Часовщик. Сборник рассказов

ДИЛЕТАНТ

Филипп просыпается в больнице.

Тошнота подкатывает к горлу. Выплёскивается наружу. Филипп успевает свеситься с края койки. Содержимое желудка растекается дурно пахнущей лужей на полу.

Кто-то зовёт медсестру. Филипп не узнаёт голос, да ему и не хочется. Стоит открыть глаза – мир начинает двоиться, в горле клокочет новая волна. Кислый запах рвоты смешивается с дезинфицирующим раствором. Тряпка елозит по полу с едва слышным скрипом.

– Очухался? – спрашивает медсестра. – Очухался, и ладно. Нагадил, конечно, но главное – очухался. Сейчас доктор придёт.

Филипп лежит с закрытыми глазами и пытается понять, что происходит. Почему он в больнице? Как он здесь оказался? Тошнит и двоится в глазах. Сотрясение?

«Откуда? Где я вчера был?».

Филипп пытается вспомнить, представляет память тропинкой и делает шаг назад. Белое поле, насколько хватает глаз. Крошечная точка на горизонте.

Вот он сидит на паре в университете. Накрапывает дождь, и оконное стекло покрыто сеткой крошечных капель. Преподаватель рассказывает о поэзии Серебряного века. Филипп сидит рядом с Адой. Они держатся за руки под партой. Её ладонь такая горячая, что впору заподозрить грипп или лихорадку. Она сосредоточенно слушает лектора и пишет тугим, мелким почерком конспект. Филипп бросил свой на середине предложения. Перепишет когда-нибудь ближе к сессии. Сейчас он любуется Адой.

Её лицо будто в тумане. Отдельные черты вспоминаются легко: волосы длинные, светлые, слегка темнее у корней – не успела подкрасить. Скулы высокие и острые настолько, что порезаться можно. Глаза карие, зеленеющие, когда она думает о нём или о тех местах, где хочет побывать. Всё это воздухом соединено вместе. Нос? Губы? Подбородок и шея? Какая она целиком?!

– Очнулись наконец-то? – голос возникает с той же стороны, с которой говорила медсестра. – А мы уже волноваться начали.

– Сколь… – горло сухое, слова не даются, – сколько я тут?

Шорох бумаги, металлический скрежет.

– Двое суток. И всё без сознания. Неплохо, учитывая операцию.

– Операцию?

– Как себя чувствуете?

– Тошнит, – Филипп сглатывает. – В глазах двоится.

– Да, более-менее ожидаемо. Сейчас вам принесут средство от тошноты, и, как только оно подействует, мы поговорим.

– Подождите, – Филипп слепо вскидывает руку, хватается за что-то мягкое и тонкое.

– Я не ухожу. Если хотите, могу рассказать всё сейчас.

– Да, пожалуйста.

– Хорошо, одну секунду.

Большие ладони мягко, но настойчиво освобождают полу белого халата от цепких пальцев больного. Шаги в сторону двери. Скрип. Тихий голос отдаёт распоряжения. Опять скрип и шаги.

– Вы не против, я присяду.

– Конечно.

Скрежет ножек по кафелю. Приглушённое кряхтение. Филиппу очень хочется открыть глаза и взглянуть на доктора, но он боится приступа. Одно дело – блевать в одиночестве, совсем другое – под чьим-то взглядом. Пусть даже и врача.

– Для начала, зовут меня Игорь Лаврентьевич Сумах. Я ваш лечащий врач.

– Филипп Львович, – горло всё ещё саднит. – Трианов.

– Приятно познакомиться. Что последнее вы помните?

– Университет. Лекция по Серебряному веку, дождь…

– Так, полная потеря памяти о сутках до травмы. Что-нибудь из лекции помните?

– Нет. Я её не слушал почти.

– Хорошо. Хорошо…

– Вы говорили… операция?

– Филипп Львович, вы поступили к нам в отделение трое суток назад без пятнадцати десять вечера с травмами головы, рук, рёбер и ног. Как рассказала девушка, Лисовецкая Ада Михайловна, на вас напали несколько молодых людей. Вы самоотверженно задержали подонков, дав девушке сбежать. Она вызвала полицию и скорую. Не знаю, задержали их или нет, а вот вас доставили к нам. МРТ показал сильное повреждение гиппокампа и скопление крови в основании черепа. Операция прошла успешно. Среди возможных побочных эффектов – нарушение памяти. Главное, что удалось стабилизировать и восстановить протоки, насытить мозг кислородом, так что у вас сохранится как кратковременная, так и долговременная память.

Большую часть слов Филипп не понимает. Звуки складываются в слова, но с ними ничего не ассоциируется, знание не всплывает из глубин мозга. Это пугает. Он тут же сообщает о своих страхах Игорю Лаврентьевичу.

– Последствия травмы. Временное нарушение обмена сигналами между гиппокампом и височной долей мозга может привести к искажению или потере какой-либо информации. Большая её часть восстановится сама. Остальное придётся «узнать» заново.

Парень кивает, всё ещё не открывая глаз. Кто-то стучится в палату, доктор приглашает войти. Медсестра с лекарствами. Кругляшки – от тошноты, выпуклые овалы – от головокружения.

– Капсула – новый препарат. Все исследования пройдены, но сегодня его предлагают только передовые клиники вроде нашей. Вам повезло: лекарство идеально подходит как раз к вашему случаю.

– Что оно делает?

– Активирует ряд нейромедиаторов, которые отвечают за регенеративные способности организма в целом и мозга в частности. Для вас это означает ускоренное восстановление: один месяц против трёх. Если в течение недели не возникнет осложнений, выпишем вас домой.

– А мои родители? Ада?

– Приезжают каждый день. Сегодня они почти два часа провели у вашей постели. Я отправил их домой, но сейчас им уже сообщили, что вы пришли в себя. Так что ждите завтра гостей! Ну как, полегчало?

Филипп открывает глаза. Копии предметов блекнут. Комок в горле рассасывается. Парень смотрит на доктора. Высокий крепкий мужчина с тяжёлым лицом бандита. Левую бровь пересекает небольшой шрам. Под серыми, неожиданно добрыми глазами залегли глубокие тени.

– А вы как?

– Вы об этом? – Игорь Лаврентьевич описывает указательным пальцем овал перед лицом. – Это работа. Отдыхайте. Проведаю вас утром. Медсестра возьмёт кровь и мочу на анализы. Уверен, всё будет хорошо.

Доктор протягивает руку, и Филипп слабо пожимает её. Когда за дверью стихают шаги, парень переворачивается на левый бок. Всё тело – большая непослушная кукла.

«Трое суток».

За строгими белыми занавесками разлился вечерний сумрак. Жёлтый свет фонарей не тревожит пациентов, глухой шум остаётся за окном. Только хмурое питерское небо и украдкой выглядывающая из-за облаков луна нет-нет да посматривают через крошечную щель в шторах.

Филиппа клонит в сон. Соскользнув в темноту, он даёт повреждённому мозгу отдохнуть.

>>>

Выздоровление действительно идёт быстро, как Игорь Лаврентьевич и обещал. Утром следующего дня Филиппу уже намного лучше, от вчерашних тошноты и двоения в глазах не остаётся и следа. Воспоминание об университете дорисовывает само себя: возвращается из небытия и окончание лекции, и образ Ады. Слова и их значения вновь опутаны паутиной смысла.

Около двух часов дня приходят родители. Мама тихо плачет от радости. Отец держится, но по улыбке и глазам видно облегчение и пережитая тревога. Разговор выходит однобоким. Филипп слушает, редко-редко кивает и отвечает на вопросы. Он не помнит ни драки, ни лиц напавших. «Мам, ничего страшного, всё же нормально».

В палату входит Ада.

Оказалось, что переживания сблизили её и родителей Филиппа. Он, почему-то боялся их знакомить. Не то чтобы мать с отцом выдвигали особые требования, а всё же кто знает, какой они видят спутницу своего сына? Сердце Филиппа теплеет от того, с каким вниманием отец относится к Аде, как мама легко приобнимает её и подводит к кровати.

– Как ты здесь? – спрашивает Ада. В её глазах стоят слёзы.

– Всё хорошо, – отвечает Филипп, берёт её за руку. Ладонь девушки настолько горячая, что впору заподозрить грипп или лихорадку.

– Болеешь, что ли?

– Немного.

– Оставайся здесь. Врач хороший.

Смеются, хотя шутка плохая. Напряжение уходит, и всё становится светлым и лёгким. Входит Игорь Лаврентьевич, сердечно приветствует семейство. Предлагает родителям отойти, чтобы что-то обсудить. Филипп машет им рукой, мол, всё в порядке, идите. Хочется побыть с Адой наедине.

– Ты… ты очень смелый, – говорит она. – Я испугалась. Думала, они тебя…

– Хэй, да ты не видела, как я их отделал, – говорит Филипп и тянет девушку к себе. От неё пахнет зелёным чаем и миндалём. Она поддаётся и мягко приземляется на постель.

– С тобой точно всё хорошо? – спрашивает Ада.

– Пока нет, – отвечает Филипп. – Но скоро будет.

Девушка смотрит ему в глаза: всего несколько минут, а кажется, что проносятся десятилетия. Вот она старая, с морщинами, но главное остаётся при ней, то, что делает её красивой, – уверенность в себе, игривость, наблюдательность и цепкий ум. Это видно в глубине зрачков. Но причёска меняется, выцветают глаза.

Филипп не отшатывается только потому, что резкие движения ему пока не даются.

– Флиппер?!

Иногда она зовёт его так в честь дельфина из мультфильма. С чего всё началось, Филипп не помнит. Стоит слову прозвучать – морок рассеивается. Он снова смотрит в молодое лицо Ады.

– Лопака! – отзывается Филипп. Приоткрывается дверь, но никто не входит. Через пару секунд дверь закрывается.

– Тебя будто кто-то напугал.

– Просто закололо. Вот здесь. – Филипп показывает на случайно выбранное место повыше живота. – Но уже прошло.

– Я скажу врачу.

– Да зачем? Чтобы меня тут целый год продержали? Всё нормально, просто организм приходит в себя. Столько валялся без дела!

В дверь стучат.

Ада вскакивает с кровати и встаёт рядом.

– Входите!

Возвращаются родители и Игорь Лаврентьевич. Отец с матерью выглядят чуть встревоженными, но довольными.

– В пятницу, думаю, можно будет вас выписывать, Филипп Львович. Анализы очень хорошие, можно сказать, феноменальные. Завтра ещё раз сделаем МРТ.

Игорь Лаврентьевич подмигивает. Новость чудесная, и все радуются. Филипп уже представляет, как вернётся домой к графическому планшету и альбомам. Пальцы пока слушаются плохо, но сила в них уже вернулась, так что дело за малым. Он скучал по родителям и Аде, но, увидев их, заскучал по большой своей страсти – рисованию.

В среду Филипп уже осторожно расхаживает по палате, а в четверг неторопливо, но сам доходит до туалета, кабинета врача и обратно. Аппетит у него отменный, и единственное, что гложет парня, – скука. Читать ему запрещают, альбомы и карандаши тащить в больницу на пару дней нет никакого смысла, слушать музыку надоело. Целыми днями он находится в палате, смотрит в окно и считает вяло текущие секунды.

Контрольные анализы радуют докторов. К десяти утра пятницы приезжают родители. Филипп и мама остаются в палате, отец подписывает документы на выписку. Парень уже переоделся, готов идти в питерскую слякоть, ветродуй и холод, стоять в пробке, слушать какофонию звуков большого города, смотреть на толпы интересных и не очень людей. Заглядывает Игорь Лаврентьевич, говорит пару формальных слов, но они приятно ложатся на антураж выписки, потому не кажутся фальшивыми. В коридоре переминается с ноги на ногу отец, сжимая в руках пакет с лекарствами.

– Жду вас в понедельник, – прощается доктор и стремительным шагом уносится вглубь больницы. Филипп с родителями спускаются молча, и молчать так же приятно, как и касаться друг друга, ощущать живое тепло рядом. Юноше очень нравится ходить, просто переставлять ноги. Такая банальная вещь, а без неё мир совсем не тот.

Машина; ухабистые дороги; пробки; забитый автомобилями двор, в котором отец мастерски пристраивается в свободный закуток; запахи жареного лука, мяса и сигарет в парадном; громыхающий лифт, звон ключей в замочной скважине.

– Ада приедет после университета, – почему-то шепчет мама на ухо Филиппу. Тот удивлён, корчит в ответ рожу. Неловко разувается – мелкую моторику восстанавливать ещё несколько месяцев – и тут же направляется в свою комнату. Ему кажется, что он пропадал где-то несколько лет, хотя ничего не изменилось. Кровать в углу, книжные полки во всю стену, письменный стол у окна. Графический планшет перед староватым, но ещё не отжившим своё компьютером блестит новизной. Филипп купил его как раз накануне происшествия, даже не успел опробовать.

– Полежишь, или пойдём кушать?

– Давайте Аду дождёмся. Я пока тут. Спасибо, мам.

Она кивает и выходит. Филипп подходит к столу, садится в кресло. Пальцы дрожат. Глазами он находит карандаш, но не торопится его брать. Что-то внутри бунтует. Нет… боится. Филипп размышляет, гипнотизируя карандаш.

«Не попробуешь, не узнаешь».

Пальцы движутся далеко не так ловко, как он привык, но тело карандаша замирает в ладони. Филипп берёт один из альбомов, открывает на чистой странице.

«Пусть будет груша».

Образ пузатого фрукта возникает сам собой: неоднородная кожица – от бледно-жёлтого к зеленоватому – покрыта бледными крапинками. Лежит на боку.

Первая неуверенная линия. Слишком криво.

«Может, начать сначала?»

Прямая линия. Вполне ровная. Ещё одна под ней. Ещё. Филипп увеличивает скорость, упражнение получается, и на его губах играет улыбка. Без передышки он возвращается к груше. Рисует быстро, не думая. Фрукт получается на совсем реалистичным, но Филипп не претендует на лавры реалиста. Некоторые друзья говорят, что у него «свой стиль». Смотря на грушу, парень понимает, что может рисовать. Навык не исчез. Умение и страсть с ним.

«Слава богу».

В прихожей голосит домофон. Ада. Филипп бросает карандаш в подставку, закрывает альбом и для верности сверху кладёт скетчбук. Он не хочет показывать эту страницу. Надо будет её потом вырвать.

– Фил, дверь, – это отец, проходя в сторону кухни.

– Иду!

>>>

Видения настигают его спустя пару дней после возвращения из больницы.

Филипп восстанавливает распорядок дня: ранний подъём, завтрак, рисование, обед, прогулка или продолжение рисования, ужин. Вот и этим утром, отключив будильник и добравшись до ванной, он не глядя хватает щётку из серого стаканчика; Филипп не здесь. Он погружен в себя: рассуждает о начатом давно, но так и не законченном рисунке.

Высокая, нечеловечески вытянутая фигура с тонкими руками и ногами, одетая в белый балахон. Лицо скрыто в тени капюшона. Главная загвоздка – фон. Он никак не желает рождаться, а идеи, которые приходят Филиппу в голову, кажутся притянутыми за уши.

«Может, густой лес? Банально. Холмы… серые, мёртвые, – думает он. – Или развалины дамбы с пересохшим озером».

Мысленно накладывая один фон за другим, юноша отметает варианты. Нужно что-то простое. Но с подтекстом.

С кухни доносится грохот.

Филипп поднимает глаза и фокусируется на отражении в зеркале.

Он. Сильно постаревший. Череп гол и покрыт неровными пигментными пятнами: будто ребёнок хотел нарисовать континенты, но бросил рисунок, не закончив. Веки наползли на глаза, а брови разрослись и пучками торчат вперёд. Нос стал шире, ноздри – настоящие пещеры. Уголки губ вытянулись вниз. Седая-седая борода, большая и лохматая. Лакуны зрачков пылают огнём. На руках бледные следы плохо отмытой краски. И морщины. Целые легионы морщин. Словно когда-то в этом старике человека было больше, но его потихоньку высосали, а кокон обвис.

Видение всё длится. Филипп не может отвести взгляд. Входит мама, легонько отталкивает его в сторону.

– Не лей зря воду, – говорит она. Парень моргает, и наваждение пропадает. Молодой Филипп в отражении завороженно смотрит сам на себя. Его мама трясёт бело-оранжевый баллончик. Через пару секунд струя белой пены покрывает начавшую краснеть кожу.

– Что у тебя с рукой?

– Да я что-то задумалась! Кипяток сливать начала, а руку не убрала.

Филипп удивляется: он слышал грохот, но не крик боли. Мысли догоняют воспоминания. Его мама никогда не кричит. Однажды, лет в шестнадцать, он спросил у неё, почему она никогда не реагирует на боль. Ответ был спокойным и холодным – так научили.

– Может, принести чего?

– Я же просила «ИРЖ» принести. Не слышал?

Тревога в глазах. Каждый раз, стоит Филиппу дольше прежнего задуматься над ответом или позабыть слово, она тут же появляется в маминых глазах, да и в отцовских тоже. Только Ада будто бы этого не замечает и терпеливо ждёт, когда прокрутятся повреждённые шестерёнки в голове Филиппа.

– Нет. Прости, я тоже задумался. Не знаю, как закончить рисунок.

– Ой, нашёл проблему! Лучше подумай, как экзамены сдавать будешь.

– Мам…

– Ну ладно. Пойдём завтракать.

Филипп остаётся один. Взгляд скользит к зеркалу, но оно исправно показывает молодого худощавого парня восемнадцати лет.

«Это был я?» – думает он. Отражение повторяет тревогу в глазах и пульсацию вены на виске.

«Странно».

>>>

После завтрака видения становятся навязчивыми.

«Пройдусь, забегу в магазин, потом посижу над рисунком. Может, придумаю что-нибудь», – думает Филипп по пути в свою комнату. Открыв шкаф, он замирает.

Вся одежда, висящая на плечиках и аккуратно сложенная в стопки на полках, преобразилась. Исчезли любимые футболки и рубашки, штаны и брюки. На месте остался только свитер крупной вязки, но выглядит он сильно поношенным. Рядом с ним почему-то стопка чёрных и бежевых бадлонов. Филипп не носит такое. На плечиках две рубашки светло-серого и кремового оттенков, спортивный пиджак, клетчатый костюм, сшитый на заказ, тёплая жилетка и огромная кофта из флиса с воротником под горло. Висят на вешалке для штанов широкие, классические голубые джинсы, брюки свободного покроя шоколадного цвета и ещё одни чёрные джинсы.

Не веря своим глазам, Филипп тянется к стопке бадлонов. Пальцы натыкаются на знакомую ткань и шероховатый принт. Медленно вытащив из шкафа бадлон, он разворачивает его и видит в руках свою футболку с оскалившимся Микки Маусом.

«Бред».

Содержимое шкафа, мигнув, словно непрогрузившееся видео, приходит в норму.

Филипп прислушивается к своим ощущениям, но всё в порядке: в ушах нет звона или гула, голова не болит. Мысли текут свободно. Он легко вспоминает имена близких друзей и первые десять композиций в плеере.

«Почему… Что происходит?»

Филипп быстро одевается, бросает телефон и наушники в карман. Стоит ему выйти в коридор, как квартира преображается. По левую руку всё остаётся неизменным, но по правую исчезают обои, вместо них на стену волнами нанесена штукатурка. Будто застывшая водная гладь в пасмурный день. Кусок потолка побелел, в нём появилась ниша, из которой льётся приятный тёплый свет.

Стараясь не обращать внимания на глюк, Филипп выходит в прихожую. Иллюзия медленно растворяется. Сев на пуфик, юноша потирает виски. Видения приходят и уходят. Зеркало в прихожей отражает сначала крепкого старика в серо-коричневом балахоне, затем его – напуганного и взъерошенного Филиппа.

– Телефон взял? – спрашивает мама, выходя из комнаты.

– Конечно.

– Давай тогда недолго. И, если что, сразу звони. Игорь Лаврентьевич сказал, что тебе нужно гулять, но я всё равно переживаю.

Филипп поспешно отворачивается, делая вид, что достаёт кроссовки. Обувь тоже меняется: какие-то мягкие мокасины, тяжёлые высокие ботинки из потёртой кожи. Мгновение – и всё возвращается в норму.

– Старую куртку пришлось выбросить. Надень отцовскую.

Руки сами нашаривают стёганый рукав. Внутрь шкафа Филипп даже не смотрит. Буркнув что-то вроде «пока, мам», он почти выпрыгивает в парадную.

>>>

Лифт дрожит, хаотично мимикрируя из привычной старой кабины в сверкающее хромом устройство. Шорох и лязг сменяются тихим шёпотом вентиляции. Филипп сжимает кулаки, надеясь, что боль от впившихся в ладонь ногтей приведёт его в чувство. С восьмого этажа лифт спускается целую вечность. Наконец, он останавливается. Филипп порывается выйти, но дорогу ему преграждает девочка лет двенадцати в розовой куртке и шапке с помпоном. Пятый этаж.

– Здравствуйте, – говорит она.

– Здравствуйте, – эхом отзывается юноша.

Они на пятом этаже. Поездка продолжается.

Девочка меняется вместе с лифтом. В какой-то момент Филипп наблюдает кадавра, состоящего наполовину из девочки, наполовину из уставшей, но привлекательной женщины лет сорока. Юноша прикладывает все силы, чтобы не закричать.

На первом этаже морок распадается. К выходу из парадной бежит девчонка в розовой куртке.

Филипп медленно переставляет ноги, приваливается к стене. На глаза попадается тайник – никем не используемый почтовый ящик. Если надавить в нужном месте, его можно открыть без ключа. Там Филипп хранит пачку сигарет и зажигалку. Вдруг перед глазами появляется картина: он смотрит на свои старческие руки, точнее, на платок в своих старческих руках. Свежие пятна крови расползаются алыми ниточками, впитываясь в ткань.

– Да что со мной! – кричит юноша в пустоту подъезда. Слова эхом поднимаются вверх, этажа до четвёртого. Он напуган. Галлюцинации после серьёзной травмы мозга – возможный приговор на всю жизнь.

«Нужно подышать».

Осенний Питер романтичен только в хорошую погоду. Низкое серое небо выедает все цвета, даже яркие рекламные баннеры и светящиеся вывески кажутся блёклыми. Настроение стремительно портится. Филиппу хочется закурить, но для этого нужно вернуться обратно в парадную. И платок… платок с кровью. Его кровью, он точно это знает. Юноша падает на влажную после дождя скамейку. Чёрт с ним, с джинсами.

«Что я вообще вижу?» – спрашивает он себя.

Будущее. Ответ настолько же простой, насколько сокрушительный.

Филипп считал будущее некой абстракцией, набором вероятностей, которые могут произойти, а могут и нет. Думать о нём как о свершившемся факте он считал глупым.

Но в видениях он видит себя. Себя старого.

Насколько эти видения вообще реальны? Соотносятся ли они с реальностью, где живёт он? Может быть, он видит какую-то параллельную вселенную. «Каждый наш выбор порождает новый мир», – кажется, так говорили в том сериале?

Руки сами собой зарываются в карманы. Паспорт, телефон, наушники. Филипп выкладывает их себе на колени и рассматривает. Видение накатывает само собой и изменяет предметы перед глазами: паспорт в прозрачной обложке исчезает, наушники заменяются каким-то крошечным белым чехлом, а телефон становится просто тонким куском…

«Что это?».

Да откуда Филиппу знать?

Трясущимися пальцами юноша поднимает трубку. На ощупь она ничем не отличается от смартфона, с которым он ходит уже третий год, но содержимое трубки невероятно. Филипп путешествует по меню и приложениям, пытаясь отыскать то, что его интересует. Наконец, в «Бумажнике» он находит то, что искал. Паспорт. Или его аналог.

Непонятные значки покрывают электронный лист, на котором указаны имя, дата рождения, группа крови и генетический статус. Но куда важнее иное. Дата выдачи документа. Точнее – последнего обновления.

«Такого просто не может быть».

Сентябрь две тысячи семидесятого года. Пятьдесят лет. Какого чёрта?! Это не может быть правдой. Ведь не может? Филипп закрывает документ и открывает календарь. От усилия болят виски, но он продолжает гипнотизировать дату. И она меняется. Со второго октября семидесятого на шестнадцатое апреля пятьдесят седьмого.

Видения показывают будущее. Его будущее. Травма наделила его «временным» зрением.

«Как? Почему?» – думает Филипп. Похоже, операция прошла не так успешно, либо современные врачи даже не знают о том, что наш мозг может заглядывать в будущее. Вспомнился фильм «Прибытие».

«Неужели я теперь воспринимаю всё время своей жизни разом? – думает Филипп. – Или это всего лишь глюки? Я сошёл с ума? Надо как-то проверить».

Результаты спортивных матчей – классический способ из «Назад в будущее». Пальцы сами собой открывают браузер, лезут в поисковик.

«Гугл. Ничего не поменялось».

Почему-то страница с результатами не хочет грузится. Когда же из цифрового небытия возникают названия команд и цифры, Филипп понимает, что смотрит в экран своего смартфона. «Временное» зрение отключилось. Он пыжится, напрягается до красноты, но ничего не выходит. И вдруг картинка меняется рывком, Филипп отшатывается и чуть не падает со скамейки.

«Восьмое октября две тысячи семнадцатого года. Зенит – Спартак: один – ноль».

Остаётся дождаться вечера. Приняв решение, Филипп немного успокаивается. Фантомы «временного» зрения теперь не так сильно его пугают.

«И если вечером окажется, что это просто глюки, пойду к врачу».

>>>

– видел, как наши вздули москвичей!!!!!111!!!!

– Что?

– наши натянули красных 1 – 0 на последних 5 минутах охереть!!11!!

– Да? Классно. Поздравляю.

– ты как чо

– Нормально. Вот, прихожу в себя.

– давай выздоравливай скорее. в унике без тебя тухло

– На следующей неделе уже приду, думаю.

– клас!!!111

>>>

Он видит будущее.

Бездна вариантов заставляет Филиппа скрыться в комнате и взять тайм-аут. Нужно передохнуть и осознать, что делать дальше.

Первым делом его одолевают мысли сыграть на ставках. Или в покер. А лучше прошерстить будущее и найти моменты взлётов и падений, и вложить деньги…

«Стоп».

Дело не в деньгах. Он видел своё будущее: богач или нет, а выглядит он нормально, живёт в квартире, – значит, как-то может себя прокормить и одеть. Нужно смотреть шире. Можно помочь людям. Предотвращать катастрофы, преступления, предупреждать о стихийных бедствиях. Конечно, это нужно делать осторожно, чтобы на него не вышли спецслужбы и не засунули в какую-нибудь тайную лабораторию, чтобы не использовали его в политических или даже в военных целях. К тому же он не сможет предупреждать всё. Только самые крупные события…

«Стоп».

Разве не будет будущее меняться, если он изменит что-то в прошлом? Предположим, что-то произойдёт в две тысячи двадцать первом: захват заложников, извержение вулкана, авария на танкере, перевозящем нефть. Разве исключение этого события не окажет влияние на целый ряд событий в будущем? Всё, что Филипп знал о временном континууме, он почерпнул из книг, фильмов и видеоигр. Что, если в реальности дела обстоят точно так же? Тогда любое предупреждение и исправление будет перекраивать картину мира и может привести его к концу света!

«Но я ведь буду видеть дальше? – думает он. – Значит, смогу всё исправить, в случае чего. Наверное…»

Никакого героизма и масштабного перекраивания истории.

Но можно помочь хотя бы себе?

Филипп думает, чего он хочет на самом деле. Учёба в университете – компромисс ради спокойствия родителей. Его увлекает живопись. Он хочет быть художником. Свободным и странным. Страстно рисующим сутки напролёт, участвующим в самых разных проектах: выставках, перформансах, кино, видеоиграх. «Временное» зрение будто отвечает на эту мысль и проигрывает жизнь, которую Филипп себе и придумать не мог. Его картины заполняют залы в Испании, Швеции, Великобритании, Франции, Польше, Чехии, Китае, Южной Корее, Японии, США, Бразилии и многих других странах. Друзья и знакомые рады привечать его по всему миру даже после того скандала. Он проходит долгое и дорогое лечение от зависимостей, но в конце концов возвращается к творчеству. Кто-то говорит, что он «успокоился», но другие отмечают, что «ярость и блеск» заменила «истинная глубина». Филиппу по-прежнему нравится заниматься творчеством, но теперь его так же занимает семья, разрушенная им же самим. Он вымаливает прощение у детей, и теперь они готовы терпеть его по праздникам и разрешают общаться с внуками. Он счастлив и печален примерно поровну. Но больше всё же счастлив.

«Стоп».

Филипп садится за стол и открывает незаконченный рисунок.

«Временное зрение» добавляет аккуратную штриховку на фоне. Ничего особенного. Это даже нельзя назвать фоном.

«Что за чушь».

Но чем дольше Филипп вглядывается в результат, тем больше ему не по себе. Рисунок вызывает ужас. Его тяжело артикулировать, скорее всего, даже невозможно, но мурашки пробегают по рукам и спине, остаются холодком на затылке. Фигура и серый фон сливаются, и из-за этого чёрный провал на месте лица, воронка, скрытая в глубине капюшона, овладевает вниманием зрителя.

Филипп заканчивает рисунок за двадцать минут. Ужас скалится зубастой улыбкой. Филипп захлопывает скетчбук.

«Правда. Всё правда».

Оставшееся время до ужина юноша составляет карту ближайших происшествий.

>>>

Крупное ДТП на Ушаковской набережной парализовало проезд к центру, из-за чего уровень пробок многократно вырос. В это же время неизвестные ворвались в букмекерскую контору и ограбили её. Ведётся следствие. При желании Филипп может узнать, чем оно завершится.

Авария на электростанции под Минском. Самолёт совершает вынужденную посадку в аэропорту Парижа. Президент США заявляет, что «Россия – опасный, но необходимый партнёр для страны, если она хочет продолжать развиваться». Очередные испытания ядерного оружия в Северной Корее совпадают с избранием нового президента в Южной. Казус на престижной собачьей выставке «Крафт»: один из породистых питомцев умудрился сбежать и облаял представителя королевской семьи.

Строчка за строчкой Филипп вычёркивает события из карты ближайших дней. К середине листа он уже ни капли не сомневается в правдивости «временного» взгляда, а к концу – готов доверить ему свою жизнь. Вопрос, откуда у парня «эта штука», остаётся открытым, но Филипп не знает, кому его задать. Разве что Игорю Лаврентьевичу, но приём только в понедельник.

Филипп подумывает о том, чтобы составить громадный план своей жизни, но перспектива его пугает. Вдруг он узнает о чём-то страшном, о гибели родителей в ДТП или чудовищном разрыве с Адой? О муках и боли, которые ему или близким придётся пережить? Ведь вчера он видел только очень приблизительную картину своего будущего.

«…Мне так и не удалось осуществить свои мечты. Не все, но многие. Ощущение такое, будто я пытался идти по давным-давно закрытой дороге, усыпанной шипами, битым стеклом и обломками чужих костей…»

Будто эхо ещё не произнесённых слов окатывает юношу ледяной волной. Он чувствует в этой мысли отзвук «временного» взгляда, но она исчезает слишком быстро. Филипп не успевает зацепить её и разобрать.

Внутри него поселяется тревога.

Надеясь отыскать этот участок своей жизни, юноша берёт чистый лист и начинает быстро писать всё то, что ему удаётся узнать о себе старом. Сильно помогает телефон.

К семидесяти годам он жив и находится в твёрдом уме. Болезнь разрушает его лёгкие. Живёт он, судя по всему, в этой же квартире, один. Судьба его отношений трагична.

«…Такова жизнь. Дар, полученный мной случайно, ничем так и не помог. Я не успел обратиться к важному, не смог уберечь своих родных от потрясений и катаклизмов. По сей день мне кажется, что это была шутка Бога или какого-то другого могущественного существа, которое развлекается, наблюдая за метаниями людей, обременённых…».

Рука Филиппа дрожит, и точка срывается вытянутой кривой через всю страницу. Несколько секунд он водит глазами по строчкам и откладывает ручку.

«Почему не помог? Я прямо сейчас могу…».

Филипп смотрит на дверь в свою комнату «временным» взглядом. Через пару секунд зайдёт отец. Если закрыть дверь – этого не произойдёт. Юноша вскакивает со стула, но неловко приземляется на стопу и падает. В приоткрытую дверь стучится отец.

– Сынок, чем занят?