидкости, внутренние органы, кое-где волосы, чтобы кое-что прикрыть.

– Эти вещи материальны?

– Конечно, их можно потрогать и почувствовать, на них можно надавить, у них есть вес, они могут ломаться и распадаться на части; при большой необходимости, при хирургическом вмешательстве например, их даже вскрывают.

– А из чего сделан ум?

– Не думаю, что об уме можно сказать, что он из чего-то там сделан. Это, скорее, нечто такое заполненное – иногда в большей, иногда в меньшей степени – мыслями, желаниями и надеждами, к которым я прислушиваюсь, когда они проходят через то место, которым является мой ум. Или которое является моим умом.

– А вот эти мысли похожи на части твоего тела? Их можно увидеть, потрогать или разрезать на куски?

– Если ты имеешь в виду, есть ли у них цвет, могут ли они быть твердыми или мягкими на ощупь, теплыми или холодными, могут ли они ласкать мои руки, как морская волна, то я отвечу – нет, ничего похожего. Мысли невесомы, прозрачны и невидимы, как хрусталь в воде, как сам воздух, который несет их постоянным потоком через всю мою жизнь.

– А у твоего ума есть такое его собственное место, где он пребывает? Вот твои руки и ноги занимают же вполне определенное место. А ум?

– Ну вообще-то говорят, что у него есть свое место в голове, под черепной коробкой, в том сером веществе, которое мы называем мозгом… – Голос мой прервался, потому что я почувствовал, как по его телу прошла судорога; он весь слегка задрожал и повернулся ко мне. Его глаза, пристально глядящие на меня, стали медленно загораться, как у дикого зверя, который спал, а теперь, на мою беду, проснулся.

– А ум, стало быть, располагается в мозге? – сурово спросил Дхармакирти.

– Да, по-моему, так оно и есть.

– А почему не в руке? – спросил он, резко схватив обеими руками мое запястье. Ну и силища!

– Ну, может, и в руке… – ответил я, теряя уверенность.

– Ты разве не чувствуешь мои пальцы? – Его хватка становилась все сильнее.

– Еще как чувствую!

– Значит, ты осознаешь и чувствуешь рукой?

– Да-да, осознаю и чувствую, и вообще пусти, мне больно.

– Итак, твое сознание распространяется и в руку?

– Да, – ответил я, начиная вновь обретать уверенность.

– Значит, и твой ум распространяется в руку?

– Ну да, мой ум, мое сознание распространяются по всему-всему телу, до самого края кожного покрова.

– Итак, мы можем сказать, что твой ум располагается повсеместно в пределах твоей кожи?

– Да-да, мы можем так сказать.

– А дальше, за эти пределы? – И снова в обращенных ко мне глазах сверкнула сталь.

– Нет-нет, дальше никак – я не могу чувствовать дальше кончиков своих пальцев. У меня нет сознания за пределами моего физического тела.

– Значит, ты и помыслить не можешь, о… об этой мягкой травке под чинарой у фонтана? – спросил он, заговорщически подмигнув, как будто знал, как часто я вспоминаю это ложе любви.

– Ну, конечно, могу.

– Итак, мы можем сказать, что ум распространяется и туда, за пределы кончиков твоих пальцев, по всему этому Саду?

– Да-да, мы можем так сказать.

– Значит, на самом деле наш ум – невыразимый и дальнобойный – может выходить далеко за пределы физического тела?

– Может.

– Кроме того, он сильно отличается от тела – может летать на огромные расстояния, может мыслить об иных мирах, расположенных намного дальше этих звезд, что глядят сейчас на нас сверху. Так?

– Так.

– Да и вообще ум – эта хрустальная птица – не имеет почти ничего общего с телом. Он не ограничивается этой тугой плотью и костями, его нельзя потрогать, на него не наступить, его нельзя ни увидеть, ни разрезать, ни взвесить, ни еще как-либо измерить. Правильно?

– Да, все правильно.

– Так как же ты можешь говорить, что ум – это мозг, или что он ограничен мозгом, или что он располагается в мозгу, если он может летать, куда ему вздумается, в такие места, где его и найти потом никак нельзя?

Я почувствовал себя еще более стесненно и не в последнюю очередь оттого, что он уже не только полностью сдавил мою руку в своих сильных ладонях, но и все крепче прижимал к своей груди, по мере того как усиливалась его аргументация.

– Я не говорил, что ум есть мозг, я говорил, что ум пребывает в мозге.

– То есть ум и мозг взаимосвязаны, причем ум пребывает где-то в районе мозга, а если точнее – вокруг всего тела?

– Да, так и есть.

– А ты согласен с тем, что если две вещи взаимосвязаны, то это означает, что это разные, обособленные вещи?

– Точно так. Если две вещи взаимосвязаны, то это непременно две разные вещи. Это не то что любой монах – любой послушник знает.

– Итак, несмотря на то, что ум и тело, пусть и взаимосвязанные между собой, есть две полностью различные вещи, совершенно разные штуковины. Согласен?

– Согласен.

– А теперь позволь спросить тебя еще кое-что, – сказал он, и его поза изменилась. Он продолжал сжимать мою руку, но слегка выставил левую ногу вперед в мою сторону. Приходилось ожидать самых мощных доводов, ибо это была та самая – почти боксерская – стойка участников философских дебатов в Древней Индии, приняв которую они обрушивали на оппонентов свои зубодробительные аргументы. Видимо, стоя боком к противнику, они инстинктивно пытались оставить ему меньше площади тела для ответных ударов.

– Как ты думаешь, тело изменяется?

– Еще бы! Люди стареют, и тело стареет, лицо покрывается морщинами, мышцы теряют силу, волосы седеют и все такое.

– А почему тело меняется?

– Ну, это прописные истины, это любой послушник знает. Причин много, но главная состоит в том, что меняются причины, обусловливающие тело. А раз меняются причины, то меняется и результат. Раз истощается энергия, которая произвела это тело, то и само тело изнашивается, во всяком случае должно изнашиваться.

– Значит, если некая вещь меняется, то это доказывает, что у нее была причина?

– Ага.

– А что служит причиной тела?

– У тела много причин, но меня учили, что главная – в родителях: это кровь и яйцеклетка матери и семя отца. Когда эти две причины объединяются и если еще при этом наличествуют все остальные сопутствующие факторы, тогда тело начинает расти не по дням, а по часам, клеточка за клеточкой.

– Верно, материальные частицы твоего отца и твоей матери встречаются, и только тогда твое тело начинает расти. Поэтому мы называем такую встречу первичной причиной – той вещью, которая запускает механизм роста твоего тела. Так, глина является такой же главной, или первичной, причиной для керамического кувшина. Но для кувшина и другие факторы – вторичные причины – должны присутствовать, – скажем, требуются руки и опыт горшечника, печь для обжига изделия и время в этой печи, чтобы глина запеклась. Но прежде всего – первичная причина, вот что ты должен понять! Какова первичная причина для дерева?

– Думаю, что семечко этого дерева.

– Правильно. А сопутствующие факторы?

– Почва, солнечный свет, вода и правильный уход.

– Верно. Так что же отличает первичную причину от вторичных, или сопутствующих, факторов?

– Первичная причина – это то, что превращается в результат; та вещь, которая в подходящий момент меняет свою сущность, преображаясь в результат. Примерами такой вещи могут служить семечко, которое в подходящий момент трансформируется в росток дерева, или глина, которая трансформируется в кувшин.

– А как ты думаешь, вот эта вещь – материал самой этой первичной причины – должна быть сходна с материалом или веществом результата?

– Думаю, да. В действительности у них должно быть очень много общего, они должны быть очень похожи друг на друга.

– Итак, мы с тобой подошли к главному, – говорил Мастер Дхармакирти, между тем ведя меня в самый темный уголок у высокой южной стены Сада, в густую тень пальм, сквозь которую не пробивался лунный свет. Мы с Ней ни разу не решились сходить туда. – Закрой глаза, – сказал он.

Я слегка улыбнулся – в этой кромешной тьме и так было хоть глаз коли, – но все же выполнил его просьбу. Он разжал мою руку, по-прежнему не отпуская ее, и приложил ладонью к своей груди. Его горящие как угли глаза закрылись, и я почувствовал, как он входит в медитацию. Казалось, он открыл некий канал или коридор из своего сердца прямо в мой ум, который проходил из его груди по моей руке, после чего он заговорил снова:

– Мысленно растяни свой ум по всей длине своей жизни, представь его в виде кристально чистой реки из неведомого невидимого вещества, текущей сквозь дни, проведенные тобой в этой жизни.

В воздухе повисла тишина. Я начал представлять себе этот образ: постоянный поток взаимосвязанных мыслей, уходящий в самые первые воспоминания моей жизни.

– Вспомни, каким был твой ум сегодня днем, прежде чем ты пришел в Сад.

Сказано – сделано.

– Какова была первичная причина твоего ума нынче днем? Что именно предшествовало первому моменту деятельности твоего ума нынче днем, а затем превратилось в твой ум, стало твоим умом?

Это было ясно как день – такой причиной был сам ум: мой собственный утренний ум предшествовал уму дневному. Вода в потоке моего ума днем была водой моего же ума утром, которая просто стекла ниже по течению. Я не успел ответить, но он и не ждал ответа. Он попросту читал мои мысли.

– Продолжим. Какова была первичная причина этого другого, утреннего ума?

И снова я вгляделся в свой ум и увидел, что такой причиной был вечерний и ночной ум прошлой ночи, вплоть до моего пробуждения.

– А откуда взялся ум этого года?

– Из ума прошлого года, ясное дело, тот же поток выше по течению.

– А прошлого года?

– Из позапрошлого.

– А откуда взялся ум всех этих предыдущих лет?

– Ну, это уже из детства.

– А детский ум?

– Из младенческого.

– А младенческий?

– Из ума плода, созревшего в материнской утробе.

– Вот! А теперь, внимание! Сосредоточь на этом свой ум. Представь эту единственную крошечную капельку в невидимой реке истории твоего ума – сконцентрируй ум на этом первом моменте осознанности, на этой самой первой вспышке сознания – пусть совсем еще примитивного – в утробе твоей матери.

Конечно, я не мог этого вспомнить, но вполне сумел представить, ведь она должна была там быть, эта моя самая первая мысль, это мое самое первичное осознание. Думаю, что это было чувство внутриутробного тепла и влажности и ощущение того, что моя мать окружает меня со всех сторон.

– Стоп. На этом мгновении задержись – сконцентрируй весь свой ум на этом первом мгновении.

Я послушно сконцентрировался на нем. Мастер Дхармакирти молчал. Он проницательно вглядывался в меня, но не глазами, а своим могучим умом. Мы снова вернулись к диалогу.

– А вот это первое мгновение мышления когда-нибудь менялось?

– Конечно, я ведь продолжаю думать и сейчас, много лет спустя.

– А у этого мгновения была причина?

– Обязательно.

– А у него была первичная причина?

– А как же!

– А была ли первичная причина твоей самой первой мысли чем-то материальным – чем-то таким, что можно потрогать, потискать, взвесить или порезать на куски?

– Нет-нет, мы ведь уже говорили, что первичная причина должна быть из сходного материала, в данном случае из вещества ума, а не из вещества тела.

– Ума? Какого ума? Другого?

– Конечно.

– И чей же это ум?

– Моих родителей, наверное.

– А разве ты думаешь так же, как они?

– В каком смысле?

– У тебя те же симпатии и антипатии, их интуиция, их сомнения?

– Нет, так сказать нельзя, хотя кое-какие их предпочтения я вполне разделяю.

– Значит, у тебя другое состояние ума?

– Другое. Мое собственное. У моего ума свои симпатии и антипатии, интуиция и все такое, причем с очень раннего возраста.