Вороний народ

3
Зеленый Человек^[7]

К тому времени, как Фэй и звонари добрались до «Зеленого Человека», дождь уже не просто лил как из ведра, а яростно хлестал по стенам паба. Заведение было построено в 1360 году и с тех самых пор пребывало в ветхом состоянии. Паб был почти таким же старым, как и колокольня, и это не было случайным совпадением. Звонари различались по степени преданности церкви – среди них можно встретить удивительное количество агностиков и атеистов, – но на протяжении веков подавляющее большинство разделяли неприкрытую страсть к местному элю и сидру.

Расписанная вручную вывеска с лиственным лицом зеленого человека скрипела под порывами ветра, когда звонари протолкнулись в дверь, торопясь укрыться от дождя и добраться до барной стойки. Мало кто мог встать у них на пути. В углу два старика играли в домино, а у камина спал бладхаунд. По меркам Вудвилла для пятничного вечера здесь было слишком тихо, но из-за проливного дождя и отключения света большинство постоянных посетителей остались дома возле очага и радио.

Очки Фэй запотели, омытые теплым воздухом, и она была благодарна, ведь они помогли скрыть слезы, которые она не сдержала по пути от колокольни до паба. Шмыгнув носом, она сморгнула с глаз влагу и, прищурившись, сквозь пелену разглядела своего отца, Терренса, моющего пивные стаканы за барной стойкой.

Прокуренный воздух, свойственный общественным местам, затянул его лицо сеткой мелких морщин. Редеющие белые кудри на его голове напоминали облака на горизонте, но Терренс был внимателен, как и всегда. Это был его паб, и он знал каждого жителя деревни по фамилии и имени. Стоило Фэй зайти внутрь, как его взгляд тотчас метнулся к ней. Отец разглядывал ее через дно пинтового стакана, словно Нельсон, смотрящий в подзорную трубу.

– Эй, на палубе! А вот и лучшие компанологи деревни, – сказал он, с радостью употребляя слово, которое используют только те, кто не имеет отношения к колоколам, обнаружив в словаре существительное для обозначения звонарей и желая продемонстрировать друзьям-звонарям свою осведомленность.

– И изнывающие от жажды, – добавила Фэй; кожаная лямка сумки, отягощенной книгой ее матери, давила на плечо. – Одно мгновение, и я тебе помогу, – сказала она отцу, схватившись за лямку и метнувшись в узкий холл за стойкой. Фэй проверила, не смотрит ли отец в ее сторону, затем сунула сумку в укромный уголок возле банки с пенни, где ее невозможно было заметить, но не сумела удержаться от последнего взгляда на чудеса внутри. Фэй достала книгу и открыла ее на странице с рунами, магическими символами и рисунком ведьмы, летящей на метле.

– Что у тебя там, девочка? – раздался новый голос, напугавший Фэй. Она захлопнула книгу и обнаружила, что он принадлежал Арчибальду Крэддоку, который вышел из уборной, не смыв за собой и не вымыв руки. Тело Крэддока соответствовало его образу жизни, состоящему из эля, пирога, пюре и отдыха на свежем воздухе. С лысиной под фуражкой, он был закутан в длинное браконьерское пальто, которое смялось, когда он протискивался мимо Фэй в коридоре. Его ухмылка выглядела кривовато после трех выпитых пинт.

– Просто книга, – сказала Фэй, засовывая ее за банку с пенни. – Она называется «Не твое собачье дело, Арчибальд Крэддок» и написана мной. Уверена, она будет пользоваться популярностью.

На долю секунды ей показалось, что Крэддок вот-вот оттолкнет ее и схватит книгу, но его мало интересовали детские забавы, не говоря уже о чтении. Вместо этого он зашелся пьяным кашлем, взъерошил Фэй волосы и вернулся к своему обычному пристанищу в конце барной стойки.

Переведя дыхание, Фэй вытерла очки о блузку, поправила заколку в волосах, спрятала книгу в сумку и заняла свое место возле бочек рядом с отцом.

– Терренс, до тебя уже дошли ужасные вести? – спросил мистер Ходжсон, воздев руки, словно вещая с высоты.

– Нацисты захватили Париж, мистер Ха, – ответил Терренс. – Плохи дела.

– Нет, нет, нет, я вовсе не об этом, – завыл старший звонарь, стукнув кулаком по стойке.

– Хм… Поговаривают о том, чтобы просить еще один пенни за пинту пива, дабы оплатить военные нужды?

– Нет! Весь церковный звон теперь под запретом до особого распоряжения, за исключением случаев воздушных налетов. Об этом объявили по радио. Разве ты не слышал?

– Ох. – Терренс работал в этом пабе с тех пор, как научился ходить. Когда-то давно он объяснил Фэй, что проще позволить покупателям излить свою тоску, после чего продать им пинту-другую. Несогласие с ними или указание на то, что колокола доставляют чертово неудобство жителям, приведет лишь к потере клиентов. – О, это… ужасно. Не правда ли, Фэй?

– Перестань, папа, не притворяйся, что это не самый счастливый день в твоей жизни.

– Не надо так, дочка. Я знаю, как много значил для тебя и твоей матери этот старый трезвон. Разве ты не собиралась в это воскресенье устроить в ее память затяжной дин-дон?

– Четверть звона, – голос Фэй надломился. – Уже нет.

– О, мне очень жаль, Фэй, – сказал Терренс, кладя руку на плечо дочери. – Нет, правда. Ты ведь с таким нетерпением ждала этого, дочка. – Застигнутая врасплох внезапным и искренним сочувствием отца, она подумала, что может расплакаться. Разумеется, он должен был тут же все испортить.

– Значит ли это, что я смогу выспаться?

– Пап, – рявкнула Фэй, наливая мистеру Ходжсону пинту пива.

– Конечно, я не могу сказать, что рад этому, – произнес мистер Ходжсон. – Но у нас есть долг, и мы должны его исполнить.

Остальные звонари заворчали в знак согласия, а Берти добавил:

– Как сказал мистер Черчилль – мы никогда не должны сдаваться.

– Чушь собачья, – донесся хриплый голос Крэддока с другого конца барной стойки, и все обернулись к нему.

Фэй видела, что лицо Берти стало белым, как молоко. Парень опустил взгляд на свою пинту в ожидании, когда земля разверзнется и поглотит его. Мистер Ходжсон, напротив, заговорил с храбростью человека, доблестно сражавшегося в битве при Монсе в 1914 году.

– Прошу прощения? – спросил старший звонарь.

– Я сказал, что это чушь собачья, ерунда, полнейшая глупость и пустая болтовня, – ответил Крэддок, не отрывая взгляда от барной стойки. – «Никогда не сдавайся», мать твою. Нас надули в Дюнкерке, лягушатников надули сегодня. Поляки, голландцы, бельгийцы – всем конец, и мы будем следующими. Гитлеровское наступление невозможно остановить, а Муссолини и макаронники только что объявили нам войну. – Крэддок сделал долгую затяжку. – Нам не следовало вмешиваться.

– Это измена, мистер Крэддок, – заявил мистер Ходжсон. – Я обязан доложить о вас.

– Это здравый смысл, старый дурак, – возразил окутанный дымом Крэддок. – Мы должны остановиться сейчас и заключить сделку, прежде чем они отправят на смерть еще больше наших парней. А пока от нас ждут, что земля будет возделываться женщинами, калеками и трусами.

– И кто из них ты? – спросила Фэй, сверкнув ему улыбкой.

Берти фыркнул и покраснел, хотя остальные звонари воззрились на нее с ужасом.

Здоровяк зарычал и вскочил на ноги, стул заскреб по половицам, напоминая стон раненого зверя.

– Что ты сказала?.. – Крэддок двинулся к Фэй, пол паба заскрипел под его весом.

– Полегче, Арчи, – вмешался Терренс. – Она не имела в виду ничего плохого.

– О, совсем наоборот. – Фэй стояла на своем, задаваясь вопросом, достаточно ли стойки между ней и громадиной Крэддоком, чтобы защитить ее.

– Фэй, рот на замок. – Терренс всю жизнь знал Крэддока с его вспыльчивостью и быстрыми кулаками. Фэй, разумеется, слышала разные истории, но ей не довелось увидеть, как Крэддок в приступе ярости разнес бар в щепки из-за пролитой пинты пива.

Она понизила тон и скрестила руки на груди.

– Я лишь хочу сказать, что если тебе так это не нравится, то, может, стоит тоже пойти и сразиться с нацистами?

– Он слишком стар, – выпалил Берти.

Терренс одарил его красноречивым взглядом: «И ты тоже можешь заткнуться!»

Крэддок тут же повернулся к Берти.

– Я был на прошлой войне, – сказал он, и мальчик съежился. – Я свое дело сделал и больше туда не пойду. Лучше останусь здесь с женщинами, калеками, трусами… и ведьмами.

Фэй пробила дрожь от чувства вины, и она едва не бросила взгляд на томик, спрятанный за банкой с пенни. Но Крэддок не смотрел ни на нее, ни на книгу. Он повернул голову к женщине, сидящей рядом с двумя стариками, играющими в домино. Волосы Фэй встали дыбом. Она могла бы поклясться, что всего минуту назад женщины там не было, но теперь она устроилась в кресле под старой фотографией цвета сепии, запечатлевшей сборщиков хмеля.

У Шарлотты Саутхилл были белоснежные волосы, бледное лицо и кроваво-красная помада. Она курила глиняную трубку и читала черную книгу без надписей на обложке; в ее больших глазах отражался свет камина, когда она ответила на взгляд Крэддока загадочной улыбкой.

Фэй наблюдала, как тот пытается одолеть Шарлотту взглядом. Лицо Крэддока скривилось, а над верхней губой выступили бисеринки пота. Женщина аккуратно закрыла книгу, встала и скользнула к барной стойке, стройная, как стебель розы, в своем меховом пальто. Очки Фэй снова начали запотевать.

Шарлотта Саутхилл бросила на стойку несколько монет. Она не часто заглядывала в «Зеленого Человека», но, когда приходила, непременно заказывала джин. Фэй кивнула и налила ей порцию.

– Добрый вечер, мисс Шарлотта, – весело сказал Терренс. – Не видел, что вы здесь.

Она промолчала, не сводя взгляда с Крэддока.

Браконьер наклонился к ней так близко, что Фэй подумала, будто он собирается поцеловать Шарлотту.

– Я тебя не боюсь, – сказал он, скривив губу, а затем добавил: – Ведьма.

Значит, никаких поцелуев. Фэй подвинула джин к локтю Шарлотты.

В момент, когда она его схватила, ее рука превратилась в размытое пятно.

Крэддок вздрогнул.

Совсем слегка. Всего лишь дернулся глаз, и дрогнула рука, но все это заметили. Звонари пихали друг друга локтями. Улыбка Шарлотты стала шире, и она залпом осушила стакан с джином.

Крэддок плотнее запахнул пальто и, пробормотав нечто невнятное, вышел под дождь, хлопнув за собой дверью.

На мгновение единственным звуком оставалось потрескивание огня, но затем мисс Берджесс заказала порцию светлого эля, и в пабе возобновилась дружеская беседа.

Фэй лихорадочно пыталась вспомнить все сплетни, которые когда-либо слышала о Шарлотте Саутхилл. Толки о принадлежности к ведьмам были привычным делом; кто-то поговаривал, что она была потомком цыган, а самый нелепый слух исходил от мистера Лоуфа, распорядителя похоронного бюро, который утверждал, что Шарлотте более трехсот лет и она прямой потомок Матушки Шиптон^[8], переживший чуму и заключивший договор с дьяволом, дабы обрести бессмертие. Мистер Лоуф не испытал бы восторга, узнай он, что его догадки ближе остальных к истине.

– Налить еще? – спросила Фэй.

Глядя не столько на девочку, сколько на пространство возле нее, Шарлотта дернула головой, словно гончая, учуявшая добычу. Затем опустила взгляд на Фэй, и табак в ее трубке засиял красным. Шарлотта мягко выдохнула дым изо рта и ноздрей, и Фэй почувствовала, как он окутывает ее. То был не обычный дым, от которого часто слезились глаза, – этот казался теплее и слаще, с оттенком меда.

– А чем ты сегодня занималась? – хрипло спросила Шарлотта.

– Ну, знаете, всякой всячиной, вносила свою лепту в сбор, ища кастрюли, – Фэй поневоле вдохнула немного дыма и слегка закашлялась. Она перевела взгляд на отца. Тот болтал со звонарями и разносил пинты, не подозревая о разговоре Фэй и Шарлотты.

– Чем-нибудь еще? – вновь спросила мисс Саутхилл.

Широко раскрыв глаза, Фэй будто приросла ногами к полу, сбитая с толку внезапным интересом Шарлотты.

– Э-э… нет, – ответила юная Брайт, соображая: «Она знает! Знает про книгу! Но откуда?»

– Чем-нибудь особенным? – Шарлотта снова затянулась, выдыхая еще больше медового дыма. Она приподняла бровь, и Фэй почувствовала непреодолимое желание поведать ей все о книге: о том, как она ее нашла и что обнаружилось внутри, а также обо всех своих противоречивых мыслях о матери.

Разум Фэй был затуманен и мягок, словно подушка из утиного пуха. Она покачала головой, но ее губы покалывало, мир вокруг кружился, и единственным четким пятном оставалось лицо Шарлотты. Фэй пришлось хорошенько подумать, чтобы убедиться, что единственными словами, сорвавшимися с ее губ, станут:

– Я гуляла.

Шарлотта прищурилась. И снова улыбнулась.

– Как чудесно, – сказала она, а затем добавила, будто придя к неутешительному выводу: – Это не ты. Приятного вечера.

Затянувшись в последний раз, она накинула капюшон и направилась к двери.

Туман в голове Фэй рассеялся, заложенность ушей прошла, а собака возле камина внезапно залаяла. Реальность нахлынула на нее, будто она очнулась от грез. Голоса стали отчетливее, и она услышала, как к ней обращается мистер Ходжсон.

– Говори что хочешь об этой Шарлотте, – сказал он, постукивая пальцами по стойке, а затем добавил, указав на Фэй: – Но она была сама доброта по отношению к твоей матери. Ты знала, что они были подругами не разлей вода?

– Нет, – ответила Фэй, повернувшись к отцу, который хмуро уставился на мистера Ходжсона. – Я не знала. И мне интересно, папа, когда ты собирался рассказать мне об этом?

– А? Что? – взревел Терренс с таким видом, будто готовился убить старшего звонаря.

– Ты начнешь прямо сейчас, – велела ему Фэй.

4
Полуночное свидание миссис Тич

– Встреча при свете луны, миссис Тич?

Филомена Тич вошла в круг стоячих камней так, будто это место принадлежало ей. Она действительно привлекала внимание везде, куда бы ни приезжала. Она была крупной женщиной, фигурой напоминала спелую грушу и возвышалась над большинством мужчин. Она двигалась с царственной грацией, вздернув подбородок, а меж круглых щек едва виднелся намек на дерзкую ухмылку. Бо́льшую часть времени она носила импозантное платье и босоножки. Сегодня ночью дождь и легкий холодок застали миссис Тич в шерстяном пальто женского добровольческого корпуса, шляпе и удобных туфлях.

– Если хочешь поболтать, просто постучи в дверь, – сказала она ожидавшей ее женщине. – Подсовывание записок в почтовый ящик и приглашение в оккультные места посреди ночи может заставить одинокую вдову задуматься. Какого черта тебе нужно, женщина? – Последнее слово прозвучало хлестко. Миссис Тич обладала голосом, достойным лучшей школы ораторского искусства, но время от времени ее естественный заурядный говор эстуария Темзы давал о себе знать, вырываясь бранью.

Шарлотта Саутхилл стояла у подножия жертвенного камня, расположенного ровно в центре круга. Миссис Тич заняла свое место с противоположной стороны. Обе женщины давно решили, что это хорошая идея – держаться друг от друга на небольшом расстоянии. Камни вокруг них не шли ни в какое сравнение со Стоунхенджем, но они были намного старше. Сокрытые в уголке леса, куда забредали лишь немногие странники, они стали идеальным местом встречи для тех, кто любил хранить тайны.

– Как бы это сказать? – Шарлотта чиркнула спичкой и подожгла табак в глиняной трубке. – Занималась ли ты… – Она сделала несколько затяжек. – Тем, чем не должна была заниматься?

– Не думаю, что мне нравится ваш тон, мадам.

– Нравится или нет, вопрос остается открытым. Так занималась?

– Нет, конечно же нет.

Шарлотта выдохнула, и дым заклубился вокруг нее.

– Но кто-то обратился к силе, – сказала она.

– Что ж, это не я. И как ты смеешь меня обвинять?

– Простите, миссис Тич, но за вами уже числится грешок.

– Всего один. – Глаза миссис Тич заблестели от слез, а голос сорвался. – Одна маленькая ошибка, да и то совершенная давным-давно.

– Можешь не ломаться, Филомена. Меня это не трогает.

– Разумеется, не трогает. И знаешь почему? Потому что ты бессердечная…

– Что-то прорвалось.

Миссис Тич смахнула слезы.

– Откуда?

– Снизу.

– Ох. Вот дерьмо.

– Именно.

– Ты уверена?

– Ощущение, будто кто-то оставил дверь открытой, и я чувствую сквозняк, – сказала Шарлотта. – Этот кто-то могущественен и затаился среди нас. И он бы не сумел справиться в одиночку.

– Если это не ты и не я, то кто? – спросила миссис Тич и ахнула. – О-о, ты думаешь, это дочка Кэтрин?

– Фэй? Нет. – Шарлотта покачала головой. – Я разговаривала с ней сегодня вечером. Она еще ребенок. Наивная. Без сил. Не думаю, что она имеет к этому какое-то отношение.

– Что ты ей сказала? Ей не положено знать… – Миссис Тич замолчала, уловив запах табака Шарлотты. – Ох, ты неисправима. Пыталась прочитать мысли бедняжки?

– Всего лишь мельком заглянула.

– Шарлотта, тебе не стоит копаться в голове юной леди. Бог знает, что там можно найти.

– Находить там нечего. Разум девчонки пуст.

– Она всегда казалась мне довольно умной.

– Возможно, но ни один из талантов матери ей не передался.

– Тогда кто же это еще может быть?

– Это я и намерена выяснить. Подумаю об этом утром. Приходи и посмотрим, что удастся выяснить. Есть ритуал, который я давно хотела попробовать. – Шарлотта кивнула, уже погрузившись в свои мысли, но затем добавила: – Мне нужна жаба.

– Я могу попробовать спиритический сеанс, посмотреть, есть ли…

– Ты под надзором, – отрезала Шарлотта.

Миссис Тич сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

– Тогда зачем тащить меня к камням в этот безбожный час, если тебе не нужна моя помощь?

– Я должна была задать вопрос, – пожала плечами Шарлотта. – И при этом смотреть тебе в глаза.

Миссис Тич ступила на жертвенный камень, сверля Шарлотту взглядом.

– А кто назначил тебя главной?

– Вера Файвтрис.

– В самом деле?

– Да, и ты тоже, в некотором смысле. Когда не подчинилась нашим законам.

– Однажды, – дрожащим голосом произнесла миссис Тич, – я надеюсь, твое сердце будет разбито так же, как мое. Только тогда ты сумеешь понять, через что я прошла. Но о чем это я? Чтобы испытать сердечную боль, тебе придется для начала обзавестись сердцем.

Красные губы Шарлотты растянулись в улыбке.

– У меня есть сердце, миссис Тич. Но я достаточно мудра, чтобы держать его при себе.

– Спасибо, что потратила мое время, – бросила миссис Тич, поворачиваясь и направляясь обратно в деревню. Шарлотта смотрела ей вслед, лениво размышляя, где бы в такое время суток отыскать жабу.

5
Погасите свет

– Погасите свет!

– Отвали!

Дождь барабанил по стальному шлему Фэй с эмблемой ПВТ^[9], пока она шла по темным улицам Вудвилла с мистером Пейном, торговцем газет. Оба входили в состав патруля воздушной тревоги. Они должны были убедиться, что ночью в окнах домов не видно света. Правительство сообщило, что пилоты люфтваффе не только использовали огни городов и деревень для навигации, но и могли нацелить на них бомбы. Эти правила создали для спасения жизней, но не всем нравилось прятаться по ночам в своих домах за плотными занавесками, что приводило к жарким спорам.

– Я сказал, погасите свет! – повторил мистер Пейн.

– А я сказал, отвали! – ответил голос из дома на углу Богсхоул-роуд.

– Не заставляйте меня подниматься к вам, – крикнул патрульный. – Знаете ли, я имею полное право выписать вам штраф.

Шторы в доме нарушителя задернулись, и снова стало темно. Раньше в деревне по ночам было довольно оживленно, даже после закрытия питейных заведений, но правила распространялись на автомобили, фонари и даже велосипедные огни, поэтому люди оставались дома. Стало так темно, что миссис Браун на конюшне покрасила своих лошадей в белый цвет, после того как одну из них сбила машина. Фэй на всякий случай тоже перекрасила в белый крылья велосипеда.

– Это дом мистера и миссис Могг, – заметила она, когда к ней вернулось ночное зрение. – Он начнет жаловаться, когда увидит вас в следующий раз.

– Будто это изменит ситуацию. – Мистер Пейн был здоровяком, при ходьбе переваливающимся с боку на бок. Он разговаривал низким голосом, хмурясь и поджимая губы, из-за чего те, кто не знал Фредди Пейна, принимали его за простачка. Он был кем угодно, но только не им, и Фэй нравилось его упрямое чувство долга. – Напомни мне позже внести это в журнал. Как насчет лимонного шербета? – Он протянул Фэй небольшой коричневый бумажный сверток, но она не ответила. В ее голове все еще царил полный сумбур после того, что она узнала ранее в «Зеленом Человеке».

Мама, ее мама, Кэтрин Брайт, урожденная Уинтер, дружила с ведьмой.

И не просто какой-то ведьмой – не то чтобы Фэй знала других, – а с Шарлоттой Саутхилл, которая, по слухам, могла заставить ваше молоко свернуться, если вы бросите в ее сторону хоть один насмешливый взгляд.

Фэй допрашивала отца до самого закрытия паба, но он замолчал и отказался говорить что-либо еще. Тогда она повернулась к мистеру Ходжсону, который, следуя примеру Терренса, уклончиво заявил, что ему нужно уйти пораньше, оставив полпинты своего светлого эля недопитым. Берти настолько смутило поведение мистера Ходжсона, что он задался вопросом, не подменили ли старшего звонаря немецким шпионом, и это стало новой темой для обсуждения на весь оставшийся вечер.

Ближе к закрытию паба пришел мистер Пейн, чтобы забрать Фэй на патрулирование. Она надела шлем, приколола к лацкану серебряный значок ПВТ, перекинула сумку с противогазом через плечо и вышла в ночь с неторопливым торговцем газет.

Они начали от «Зеленого Человека» и направились к сторожевому посту в конце Вуд-роуд. К моменту завершения смены им предстояло охватить всю деревню.

– Просыпайся, соня, – сказал мистер Пейн, тряся пакетом с лимонным шербетом перед носом у Фэй.

Звук вывел ее из оцепенения.

– Ой, простите, спасибо большое, – сказала она, выудив одну из маленьких желтых конфет, и, сглотнув слюну, отправила ее в рот. Еще одна причина, чтобы отправиться в патруль с владельцем деревенского газетного киоска и кондитерской.

– Спасибо, что вышла сегодня, Фэй, – сказал он. – Невралгия бедняги Кеннета переросла в хроническую форму. Ты – гордость ПВТ.

– Патрулирование вытаскивает меня на улицу и… ПОГАСИТЕ СВЕТ! – крикнула она через улицу, где в окне дома викария виднелся силуэт преподобного Джейкобса, пишущего проповедь при свете свечи. Он поспешил к окну, махнул рукой в знак извинения и задернул занавески. – И я могу кричать на людей, а это как раз то, что нужно девушке после тяжелого дня.

– Ты все правильно делаешь, – сказал мистер Пейн, посасывая свой лимонный шербет. – Я знаю, что случилось в ОМО^[10].

– Ничего там не случилось, – запротестовала Фэй.

– Слышал, они над тобой смеялись.

– Не смеялись. – Фэй поджала губы, краснея от воспоминаний. Сразу после Дюнкерка по радио объявили набор добровольцев в отряды местной обороны. Они были нужны для защиты страны в случае вторжения немцев на территорию оккупированной Франции. Фэй одной из первых вызвалась добровольцем. – Это больше походило на насмешку. Сказали, что девушек не берут.

– Зачем тебе вообще к ним присоединяться? – спросил мистер Пейн, хрустя остатками лимонного шербета. – Это же кучка стариков, играющих в солдатиков с метлами в руках.

– Они приняли Берти. Он слишком молод, но его записали, потому что он мальчик, проявивший огромное рвение и умеющий готовить вкусный чай. Он говорит, что там есть оружие.

– У них есть дробовик Морриса Маршалла и старый мушкетон Гарри Ньютона. У остальных метлы и нарукавные повязки, благодаря которым они думают, что похожи на чертова Бульдога Драммонда^[11]. Едва ли они ровня нацистскому блицкригу. Знаешь, как их все называют? «Презренные старики», бригада «Посмотри, пригнись и исчезни», «Последние добровольцы», «Армия папаш» – ПОГАСИТЕ СВЕТ! А в ПВТ ты хотя бы получаешь два фунта в неделю, шлем и серебряный значок.

– И лимонный шербет.

– Только если ты достаточно хорош.

– Берти сказал, что даст мне пройтись с оружием, когда его получит.

– Не стоит обольщаться.

– Я просто хочу быть полезной, – заявила Фэй. – Но никто не желает принимать меня в свои ряды.

Она бросила школу, когда ей исполнилось пятнадцать, и с тех пор помогала отцу в пабе. Фэй ладила с посетителями, у нее была голова на плечах, она хорошо разбиралась в цифрах и просто обожала пикантные библиотечные детективы с парочкой неожиданных поворотов.

Ей не очень хотелось выходить замуж и заводить детей, хотя именно это и ожидалось от девушек ее возраста. На ней плохо смотрелось платье, и она не была способна вскружить мальчишкам головы. Фэй предпочитала носить комбинезон с глубокими карманами и пару хороших ботинок. Временами она думала, что могла бы стать учителем, но ни один из знакомых ей учителей не был похож на нее, поэтому она решила, что не подойдет для этой роли.

Отец сказал, что ей не стоит слишком волноваться, и это было очень мило с его стороны, хотя она подозревала, что он надеялся, будто она проработает за барной стойкой всю свою жизнь и полноценно займется пабом, когда сам он выйдет на пенсию.

Фэй просто хотела помогать людям, хотя некоторые думали, что она сует свой нос куда не следует. Неважно, что это было – протекающая крыша, спущенная шина или сбор пайка, – она обязательно вызывалась помочь. К сожалению, на бирже труда не существовало профессии «помощница», поэтому Фэй бралась то за одну задачу, то за другую, делая все, что в ее силах.

Они подошли к сторожевому посту, крошечному бетонному укрытию, окруженному мешками с песком, в конце Вуд-роуд. Фэй и мистер Пейн укрылись внутри, и он разлил чай из термоса в пару жестяных кружек.

Деревня погрузилась в тишину. Дома и магазины были обложены мешками с песком, а их окна заклеены лентой, чтобы в случае падения бомбы не разлетались стекла. Все шторы были плотно задернуты. А когда дождь утих, облака на небе расплылись в стороны, обнажая скопления звезд. Фэй любила ночное патрулирование. Звезды сияли без тусклого света уличных фонарей, заглушающих их мерцание. Стоило ей увидеть созвездие Большой Медведицы, как ее мысли вернулись к тому, что мистер Ходжсон сказал о Шарлотте и ее матери. Подруги не разлей вода.

– Мистер Пейн, – она закусила губу, прежде чем спросить. – Вы хорошо знали мою маму?

– Я знаю всех в этой деревне, Фэй. В этом преимущество работы торговцем газет. Рано или поздно каждый житель стучится в мою дверь. Каждый понедельник твоя дражайшая матушка заглядывала за экземпляром «Женского еженедельника» и плиткой шоколада «Кэдбери». Прекрасная женщина. Всегда была вежливой, говорила «спасибо» и приносила нужную сумму, без сдачи. Такие вещи не забываются.

– Она когда-нибудь делала что-нибудь… необычное?

– Что значит «необычное»?

– Что-нибудь… странное. Причудливое. Не знаю… э-э… ведьминское.

Мистер Пейн отхлебнул чай, размышляя.

– Нет, – произнес он.

Фэй надула щеки. Вот так-то. Ее мать была обычной женщиной, покупавшей газеты и шоколад, и никогда не…

– За исключением одного случая, – добавил мистер Пейн. – Когда у меня от нее побежали мурашки по коже.

– Что за случай? И почему у вас пошли мурашки? – спросила Фэй. – Что она такого сделала?

– Ничего ужасного, понимаешь ли, просто… это было странно.

– Насколько странно?

Мистер Пейн встал, закручивая крышку термоса.

– Перерыв на чай окончен, – сказал он, быстрым шагом направляясь к Гиббет-лейн.

– Насколько, мистер Пейн? – Фэй поспешила за ним. – Мистер Пейн, расскажите мне, пожалуйста.

Он замедлил шаг и почесал за ухом.

– Я был еще мальчишкой, – начал он, – помогал сборщикам хмеля, которые приезжали на уборку урожая. Один воробышек тогда застрял в мешке. Бедняжка запаниковал, его сердце остановилось, и он упал замертво прямо перед нами. Твердый, как доска, и вот с такими лапками. – Мистер Пейн поднял руки, изображая одубевшие когти, скосил глаза и высунул язык изо рта. – Твоя мама, будучи тогда немногим старше, чем ты сейчас, была неподалеку. Она услышала шум, и, подойдя, вынула воробья, затем взяла его в ладонь и прошептала что-то ему на ухо. И черт меня побери, если это треклятое создание не ожило и не улетело. Твоя матушка не приняла ни похвалы, ни благодарности, ни даже предложения выпить пива. Она убежала, будто сделала что-то… будто совершила нечто такое, что ей не велено. Половина сборщиков хмеля сочли ее новым Франциском Ассизским^[12], другая же половина думала, что она… – Мистер Пейн остановился, замолчав. У Фэй появилось ощущение, что в прошлом он уже рассказывал эту историю с тем же самым финалом бесчисленному количеству других людей, но только не дочери главного действующего лица.

– Давайте, произнесите это, – подтолкнула его Фэй, скрестив руки на груди.

– Не думаю, что мне следует это делать.

– Ведьма?

– Это сказала ты, а не я. Лично я думаю, что у воробышка случился приступ, а тепло руки твоей матери помогло ему прийти в себя. Она была прекрасной женщиной, твоя матушка. Как я уже говорил, всегда была вежливой, благодарила, и ей не требовалось сдачи.

– Она хорошо знала мисс Шарлотту?

– Мисс Шарлотту? Для чего ты спрашиваешь о ней? Она настоящая ночная бабочка, если ты понимаешь, о чем я.

Фэй не понимала, но упорно продолжала задавать вопросы:

– Правда? Так она знала мою маму?

– Не особо, – сказал он. – Я слышал, что у них имелись какие-то разногласия. Но не спрашивай меня о подробностях, потому что их нет. Почему бы тебе не задать этот вопрос своему отцу?

– Я так и сделала. Но он постоянно меняет тему.

– Дело в том, Фэй, что эта деревня, – сказал он, – сама по себе диковинная, странная, причудливая и колдовская. Ты знала, что летом 1911 года воды реки Вуд окрасились в красный? А рядом с монастырем есть тропинка, и если оставить на ней телегу без присмотра, то она сама покатится в гору. Еще считается, что если держать магнитный компас посреди стоячих камней в лесу, то сойдешь с ума. Диковинное, странное, причудливое и колдовское – стандартное описание для этого места, Фэй. Буквально на этой неделе Ларри Делл жаловался, что кто-то стащил всех пугал с его фермы. – Мистер Пейн сделал еще глоток чая.

– Ларри Делл… это тот, кто держит капустную ферму? У него еще вмятина на голове.

– Да, это он. В прошлую пятницу видел его в «Сердце и руке»…

– Что вы делали в «Сердце и руке»? – Фэй не нравилось, когда жители деревни посещали другие пабы.

– То был вечер дартса. Так где я остановился?

– Очевидно, в чужом пабе.

– Где я остановился в своей истории?

– Кто-то стащил пугала Ларри Делла.

– Точно. И вот он – диковинный, странный, причудливый и колдовской момент. Ларри сказал, что вор оставил крестовины. Как будто пугала просто спрыгнули с них и ушли. А вчера до меня дошли слухи о сыне Дорис, Герберте.

– Разве он сейчас не в море?

– На днях как раз вернулся на берег. Он ехал домой на поезде из Портсмута, и ты никогда не догадаешься, что он увидел по прибытии на станцию Терфилд.

Фэй пожала плечами.

– Пугал Ларри Делла?

Мистер Пейн улыбнулся, затем открыл рот, дабы что-то произнести, но тут же склонил голову, прислушиваясь.

– Что случилось? – спросила Фэй.