Или я сейчас умру от счастья

– Да, я все понимаю. Сама так же рассуждала. Лен, ты можешь с Верой просто поговорить? Позвони, узнай, как она. Мне нужно независимое мнение. Пожалуйста. Иначе я не успокоюсь.

– Карин, я очень ценю твою заботу обо всех нас, но мне, если честно, плевать на Веру. Ну хочешь, отведи ее к неврологу или психиатру. Я ведь даже не врач. Да и не дружила я с Верой никогда. С чего вдруг я ей буду звонить? Наташку попроси, они ведь ближе общались. Или пусть дочка ее позвонит своему первому педагогу.

– Уже просила. Наташкина дочка сейчас за границей. У нее конкурсы бесконечные. А Наташка сказала, что Веру не видела и не слышала лет десять точно, – прошептала Карина.

– Подожди, как это? Ее дочка ведь у Веры занималась. И Вера помогла ей поступить. Разве нет?

– Вот! – закричала Карина. – Наташкина дочка занималась с Верой всего год! Понимаешь? Год!

– Не понимаю. Ведь дочка поступила в ЦМШ, потом в консерваторию.

– Да, все так. Но Вера не имела к этому отношения. Это мы так думали. Мы все. Мы сами так решили и всем рассказывали, потому что это… вроде как логично.

– А Наташка? Почему она не сказала? – удивилась Лена.

– Ее никто не спрашивал! Никто ведь не интересовался, как ее дочь в консерваторию поступила! Кто ее готовил? Мы просто порадовались и поздравили.

– Да, как-то странно, – согласилась Лена.

– Странно другое. После разговора с Наташкой я залезла на сайт консерватории. Веры нет в списках преподавателей.

– Может, они не всех указывают? Если она не на полной ставке, например…

– Ни одной ссылки на нее. Ни единой. Нигде не значится. Хотя, помнишь, она рассказывала, как ездила с учениками на конкурсы. И что один стал лауреатом. Или это не она рассказывала, а тоже мы домыслили. Так вот, нет такого педагога. В природе не существует.

– Хорошо, может, она сменила фамилию? Или конкурсы были не такими крупными и о них не писали в прессе? – Лена все еще пыталась найти разумное объяснение.

– Я тоже так думала. Пока не нашла вот это.

Карина достала планшет и показала Лене ссылку на сайт по подбору репетиторов. Там значилось, что Вера преподавала в кружке при Доме культуры, в Школе искусств, в музыкальной школе, но не в консерватории. Карина увеличила фото диплома – Вера получила специальность «музыкальный работник дошкольного учреждения».

– Получается, что она только «В лесу родилась елочка» играла? Детям в детском саду? – Лене вдруг стало нехорошо, ее даже начало подташнивать.

– Про детский сад не знаю. Но музыкальной школы под таким номером не существует, – тихо сказала Карина, – ни в Москве, ни в Подмосковье. Я специально выясняла. И Школы искусств такой нет.

– Может, переименовали? Номер сменился?

Карина хмыкнула. Можно было не сомневаться, что она подняла все данные и все перепроверила несколько раз.

– Подожди, я не понимаю, что получается? Вера все эти годы врала? – Лена ахнула. – Но ведь она занималась. Хоть год, но занималась. И твоя знакомая говорила, что педагог она хороший, даже блестящий. А Наташка?

– Не знаю, что и думать. Но ни у Наташки, ни у моей знакомой нет музыкального образования, – ответила Карина. – Они не могли оценить на профессиональном, так сказать, уровне.

– Смотри, тут есть отзывы. – Лена все еще не верила, что такое возможно.

– Да, и автору одного из них я позвонила. Даже не представляешь, с каким трудом я уговорила администратора сайта дать мне контакт. А до этого вытрясти правду: два отзыва написали знакомые сотрудников сайта по подбору репетиторов. Эта наглая девица еще удивилась: что, мол, такого? Так все делают! Только один оказался реальным. Я позвонила. Трубку взяла бабушка девочки, с которой Вера занималась. Состоялось всего пять или шесть занятий. Родители девочки были рады – Настюша играла «Жили у бабуси два веселых гуся». И даже начали верить в то, что их дочка талантливая, прирожденная пианистка. Всего несколько уроков – и такой прогресс! На радостях они позвали бабушку, чтобы продемонстрировать успехи внучки. У бабушки за спиной оказалась не только музыкальная школа, но и училище. И она как раз всю жизнь отработала музработником в детском садике. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы оценить обстановку и спустить родителей с небес на землю.

Настюша тайком, под большим секретом, за шоколадку и коробку зефира, призналась бабушке, что не хочет заниматься музыкой. И ноты эти терпеть не может. И вообще ничего не понимает в этих кружочках и палочках. А учительница, Вера Анатольевна, сказала, что она будет играть, а Настюша будет запоминать, на какие клавиши нажимать.

У Настюши оказалась хорошая зрительная память, и она не особо напрягалась, запоминая клавиши. Но ни к музыке, ни к образованию этот навык не имел отношения. Поэтому бабушка сказала, что им с Верой Анатольевной пришлось расстаться.

– Почему же вы оставили хороший отзыв? – уточнила Карина.

– А зачем портить жизнь человеку? – объяснила бабушка. – Я ж все понимаю. Лишняя копейка никому не помешает. Время сейчас тяжелое.

– Получается, что Вера… – Лена потерла виски, все еще не понимая, как реагировать на рассказ Карины.

– Нет, она не врала. Ей и не приходилось. Это мы за нее все придумали и создали ей биографию. Ну если я порекомендую тебе репетитора и скажу, что она преподает в консерватории, ты будешь проверять? Нет. Вот так и с Верой. Мы рекомендовали ее знакомым, а они доверяли. Нам. Понимаешь, о чем я говорю? Если Вера больна, а мы промолчим, это останется и на нашей совести. Ладно, если просто пьет. А вдруг она навредит ребенку? Не знаю… Испугает, например. Или даст ложную надежду родителям. Я не могу. Чувствую свою вину. Ведь я Веру тоже многим рекомендовала.

– Хорошо, допустим она придумала себе преподавание в консерватории. Допустим, она не такой великий педагог, как мы считали. Что мы можем сделать? Ведь нет никаких доказательств. Да и Зябкин не поможет. А чем?

– Да, я понимаю. Просто она мне звонит, понимаешь? Регулярно. Будто я ее лучшая подруга. Рассказывает про учеников, не знаю уж – реальных или выдуманных. Не знаю, как с ней разговаривать.

– Не отвечай на ее звонки, – посоветовала Лена.

– Да, я так и хотела. Но не смогла. Не знаю почему. Вера мне всегда нравилась. Понимаешь? Она была яркой, доброй, искренней. И талантливой. Ты ведь помнишь, как она джаз играла? Я ею восхищалась. Наверное, потому, что у меня не было ни одного таланта – я не умела танцевать, петь, играть. Поэтому Вера меня всегда завораживала. Да все мы ее обожали.

Лена помнила. Вера садилась за раздолбанный, ненастроенный инструмент, случайно оказавшийся на чьей-то даче, и играла так, что все плакали. Душой компании становилась она, а не Зябкин. Лишь Вера могла его затмить. В нее влюблялись как в человека. Она очаровывала сразу же. С ней хотелось сидеть, слушать ее истории из консерваторской жизни, хохотать. Вера все делала с артистизмом – и ела, и пила. Много, в удовольствие. Она сама прекрасно готовила и всегда приезжала на посиделки то с пирожками, то с блинчиками с мясом. Могла привезти целый таз капусты собственного засола. Или раздать всем в подарок банки с компотом из персиков – тоже собственноручно закрученных. С Верой было легко и весело. Она заряжала зверским аппетитом и диким, непреодолимым желанием напиться, танцевать до упаду, петь во все горло и гулять до утра. Именно поэтому на ней женился Зябкин, завороженный ее харизмой и яркостью. Поэтому с ней общались все его однокурсники, единогласно приняв ее в свой круг, куда остальные жены и мужья не допускались. Бытовые заботы, размеренная жизнь тут же забывались, если появлялась Вера.

Один раз – Лена это помнила прекрасно, будто вчера все произошло, – Вера привезла целую, неразделанную баранью тушу. Бог знает, где она ее достала. И положила ее на балконе. Зябкин тогда обзвонил всех с криками о помощи – он не мог на балкон выйти покурить, потому что на балконе поселился баран. Вера тем временем рубила тушу, доставала внутренности и, легко орудуя топором, советовалась с Зябкиным: может, из кишок колбасу накрутить? Зябкина тошнило, мутило, и его пугал вид радостной жены с топориком наперевес. Вера потом раздавала этого барана всем знакомым – Зябкин объявил, что ни куска в рот не возьмет. А Вера хохотала и рассказывала всем, что у Зябкина чуть сердечный приступ не случился, когда он увидел бараньи кишки.

От Веры можно было ожидать чего угодно. После барана она нашла пчеловода и стала закупать мед и прополис в промышленных масштабах. Но у Зябкина вдруг началась дикая аллергия, чего раньше не замечалось. После яблок, запеченных с медом, он чуть концы не отдал. Вера его откачала, но мед пришлось раздавать. Вера опять хохотала, легко расставаясь с припасами и говорила «на здоровье». Зябкин же даже свой любимый торт медовик перестал есть.

Их яркий событиями и происшествиями брак был обречен или на полный провал, или на долгое существование. В какой-то момент Зябкин признался Карине, что или сдохнет рядом с Верой, или сбежит от нее. Еще неизвестно, что лучше.

Как мужчина он, безусловно, страдал – жена затмевала его во всем. Но с этим он готов был смириться. Ужасно было другое: с Верой он вдруг стал страдать всеми заболеваниями сразу, хотя до этого на здоровье не жаловался. Стоило ей подобрать на помойке кота – странное существо с глазами разного цвета, неправильным прикусом и взглядом убийцы, которого она считала самым красивым в мире, как у Зябкина началась сильнейшая аллергия на кошачью шерсть. Он задыхался, краснел, глаза слезились. Кота он ненавидел, тот отвечал взаимностью, гадя в зябкинские ботинки и укладываясь аккурат на его подушку. Как-то ночью у Зябкина случился такой приступ, что чуть до анафилактического шока не дошло. После этого кота пришлось пристраивать в добрые руки. Кот давно жил у других хозяев, а Зябкин все еще чесался, покрывался пятнами, проветривал квартиру, поскольку ему чудился запах кошачьей мочи. Все костюмы он сдал в химчистку, но даже после полной дезинфекции находил шерсть то на брюках, то на пиджаке.

Когда Вера поставила в комнате аквариум с рыбками, у Зябкина появился лающий кашель. Он ходил по врачам, сделал флюорографию, стал подозревать у себя неизлечимое заболевание, чуть ли не с жизнью прощался. Глотал зонды, чтобы проверить гортань. Пил сиропы и таблетки. Ничего не помогало – он кашлял так, будто работал на рудниках. Рыбки при всем этом ему нравились, и он каждый вечер подходил к аквариуму и сыпал корм. Лишь один врач совершенно случайно обнаружил причинно-следственную связь и заподозрил аллергию – на рыбий корм.

Аквариум отдали в местный детский сад, а Вера завела пуделя, которого назвали Шурик. Зябкин любил собак, но на расстоянии. Пудель же полюбил его страстно, с первого взгляда, и признал единственным хозяином. Зябкину понравилось выходить по утрам, выгуливая Шурика, он наслаждался свежим воздухом и прогулками. По вечерам спешил домой, чтобы выйти с Шуриком на вечерний променад. Но прошел всего месяц, может, чуть больше, как Зябкину снова поплохело. Его тошнило, мутило, настигали приступы рвоты. Он списывал все на еду, погоду и стресс. Опять ходил по врачам, которым рассказывал, как проходил быстрым шагом минимум по пять километров в день и так прекрасно себя чувствовал, как никогда. И лишь один врач, тот же, что выявил аллергию на рыбий корм, заподозрил у Зябкина глистов. Самых обычных. Зябкин диагноз отверг категорически – откуда глисты? Он ведь даже суши не ест! Врач сказал, что суши – не единственный источник заражения, так сказать. И поинтересовался, не нашли ли замену рыбкам. Зябкин ответил – нашли. Пса Шурика. Но от него никакой аллергии, одна радость и польза для здоровья, в том числе психического.

– Он меня любит, – чуть не плача, признался Зябкин врачу.

– Это понятно, – ответил тот и поинтересовался, не давали ли Шурику таблетки от глистов. Зябкин ответил, что нет, не давали. Откуда у Шурика глисты? Он тоже суши не ест. Врач прописал таблетки и Зябкину, и Шурику. Сданный анализ на яйцеглист подтвердил диагноз. Зябкин быстро пошел на поправку, а Шурик совсем плохо выглядел, в один из дней не смог даже встать. Ветеринар констатировал сердечно-сосудистую недостаточность.

– Частое заболевание у этой породы. На генетическом уровне, – пожал плечами врач.

Шурик умер. Зябкин страдал. И объявил Вере, что больше домашних питомцев они не заведут. Ни рыбок, ни мышек, ни тем более собаку. Иначе у него, у Зябкина, сердце остановится.

Тогда Вера завела цветок, который поставила на холодильник. Зябкин даже не заметил, что на холодильнике что-то зеленеет. В тот же вечер он открыл дверцу холодильника, чтобы взять кефир, и цветок, стоявший в увесистом горшке, упал прямо ему на голову. Зябкин недоуменно смотрел на рассыпанную по полу землю, расколотый горшок и красные капли, которые падали на осколки. Зябкин никак не мог понять, откуда капает, пока не дотронулся до собственной головы. Пришлось ехать в травмпункт, где он чувствовал себя очень неловко, рассказывая, что стал жертвой цветка. Медсестра ему даже не поверила.

– Небось, жена сковородой припечатала? – уточнила она.

Зябкину было не столько больно, сколько обидно. Особенно после того, как врач сообщил, что легкое сотрясение мозга все же присутствует. Так что лучше в ближайшее время лежать, резких движений не делать и вообще себя поберечь. Таблеточки еще попить. И валокординчик на ночь не помешает.

Зябкин уже всерьез опасался за собственную жизнь. Он себя берег, как мог. Но, едва оклемавшись от сотрясения, снова получил бытовую травму. Вера всегда сбрасывала туфли и сапоги как попало. Зябкин сто раз просил ее убирать туфли на специальную подставку или молча делал это сам. В тот вечер он вернулся домой, разулся, убрал ботинки и в следующее мгновение споткнулся о туфлю жены, больно наступив на каблук. На ногах Зябкин, естественно, не удержался и рухнул на пол как подкошенный. Попытка подняться не увенчалась успехом – голеностоп горел и раздувался на глазах. В травмпункте констатировали растяжение связок. Врач опять посоветовал беречь себя. «По возможности», – добавил он, и Зябкин понял, что не жилец.

Про семейную жизнь Зябкина знали все друзья и ждали новых подробностей. Хохотали. Только Зябкину было не до смеха.

Его терпение все же лопнуло, и он решил с Верой развестись. Не из-за непримиримых противоречий, а потому что боялся скоропостижно скончаться от инфаркта, как бедный Шурик. Еще тогда Зябкин спрашивал у ветеринара, почему у Шурика начались проблемы с сердцем. Ведь все же было хорошо!

– Стресс, у собак он тоже бывает, – пожал плечами врач.

Тогда Зябкин подумал, что именно Вера могла стать источником стресса для Шурика. Может, и на него что-нибудь ненароком падало?

Так вот, Зябкин решил развестись, о чем объявил однокурсникам. Мол, все, последняя капля. Очень жить хочется. Не готов еще умирать. Молодой, а нервы уже в труху. Да и давление скачет. Естественно, все потребовали подробностей «последней капли».

Зябкин пришел домой, промокнув до нитки, – лил дождь, зонт забыл. Да еще и на работе день выдался тяжелым. Он пошел в ванную, намереваясь постоять под горячим душем, чтобы согреться и расслабиться. Разделся, встал, собирался уже включить душ, как почувствовал, что ноги уже мокрые, да еще и в ванной он явно находится не один. Зябкин поднял одну ногу, будто это могло его спасти, и, преодолевая страх, посмотрел вниз. На какой-то миг он представил себе ванну, полную крови, и тянущуюся к его лодыжке из слива руку, которая хочет ухватить за лодыжку и утопить его в этой кровище.

В ванне плавал осетр. Зябкин, после случая с тушей барана на балконе, испытывал брезгливость ко всем видам мяса и морепродуктов в натуральном, так сказать, виде. К живым рыбам после проявившейся аллергии на корм, он тоже относился с опаской и воспринимал лишь в виде стейков или филе, естественно, без головы, а желательно в виде рыбных котлет. Креветок и раков не ел, причина оставалась необъяснимой. На субпродукты даже смотреть на мог, от одного запаха мутило. Зато Вера, напротив, любила именно субпродукты – печенку, куриные сердечки в бульоне. А рыбу любила разделать непременно лично. Не говоря уже о том, что за воблу, да еще и с икрой, да под пиво могла жизнь отдать. Зябкин, так уж получилось, пиво не любил. И с неподдельным ужасом смотрел, как женщина, называвшаяся его женой, выгребает из внутренностей воблы икру и поглощает ее с животным аппетитом.

Поскольку про осетра Вера его не предупреждала, то Зябкин заорал как ошпаренный и выскочил из ванны. Осетр продолжал нарезать круги по ванне. Вот в тот вечер Зябкин и объявил Вере, что они разводятся.

– Из-за осетра? – уточнила она.

– Нет. Из-за всего, – ответил Зябкин.

– Хорошо. Давай завтра. Сегодня должны твои друзья в гости прийти. Поэтому я осетра купила, – спокойно ответила Вера.

Зябкин вспомнил, что действительно сегодня ожидались гости, которых он в тот момент желал видеть меньше всего. Зябкин взял книгу, потом включил телевизор, но перед глазами все равно стояла другая картинка – как Вера заходит в ванную, вылавливает осетра, тюкает его по голове, потом разделывает, доставая внутренности, промывает от крови. Зябкину поплохело не на шутку.

За ужином, на котором все нахваливали запеченного под сметанным соусом осетра, Вера рассказывала, как осетр чуть не умер от сердечного приступа раньше времени, поскольку на него наступил Зябкин. Все хохотали. Зябкин смотрел на собственную жену, которую все обожали, слушал, как она играет джазовые импровизации, как успевает подавать, уносить тарелки, рассказывать анекдоты, и прекрасно понимал, что будет выглядеть полным идиотом, если разведется. Он пытался рассказать, какой испытал кошмар, почувствовав под ногой нечто живое, как представил ванну, полную крови, но все лишь хохотали. И жаждали подробностей. Вера с артистизмом изображала, как вопил Зябкин, как он выскакивал из ванны и как перепугался бедный осетр перед смертью. Все уже не просто смеялись, а рыдали от приступа хохота.

Зябкин не знал, что делать. Не понимал, как избавиться от Веры. Лишь чувствовал, что с ней он точно не жилец. Баран, рыбки, Шурик, осетр. Он точно следующий в списке.

К счастью, Вера бросила его сама. Влюбилась и ушла с головой в роман и новые отношения. Зябкина все успокаивали, жалели, он кивал и одной Каринке признался, что только рад такому повороту сюжета. Веру он начал бояться. Пребывание дома наводило на него ужас – Зябкин смотрел под ноги, задирал голову, чтобы предупредить падение сверху тяжелых предметов.

Вера клятвенно заверила Зябкина, что они останутся друзьями, он может ей звонить в любое время и, пока он не женился второй раз, приезжала и готовила бывшему мужу его любимые куриные котлеты.

Ее же роман закончился достаточно быстро. Впрочем, по слухам, у Веры снова кто-то появился. Замуж она больше вроде как не хотела. Дети? Вере, еще в браке с Зябкиным, поставили диагноз «бесплодие», который она приняла спокойно. Говорила, что ей на работе детей хватает. И еще не известно, осталась бы она хорошим педагогом, если бы стала матерью.

– Иногда она пропадает. На несколько месяцев. Может, она перестанет звонить? – спросила Карина у Лены. Лена пожала плечами.

На традиционной встрече однокурсников Карина сидела сама не своя. Зато Зябкин, вырвавшийся из семьи, старался получить удовольствие по максимуму. Он пил, ел, всех смешил, обещал пристроить на работу только что родившихся внуков, был душой компании и даже собирался плавать в пруду, непременно голым. Зябкин в тот вечер снова стал таким, каким его все привыкли видеть. Он рассказывал, что завел себе новый номер телефона – секретный, для звонков старых друзей, и радовался, как подросток, удачно спрятавший сигареты за батареей. Он вдруг начал гладить Катюхину коленку, и та, обалдев, старалась не делать резких движений ногами. В середине вечера Зябкин сообщил, что девочки и мальчики могут заказывать любые напитки – за его счет.

– Карин, ты чего такая опрокинутая? – подсела к ней Ленка.

– Смотри. – Карина достала телефон и нашла ссылку.

На сайте репетиторов висела фотография Веры с указанием цены за занятие и прочими условиями.

– И что? Ты опять? Я думала, успокоилась, – сказала Ленка.

– Читай. Там появилась новая запись. – Карина сунула Лене под нос телефон.

Лена прочла. Ей вдруг поплохело.

– Сказать Зябкину? Как думаешь? – спросила Карина.

– Не знаю. Может, это специально? Для привлечения клиентов? Чтобы родителям было спокойнее? Как это называется? Маркетинговый ход? – промямлила Лена.

– Я ее видела. Веру, – призналась Карина. – Она мне позвонила. Совсем пьяная. Что-то мычала в трубку. Просила приехать. Сказала, что ей плохо и не к кому больше обратиться. Я сорвалась и поехала. Лен, ты не представляешь, что я увидела. Это больше не Вера. Не та Вера, которую мы знали. Грязная квартира, она сама вся в язвах, струпьях каких-то. Не мылась давно. Вонь в квартире. Бутылки по всему дому. Она ужасно растолстела. На полу валялись инсулиновые шприцы. Я вызвала «Скорую». Мне было так стыдно, ты не представляешь. Ее вообще забирать не хотели – говорили, машина провоняет, не отмоешь. Мол, только бомжихи им не хватало. Хорошо, что у меня с собой деньги были. Знаешь, что меня потрясло? На видном месте, на кухне над столом висел листок с телефонными номерами. Она написала цифры красным фломастером, а имена – разными цветами. Будто она ребенок и ей доверили оформить классный уголок. Там был старый номер Зябкина, подчеркнутый двумя красными линиями. Телефон Катюхи и мой.

– Катюхи? – удивилась Лена.

– Ну помнишь, они еще дружили против Зябкина? Недолго, правда. Катюха, на правах бывшей, еще ревновала Зябкина к Вере, а потом они подружились.

– Да, что-то было, – припомнила Лена.

– Она больной человек, – продолжала Карина. – И все это время болела. Понимаешь? Она одна, совершенно. Никого нет. Не знаю, на что она живет. В квартире ее фото с Зябкиным, с нами. Помнишь, ее инструмент? Старое пианино, раздолбанное, не ценное вовсе, а Вера над ним тряслась. Она его даже к Зябкину перевезла после замужества. Так вот, инструмента в ее квартире не было. Продала, наверное. Я открыла холодильник, и мне стало плохо. Помнишь, она всегда готовила, на рынки ездила, доставала продукты… В холодильнике было абсолютно пусто. Только стухшее сливочное масло и огрызки колбасы. Вонь страшная, плесень. Даже не знаю, что она ела и ела ли вообще.

– О, господи, кто бы мог подумать. – Лена не знала, что сказать.

– Я могла подумать! Я! Ведь чувствовала, что что-то не так. Не сходится. Теперь думаю, я могла ей помочь, если бы раньше спохватилась.

– Ты не знала, не могла знать. Она же звонила тебе в нормальном состоянии.

– Да, я тоже себе это постоянно твержу. Но после того вечера, когда Веру в больницу отвезла, спать не могу. Закрываю глаза и вижу этот пустой вонючий холодильник, плакат над кухонным столом и ее саму – грязную, больную, жуткую. Потом, уже в больнице, я даже не знала, что делать. Все думали, что я ее родственница, и смотрели на меня так, будто я виновата. Я твердила, что я просто знакомая. Но именно в тот момент за Веру отвечала именно я. Она была в неадекватном состоянии. Мне пришлось вернуться в ее квартиру, найти документы, перерыть рабочий стол, чтобы найти хоть кого-то из родственников. Никого. Понимаешь? Ни одной живой души. Ни одной фотографии. Будто ее жизнь началась с появления Зябкина и закончилась после развода. В шкафу висели вещи Зябкина, в коридоре стояли его тапочки. В ванной – две зубные щетки и пена для бритья.

– Может, у нее был мужчина?

– Ты думаешь, я не проверила? Пена просроченная, засохшая, а тапочки я помню – клетчатые. Мы их Зябкину подарили. Я еще деньги собирала, чтобы купить кожаные, крутые. Они в коридоре и стояли. И вещи… Зябкин в том костюме, что в шкафу висел, диплом защищал. Помнишь, заявился весь такой модный, костюм в полосочку. Столько лет прошло… А у нее – ни чистого халата, ни тапочек. Ничего. Я ей вещи свои отвезла в больницу.

– Кошмар, даже не верится…

– Врач мне сказал, что они не знали, за что хвататься – диабет, трофические язвы, абстинентный синдром, сердце, гипертония. Они ни знали, с какого места начинать откачивать.

– Карин, ты молодец. Нам всем с тобой повезло, – сказала Лена, – если бы не ты…

– Я… Вера меня не узнала, – призналась Карина, – понимаешь? Я ей говорила, что однокурсница Зябкина, но она не вспомнила. Она сама себя не помнила. Только гладила рукой чистую простыню и укрывалась одеялом. Повторяла все время, что подушка у нее наконец хорошая, удобная. Волосы свои трогала, а потом пальцы нюхала и улыбалась – я нянечкам заплатила, чтобы ее мыли регулярно. Мне так страшно было приезжать в больницу. Но она ждала. Один раз расплакалась – соседке по палате яблоки привезли, а она даже не поделилась. Вера яблок просила. Я купила самые дорогие, красные, сладкие, а она опять расплакалась. Не такие хотела. И показала на тумбочку соседки – там лежали мелкие, мятые, явно с дачи кто-то из родственников падалицу привез. Я купила мелкие. Она радовалась, нюхала эти яблоки. Я спрашивала, почему она их не ест, а Вера ответила, что потом варенье сварит. Очень любит варенье, чтобы дольки яблочные попадалась. Как в детстве. Я спросила, кто ей такое варенье варил. Может, бабушка или мама? Вера не ответила. Знаешь, она будто в ребенка и в старушку превратилась, причем одновременно. По реакциями – ребенок, а с виду – старушка. Не могу… Честно… Не знаю, как тогда выдержала. Я бы и дальше ходила, навещала, но Вера меня выгнала. Да, я знаю, что она была не в себе, что взять с больного человека? Но она вдруг стала нормальной. Шутила, всех смешила. Медсестры ее обожали. Меня Вера тоже, наверное, узнала. Иначе зачем она попросила не пускать меня в ее палату? Не знаю почему. Точнее, догадываюсь. Я могла разрушить ее легенду, я стала угрозой ее разоблачения. Мне пришлось уйти. Наверное, надо было настоять, не бросать Веру.

– Когда это произошло? – спросила Лена.

– Месяц назад. Наверное, она пролечилась и вышла из больницы. Я заходила на сайты репетиторов, так, на всякий случай. И вчера наткнулась вот на это.

Лена смотрела на выставленное на сайте репетиторов фото Веры времен их общей молодости. Она стоит рядом с Зябкиным, счастливая, хохочущая. Рядом двое маленьких детей – дочка Наташки и сын Каринки. Лена прекрасно помнила, когда было сделано это фото – Карина тогда сняла целый этаж в пансионате, чтобы все однокурсники могли приехать с женами и детьми. Устроила семейный выезд на природу. Они жарили шашлыки, парились в бане, дети бесились. Все фотографировались. Тогда, в тот день, много лет назад, Вера попросила сфотографироваться с детьми и хохотала, что теперь точно забеременеет и родит Зябкину как минимум троих. Все смеялись и говорили, что Зябкину пятерых надо, чтобы он до старости чувствовал себя молодым отцом. День был солнечным, счастливым и радостным. Вера нашла в пансионате музыкальную комнату с инструментом и горланила с детьми детские песни – от «Три белых коня» до «Расскажи Снегурочка, где была». Взрослые подпевали. И все были рады за Зябкина и твердили, как ему повезло с женой.

Под фотографией на сайте по подбору репетиторов, где Вера была запечатлена с бывшим мужем и чужими маленькими детьми, которые в настоящий момент были уже взрослыми людьми, стояла подпись: «Замужем, двое детей. Оба занимаются музыкой с двух лет. Имею опыт работы с маленькими детьми, в том числе с синдромом гиперактивности, дефицитом внимания и другими особенностями развития. Готовлю к поступлению в музыкальное училище и консерваторию».

– Теперь ты понимаешь, что все было враньем, от начала до конца? – Карина чуть не плакала. – Как мы могли ей верить? Столько лет? Она даже Зябкину врала!

– Но она никому не навредила, ведь так?

– Но могла. А теперь люди будут звонить и приглашать к своим детям. То, что она написала, эта фотография – это ведь обман. Вера – больной человек. Ее нельзя подпускать к детям!

– Согласна. Что ты хочешь сделать? – спросила Лена. – Мы можем написать на этот сайт репетиторов, что информация недостоверна.

– Она на всех сайтах. Их как минимум десять. Я проверяла. – Карина выдохнула и велела официантам подавать горячее.

– Тогда мы напишем на все сайты, где есть ее анкета, – предложила Лена.

– Я уже написала. Никто ничего проверять не будет. Я разговаривала с администраторами. Они все в один голос говорили, что сейчас все так делают – приукрашивают действительность. На одном сайте сообщили, что уже подобрали Вере двух учеников. И это в их интересах – им ведь тоже нужен свой процент. Если Вера получит ученика, она будет обязана отчислить им деньги, что уже и сделала. Так что к ней никаких претензий. А что будет дальше – их не волнует. Они посредники, только и всего. Многие преподаватели пишут, что их ученики получают сто баллов на ЕГЭ, поступают в лучшие вузы. Всех не проверишь. Если нанимателям интересно, они должны сами проверить документы, дипломы и попросить рекомендации бывших учеников и родителей. Но всем, как правило, хватает того, что ребенок час под приглядом чужой тетки, пусть даже сумасшедшей, тыкает по клавишам пианино и не мешает маме сидеть в соцсетях.

– Ты Зябкину сказала? Про больницу?

– Сказала, конечно. Он все оплатил и сделал так, чтобы Веру не перевели в психушку. Он приезжал в больницу к Вере, видел ее. Был и у нее в ее квартире. У него шок. И я его прекрасно понимаю. Он сказал, что готов все оплатить, лишь бы Вера не узнала его новый номер телефона и не нарисовала его цветными фломастерами на плакате. Он взял с меня обещание, что я никому ничего не скажу. Знаешь, ему было по-настоящему страшно, когда он увидел свои тапочки и костюм времен юности.

– Вера его узнала?

– Нет. Зябкин даже обрадовался и выдохнул.

– А Зябкин не знает про родственников Веры? Может, он знакомился с кем-то, когда собирался жениться на ней?

– Вот это самое удивительное. Не знает и не знал. Вера ему говорила, что ее отец вроде бы умер, а мать живет… он даже не помнил, в каком городе: Саратов, Самара, Саранск. Помнил, что Вера любила в города играть и всегда выигрывала. Вроде бы она единственный ребенок в семье, ни братьев, ни сестер. Он ведь всегда смеялся, что ему повезло – женился на сироте, и теща не приезжает с проверками. Я облазила всю Верину квартиру и нашла лишь один диплом – автодорожного института. Ни трудовой книжки, никаких старых удостоверений, ничего. Что делать? Делать запрос? Куда? Я постоянно думаю о том, чего не знаю. Что мы все скрываем друг от друга? Может, мой муж тоже не тот, за кого себя выдает? Или Зябкин? Ты знаешь где он работает? Нет. Никто не знает. Неужели теперь всех нужно проверять, прежде чем довериться? И я не знаю, рассказывать ли ему про это фото, появившееся на сайте.