Помните ли Вы, Любезный Мой Читатель, как в детстве лепили из пластилина? Или как возились в песочнице, сооружая из мокрого песка дворцы и замки? А зимой излаживали из самого что ни на есть природного материала снеговиков и родственных им замысловатых существ? Вот и Маруся, как и все мы, через подобные творческие эксперименты проходила. И получала от них вполне ощутимое удовлетворение, отдаленно схожее с удовлетворением творца-ваятеля.

Так бы и остались все эти Марусины рукотворные опыты в далеком прошлом, если бы не ее единственная неутоленная поделочная страсть. С юных лет хотелось ей испытать себя в гончарном деле. А всё потому, что как-то раз во времена ее счастливого детства, путешествуя по Средней Азии, заглянули они с папой в сувенирную лавку, где почтенный старичок-узбек работал на гончарном круге. Марусю это зрелище так заворожило, что папа едва ее оттуда уволок.

С тех самых пор мечталось Марусе вылепить своими руками хотя бы одну глиняную посудину и на сем успокоиться.

Купила себе Маруся диск с фильмом о творчестве керамистов, и просматривала его, когда ей нужно было собраться с мыслями или просто расслабиться. Наблюдение за процессом превращения комка глины в сосуд Марусю умиротворяло. Потому как представлялось ей, что вращение гончарного круга все в этом мире уравновешивает, и наступает во Вселенной полнейшая гармония.

Пришла пора, и набралась Маруся духу для того, чтобы превратиться из наблюдателя в любителя-производителя. И записалась она на курсы керамического мастерства.

Руководил классом мастер по имени Вениамин Арсеньевич. Был он довольно известным в Москве скульптором и преподавал гончарное дело скорее для разнообразия, чем по необходимости.

Доложу вам по секрету, что кроме радости от постижения основных ремесленных приемов получала Маруся на этих курсах еще и тайное удовольствие иного рода. А именно – от созерцания необыкновенно привлекательных рук преподавателя.

Пальцы у него были длинные и завершались полированными ногтями красивой овальной формы. Он обладал кистями рук настолько гулливерскими, что, казалось, запросто сможет накрыть ладонью голубя, а то и птицу покрупнее.

Объясняя материал, Вениамин Арсеньевич энергично жестикулировал, а Маруся от его рук глаз оторвать не могла. А уж когда он за гончарный круг садился и с глиной соприкасался… Ох, да что уж там говорить!.. До сих пор загораются Марусины глаза при воспоминании об этих чарующих эпизодах ее творческой учебы.

Серьезная увлеченность руками Вениамина Арсеньевича была для Маруси очевидна. Однако присутствие тонкого кольца на его безымянном пальце от Маруси тоже не укрылось. Посему позволила себе Маруся быть влюбленной исключительно в скульпторские руки, к тому же, как ей казалось, – абсолютно возвышенно-платонически.

Однажды, занятии этак на десятом, когда основные трудности работы на гончарном круге были преодолены, приступили ученики к изготовлению первого самостоятельного керамического изделия. А именно – простейшего кувшина для молока.

Маруся, трепещущая в предвкушении первого реального результата, всем своим существом погруженная в удовольствие от умелого обращения с податливой глиной, так увлеклась процессом, что и не заметила, как в мечтах своих унеслась далеко-далеко. И вроде бы оставалась она бодрствующей, но словно грезила наяву. И представлялись ей в этих грезах великолепные руки Вениамина Арсеньевича, и казалось ей, что подключились они к ее рукам. И что творит из глины она, ученица, с самим мастером вместе, в четыре руки.

Войдя в трансовый режим, потеряла Маруся голову, и стала испытывать к рукам учителя совсем не платонические, а очень даже телесно-ощутимые чувства.

Краешком сознания удалось-таки Марусе свое аномальное состояние уловить, и стала она себя тормозить и из транса выводить. И, как Вы, Любезнейший Читатель, догадываетесь, в силу ее волшебных способностей, это удалось ей довольно быстро.

Да было поздно.

Очнувшись, услышала Маруся громкое перешептывание и увидела перед собой Вениамина Арсеньевича.

– Что это, Марья Васильевна?!

– Должен был кувшин получиться, – протирая глаза, ответила Маруся.

– А получилось?.. – пряча улыбку в своей могучей ладони, под всеобщие смешки, спросил учитель.

Глянула Маруся на свое произведение и, ахнув, покраснела.

– Ежели бы на наших курсах принято было выставлять оценки, – сказал учитель тихо, наклонившись к Марусиному уху, – я бы Вам, Марусенька, наивысший балл присудил. За отличное знание анатомии.

Хорошая акустика слова учителя рассекретила, и аудитория зааплодировала. А Маруся чуть сквозь землю не провалилась.

После урока Вениамин Арсеньевич отловил Марусю у входа в метро.

– Не хотите ли, Марусенька, завернуть в кабачок и выпить кофею или чего-нибудь покрепче?

– При всем уважении, Вениамин Арсеньевич… Не обусловлено ли Ваше предложение моим сегодняшним специфическим конфузом?! – ощетинилась Маруся и готова была уже ретироваться, когда учитель, отрицательно покачав головой, мягко ее остановил.

– Что Вы, Маруся! Я вовсе не клеюсь к вам в качестве хахаля! Ведь я женат, а Вы, судя по всему, довольствоваться второстепенными ролями не расположены. Не так ли?

– Верно, – удовлетворенная проницательностью скульптора, подтвердила Маруся. – Тогда потрудитесь объяснить, уважаемый учитель, какого рода интерес Вы ко мне имеете?

– Я желаю изваять Вас в бронзе, – потирая свои исполинские ладони, заявил Вениамин Арсеньевич.

И кто бы, скажите, воспротивился такому предложению?

Мансардная мастерская, куда Маруся явилась на первый сеанс, была сплошь уставлена скульптурами и скульптурными группами разной величины и разнообразной тематики. Их стиль, близкий к реализму, но отмеченный оригинальностью, Марусю вдохновил, и на предложение раздеться она отозвалась не раздумывая. К тому же среди высокохудожественно выполненных творений, преимущественно ню, не страшно было и обнажиться.

Оценив Марусину храбрость, Вениамин Арсеньевич принялся устанавливать ее на подиуме. Он десятки раз отходил на свое рабочее место и десятки раз возвращался, поворачивая Марусю и так и этак. Маруся готова была уже расплакаться от такого потребительского к ней отношения, когда Вениамин Арсеньевич, отыскав нужную позу, поднял ладони над головой и произнес:

– Аллилуйя! Ваше тело, Маруся, в своей неоспоримой женственности воистину совершенно! Грешно не запечатлеть такое природное чудо! Статуя Вашего образа будет стоять на выставке. Я назову ее «Колдунья».

– Хорошо, что не «ведьма», – хмыкнув, заметила Маруся.

– Что Вы, Марья Васильевна! Это слово Вам совсем не подходит! Не напрягайтесь, но держитесь прямо. Мы начинаем.

Вениамин Арсеньевич надел видавший виды фартук и запустил руки в глину. Работал он быстро, мурлыча себе под нос популярную серенаду Моцарта. Поглядывая на Марусю, он прищуривался, а иногда, будто защищаясь от яркого света, прикрывал глаза рукой и замирал в такой позе на несколько секунд, а то и на минуту-другую, отключаясь от внешнего мира и от Маруси заодно. Эта странность приводила Марусю в смятение. Потому как в такие моменты ей казалось, что она неизвестно кому здесь позирует, и нагота ее ничем не обоснована. А посему ей немедленно хотелось облачиться в платье. Но стоило только ей об этом подумать, как скульптор отрывал руку от глаз и снова принимался за работу.

На последнем сеансе Вениамин Арсеньевич задержался в позе мыслителя дольше обычного. Так что Маруся начала уже волноваться, не заснул ли он там, скрывшись за своей огромной, перепачканной глиной дланью.

– Давно у Вас, Марусенька, секса не было? – не отрывая ладони от лица, вдруг спросил Вениамин Арсеньевич.

– Да что Вы себе такое позволяете?! – залившись краской от корней волос до пяток, возмутилась Маруся и потянулась за платьем, чтобы прикрыться.

– Простите меня Христа ради! – очнувшись, сложил руки в молитвенном жесте скульптор. – Не гневайтесь! Я ведь не из любопытства интересуюсь и не по причине вожделения!

– А по какой же тогда причине? – успокоившись и откладывая платье в сторону, спросила Маруся, втайне даже от самой себя задетая искренним нежеланием скульптора обладать ею согласно природному предназначению.

Прервав процесс ваяния, Вениамин Арсеньевич наскоро протер свои лопатоподобные руки фартуком и направился к Марусе.

– Не двигайтесь! – приказал он. – Я не дотронусь до Вас, поверьте.

Сама не зная почему, Маруся ни слова не возразила и замерла в ожидании.

Скульптор поднял свои ладони к ее макушке и, не касаясь Маруси, в сантиметре от нее медленно провел своими громадными ладонями вдоль ее тела, спустившись до ступней. А потом повторил то же самое, только в перпендикулярной плоскости.

Околдованная этими странными пассами, Маруся стояла, не шелохнувшись. И лишь часто и взволнованно дышала.

– Вы прекрасны, – глядя прямо в Марусины глаза, сказал скульптор. – Вся Ваша нерастраченная сексуальная энергия так и клокочет в Вашей ауре. Вот, потрогайте мои ладони.

И он протянул Марусе свои руки.

Маруся до них дотронулась и отдернула пальцы, – ладони скульптора оказались горячими до раскаленности.

Вениамин Арсеньевич повторил свои манипуляции.

– А теперь еще раз попробуйте! – призвал он Марусю.

Маруся свои руки к ладоням скульптора поднесла и со вскриком отпрянула.

– Что это было? – спросила она испуганно, прижимая руки к своей груди.

– Электрический разряд, Марусенька, – с улыбкой отвечал ваятель. – Теперь-то понимаете, о чем я говорю? Ваш неограниченный потенциал поселится в изваянии. Воистину колдовская статуя получится!

– Постойте! А как же я?! – испугалась Маруся. – Я не хочу лишаться привлекательности!

– Что Вы, Марусенька! За это можете не волноваться! Неизрасходованной энергии в Вас столько, что еще на десяток скульптур хватит и Вам в избытке останется. Поэтому я и спросил, давно ли у Вас любовника не было.

Маруся глаза опустила и глубоко вздохнула.

– Не отчаивайтесь, Марусенька, – ободрил ее Вениамин Арсеньевич. – По-моему, Вы всё правильно делаете. Женщина – она ведь как сосуд, – призвана накапливать и аккумулировать. Растрачиваться ей не подобает. Впрочем, мужчинам тоже растрачиваться не стоит, – Вениамин Арсеньевич с легкой усмешкой на устах обвел глазами студию. – Вот я и сублимирую.

Он подал Марусе платье.

– Как только Ваш образ в бронзе отолью, обязательно Вам сообщу. Вам непременно надо будет взглянуть на статую. А лучше – приходите-ка на выставку, для которой я ее делаю!

В день открытия вернисажа, охваченная приятным волнением, Маруся отправилась посмотреть на «Колдунью».

Статую она отыскала сразу же, – волшебная интуиция привела Марусю туда, где толпились люди. Увидев плод труда Вениамина Арсеньевича, она так и ахнула, – такой живостью от статуи веяло.

Протиснувшись сквозь зрителей, подошла Маруся к статуе почти вплотную. И как только она приблизилась, появилось вокруг «Колдуньи» едва заметное золотистое свечение. А Маруся в тот же миг ощутила легкое покалывание по всей поверхности своего тела. И так ей от этого весело стало, что захотелось завизжать от переполнившей ее радости.

Повинуясь непреодолимому желанию, протянула Маруся к «Колдунье» руки. В тот же миг ореол вокруг статуи проявился сильнее, а Маруся, почувствовав покалывание острее, еще пуще развеселилась. Ощутила она в себе сильное желание статую обнять, да вовремя опомнилась.

Вздох изумления, пронесшийся по музею, вернул Марусю в реальность, и во избежание неприятностей, она поспешила к выходу.

Настолько хороша оказалась «Колдунья», что сразу после выставки купил ее московский музей современного искусства. С тех пор, когда Марусе становится грустно, или же когда чувствует она себя не в меру утомленной, приходит она на свидание со статуей собственного образа, выжидает, когда посетителей в зале не окажется и протягивает к «Колдунье» руки.

Ежели бы Вы, Любезнейший Читатель, видели, как вся Маруся – с головы до пяток – после сияет, то никакого сомнения в подлинности поведанной мною истории у Вас не осталось бы.

Я однажды видел. Потому, вдохновленный этим восхитительным зрелищем, сию рассказку и написал.

Хотите – верьте, хотите – нет.

В следующей рассказке Маруся наблюдает волшебную силу искусства в действии

Как Маруся в картинной галерее работала

Однажды в кризисные времена, когда варенье перестало пользоваться массовым спросом, а зарплату Марусе стали все чаще задерживать, задумалась она о дополнительной работе. Стоило только ей об этом начать размышлять, как тут же, словно по волшебству (недаром же Маруся немножко волшебница), предложили ей знакомые Алёны Николаевны поработать по субботам в их частной галерее, как раз неподалеку от Марусиного дома. Разумеется, Маруся тотчас же согласилась. Потому как кроме материальной заинтересованности, здесь случилась у Маруси и иная – профессиональная. Ведь когда-то давно была она обучена самому настоящему искусствоведению (читай «Кто такая Маруся», сезон 1). Однако навыков работы по специальности Маруся почти не имела, – за исключением кратковременного преподавания истории искусств в старших классах архитектурной спецшколы да проведения экскурсий в Пушкинском музее на волонтерских началах. Но было это так давно, что, кажется, осталось в другой, прошлой, а то и позапрошлой жизни. А потому предстоящая работа в галерее грозилась стать для Маруси настоящим жесткачным челенджем. Тем не менее, она решилась.

Галерея эта – небольшое деревянное здание, стилизованное под русскую избу – надо сказать, давно уже была популярна в Алтуфьево. Потому как время от времени буквально каждому жителю мегаполиса надобится оформить в рамку картину, вышивку или же детские рисунки. А именно этим, наряду с продажей живописи и керамики, и славилась сия галерея.

Хозяин заведения (он же директор) – Алексей Евграфыч, вот уже добрый десяток лет работал здесь вместе со своей супругой. Безвылазно и без выходных. Потому и возникла у него необходимость в субботнем, заменяющем сотруднике.

Кроме директорской четы в штате галереи состоял багетный мастер Миша. У Миши были золотые руки, застенчивый нрав и доброе сердце. Все это Маруся намётанным глазом разглядела, стоило ей только с Мишей познакомиться. Алексей Евграфыч Мишу ценил высоко и перво-наперво велел Марусе с ним подружиться.

– Вы, Марусенька, должны работать в плотной связке с мастером, – поглаживая то короткую седую бородку, то блестящую лысину, наставлял директор нового работника. – Вы заказчику материалы, то бишь багет и сопутствующие элементы в виде паспарту, оргалита, защитного стекла и прочих специфических составляющих предлагаете, а мастер Миша все это компонует и воплощает в жизнь. Сами понимаете, – ответственность за результат на вас обоих вместе взятых возлагается. Уяснили?

Маруся, конечно же, уяснила. Однако сработаться с Мишей было нелегко. Во время разговора он прятал глаза, на все Марусины деловые замечания отвечал «угу», а от ответов на вопросы уходил. Мишина неконтактность Марусю озадачивала. Только этим обстоятельством ее субботние рабочие дни и омрачались.

В остальном работа в галерее Марусе нравилась. Люди туда приходили интересные, а картины для оформления приносили разные: и собственноручно произведенные, и на блошиных рынках приобретенные, и из путешествий привезенные, и в наследство полученные. Среди прочих попадались подлинно мастерские и оригинальные, – такие не грех и на выставках демонстрировать. Уж в этом-то Маруся разбирается, – если не как оценщик-профессионал, то как завсегдатай музеев и вернисажей, к тому же (не будем забывать) наделенный волшебной интуицией. Впрочем, сама Маруся на этот случай любит цитировать персонажа одного замечательного романа, который на вопрос своей знакомой, как отличить хорошую картину от плохой, отвечает: «Всё, что нужно, дорогая, – это посмотреть миллион картин, и тогда не ошибешься».³ А уж Маруся, поверьте, к своим-то годам, несметное число картин отсмотрела.

Так и работала Маруся в картинной галерее, наслаждаясь взаимодействием с прекрасными и просто симпатичными произведениями разного рода искусства, наряжая их в рамы и паспарту, придавая им завершенный интерьерный вид, пока однажды не наступил пренеприятнейший, диссонирующий со всей ее субботне-галерейной идиллией момент.

Как-то раз дождливым летним утром двери галереи скрипнули, и в комнату, где Маруся расположилась с чашкой чая, вошел посетитель. Это был пожилой мужчина: высокий, сутулый, в мешковатом сером плаще, причудливо совпадавшем оттенком с цветом его волос. В руках он держал картину размером приблизительно метр на полтора, накрытую видавшим виды покрывалом.

Пожелав Марусе приятного аппетита, мужчина стряхнул с плаща влагу и, словно сказочник, намеренный заинтриговать очередной историей, загадочно произнес:

– Посмотрите-ка, что я вам, так сказать, принес…

Маруся попросила поставить картину на специальный, хорошо освещенный постамент и приготовилась к творческой работе. Ведь подобрать багет – это тоже, знаете ли, искусство.

Посетитель стянул с картины покрывало, а Марусю невольно передернуло, и она инстинктивно прикрыла рукой свою чайную чашку. Однако защитить себя от интоксикации ей не удалось. То, что она увидела, было настолько ядовито, что комната, а может быть, и вся галерея, оказались отравлены в один момент.

Это был натюрморт в желто-коричневых тонах, изображающий лилию в вазе, стоящей на столе в окружении книг и фотопортретов в рамках с сердечками. Несмотря на столь банальное содержимое, картина так сильно фонила чем-то недобрым, так разъедала глаз своей на удивление дисгармоничной цветовой гаммой, что у Маруси заслезились глаза, что-то заскрежетало в сердце и тошнота подступила к горлу. Почти зажмурившись, наугад схватила она несколько образцов багета подходящего размера и, стараясь не смотреть на картину, приложила к ней образцы по очереди.

– Вот этот! – мгновенно среагировал клиент. – Этот, знаете ли, подойдет.

– Слава богу! – вырвалось у Маруси. – То есть, – опомнилась она, – я хочу сказать, с божией помощью мы с Вами быстро определились.

– Да-да, да-да, – понимающе закивал клиент, и, как будто бы сам не желая долго находиться рядом с картиной, спешно откланялся. Распрощавшись с ним, Маруся кинулась закрывать желтую картину покрывалом.

– Уфф, – с облегчением выдохнула она, убрав картину с глаз, – вроде бы приличный мужчина … Откуда у него такая гадость?! Да еще и багетом ее обрамляет, деньги тратит. И сдалась ему этакая токсичная хрень?!

Позвала Маруся Мишу и предупредила его о возможном энергетическом отравлении.

– Я-то что, я крепкий, – по своему обыкновению глядя в пол, сказал Миша. – А вот Вам на нее смотреть больше не надо бы. Вон как побледнели.

Удивившись, что, созерцая пол, Миша каким-то чудесным образом сумел рассмотреть ее бледность, подошла Маруся к зеркалу, чтобы убедиться в том, что Миша прав и от картины ей следует держаться подальше.

Однако та летняя суббота явно не собиралась быть обычной. И, как это часто в жизни случается, неприятное, ежели на нем не зацикливаться, неизбежно компенсируется чем-нибудь отрадным и стоящим.

После полудня выглянуло солнце, и здание галереи ожило и задышало, насыщая воздухом деревянные стены и развешанные на них картины. Оттого и Марусе полегчало. Смотрела она на прекрасные, с душой написанные пейзажи и портреты, радовалась, что по субботам может работать в таком расчудесном месте, и молилась, чтобы не было в ее практике более произведений, подобных желтой картине с лилией.

– Надо бы дойти до Пушкинского, дабы окончательно излечиться от воздействия мерзкого натюрморта, – сказала вслух Маруся. – Подлинное искусство, оно всегда целительно воздействует.

Стоило ей это произнести, как в окно она увидела красный спортивный феррари, подруливающий к галерее. Через пару минут двери открылись, и вместе с солнечным светом в комнату вошел молодой человек итальянской наружности. Темноволосый, загорелый, в безупречно белой идеального покроя рубашке и элегантных светлых брюках, он словно сошел с обложки какого-нибудь «Вог».

– Мне нужен очень хороший багет, – объявил он, поздоровавшись. – Для очень хорошей литографии.

– У нас есть хорошие багеты, – заверила Маруся. – Но мне нужно видеть вашу литографию.

Без лишних слов Мистер Феррари, как окрестила его про себя Маруся, вышел, а через пару минут вернулся с внушительных размеров рулоном и в сопровождении плечистого охранника.

– Сюда, пожалуйста, – указала Маруся на постамент.

Осторожно ступая, выверяя каждый шаг, словно он нес новорожденного младенца, Мистер Феррари подошел к постаменту и развернул рулон, явив изображение свету.

Хорошо, что Маруся стояла около стола, иначе ей не за что было бы уцепиться, когда она, ахнув и пошатнувшись, чуть не упала.

– Это… – чувствуя, как ее тело покрывается мурашками, прошептала она, – это же…

– Пикассо. Авторский оттиск. Сертификат аукциона имеется.

– Серия «Коррида»?

– Именно, – отвечал Мистер Феррари.

Литография изображала быка в боевой позе: изогнув спину, упершись передними копытами в землю и наклонив голову, он готовился атаковать. Глаза его, обозначенные двумя парами ловких линий, были налиты кровью, рога устремлены на зрителя. Рисунок был настолько совершенен, что казалось, бык и вправду вот-вот прорвётся из иллюзорной реальности в ту, которая еще пару минут назад казалась Марусе настоящей. Теперь же она в этом сильно сомневалась.

– Невероятная вещь! Она Ваша? – задала дурацкий вопрос Маруся.

– Моя, – без малейшего апломба ответил Мистер Феррари.

– Здорово! – сказала Маруся.

Она бы так и стояла, ошеломленная и завороженная, если бы Мистер Феррари, не прервал молчание.

– Хм-хм..

– Да-да, конечно! Простите… Вот, – Маруся протянула образец Мистеру Феррари. – Это очень качественный, очень дорогой и элегантный багет. А стекло будет, конечно же, специальное, музейное, антибликовое.

– Позвольте, – Мистер Феррари взял багет и сам осторожно приложил его к литографии, призвав охранника придержать лист. – Мне нравится. Но я хотел бы увидеть мастера. А заодно и директора.

Пришлось Марусе вызвать Алексея Евграфыча.

– Вот что, Маруся, – обговорив детали работы с Мистером Феррари и передав клиента Мише, сказал директор. – Тут такое дело… Сами видите: у нас в галерее сам! – он понизил голос до шепота, – Великий Пабло! Так что нынче придется Вам и в воскресенье поработать. То есть подежурить тут вместе с Мишей ночью.

– Ночью?! – удивилась Маруся. – Ночью-то зачем?

– Дело в том, что работа требует срочного исполнения. И к утру должна быть готова.

– Как в какой-нибудь русской сказке, – хмыкнула Маруся, чувствуя, как где-то глубоко внутри разгорается огонёк предвкушения приключения: ровно как в детстве, когда родители, собираясь почитать ей на ночь, брали с полки книжку, меж страниц которой таилось волшебство. – Но ведь это опасно! Что если грабеж?

– Не бойтесь, Маруся. Клиент выставит у галереи вооружённую охрану. Ваша задача – поддержать Мишу и прокурировать его работу. Ночь все-таки. Он справится, он настоящий мастер. Но Вы всё же прокурируйте.

Как стемнело, спустилась Маруся к Мише в подвал-мастерскую. И прямо у входа наткнулась на желтую картину с лилией.

– Фу ты-ну ты! – сказала Маруся. – Миша, Вас от этой красоты еще не стошнило?

– Ну… Курю я сегодня больше обычного, – уклончиво ответил Миша. – Зато вот эта, – Миша показал на Пикассо. – Она… – Миша запнулся, подбирая слова. – Она… Подойдешь к ней поближе, рядом постоишь – и даже курить не тянет.

– Понимаю, – согласилась Маруся. – Я сегодня, верите ли, голода не ощущаю: так живым искусством напиталась.

Через пару-тройку часов после полуночи все подготовительные работы по оформлению наиценнейшего произведения Пикассо мастер Миша произвел. Предстоял ответственный этап технической стыковки грамотно расправленной на оргалите литографии со стеклом и рамой.

– А давайте-ка, Миша, сначала отужинаем, – предложила Маруся. – Или отзавтракаем. Или как там прием пищи в такое время называется?

– Ночные бдения это называется, – глядя в пол, улыбнулся Миша.

Доставая съестные припасы, Маруся покосилась в сторону желтой картины.

– Нельзя ли отвернуть ее к стене? Ну или хотя бы накрыть какой-нибудь тряпочкой?

– Пока нет, – вздохнул Миша. – Она после процедуры обагечивания отстаивается. Есть там свои нюансы.

– Ааа, – разочарованно протянула Маруся и снова покосилась на картину. – Жуть, – её передернуло. – Ежели здесь, в мастерской, разбавленная присутствием хороших картин, эта бяка такую ядовитость источает, каково же будет иметь ее в доме?

Миша молча покивал, и они с Марусей стали трапезничать.

– Слышится мне что ли?.. – уминая третий бутерброд, насторожился Миша. – Или не слышится?

Он поднял палец вверх, призывая Марусю прислушаться. В ночной тишине мастерской будто бы кто-то похрапывал. Не то чтобы непрерывно, но нет-нет да и всхрапнет тихонько и коротко.

– Да это, наверное, охранник там, наверху, за дверью дремлет, – хихикнула Маруся. – Пейте, Миша, чай. А то остынет.

Храп, однако, не прекращался и явно усиливался.

– Нет, – уверенно сказал Миша. – Не охранник это. Это где-то здесь, в мастерской, совсем рядом с нами.

– Крысы? – с ужасом предположила Маруся.

В этот момент храп усилился настолько, что мастерская завибрировала. Полки под картинами стали подрагивать, а картины, ударяясь рамами одна о другую, – издавать скрежетание, скрип и стук, волей-неволей аккомпанируя стремительно нарастающему храпу.

– Похоже на хрип какого-то большого зверя, – не на шутку испугавшись, задрожала Маруся. – Словно медведь сейчас на нас выйдет.

– Не медведь это, – сказал Миша, медленно и плавно привставая, и по велению рыцарского долга загораживая собой Марусю. – Не двигайтесь!

Следуя за направлением Мишиного взгляда, Маруся увидела, что бык на пикассовской литографии шевелится. Хрипя и хрюкая все громче и решительнее, он отделился от листа и вдруг стал раздуваться подобно воздушному шару, приобретая трехмерность. Призрачно мерцая и натужно хрипя, анимированный шар-бык достиг размеров здорового теленка, постоял неподвижно с минуту, осваиваясь в новом пространстве, и вдруг, издав оглушающий рев, ринулся в противоположный угол мастерской, прямиком на желтую картину.

Маруся взвизгнула, а Миша, мгновенно сориентировавшись, схватил ее за руку и оттащил в сторону.

Боднув картину трижды, бык удовлетворенно хрюкнул, и, развернувшись, окинул осоловевшим взглядом Марусю и Мишу. Миша напрягся всем телом и очень медленно передвинул Марусю за свою спину.

Однако до людей быку не было никакого дела. Продефилировав мимо, он подошел к чистому пикассовскому листу, постоял рядом, как будто бы примеряясь, и наконец, приложившись к бумаге крутым бычьим лбом, резко уменьшился в размерах и вписался в лист так, как было задумано его создателем.

– Ну точно подлинник! – выпуская Марусю из-за спины, сказал ошеломлённый Миша.

– Дух Пикассо против агрессивной бездарности взбунтовался, – тихо произнесла Маруся.

Сердце у неё колотилось так, что грудная клетка ходуном ходила.

– Там это… Чо у вас там за возня? – постучал в дверь мастерской охранник. – Эй! Там это… всё окей? Или дверь выламывать?

– Окей, окей… – срывающимся в смех голосом отвечала Маруся. – Всё у нас в порядке!

Миша прыснул в кулак.

– Ладно, вы там это, главное, подальше от быка-то, ну то есть это…не хулиганьте там. Делом занимайтесь, – охранник помолчал. – А то и вам, и мне потом, это… слышьте вы там?..

– Слышим-слышим, – отозвалась Маруся. – Бык на месте, а мы подальше.

И Миша с Марусей, прикрывши рот ладошками, рассмеялись.

Тут-то Миша и посмотрел Марусе прямо в глаза.

Маруся этому так обрадовалась, что непроизвольно оторвалась от пола на десяток сантиметров и хотела было в честь такого выдающегося события совершить в полете круг почета по мастерской, да вовремя спохватилась. Летать при Мише – это уж чересчур. Миша как будто бы Марусиного мини-взлета не заметил. А может быть, просто не особенно удивился. И в самом деле: после явленного ему чуда анимации пикассовского рисунка чему тут удивляться?

Пару часов спустя литография была оформлена как подобает.

– Как он хорош! – восхищалась быком Маруся. – Он идеален! Какие пропорции! А каков он был в движении!

– Ну Вы бы все-таки поосторожнее, – не подпускал Марусю близко Миша.

– Да ладно! – совсем осмелела Маруся. – Зря мы его боялись. Он же был эфирный! И вовсе не опасный.

– Не опасный, говорите? – Миша подозвал Марусю к желтой картине. – А это видите?

Он показал Марусе неглубокую, но хорошо заметную вмятину, аккурат на изображении грязно-желтой вазы.

– Ха! – без тени разочарования произнесла Маруся. – Теперь можно сказать, что к этой картине приложил руку сам Пикассо, – и тут она вспомнила об ответственности перед заказчиком. – М-да… А можно с этим что-нибудь сделать?

– Попробуем, – ответил Миша, доставая с верхней полки припасенные на всякий случай грунтовку и краски.

Наутро в галерее раздался телефонный звонок. То был заказчик желтой картины, изъявивший желание забрать ее как можно скорее. Маруся этому несказанно обрадовалась, потому как соседствовать с этаким произведением ей ни минуты лишней не хотелось. К тому же поскорее хотела она убедиться в том, что их с Мишей маленькая тайна раскрыта не будет.

– Вот удача, что вы сегодня работаете, а то супруга меня испилила, – с энтузиазмом бормотал заказчик, входя в галерею. – Гости у нас сегодня, понимаете ли. Родственники… Вынь да подай ей картину к приходу гостей, – так сказать, похвалиться семейной реликвией.

Вожделенная картина дожидалась владельца на демонстрационном постаменте. Рядом, за директорским столом, слегка скукожившись по причине близости бездарного объекта, восседал Алексей Евграфыч, прискакавший в галерею чуть свет, дабы лично проверить готовность литографии Пикассо и собственноручно передать ее вип-клиенту.

– Что вы с ней сделали?! – увидев желтую картину, воскликнул заказчик.

Выражение лица он при этом имел престранное: было непонятно, заплакать он готов или счастливо рассмеяться.

– Эээ, рама точно та, какую Вы заказывали, – начал было оправдываться Алексей Евграфыч. – Всё, как договаривались. Мастер наш отлично работает…

– Так в том-то всё и дело, дорогие вы мои! – перебил директора заказчик. Он повернулся к Марусе и в подтверждение особого расположения протянул к ней руку ладонью вверх. – Неужели же Вы не видите, как картина-то заиграла?! Будто бы её отмыли! Или даже переписали? – удивленно вопрошая, он снова потянулся рукой к Марусе, словно именно её подозревал в художественном вмешательстве.

Поймав на себе вопросительный взгляд Алексея Евграфыча, Маруся едва заметно пожала плечами.

3. Имеется в виду роман Курта Воннегута «Синяя борода»