Сказки нового Хельхейма

В общем, все замирают в ожидании продолжения. Но Георгий неожиданно заключает:

– Ну, это сейчас неважно, не для того собрались. Я только затем сказал, чтобы ты не изводилась, гадая, что мы делаем не так.

– Ладно, – улыбается Даха, – изводиться не буду. Давайте решим, с чего начинать.

– Начинать лучше с того, что попроще. Лёгкий успех на старте совершенно точно не повредит, – говорит Георгий.

– «Попроще»? – хмурится Таис Михайловна. – Ну так проще всего вообще никуда не ходить.

– Так вопрос не стоит, – смеётся Георгий. – Ну ты чего? Просто у каждого из нас есть свои любимые тропы, на которых никогда не бывает проблем – вроде моей старой библиотечной дороги, или шоссе с диковинным именем «Е двадцать восемь», куда по привычке всегда выезжает мой грузовик.

Все сиды согласно кивают. Любимые тропы никогда не подводят, даже если ты не в силе и не в настроении, а такое бывает с любым. Проложить новый маршрут потенциально способен, в принципе, каждый, но не всегда, а только в момент высокого вдохновения. Но сейчас-то не та ситуация, чтобы сидеть и ждать, пока наступит такой момент.

– С них и начнём, – заключает Георгий. – А потом посмотрим, какие ещё города остались в Таисином списке, и прикинем, как туда добираться. Теоретически, ничего невозможного нет. Не вся территория Тьмы открыта для сидов Ирали, но туда, где есть кто-то из наших, мы точно как-нибудь да пройдём. Так что давайте делить территорию. Сверим свои маршруты со списком и прикинем, кто за кем может прямо сейчас пойти.

– Это правильно, – соглашается Даха. – Хороший подход. Но есть кое-что поважнее.

– Важнее маршрутов? Что?!

– Во Тьме уходящие ничего не помнят о доме; в лучшем случае, какие-то отдельные эпизоды, да и то уверены, что это всего лишь сны.

– Ну естественно, они ни черта там не помнят, – перебивает её Георгий. – Но дома вспомнят, как миленькие; по крайней мере, все до сих пор вспоминали, когда их приводили из Тьмы.

– Дома-то вспомнят. Но домой ещё надо прийти. А предложение незнакомца срочно всё бросить и вернуться домой, мягко говоря, не вызовет энтузиазма у нормального человека из Тьмы. Дядя Люсьен как-то раз мне сказал, что провести уходящего из Тьмы в Ирали не проблема, проблема – уговорить.

– Вот я тоже об этом думаю, – подхватывает Исайя. – Как их уговаривать? Они же слушать не станут, сразу пошлют подальше. И что тогда? Я не сторонник насилия, но единственное, что мне приходит в голову – оглушить, усыпить, на худой конец, напоить. Как ты думаешь? – он вопросительно смотрит на Таис Михайловну. Так вообще можно с людьми поступать?

– Да чего меня спрашивать, – хохочет Таис Михайловна. – Я всегда за насилие! Только учти, жертва может и сдачи дать.

Исайя смущённо разводит руками – дескать, сам понимаю, что драчун из меня так себе. Исайя в свои почти сорок лет выглядит как подросток: в нём роста чуть больше полутора метров и веса хорошо если полсотни кило.

– Так вот, – говорит Даха. – Есть пара приёмов, которые в прошлый раз многим жизни спасли. Во-первых, хлеб и вино. Не ко всем, но ко многим возвращается память о доме, если дать им наших вина, или хлеба. Сыр, колбаса, конфеты и прочее, вроде, не помогают. И крепкая выпивка – тоже не то.

– Отлично! – радуется Исайя. – Так уже проще. Выпить я кого угодно уговорю!

– Ещё украшения, – продолжает Даха. – Особенно кольца; понятно, что не какие попало, а только те, которые человек здесь носил. Дядя Люсьен говорил, ещё нательное бельё отлично работает, но поди уговори кого-то надеть непонятно откуда взявшиеся застиранные трусы! В общем, с бельём, по-моему, нет смысла возиться, а вот кольцо стоит попросить у родни. Но лучше всего получается, когда за уходящим во Тьму приходит кто-то знакомый; в идеале – родственник, или друг. Поэтому, у кого есть знакомые среди уходящих, застрявших во Тьме, идите за ними сами, так будет верней.

– Бесценная информация, – одобрительно кивает Георгий. – Почему ты раньше мне не?..

– Ну так ты не спрашивал. Да и с чего бы. Кто вообще мог подумать, что байки дяди Люсьена о далёкой войне на нашем веку снова станут полезными практическими инструкциями? Счастье, что он в последние годы стал такой разговорчивый. И часто ужинать к нам с отцом приходил.

* * *

– Ева говорила, что во Тьме ничего обо мне не помнит. Даже намёка! – Эл чуть не плачет, или даже не «чуть». – Но правда, замуж не выходила, хотя её звали. Говорит, всегда объясняла себе, что семья мешает художнику, поэтому ей не надо. Но на самом деле, она так не думала. Лично знала множество исключений. Просто чувствовала какой-то необъяснимый внутренний запрет. Как думаешь, это считается? Или нет?

– Да точно считается, – утешает его сосед Георгий. – Это даже больше, чем просто память – такой необъяснимый запрет. Сам знаешь, обычно уходящие живут во Тьме так, словно у них другой жизни нет. И замуж преспокойно выходят, и женятся; некоторые даже скучают по тамошним близким, пока находятся здесь. Ева тебя во Тьме не помнит, но любит. По-моему, это гораздо круче, чем наоборот.

– Ты так думаешь? Ну, хорошо, – Эл почти улыбается. – Ладно, сейчас принесу её кольца…

– Все не надо. Достаточно одного. А домашнее вино у тебя осталось? Или мы с вами за лето выпили всё?

– Прошлогоднее выпили. Но уже есть нового урожая. Молодое же подойдёт?

– Да конечно. Там же дело не в возрасте, а в том, что оно – вино. Я собирался в лавке купить, но решил сэкономить, – смеётся Георгий.

– Думаешь, поможет, что мы с Евой вместе виноград собирали? – спрашивает Эл.

– Именно так и думаю. Всё ей поможет. И что вы вместе виноград собирали, и что сосед на ночь глядя заявился с бутылкой, и кольцо, которое здесь на пальце носила, и что лоза обвивает ваш дом.

* * *

Стив идёт домой по бульвару, усталый как чёрт, страшно довольный собой, то есть, тем, как сыграл на записи, но недовольный всем остальным, начиная с того, что пришлось сдавать какие-то сраные тесты – чтобы просто пройти в помещение студии, ну зашибись! – и заканчивая тем, что по-прежнему снится какая-то пакость. Ну или ладно, не пакость, обычные сны, путаные и рваные, хотя неделю ни капли не пил. Стив уже почти всерьёз начинает думать: может я зря тогда Чанки про сны рассказал? Может, это такое правило, как в детских сказках бывает – если герой разболтает тайну, чудеса закончатся навсегда. Кто же знал, что сказки надо читать как инструкцию. Кто же знал, вот блин, кто же знал.

Ладно, – думает Стив, – хрен с ними, со снами и сказками, играл я сегодня отлично. Битовски очень доволен, это даже мне было видно. И про планы на лето он меня явно не просто так спросил.

Стив идёт домой и видит в конце бульвара какое-то столпотворение. Ну, то есть, по нынешним временам это – столпотворение, примерно дюжина человек. Из толпы доносится смех и, кажется, музыка. Или это не музыка? Какой-то странный хриплый и одновременно высокий тягучий звук.

Стив подходит поближе и видит, что в центре толпы стоит здоровенный сундук, мигает разноцветными лампочками, издаёт протяжные стоны – так вот откуда тот звук! – а вокруг скачет мальчишка в костюме клоуна. Под гримом не видно лица, но явно слишком мелкий и тощий для взрослого; молодец, короче, пацан. Клоун кривляется, шутит, развлекает толпу анекдотами, обещает показать супер-фокус с исчезновением и предлагает всем, кто хочет исчезнуть навеки, немедленно лезть в сундук. Зрители смеются, двое пьяных приятелей подзуживают друг друга – сам говорил, что всё задолбало, хоть вешайся, это твой шанс, давай уже, лезь. В общем, все ждут, что кто-то другой полезет в сундук и станет посмешищем, но желающих пока нет.

Надо же, – умилённо думает Стив, – уличный артист на бульваре, как в старые времена. Надеюсь, никто не настучит на мальчишку в полицию, сейчас же, вроде, такое нельзя. Или на улице можно? Да хрен разберёт эти новые правила, они ещё и меняются чуть ли не раз в три дня.

Даже жалко, – думает Стив, – что я в длинном пальто и с тромбоном. Ух я бы в этот сундук залез! Давно я не делал глупостей, вот в чём моя беда. Ну и мальчишке надо помочь с представлением, застряло действие, ни туда, ни сюда.

То ли увидев, то ли просто почувствовав его заинтересованный взгляд, мальчишка-клоун кидается к Стиву, хватает за руку, кричит восторженно: «О, да ты музыкант! Ты нам сыграешь? Пожалуйста! Что мне в сундук накидают, поделим тогда пополам!»

Стиву совершенно не хочется играть на улице, он бы лучше залез в сундук. Вечер холодный и ветреный, он устал, как собака, какое «сыграешь», в задницу, наигрался уже на записи по самое не могу. Но мальчишка так отчаянно смотрит, словно речь о жизни и смерти, а не об уличном представлении, о котором зеваки забудут уже через час. Где-то я его видел, – думает Стив. – Может, живёт по соседству? Или мне только кажется? Лица-то под клоунским гримом не разглядеть.

– Я тебя знаю? – спрашивает он мальчишку.

– Бинго! – смеётся тот.

– Серьёзно, знаю? – удивляется Стив. – Ты кто?

– Если сыграешь, скажу, – обещает мальчишка. – Ну пожалуйста! Много не надо. Мне и пол-ноты достаточно. Просто один раз дунь в трубу.

– Сам ты труба, – привычно огрызается Стив. – Не валяй дурака, ты же ходил в музыкальную школу, а зачем-то прикидываешься, будто тромбон от трубы не можешь отличить.

На этом месте он озадаченно умолкает. В какую музыкальную школу? С чего я взял? Я же не знаю, кто он. Зачем я это сказал?

Зрители смотрят на них с интересом, в полной уверенности, что Стив тоже актёр, и играет роль в представлении; пока непонятно, в каком месте надо смеяться, но уже интересно, чем дело закончится, в чём тут вообще соль.

Стиву очень нравится внимание публики; он всё-таки прежде всего артист, а уже потом музыкант. Всегда любил играть в небольших залах и в клубах, потому что там получается настоящий близкий контакт со слушателями, и от этого – самый кайф. Короче, Стив только сейчас, на бульваре понимает, как на самом деле истосковался по клубной сцене; я же, – думает он, – с начала весны, скоро год, больше вечности на публике не играл.

– Чёрт с тобой, ладно, – Стив достаёт тромбон из футляра и подносит к губам.

– Выпей глоток, чтобы веселее игралось! – мальчишка суёт Стиву в руку стакан с – ну, предположим, белым, возможно даже, вином. Жидкость кажется золотисто-зелёной в свете уличных фонарей и мигающих ламп сундука.

– Да ну, не хочу, забери, – говорит ему Стив, но стакан почему-то берёт и нюхает. Ну ни хрена себе, – думает он. – Откуда такое вино у мальчишки-клоуна? Оно же наверное бешеных денег стоит. Божественный аромат.

Стив, наверное, всё-таки пьёт, но это не точно. Влага совсем не похожа на влагу, вкус вина – это не вкус, не вина. Но он, вероятно, всё-таки делает какой-то аналог глотка; короче, маленький клоун забирает пустой стакан, Стив подносит к губам тромбон, вдыхает и выдыхает. Он играет, наверное, он играет, хотя не играет, как только что пил вино, но не пил вина.

Зрители слушают музыку, не шевелясь, затаив дыхание, только один мужчина в полосатом пальто важно говорит своей спутнице: «Да, что-то в этом есть», – а она отвечает: «Интересно, как он это делает? Вроде, не запись, но при этом тромбон звучит, как целый большой оркестр».

Так это же сон! – наконец доходит до Стива. – Примерно так и бывает, когда пьёшь и играешь во сне. Это я, получается, так устал, что не вышел из студии? Где-то в кресле там прикорнул?

Только бы сейчас не проснуться, – думает Стив. – Было бы жалко не досмотреть, чем наше с Исайей выступление кончится. Как нам все будут хлопать, сколько денег в сундук накидают, и как весело мы их пропьём.

– Не сцы, не проснёшься! Чтобы проснуться, надо сперва уснуть! – хохочет Исайя, который сейчас выглядит вырядившимся для карнавала школьником, так его преобразили дурацкий клоунский грим и костюм.

– Знал бы ты, как я соскучился, – шепчет Стиву Исайя. – А ты зашибись крутой! Во Тьме играешь не хуже, чем дома в «Чёрном Шкафу». Я-то думал, ты тут – жалкий халтурщик, как они все. Был неправ, с меня причитается, сам придумаешь, сколько и что.

В этом гриме, – думает Стив (он играет и не может ответить), – ты выглядишь, как малолетний дурак. И сундук у тебя дурацкий. И шутки дурацкие. Сам ты халтурщик, зараза мелкая. Это с меня причитается. Знал бы ты, как я рад.

– Ладно, хватит играть на холоде, – наконец говорит Исайя. – С Тьмой ты красиво сейчас попрощался, будет, что в старости вспомнить. Давай полезай в сундук.

Люди, собравшиеся на бульваре, смотрят, как маленький клоун и удивительный музыкант залезают в огромный сундук, мигающий разноцветными лампами, закрывается крышка, раздаётся громкий хлопок, словно кто-то открыл шампанское, мир взрывается фейерверком, то есть, мир-то как раз не взрывается. Только чёртов сундук рассыпается разноцветными звёздами, огненными спиралями, кляксами, искрами. И больше нет ничего.

Зрители взрываются аплодисментами – вот это да! Хотя аплодировать, строго говоря, уже некому – нет ни клоуна, ни музыканта, ни сундука, ни даже гильз, оставшихся от фейерверка. Ну и дела!

«В этом что-то есть», – растерянно повторяет мужчина в полосатом пальто, а спутница ему объясняет: «Это наверное был какой-нибудь виртуальный театр три-дэ, новые технологии, экспериментальное представление, нам повезло».

* * *

Таис Михайловна отставляет в сторону надоевший кальян. Всё-таки хуже нет, чем сидеть на месте и ждать. В этот момент в кабинет врывается секретарь. Он говорит; на самом деле, он вопит дурным голосом, но с учётом сложившихся обстоятельств, будем считать, говорит:

– Ещё четверо! Лиза Марони! Стивен из «Чёрного Шкафа»! Булочник Иннокентий! Анна Сосна!

– Значит, уже девятнадцать, – невозмутимо кивает Таис Михайловна и делает соответствующие пометки в блокноте. – Капля в море, но с учётом того, что начали только к вечеру, нормально вполне.

Секретарь энергично кивает и убегает. Оставшись одна, Таис Михайловна подходит к распахнутому окну и говорит так тихо, что даже сама свой голос не слышит:

– Спасибо тебе, Ирали, что у нас получается. Спасибо, что ты принимаешь тех, кого отпустила Тьма.

* * *

– Ещё пару лет нормально поездишь, – говорит Юри соседу Георгию, отдавая ему грузовик. – А потом… Ну, посмотрим. Придумаю что-нибудь. Или ты сам придумаешь, как привезти на замену новое сцепление из Тьмы.

– Три раза уже пытался, прикинь, – вздыхает Георгий. – Исчезает, зараза, и хоть ты что. Грузовик целиком я когда-то пригнал сюда с первой попытки, а одну деталь – не могу. Зато, будешь смеяться, пирожные – запросто. Ларка как-то раз захотела попробовать еду из Тьмы, я был уверен, что ничего не получится, но на всякий случай купил ей коробку миндальных меренг, положил на сидение и провёз без проблем. Чокнуться можно с этой непознаваемой Тьмой! А с тамошними книгами знаешь, как интересно? У-у-у! Новую, хоть застрелись, к нам не пронесёшь, в момент перехода исчезнет. Но стоит вырвать хотя бы одну страницу, и всё нормально, хоть ящиками вози.

– Ух ты! – восхищается Юри. – Я про книги не знал. А как ты догадался, что надо вырвать страницу? По какой-нибудь формуле рассчитал?

– Да ладно тебе, – смеётся Георгий. – Не настолько я пока умный, чтобы на все случаи формулы знать. Рвать книги не я придумал, а кто-то из первых сидов, это очень старый секрет.

– А если во Тьме поменять сцепление? – осеняет Юри. – Если прямо там твой грузовик починить?

– Да я тоже об этом думал. Считал, прикидывал так и сяк. Шансы есть, но как всё у нас, без гарантий. А мне пока не особо хочется проверять, что бывает с водителем, когда у него в самый момент перехода ломается грузовик. Проще уж сразу пригнать из Тьмы новый и не морочиться; я бы любому из наших посоветовал так поступить. Но сам не могу. Этот старик – не просто машина, а мой боевой товарищ. Столько раз вместе мотались во Тьму за Ворота! Я к нему привязался почти как к живому. Привык.

– Понимаю, – кивает Юри. – У меня то же самое с самокатом. Дед когда-то мне свой подарил. Он уже тогда был не новый, а я, пока в школе учился, на нём каждый день с утра до ночи гонял. И сейчас иногда катаюсь. Бедняга уже от старости рассыпается, но я после каждой поломки снова его чиню. Хотя сам понимаешь, самокат – не машина, проще простого новый купить… Ладно, тогда пару лет катайся спокойно, а потом даже если будет ездить нормально, всё равно мне его покажи.

– По сравнению с «ничего не поделаешь», как мне говорили все мастера, пара лет это практически вечность, – улыбается Георгий. – Спасибо, ты меня очень выручил. И не только меня.

– Ты же на нём наших из Тьмы будешь домой привозить? – оживляется Юри. – Вот это отлично! Я так рад, что помог. А то у меня, понимаешь, сердце теперь не на месте. Всё-таки это не кто-то, а я Ворота закрыл.

– Ай, да не выдумывай! – хмурится Георгий. – Во-первых, Ворота закрыл Ирали. При всём уважении, это не ты решил. Вот смотри: без бензина я никуда не уеду, как Ирали без пламени джиннов. Но из этого вовсе не следует, что маршруты мне выбирает бензин.

Юри кивает, но без особого энтузиазма. Это утешение в разнообразных формах он слышал уже раз сто. Но сердце всё равно не на месте, ему разговоры не помогают. Дурное совсем оно.

– А во-вторых, – добавляет Георгий, – знаешь, может, оно и к лучшему. Все, кто остался в Ирали, когда закрылись Ворота, страшно рады, что можно больше отсюда не уходить.

– Серьёзно, рады? – удивляется Юри. – Я был уверен, они горюют: всё-таки было две жизни, а осталась всего одна.

– По крайней мере, я недовольных пока не видел. Никому своей второй жизни не жалко. Ну её в пень, больше нет, и не надо. А какие у них там во Тьме остались любови, дела и богатства, даже вспоминать не хотят. Я-то думал, уходящим жизнь во Тьме за Воротами нравится; по-моему, все так думали. А по душам я ни с кем из них об этом не говорил… В общем, передай своему сердцу, чтобы дурака не валяло. Ворота, конечно, закрыл не ты, а Ирали. Но куче народу от этого хорошо.

* * *

По бульвару навстречу Мике идут две женщины, улыбаются, разговаривают – о чём, отсюда не разобрать. Мика внимательно смотрит на женщин: что-то с ними не так. Что не так? Наконец понимает: да они же без масок. Обе. Идут по бульвару, как ни в чём не бывало, с открытыми лицами. Но без масок нельзя. Нельзя!

Мика думает: они же закон нарушают. Почему они не боятся? Дышат, смеются. Я тоже хочу нормально дышать. Чем я хуже? Почему им можно, а мне нельзя?

Да потому и можно, что не боятся, – думает Мика, и сама удивляется силе собственной ненависти. Даже к бывшему мужу такой не испытывала, когда он фотографии с новыми девками выкладывал в свой фейсбук. Наглые твари! – думает Мика. – Идут по городу, как хозяйки, с мордами напоказ, дышат, хихикают, даже не озираются по сторонам, не боятся, что полицейский увидит, как они нарушают правила, и выпишет штраф. Денег у них, что ли, немеряно? Миллионерши? Жёны начальников? Или сами работают в мэрии? Или просто в полиции блат?

А вот сейчас и проверим, – злорадно думает Мика и оглядывается по сторонам. Где полиция? Должна быть полиция, чтобы всех проверять! Но полиции поблизости нет, поэтому Мика достаёт телефон и фотографирует наглых крашеных сучек. Хотя вообще-то не крашеных; ладно, неважно, какие есть. Отправлю в полицию фотографии, – думает Мика. – Пусть их разыщут и оштрафуют. Так им и надо, пусть знают. Пусть носят маски, пусть задыхаются, пусть боятся, пусть мучаются, пусть не думают, что они лучше всех.

Тем временем, женщины проходят мимо, продолжая беспечно болтать; до Мики доносится обрывок фразы: «небесного света», – особого смысла в нём нет, мало ли, кто о чём щебечет с подружкой, обычные бабские разговоры, например, о стихах, но услышав про свет небесный, Мика зачем-то садится на обледеневшую лавку и начинает рыдать. Плачет так долго, что успевает стемнеть. Наконец, успокоившись – поневоле, просто слёзы и силы закончились – Мика встаёт, машинально вытирает лицо сбившейся набок маской, выбрасывает её в урну и пошатываясь, как пьяная, куда-то бредёт. Впрочем, внутренний навигатор понемногу разворачивает Мику в сторону дома; он молодец. У неё там корова не доена, в смысле, страшная куча дел. Надо проверить, сделал ли сын уроки, вымыть ванную и приготовить обед. Ну или, – с несвойственным ей легкомыслием думает Мика, – заказать себе суши, а Тошке пиццу и выбрать кино, которое нам обоим будет одинаково интересно смотреть.

Ночью, перед тем как заснуть, Мика достаёт телефон и долго смотрит на фотографию. Вместо лиц там, конечно, бледные кляксы, телефон уже старенький, камера в сумерках не берёт. Так себе получилась улика, – думает Мика, вспоминая, как на полном серьёзе собиралась заявлять на весёлых тёток в полицию; ей сейчас даже не то чтобы стыдно, просто жалко себя и весь мир, и немножко смешно.

* * *

Проводила Анну до самого дома, нельзя в таком состоянии человека на полдороге бросать. Девчонка, вернувшись в Ирали и вспомнив себя, так рыдала от счастья и потрясения, что дороги не видела; её, в общем, можно понять. Даха, вроде, железная, и нервы у неё как канаты, сидам иначе нельзя, но сама чуть за компанию не расплакалась, особенно когда из подъезда навстречу Анне выскочили счастливые мама и брат. Решительно отказалась от угощения, сказав, что устала, как сотня погасших джиннов, и не то чтобы соврала, но всё равно пошла от них не домой, а к Рахмету, в маленький бар без вывески на углу Туманной и Золотой. У Дахи там, можно сказать, общественная приёмная, в смысле, все, кому надо, знают, что её там между десятью и полуночью не ежедневно, но достаточно часто можно застать. А сейчас как раз половина одиннадцатого; в общем, если кому-то припекло повидаться, надо ему такую возможность дать, – думает Даха, сворачивая на Золотую. По дороге набирает Арона, на котором в отцовском доме всё держится, говорит: «Когда папа вернётся, передай, что у меня всё в порядке, пришла, скоро лягу спать». Обычно за сидов никто особо не переживает, даже любовники и родители – бессмысленно беспокоиться о тех, у кого настолько удивительная судьба. Но Дахин отец тоже сид, и ему в этом смысле непросто. Поди не начни волноваться о дочке, когда на собственном опыте знаешь, какие опасности бывают во Тьме за Воротами, и сам, вроде, умный, умелый и опытный, пару раз натурально чудом там уцелел.

Даха – Опора сидов, поэтому знает, кого каким способом можно поддержать и утешить. В частности, папу – только отчётами после каждой вылазки за Ворота: «Я вернулась, со мной всё в порядке». Такой детский сад. Ладно, ничего не поделаешь, надо, так надо; Дахе не трудно, ей даже нравится, что они с отцом такие смешные. В конце концов, ещё никто за всю историю так не влипал. Два сида в семье – огромная редкость, почти невозможное совпадение, но у них получилось – вот так.

* * *

Рахмет на радостях перелетает через стойку каким-то причудливым кувырком и заключает Даху в объятия:

– Рыжая! Ты пришла! Я как узнал про Ворота, подумал, что долго теперь тебя не увижу, будешь круглосуточно занята. Но всё равно так и знал, что ты сегодня заглянешь. Верить – не верил. Но знал!

У Рахмета при виде Дахи глаза так сияют, словно в бар влетела звезда. Хотя так, конечно же, не бывает. Мелкие звёзды в Ирали с неба порой действительно падают, но только на улицы, в помещения – никогда. Рахмет очень любит Даху; не в том смысле, что хотел бы на ней жениться, это всё-таки вряд ли, он по складу человек не семейный, а она – вообще сид. Но для Рахмета Даха – самое главное, что случилось с ним в жизни, он – её лучший друг и вечный должник.

История старая, её мало кто знает, сиды о своих делах не любят болтать, а тут ещё и личная тайна, которую без особой необходимости ни к чему разглашать; короче, у Рахмета удивительная история – вся, от начала и до конца. Он – один из тех уходящих, у которых в Ирали ни дома, ни родни, ни знакомых, некому здесь их любить и ждать. Таким уходящим иногда снится, что они гуляют по Ирали, как туристы, впервые приехавшие в какой-нибудь дальний квартал. Собственно, все и принимают их за туристов, а что ещё можно подумать? Ходит по улицам города, смотрит на всё, как впервые увидел, говорит невпопад; ну, главное, всем доволен и в помощи не нуждается. Если попросит, ему, конечно, помогут, а так чего к человеку зря приставать.

В Ирали до сравнительно недавних пор вообще понятия не имели, что такое бывает, пока позапрошлый Тёмный мэр Константин не познакомился в баре с одним уходящим-туристом и бескорыстно, без задней мысли, его до состояния последней исповеди напоил; с тех пор к восторженным незнакомцам стали присматриваться повнимательней и уже не стесняются их расспрашивать, откуда они, что, да как. Потому что всем уходящим нужна поддержка и опора в Ирали, а этим – в первую очередь. Нельзя их в одиночестве оставлять.

Таких уходящих – без роду и племени, без связей с другими людьми Ирали, без понимания что происходит – очень мало, на пальцах можно пересчитать. С тех пор как Тёмный мэр Константин сделал открытие, всего семерых насчитали. И одним из них был Рахмет.

Рахмет – счастливчик, его приметил не кто-нибудь, а Люсьен, о таком покровителе можно только мечтать. Объяснил ему его положение, поселил в своём доме и стал опекать. Даха там с Рахметом и познакомилась: Люсьен был другом её отца; в общем, неважно, факт, что Даха часто бывала в доме Люсьена, а Рахмет временами там жил, и они так сдружились, что когда Рахмет наяву, во Тьме за Воротами заболел какой-то смертельной болезнью, никому об этом не стал рассказывать, чтобы хорошие сны не портить, но Дахе всё-таки рассказал. Чтобы Даха с Люсьеном, когда он перестанет тут появляться, не подумали, будто Рахмет их по-свински, не попрощавшись, бросил, потому что нашёл другую компанию. Лучше их никого в мире нет! Рахмет почему-то больше всего беспокоился, что Люсьен и Даха обидятся, хотя, конечно, как все нормальные люди боялся и совсем не хотел умирать. При этом в Ирали Рахмет себя замечательно чувствовал, о своей болезни только теоретически знал. Но это как раз понятно, в Ирали тела уходящих полностью изменяются; у сидов, собственно, тоже. Дядя Люсьен рассказывал, когда ему во Тьме прострелили ногу, дома всё снова стало нормально, а во Тьме он с тех пор хромал.

В общем, Даха тогда сразу сообразила, что надо просто забрать Рахмета из Тьмы, как уходящих оттуда во время войны забирали. В Ирали он долго ещё проживёт. Благо война во Тьме – ну, чисто технически – для этого не нужна. Вовсе не обязательно новой войны дожидаться, чтобы одного-единственного уходящего из Тьмы домой привести.

Даха тогда была совсем молодая, почти подросток, начинающий сид. Папа, как все родители, считал, что ей во Тьму пока рано, сперва хотя бы школу надо закончить; дядя Люсьен с лучшим другом не спорил, но Даху потихоньку всему учил. В общем, хорошо, что она была ещё юная, глупая и неопытная, вряд ли подобную авантюру провернул бы взрослый, Тьмой за Воротами битый сид.

Советоваться со старшими Даха, конечно, не стала, ну их в пень, этих старших, они всегда говорят примерно одно и то же: «рано», «ты пока не умеешь», «нет». Она подробно расспросила Рахмета, как его отыскать во Тьме; труднее всего было попасть в нужный город, но с восьмой попытки у неё получилось, а всё остальное оказалось легко. Дахе в тот раз везло фантастически, как часто везёт новичкам: не заблудилась, пробралась в больницу, нашла палату, и Рахмет её сразу узнал, даже вспомнил, как они во сне договаривались, что Даха поможет ему сбежать, смог подняться с кровати и выйти, никто их по дороге не остановил; короче, слабоумие и отвага, как папа потом шутил. Прежде Даха, как все начинающие, ходила во Тьму за Воротами и обратно только чужими проверенными путями, а тогда – потому что выхода не было, а вдохновение было – изобрела свой собственный способ, самый простой за всю историю сидов Ирали: закрыть глаза и идти.

В общем, Даха вернулась из Тьмы в обнимку с Рахметом; уже задним числом испугалась до полусмерти, сообразив, как велика была вероятность и Рахмета не вытащить, и самой надолго во Тьме застрять. Думала, папа и дядя Люсьен будут страшно ругаться, но обошлось. У сидов Ирали такое правило – к победителям не придираются. Если задуманное получилось, и все живы остались, ты молодец.

Короче, у Дахи с тех пор Репутация, с большой буквы «ррры», а у Рахмета – бар на углу Золотой и Туманной, без вывески и названия, куда приходят только свои. Он всю жизнь о чём-то таком мечтал, и отлично у него получилось, но вот это как раз не чудо, а просто нормально, здесь у всех получается, хочешь – бери и делай, а реальность тебе поможет. У Ирали лёгкий характер, он очень сговорчивый мир.

* * *

Наконец Рахмет отпускает Даху и говорит единственному клиенту в пальто с капюшоном, который сидит у окна:

– Видишь, пришла всё-таки! Не зря я тебе советовал подождать.

– Спасибо, – кивает тот, откидывает капюшон и смущённо улыбается Дахе: – Извини, я к тебе по делу. А ты же наверное приходишь сюда отдыхать.

– Всё нормально, – смеётся Даха. – В этот бар я специально прихожу уставать! Мы знакомы? Прости, если да, у меня ужасная память на лица. Даже приятеля, если месяц не виделись, могу на улице не узнать.

– Да не то что знакомы. Пару раз виделись в Ратуше. Я один из помощников Шумана…

– А! – вспоминает Даха. – Точно. Транспортом занимаешься. Алекс, правильно?

– Да. Александр. Я пришёл из-за дочки. Она…

– Уходящая? – продолжает Даха и берёт у Рахмета бокал с коктейлем из холодного кофе и грушевой водки; крепкий, зараза, страшно, но сейчас – то, что надо. Он поначалу бодрит, и проясняется голова, правда, потом… Ай, ладно, какая разница. Если что, у Рахмета в подсобке можно поспать.

– Да, уходящая, – кивает Александр. – Но проблема не в этом. Будь Микаэла просто одной из застрявших во Тьме, я бы не стал тебя дёргать. И так же понятно, что вы без дополнительных уговоров постараетесь всех оттуда забрать.

– Ну да, – подтверждает Даха. – Сами этого больше всего на свете хотим. Сиды крепко связаны с уходящими. Существует легенда, будто изначально Ирали придумал сидов, чтобы было кому помогать уходящим, их во Тьме поддерживать и защищать. Правда ли это, не знаю, но судя по тому, как сильно мы о них беспокоимся, больше, чем о ближайших родичах, похоже, всё-таки да.

Даха думает: так, язык у меня уже развязался. Осторожней надо с грушевой водкой, вечно я от неё начинаю пространно вещать. У человека дочка осталась во Тьме за Воротами, он ко мне уж точно не за мифами и легендами шёл.

Она спрашивает Александра:

– Значит, твоя Микаэла не просто одна из застрявших? А что с ней не так?