Товарищ маркетолох

Эх, дядя, дядя! – грустно и не сговариваясь, практически одновременно вздохнули четыре обитателя с некоторых пор захламленного виртуальной литературой Ванькиного чердака, не находившие в своём времени должного понимания неуёмной любовью к чтению среди многочисленных друзей и подруг. Ты ещё просто даже не представляешь, дядя, что такое по-настоящему не читающее поколение «Пепси»!

– А фирменные джинсы «Глория» у тебя есть? – делая морду кирпичом, спросил Марк о современной ему марке, заведомо помня, что её достаточно успешная для отечественного рынка история начнётся не ранее чем через десять лет, когда Владимир Мельников в 1988 году откроет свой первый кооператив «Глория», – Ну или хотя бы «ДОльче энд ГаббАна», на худой конец, или какие-нибудь там «Армани»?

– Н-н-нет, зём! – выпучил глаза жучок, даже заикнувшись от неожиданности – «Врангеля» есть, «Ли», «Техасы», «Монтаны», «Райфлы», «Левисы» неплохие. Возьмёшь «Левисы»?

– Только не «Левисы», а «Ливайзы» тогда уж, – поморщился Марк, свободно говорящий на трёх языках, – Ну или «Ливайсы», в крайнем случае, но только никак не «Левисы»!

– А ты чё, в английском сечёшь? – с затаённой надеждой спросил жучок, – Слушай, зёма, сможешь перевести мне несколько страниц? Нет-нет, ты не думай, я ж и заплатить могу, если договоримся, само собой!

– Да не вопрос, – не капризничая согласился Марк, – Если договоримся, ясен пень. А что за тексты-то? Только сразу предупреждаю, никакой антисоветчины, дядя! Иначе…

– Господь с тобою! – испугано замахал на него руками жучок, – Да что ты такое несёшь-то, земляк, ну какая ещё такая антисоветчина?! Нет-нет, никакой антисоветчины, только технические паспорта и инструкции по эксплуатации от кое-какой техники. Возьмёшься, а? По рублю за каждую страницу перевода даю, студент!

– За дурака меня держишь, дядя? – завёлся Марк, – Да госцена у обычных переводчиков от двух рублей за машинописную страницу, а ты мне, с моим техническим английским и знанием предметной области хочешь рубль заплатить?! Категорически отказываюсь! По чирику за каждую страницу, не меньше! И то только из уважения к твоим сединам, дядя!

– К-к-к каким ещё таким сединам? – вновь растерялся жучок, судорожно охлопывая себя по всем карманам в поисках зеркальца, – Тьфу ты, зёма, ну нельзя же так, в самом деле! У меня жена ещё молодая, сорок пять, баба ягодка опять и все дела, ну ты понимаешь меня, да? Так что, нельзя мне седеть раньше времени. Ладно уж, не вашим, не нашим, пятёрка за каждую страницу и это моя последняя цена, студент! Окей?

– Ладушки, дядя, так уж и быть, скину на твою бедность, договорились! – кивнул Марк, который, как и многие другие, свободно владеющие английским языком люди, терпеть не мог загрязнять русский язык всякого рода непотребными англицизмами сродни разным «окей», «супер», «хеллоу» и им подобных, – Если только скидку на штаны дашь.

Для дальнейших переговоров высоким договаривающимся сторонам пришлось отойти на охраняемую подозрительными личностями импровизированную автомобильную стоянку, где они и уселись в глухо зашторенную бежевую «буханку» УАЗ-452, которая, насколько это было известно отвечающему в их группе за техническое обеспечение Виталию, в эти годы почти не продавалась в частные руки.

– Брательник у меня во Владике вторым помощником капитана во внешнеторговом флоте работает, – охотно пояснил хозяин грузопассажирского чуда повышенной проходимости, – Соответственно, отвечает на корабле за груз и, вообще…, – неопределённо покрутил он в воздухе рукой, – Вот и помог аж из самой Японии за копейки доставить. Что, удивлён моей откровенности? Разбираюсь я в людях, зёма, да и скрывать мне в этом отношении нечего. Почему именно «буханку» взял»? Ну, во-первых, для чего мне более приметной иномаркой светить свои «нетрудовые» доходы? Во-вторых, «буханку» угонять и в голову никому не придёт, мало ли какая служба на ней кататься может. А, в-третьих, охотник я и рыболов заядлый, так что сам понимаешь! Ну да ладно, вот тебе бумажки, что с техникой шли, десять страниц. К завтрему успеешь перевезти? Очень надо!

– А чего ради нам с тобой до «завтрева» эту резину тянуть? – лениво потянулся Марк на жёстком пассажирском сиденье, даже и не делая попыток заглянуть в усеянные мелким иностранным шрифтом бумажки и всё больше и больше осваиваясь в Ванькином теле, – Есть у тебя какой блокнот там или записная книжка с ручкой? Вот и хорошо, записывай!

Только где-то не раньше чем через час с четвертью жучок наконец-то с каким-то явно выраженным на его лице отвращением забросил свежееисписаный блокнот с ручкой в бардачок и, предварительно потерев покрасневшие глаза, принялся со стоном разминать самым натуральным образом скрюченные от напряжённого скоростного письма пальцы.

– Давненько не писал, – виновато пояснил он Ваньке, – По крайней мере, так много. Но ты гигант, зёма! Слушай, да что это мы с тобой как сидельцы какие, зёма да зёма! Тебя как зовут? Ваня? Ну а что, на Иванах наша Россия-матушка держится! А меня зовут Тимофей Емельянович, дважды атаман получается, ха-ха! Я говорю, молодец ты, Ванюша, если бы не ты, иметь бы мне завтра бледный вид. Толкнул я, понимаешь, серьёзным людям все эти видики, двухкассетники и прочий металлолом, а они мне предъяву вчера выкатили, давай, мол, перевод и всё тут. Сроку дали до завтрашнего утра, зная, что племянница болеет, вчера и сегодня в школах и институтах выходные, преподаватели в отпусках, студенты на каникулы да в стройотряды разъехались. В общем, если бы не ты… Ладно, вот тебе сотня за скорость, а тексты я жёнушке отдам, она перепечатает. Теперь давай с твоими штанами разберёмся. Какие будешь брать? Поздновато ты приехал сегодня, конечно, Ванюша, всё самое дешёвое с ранья ещё расхватали, остались только совсем уж дорогие Но, так и быть, сегодня я тебе по себестоимости отдам. По той цене, что и с меня взяли.

– Тогда «Ливайзы» давай тридцать четвёртого размера, дядя Тимофей! Батник на меня ещё остался? Только бордовый? Прекрасно, с синими джинсами идеально сочетаться будет! А что у нас с обувью? «Адидасов» или «Найков», ясен пень, нет? Чехословацкие «Ботасы»? М-да, не фонтан, ну да на безрыбье, как говорится, и ёршиком подотрёшься!

Подобрав на смену приличные вельветовые джинсы, пару маек без идиотских надписей, по несколько пар носков и трусов, а также какие-то навороченные кеды, пластиковый кейс с алюминиевой окантовкой, три пакета с рекламой «Marlboro» и французские духи взамен разбитого одеколона для Вики, Ванька выжидательно уставился на продавца.

– Ну а спички-то мне зачем, дядя Тимофей? – удивлённо спросил Марк, вытаращив глаза на протянутый ему обычный коробок спичек, – Я же не курю, да и тебе не советовал бы!

Отступление о советской барахолке как незаконнорожденной дочери товарного дефицита

В докладе Михаила Горбачёва, прочитанного им в 1986 году двадцать седьмому съезду коммунистической партии, впервые констатировалось, что в экономической и социальной сферах жизни советского общества «начали проступать застойные явления».

С этого времени, период советской истории, начинающийся от прихода к власти Леонида Брежнева в середине шестидесятых годов и до начала «перестройки» во второй половине восьмидесятых годов, часто стали именовать периодом, а то и эпохой застоя.

«Эпоха» характерна ухудшением динамики экономического роста и производительности труда в условиях вяло текущей политической жизни, но в то же время и относительной социальной стабильностью и более высоким, чем в предыдущие годы, уровнем жизни,

Именно в этот период, структура отечественной экономики и деформировалась в сторону увеличения доли доходов от добычи нефти и газа с деградацией легкой промышленности и сельского хозяйства, которые и без того пострадали от реформ Никиты Хрущёва,

Соответственно с этим, деградировало и производство товаров народного потребления, необходимых для удовлетворения материально-культурных потребностей населения в одежде и обуви, мебели и бытовой технике, автомобилях и инструментах…

Ещё больше усугубляет сложившееся положение Госбанк СССР, в конце шестидесятых годов запустивший свой «печатный станок» в попытке стабилизировать экономическую ситуацию, начав проводить денежную эмиссию посредством кредитования различных промышленных и сельскохозяйственных предприятий через отраслевые банки.

К концу семидесятых и началу восьмидесятых годов объемы таких денежных эмиссий, неподкреплённых соответствующей товарной массой, существенно растут, тем самым, провоцируя дальнейшую эскалацию инфляционных процессов и ещё больше снижая товарную обеспеченность советского рубля.

В этот же период начинается и серьёзное технологическое отставание Советского Союза от наиболее развитых стран Западной Европы, что, в свою очередь, вызывает всё большее и большее отставание уровня жизни простых граждан.

В их повседневную жизнь отныне прочно входит понятие дефицита, обозначавшего все те товары, которые было трудно приобрести в советских предприятиях розничной торговли по госцене, но можно было найти по более высоким ценам у спекулянтов.

Между тем, ещё в 1920 году американский экономист Людвиг фон Мизес заявлял, что плановой экономике всегда будет присущ дефицит, т.к. централизованное планирование не справится с огромной товарной номенклатурой и меняющимися потребностями людей.

Поэтому, в той или иной мере, но товарный дефицит был присущ советской экономике на всех без исключения этапах её развития, однако, застойные явления в условиях плановой экономики превратили его в острейшую социальную проблему.

Социальный характер данной проблемы в период застоя состоял в расслоении советского общества на тех, кто имел привилегированные возможности получения дефицита и тех, у кого такой возможности не было, на фоне декларируемого всеобщего равенства.

В пределах своих доходов подобными завидными возможностями обладали работники торговли, лёгкой и пищевой промышленности, партийно-хозяйственная номенклатура, жители Москвы, Ленинграда союзных столиц , промышленных и курортных центров.

Справедливости ради надо отметить, что возможность получения дефицитной продукции на приоритетной основе имели также и члены различных творческих союзов, ветераны войны, Герои Советского Союза и соцтруда, инвалиды, многодетные семьи.

Недовольство населения из числа прочих граждан усиливал и тот непреложный факт, что оставшаяся в их распоряжении доступная товарная масса в большинстве случаев обладала неудовлетворительными, а то и откровенно низкими потребительскими качествами.

Не стремилась облегчить ситуацию и не заинтересованная в этом розничная торговля, которая при отсутствии серьёзной конкуренции и рекламы, отличалась жёстким уровнем установленных государством цен и крайне низким качеством обслуживания.

Кроме того, и само население, испытывая регулярные перебои в его обеспечении теми или иными товарами народного потребления, начинало создавать запасы, увеличивая закупки и тем самым ещё больше усугубляя ситуацию с дефицитом.

В условиях товарного дефицита процесс вымывания из ассортимента недорогих изделий принял массовый характер. Особенно это сказалось «на ассортименте товаров для детей, молодёжи и лиц старшего возраста.

В описываемый период конца семидесятых годов в дефицитную товарную номенклатуру могли входить импортная одежда и обувь, мебель и бытовая техника, сантехника и даже туалетная бумага, различные пищевые деликатесы и многие другие товары.

В этих условиях, вещевые рынки, впервые появившиеся в стране в период Гражданской войны и давшие людям возможность решить их финансовые и материальные проблемы путём продажи и покупки подержанных вещей, стали уникальным явлением советской действительности, поскольку здесь можно было, если и не купить, то найти практически всё, начиная от жвачки и сигарет, заканчивая джинсами и электроникой.

В конце двадцатых годов власти закрыли большинство вещевых рынков, но в 1932 году эти рынки были узаконены с разрешением торговать на них подержанными вещами, то есть «барахлом», отчего и стали называться в народе «барахолками.

Впоследствии, когда в шестидесятых годах вещевые рынки начали постепенно закрывать, вся узаконенная торговля подержанными вещами и спекулятивная перепродажа дефицита перешли в окрестности официально существовавших «колхозных рынков».

Гусинобродский вещевой рынок Новосибирска располагался вдоль Гусинобродского шоссе и существовал, по одним сведениям с 1974 года, а по другим аж с шестидесятых годов и до осени 2015 года, когда и был наконец-то с огромным трудом закрыт после серии нашумевших, но так и нераскрытых убийств.

И тогда и в последующие годы эта известнейшая во всей Западной Сибири барахолка, площадь которой с годами достигла тридцати пяти гектаров, а численность торгующих –десяти тысяч человек, являлась крупнейшим вещевым рынком по эту сторону Уральского хребта, став для Сибири примерно тем же, чем стал Черкизовский рынок для Центральной России или «Людмила» для Северного Кавказа.

В будни барахолка торговала подержанными вещами и изделиями народных промыслов, так как перепродажа новых вещей была запрещена, а по воскресеньям сюда съезжались за дефицитом тысячи покупателей со всей Новосибирской области и из-за её пределов.

В начале девяностых годов либерализация розничных цен и другие элементы политики экономических реформ Бориса Ельцина привели к насыщению частной торговли товарами зарубежного производства и, как считается, барахолки потеряли свою актуальность.

Однако, ещё долгое время подавляющая часть оптовой торговли всей Западной Сибири базировалась исключительно на Гусинобродском рынке, куда продолжали приезжать за товаром бесчисленные караваны более мелких оптовиков из Томска, Омска, Кемерово, Красноярска, Братска, Кызыла, Нефтеюганска и многих других городов.

Глава шестая, в которой герой без джинсов учит торговать джинсами торговца джинсами

– Держи-держи, деревня! – продолжал настаивать добродушно усмехающийся Тимофей Емельянович, протягивая Ваньке услужливо приоткрытый спичечный коробок и необидно намекая на его сельское происхождение, – А как же ты ещё качество покупаемых у меня джинсов проверять будешь, Ванюша? Или я за тебя шоркать по штанам наслюнявленной спичкой должен, по-твоему, так что ли?

– Ах вот ты о чём, дядя Тимофей! – рассмеялся Марк, – Ну нет, таким методом джинсы проверять, ты и меня когда-нибудь по незнанию обманешь, хотя вряд ли, да и сам хорошо подставишься перед очередными «сурьёзными» людьми. Я же сразу определил, что джинсы подлинные, а не сшиты где-нибудь в Одессе из контрабандной ткани, которая, кстати, тоже будет окрашивать наслюнявленную спичку. Как определил? Да по целому ряду признаков! Во-первых, оригинальная ткань джинсов «Ливайз» производится из предварительно скрученного хлопкового волокна и при плотности более четырнадцати унций на квадратный ярд относится к тяжеловесным. Можешь не пересчитывать в наши меры, потому как у нас в Союзе тяжелее этой ткани может быть только брезент. А если посмотреть на её изнанку, то видно характерные диагональные полосочки. Во-вторых, на фирменные «Ливайзы» ставят только фурнитуру с обозначением YKK, а собачка молнии имеет двойной фиксатор и не сползает, даже если молния не застегнута до конца. При этом, на собачке и обратной стороне клёпок и пуговиц оттиснуто L.S.&Co-S.F. На наружной стороне язычка молнии выбито LEVI'S, а изнутри «YKK 45» и буквы USA или U. Кроме того, на всех моделях категории Red Tab установлены заклепки на углах всех передних карманов. На задние карманы ставятся заклепки только на фэшн моделях и некоторых моделях для женщин. Медные заклёпки имеют надпись L.S.& Co. S.F. на внешней и внутренней стороне. На джинсов цвета индиго они всегда медно-красные…

– Ты что, Ванюша, оттуда, что ли?! – хриплым шёпотом спросил Тимофей Емельянович после целой минуты внезапно наступившего ошарашенного молчания, – Впрочем, нет, ничего мне лучше не говори! Ты здесь пока ещё ни на кого не работаешь? Ну а как тогда насчёт подработки по выходным и праздничным дням, студент? Зарплату тебе для начала положу триста, нет, даже пятьсот рублей в месяц. На тебе будут технические переводы, экспертиза поступающих шмоток и отслеживание забугорной моды. Ну и сопровождать меня иногда будешь для солидности на переговорах с нужными людьми. А с меня – все твои представительские расходы, в том числе и рестораны плюс соответствующий прикид для них по себестоимости, если у тебя и приличного костюма тоже нет. Идёт?

– Может быть, дядя Тимофей, может быть, – задумчиво глядя на него протянул Марк, – А можно сначала задать один нескромный вопрос? Ага, ну спасибо за доверие, дядя Тим! Так вот, почему ты сегодня один работаешь? Или ты всегда один работаешь? Это ведь и крайне опасно и совершенно несерьёзно для такого дела!

– Всё те же «сурьёзные» люди, Вань, – сразу же помрачнев и отвернувшись к боковому окну, глухо ответил Тимофей Емельянович, – Обложили меня они со всех сторон, Ваня, обложили. Разве стал бы я с тобой, с незнакомым парнишкой так откровенничать раньше. В лицо посмеялся бы, скажи мне кто про такое. Видать и правда, Ванюша, хреновые мои дела, коли до такого маразма дошёл, что совсем перестал бояться вполне возможных подстав со стороны бандитов и ментов. Беда у меня, сынок, однако, большая беда. Детей, понимаешь, нам с моею супруженицею бог не дал, а племянница, радость наша с женой единственная… Эх, да что там размусоливать, Ванюша, рак у неё в крайней стадии, все деньги в эту хворь поганую уходят, в большие долги к этим серьёзным людям залез, на перо грозятся поставить… Ну вот, разоткровенничался тут с тобой, пятидесятилетний дурак, и тебя небось изрядно напугал, да? Ладно, Ванюша, рассчитываемся и разбегаемся тогда, ни к чему тебе в мои проблемы влезать, хороший ты парень по любому. И ещё раз спасибо тебе за перевод, на самом деле хотя бы сегодня выручил!

– Я согласен, Тимофей Емельянович! – просто ответил «товарищ маркетолох», –А про рак у своей любимой племянницы ты правду сказал, только честно, дядь Тим, или на жалость мою незачерствевшую решил всё-таки попробовать надавить?

– А народ-то уже, ты смотри-ка, расходится потихоньку, – задумчиво произнёс Тимофей Емельянович, вновь выглядывая в боковое окно машины после очередной минуты какого-то на редкость тягостного молчания, – Времечко, значит, уже совсем к обеду и торговли у меня, соответственно, сегодня уже точно больше не будет. Вот что, Ванюша, поехали ко мне, пообедаем, а заодно я тебя в курс дела введу!

И даже не дожидаясь Ванькиного или чьего там ещё согласия, решительно повернул ключ в замке зажигания своей «буханки», которая, будто весь день дожидаясь именно этого счастливого момента, тут же радостно завелась с пресловутой половины оборота своего электрического стартера и по-кошачьи довольно заурчала.

– Всю мою «ласточку», – радостно, как будто ничего не случилось, похвастался Тимофей Емельянович, прогревая мотор, – До последнего винтика на заводе «Тойоты» перебрали! Они там, говорят, любую поступающую им в продажу иностранную машину перебирают.

Насколько это сейчас припоминали маркетолог Марк с технарём Виталием, высказанная их собеседником похвальба отнюдь не было каким-то преувеличением, так как подобная практика на японских заводах действительно существовала и, как писал как раз где-то в эти времена международный обозреватель и японист Владимир Цветов, применялась даже в отношении импортируемых в Японию американских автомобилей.

Тем временем, Тимофей Емельянович не стал терять время даром и принялся уже в дороге посвящать своего нового партнёра в некоторую часть тех дел, о которых можно было бы без опаски рассказать мало знакомому человеку, поскольку, что бы там он не говорил, но полностью довериться тому он пока ещё не мог.

– Были у меня и помощники, Ванюша, и партнёры, да вот перешёл я видать как-то дорогу одному нехорошему человеку и, с тех пор как чёрная кошка дорогу перебежала. Партнёры меня избегают, напарники да помощники разбежались, будто запугал их кто-то конкретно. Нет, откуда ноги растут у этого чёрного козла, я-то отлично понимаю, а вот предъявить ему что-то такое же конкретное, как это в их среде полагается, я ничего не могу. Фамилия, кстати, у него тоже под стать его делам – Козлицкий, представляешь?

– Козлицкий, Козлицкий…, – быстро забормотал Марк, силясь припомнить нечто до боли знакомое, – Где-то я уже слышал эту не так уж то и простую фамилию, Дядя Тимоха.

– Эх ты, маркетолох! – снисходительно отозвался Михаил, – Память-то, вроде бы, чуть ли не феноменальная, а вот такие важные мелочи никогда не запоминаешь. Пока вы сегодня с Виталием по карманам у тех горе-дружинников шмонали, в полной уверенности, что меня Петрович отвлёк, я запомнил все данные из их красных корочек. Так вот, Гебельса утрешнего звали Серёга, а фамилия у него, между прочим, Козлицкий. Вот так-то!

– М-да, – пристыжено откликнулся и молчавший до сей поры Виталий, – Лоханулись мы с тобой знатно, Марик! Опытнейшего войскового разведчика хотели развести как марке…, гм, как лоха, короче, какого-нить хотели развести.

– Может, всё-таки однофамилец? – на всякий случай решил окончательно удостовериться Марк, – Хотя, вряд ли. Даже для почти полуторамиллионного города фамилия слишком уж какая-то очень, должно быть редкая, я бы сказал, характерная…

– Дядь Тим, – обратился Марк уже к Тимофею Емельяновичу, – А ты не знаешь, нет ли у твоего нехорошего знакомого молодого родственника по имени Сергей? Ах вон оно как, даже родной сын, который тоже учится где-то в НЭТИ?

– Да-да, Ванюша, но этим в нынешнее время уже никого не удивишь, а тем более уже и не зацепишь. Воры в законе, каковым является и этот Козлицкий по кличке Козлодёр, всё больше и больше отходят от своих старых воровских традиций. Нет, семьи они, конечно, по-прежнему не заводят, какая ж нормальная женщина выдержит частые и многолетние отсидки своего, хм, благоверного, но иметь детей на стороне вору никто не запрещает. И, ради бога, не спрашивай меня, почему этот Козлодёр заработал такую кличку, всё равно тебе не скажу, потому как ни к чему тебе в твои годы про такую мерзость знать!

– Хм, – хмыкнул уже сам Марк, насмотревшийся в интернете и не таких мерзостей в ходе собственного полового созревания и непосредственно связанного с этим занимательным процессом непомерного подросткового любопытства, – Но ведь поддерживать семейные связи им, дядь Тим, вроде, тоже не полагается? Да ещё и с так называемыми красными. Это же считается, если я не ошибаюсь, кажется, «западло»?

– И где ты этого только мог нахвататься? – поморщился Тимофей Емельянович, бросив на Ваньку короткий осуждающий взгляд и продолжая следить за дорогой, – Ну да, есть у них такое, Ванюша. Если докажут, что вор с «красными» активно якшается, то такого сами же воры и замочат, им же даже в армии служить нельзя. Только бесполезно всё это, Ванюша! Никто ещё пока ни разу Козлодёра ни в чём подобном даже не заподозрил.

– Многое бывает в жизни в первый раз, дядь Тим! – загадочно сказал Марк, отворачиваясь к пассажирскому окну и резко меняя тему в пользу уже начатой ранее, – А что ты можешь сказать мне про реализуемый тобой ассортимент, дядь Тим? Насколько он у тебя широк?

– Ха-ха-ха! – искренне развеселился Тимофей Емельянович, – Ну ты скажешь тоже, Вань, ассортимент! Да какой же это ассортимент, так, до десятка марок джинс, несколько типов батников, три-пять наименований французских духов, какая-нибудь модная помада, тушь, несколько марок обуви и прочая мелочёвка разная по типу жвачки, сигарет и пакетов. Ну а по технике ты кое-какое представление уже имеешь, сам же переводил мне сегодня. Вот музыкой всякой, пластинками и бобинами, я опасаюсь заниматься, не разбираюсь я в этих ваших молодёжных течениях и направлениях! Взял как-то партию из сотни дисков, а они, несмотря на все заверения забугорного продавца, у нас не пошли! Разве с ними угадаешь, с этими роками и попами, что люди будут слушать завтра? Тут машина времени нужна…

– Машина времени, дядя Тима? – как-то странно глянул на него Марк, – Будет и машина времени! А по поводу ассортимента, Джинсы у тебя по два-три размера на фирму, так? То же и с батниками, обувью, марками сигарет, вкусами жвачки. Сотня позиций есть?

– Ну-у-у, около того! – удивлённо протянул фарцовщик, с уважением взглянув на Ваньку.

– Джинсы в финансовом выражении у тебя, небось, по группе «А» проходят? – продолжал напирать «товарищ маркетолог», – Ну, самый большой доход приносят? А что бы ты ещё рядом поставил по аналогичной джинсам финансовой значимости?

– Ну да, джинсы – это наше всё! – охотно признал Тимофей Емельянович, – Беру я их у брательника, а что ты хочешь, ему тоже как-то надо жить! Так вот, беру я их у него от ста до полтораста рублей, отдаю людям от двухсот до трёхсот рублей. В общем, накручиваю до ещё одной цены сверху, а иначе просто нельзя, риск уж очень большой в нашем деле, Ваня. Что рядом бы поставил? Ну тут у кого как, а у меня, например, кроссовки хорошо пошли. Ты вот сегодня поздно приехал и чеховские «Ботасы» у меня взял, а с утра я шесть пар бундесовских «Адидасов» толкнул. Слыхал про «Адидас»? Впрочем, прости, откуда ты там в своей деревне мог про «Адидас» слышать, который только-только появился у нас в Союзе. А шесть пар таких кроссовок по прибыли почти как пара американских штанов!

– Ясно, дядь Тима, я так и думал, – кивнул Марк своим мыслям, – С категорией «Б» мы с тобой без компа, гм, то есть, я хотел сказать, без калькулятора сразу не разберёмся, а потому скажи-ка мне вот что, дядь Тим. В хвостах у тебя, скорее всего, жвачка, сигареты и бабская косметика? Или я что-то пропустил?

– Да нет, Ваня, – утвердительно кивнул Тимофей Емельянович, заставив Марка невольно улыбнуться от воспоминания о неизменном ступоре впервые слышащих подобный ответ иностранцев, – Всё именно так и есть! Только я бы в эти хвосты, как ты их называешь, добавил бы носки и нижнее бельё. Но опять же, Вань, у кого-то они неплохо расходятся, а у меня вот как-то с самого начала не задалось. Убрать надо бы это всё из продажи, Ваня.

– Ни в коем случае, дядь Тим! – горячо возразил Марк, – Мы же собираемся развивать твоё дело, а не прикрывать, ведь так? А ты собственными руками хочешь избавиться от женского покупательского сегмента! Наоборот, надо расширить ассортимент женской парфюмерии и косметики в сторону более широкого набора тонов и запахов, а также чётче отслеживать малейшие колебания модных тенденций. Как только уловил падение спроса, связанное со сменой моды, тут же распродавай перестающий быть модным товар, опускаясь в цене вплоть до его себестоимости и даже ниже!

– Да как же так можно, Вань? – заволновался Тимофей Емельянович, – Каждый товар себя окупить должен, прежде всего, это закон коммерции, а иначе ты просто в трубу можешь быстро вылететь! Я, Ваня, почитай, уже лет десять в этом худо-бедно, но кручусь!

– А не надо худо-бедно крутиться, дядя Тима! – улыбнулся Марк, – Крутиться надо жирно и богато. Вот ты сколько можешь вышедший из моды тон помады продавать потому, что она просто французская? Целый год до следующего Восьмого Марта или Нового Года? А если ты скинешь её за полцены в следующее же воскресенье тому, кому этот тон на самом деле идёт? И если ты на эти же деньги закупишь более модный тон, то как быстро ты его толкнёшь? За месяц точно? А сколько в году таких месяцев, а, дядь Тим? Ну-ну-ну-у-у?!

– Приехали, Ванюша! – ошарашено выпалил Тимофей Емельянович, неожиданно ударяя по тормозам, – Это ж сколько я денег за эти годы потерял, а? Вот до чего жадность может глаза застить!³⁴ Пошли, Ваня, мы ведь и в прямом смысле приехали. Вот мой дом!

Ванька, как и его симбионты, всего лишь неделю проживший в Новосибирске и, точно так же как и его симбионты, никогда доселе не видевший Новосибирского Академгородка, с каким-то восторженным удивлением уставился из глубины своего левого василькового глаза на буквально утопающий в зелени коттедж.

Марк, вынужденный смотреть на окружающий мир только правым васильковым глазом, попытался окинуть это чудо своим более критическим взглядом, но добился в результате только того, что от подобной десинхронизации управляемый им глаз нервно задёргался, словно новейший американский дрон, попавший под раздачу мощнейшей российской системы радиоэлектронного подавления.

– Батя у меня академиком был, царствие ему небесное, – с гордостью пояснил Тимофей Емельянович, по-своему расценивший поведение Ванькиных васильковых глаз, – Вот и оставил в наследство. Кое-кто хотел поначалу отжать хоромину после его смерти, мол, не положено, получите жильё равноценной площади и всё такое, да не тут-то было! Матушка до самого Брежнева в Москве дошла, а тот батюшку ещё с войны помнил по Малой Земле. В общем, этому кое-кому тогда крепко досталось, а нас в покое оставили.

После того как новоявленный Ванькин работодатель сам открыл ворота и заехал во двор, по-деревенски стеснительный Ванька вновь забился подальше в уютную нишу за левым глазом, предоставив Марку почётное право мучительно вспоминать правила советского этикета из немалого количества просмотренных им фильмов этой поры.

– Папа Тима, – донёсся откуда-то из глубины дома слабый девичий голосок, – Это ты?

– Я это, доча, я! – откликнулся Тимофей Емельянович, – Но я не один, Машенька, у нас сегодня очень интересный гость. Представляешь, он три языка знает и в джинсе понимает!

– Подумаешь, – пробормотал Марк, – Я ещё и вышивать могу, и на машинке… тоже…³⁵

Как бы тихо ни произнёс это Марк, но, тем не менее, Тимофей Емельянович, судя по его брошенному на Ваньку мимолётному дикому взгляду, всё-таки как-то расслышал того, но, по всей видимости, не читал известной книги Эдуарда Успенского и не смотрел снятого по ней замечательного советского мультфильма.

В отличие от заменившей ему родную дочь семнадцатилетней племянницы, кажущейся четырнадцатилетней из-за своего от природы небольшого роста и болезненной худобы, затронувшей не только тело, но и впалые щёки и резко обострившиеся скулы на её до сих пор симпатичном, несмотря на страшную болезнь, лице.

Опирающаяся о дверной косяк своей выходящей в гостиную комнаты девушка стояла в дверях и тихонечко, как, наверное, по ночам звенят только майские ландыши, смеялась невольно вырвавшейся у Ваньки шутке о его умении вышивать.

– Папа Тима, – не прекращая своего серебристого смеха выговорила девушка, – Это же из мультика! Ну помнишь, когда вы с мамой Олей меня пару месяцев назад в Дом Учённых возили на закрытый просмотр какой-то дурацкой американской комедии, а перед этим там показали новый мультик про мальчика со странным именем Дядя Фёдор?