Вчера я убил свою мать

Горящие корабли

Часть III

После того ужина мать была сама не своя. Нет, совсем не злая, даже наоборот, непривычно спокойная, статная, без намёка на агрессию. Из неё словно высосали весь гнев, который копился в ней всю жизнь, кипел внутри, словно вода в кастрюле, стоящей на открытом огне. И в доме с тех самых пор воцарилась тишина. Хотя этим словом трудно описать, как было странно ощущать себя отрезанным от всего мира и его звуков весенней оттепели, умирающего ветра, приносящего со стороны моря тяжесть солей и запах водорослей, плавающих на поверхности воды, изредка выбрасывающихся на безжизненный берег.

Я в то время уже начинал готовить подарок для Филиппа, ему должно было исполниться ровно десять лет. Он всегда мечтал стать рыцарем, грезил об этом круглые сутки, и даже когда оставался один, то делал вид будто держит меч и щит, продвигаясь сквозь сложные испытания на пути к спасению своей прекрасной принцессы.

– Почему принцесса? – спросил Филлип как-то раз, когда я присел рядом с ним и стал расспрашивать, как выглядит его будущая дама сердца, которую он отправится спасать, когда слегка подрастёт.

– А кто же ещё? – я слегка нахмурился.

– Я друга буду спасать, – улыбнулся он и стал махать рукой как мечом, рассекая ею затхлый воздух нашей общей комнаты. Мы в ней были одни: Джон и Сэм сидели в комнате Лейлы и помогали ей с уборкой.

– Друга… мальчика, – как-то неуверенно процедил я, прокручивая у себя в голове, правильно ли я понял его слова.

– Да, мальчика. А что такого? – спросил братец, опуская руки. В его взгляде я заметил едва заметное разочарование. – Это что, плохо?

– Конечно нет, Филипп, – я протянул руки и крепко обнял его, тот сжал свои маленькие ручки на моей спине, положив голову на моё плечо. – Ты можешь спасать того, кого хочешь. Сердцу не прикажешь.

– Правда? – прошептал он. – Мама просто говорила, что… что я не должен так делать. И сказала слово, которое я не должен произносить вслух.

– Я понял, о чём ты. Не слушай её, она врёт, – я легко взял его за плечи, улыбнулся, чтобы поднять ему настроение. – Просто не говори об этом при ней, хорошо? Не будем лишний раз давать поводов для крика.

Филипп в ответ расплылся в улыбке от уха до уха и кивнул. Затем вновь обнял меня и прошептал:

– Ты самый лучший брат.

– Спасибо, я это ценю, – выдавил из себя, чувствуя, как застревают слова в горле.

Подарком на день рождения Филиппа я решил сделать фигурку рыцаря из дерева. Даже покрасить решил вручную, хотя мои способности художника оставляли желать лучшего. Заготовку я сделал из старого полена, что просто лежало у стены сарая, обколол его топором, и дальше принимался работать небольшим отцовским походным ножиком, которым он обычно срезал грибы. Пока я вырезал очертания рыцаря, успел раз десять точно порезаться, поэтому к концу моей работы все пальцы у меня были замотаны слегка застиранной тканью.

Дни рождения у нас обычно не праздновали в привычном смысле этого слова. Мать иногда даже не удосуживалась поздравить кого-то из своих детей или мужа, но про свой праздник она не забывала никогда. Стоило солнцу выйти из-за горизонта, как тут же начинался театр абсурда: мать выходила из комнаты – вся размалёванная, как в последний путь – и вальяжно спускалась по лестнице на первый этаж, где её уже ждали мы. Я улыбался, хотя на самом деле мне хотелось лишь кричать от злости и негодования, да и по лицам остальных я видел, что не всё так радужно, как кажется на первый взгляд. Даже отец был не совсем уж счастлив с ней, хоть и столько раз говорил, что любит её больше жизни.

Ну да, с такой особой жить – жизнь ненавидеть.

В последние дни февраля уже начиналась настоящая весна, и весь лёд, что окружал наш дом всю зиму, начал сходить. Он трещал круглые сутки, отламываясь, скатываясь по пологому склону в сторону дороги, шедшей рядом с нашей фермой. К началу весны она превратилась в сплошное месиво из грязи и мутной воды, как и наш задний двор, который нам всё равно придётся откапывать и расчищать ото льда. Оставалось дождаться середины марта, чтобы начать ненавидеть свою жизнь ещё больше.

Одним ранним утром я вышел из дома, был сильный мороз, даже почти растаявший лёд вновь схватился, делая из дороги один большой каток. Мне не нужно было колоть дрова, на то утро у меня была другая задача. Каждую неделю я ходил за водой со старым, слегка помятым ведром в другой конец Ист-Пойнта – нашей маленькой деревушки фермеров. Путь мой пролегал вдоль той самой дороги, что превратилась в ледовое полотно, ласково отражающее косые лучи ещё только восходящего солнца.

Я шёл под сенью голых деревьев, где-то в вышине щебетали дрозды, летая над Ист-Пойнтом, выписывая невообразимые пируэты в воздухе. Они были похожи на отчаявшихся балерин, решивших взмыть в небеса, разочаровавшись найти своё счастье здесь, на земле. И, похоже, у них получилось, и я им даже немного завидовал – у них была возможность полететь куда угодно, осесть в любом месте, быть счастливым, не завися от того места, где они находились. Самое странное заключалось в том, что они продолжали сидеть в родных краях и делать вид, что их всё устраивает. Смешно и грустно. Люди ведь делают точно так же.

До колонки идти две мили, не меньше. Уже на половине пути я весь взмок и даже расстегнул свою большую куртку, чтобы холодный ветер продувал меня со всех сторон. Но уже спустя пару минут мне стало холодно, и мне пришлось застегнуться обратно, чтобы не заболеть, иначе работать будет некому, кроме Лейлы или Филиппа. Уж лучше я буду делать всё, чем мои ребята.

Когда колонка уже виднелась на горизонте, я заметил, что возле стояла какая-то девушка – низенькая, с круглым лицом, в тёплой лисьей дублёнке и серым платком на голове. Выглядела она довольно старомодно для этих мест, но… отчего-то добродушно.

Я остановился прямо напротив неё – она набирала воду в новенькое блестящее ведро. Спустя пару секунд она обратила на меня внимание, подняла свои карие глаза и вопросительным взглядом окинула меня с ног до головы.

– Привет, – только и смог сказать я, случайно громыхнув своим ведром, которое до этого старательно прятал за спиной, чтобы она не подумала, что я нищий. Хотя кого я обманываю? Я выглядел как самый настоящий бедняк.

– Доброе утро, – вдруг улыбнулась девушка, голос у неё был приятный, не слишком высокий. – Ты здесь живёшь?

– Да, в паре миль отсюда. А ты? Я тебя здесь что-то не видел, – выпалил я нервно, всё ещё надеясь произвести хорошее впечатление.

– А… мы с мамой переехали сюда только недавно, вот вещи разбираем, – она указала на ведро, – и моем.

– Я слышал о вас, – улыбнулся я, вспомнив глупый трёп матери и её дуры-подруги. – У вас ещё дом похож на корабль.

– Да, он самый.

– Только не забывай, что все мы здесь тонем и горим одновременно, – как-то мрачно и одновременно буднично сказал я.

– Горим… и тонем, – она призадумалась. – Я переживу, сколько раз уже так было. Кстати, как тебя зовут?

– Уильям. Можно просто Билл.

– Я Элис, – она протянула мне руку, я осторожно её пожал и улыбнулся. – Приятно познакомится, Билл.

– И мне.

Мы одновременно усмехнулись.

– Не хочешь зайти к нам на ужин? – спросила она, когда мы вдвоём шли по своим домам. Нам было по пути. – Думаю, мама будет рада новым знакомствам с местными. Друзья везде нужны, даже там, где их, казалось бы, и быть не может.

– Я подумаю, – пожал плечами я. – Дел по горло, иногда даже нет времени присесть и спокойно отдышаться, не то, что по гостям ходить. Но за приглашение спасибо.

– Для всего можно найти время, если очень сильно захотеть. Всё остальное – лишь предлоги, чтобы ничего не делать и потом безнаказанно жаловаться на жизнь.

Элис вдруг остановилась на перекрёстке двух дорог: похоже, ей нужно было в другую сторону. Вдали виднелся большой белый дом с голубыми ставнями и серой черепичной крышей.

– Ну, что же… – начала она неуверенно, – я пойду?

– Да, конечно, – глупо улыбнулся я. – До встречи, Элис.

– До встречи, Билл.

Она помахала мне рукой и, развернувшись, легко побежала по хрупкому льду. Я слышал, как он захрустел у неё под ногами, но по-прежнему оставался цел. Дублёнка плотно облегала её ещё пока детское тело. Платок на голове слегка съехал на бок.

И только когда она скрылась за воротами своего участка, солнце выглянуло из-за тёмного оплота туч, прямо из-под горизонта, и огненными лучами озарило тот самый дом, что был похож на корабль. В тот миг мне показалось, что он действительно вспыхнул.

Дом-корабль. Дом-горящий-корабль. Такой далёкий и такой близкий. Как и все остальные дома в Ист-Пойнте, в которых я предпочёл бы оказаться. Но затем вспоминал, что мне не на кого было бы оставить своих братьев и тут же отбрасывал эти глупые мысли о побеге. И так всё неплохо, никто пока не умер, значит всё хорошо.

Только вот горящий корабль не давал мне покоя. Слишком он был величав и спокоен.

Дом, где мы не живы

Часть IV

Я помогал Лейле на кухне. Она собиралась приготовить яблочный пирог из тех яблок, что опали с яблони и начали медленно гнить. Я собрал их в небольшую плетённую корзинку, валяющуюся возле метлы, отнёс ей и помог чистить, нарезать, складывать их в тесто, которое она замесила ещё пару часов назад. Мне было совсем несложно помочь ей, даже наоборот, был рад. Мы с ней в последнее время так мало разговаривали да и вообще виделись: она всё время пропадала в Ньюпорте, в прачечной, где она помогала нерадивым грязнулям чистить их барахло. На самом деле мне даже не хватало её колких фраз по утрам, ведь теперь она вставала раньше меня, чтобы успеть всё сделать до того, как ей нужно будет идти на работу.

– Ты не устала от работы? – спросил я, выбрасывая кожуру от яблок, чтобы отнести их нашим трём свиньям в маленьком хлеву. Она в это время наливала горячую воду в небольшой металлический таз – мыть посуду после вчерашнего ужина.

– Странный вопрос, Билли, – серьёзно ответила она, даже не взглянув на меня. Все действия она выполняла монотонно, отчего мне даже на миг показалось, что это совсем не Лейла, а какой-то странный механизм, лишь отдалённо напоминающий человека.

– Это почему?

– Конечно устала, – вздохнула она и громыхнула тарелками в тазе. – По мне разве не видно? Эти тупые прачки совсем не умеют стирать, после них приходить всё заново делать. Оттого и устаю. Понаберут всяких, а я разгребай. Иногда жалею, что вообще туда устроилась.

– Найди другую работу, менее сложную, – пожал я плечами.

– Прачечная в Ньюпорте – самая высокооплачиваемая работа в городе. Я не уйду даже если пригрозят отправить на убой, как наших коров когда-то.

Я вдруг вспомнил эти странные времена, когда странный мор проходил по Ист-Пойнту – коровы дохли как мухи, и нам приходилось таскать их тяжёлые трупы до огромной могильной ямы, куда их сносили все остальные. Отец в те времена работал дни и ночи напролёт, поэтому труп нашей любимой коровы Бетси пришлось тащить на себе, повязав старую бечёвку вокруг её ног и шеи, чтобы узлы не развязались.

– Деньги не так важны, как ты думаешь, Ли, – я любил иногда так её называть, её притворная злость заставляла меня улыбаться.

– Важнее, чем ты думаешь, мелочь, – улыбнулась она в ответ.

– Мне всё равно кажется, что нам нужно уходить, – вырвалось вдруг у меня шёпотом.

– Уходить? – так же тихо сказала Лейла. Зрачки её расширились, посуду она бросила и повернулась ко мне, пристально смотря в глаза. – От них? Совсем с ума сошёл?

– Я про работу говорил, глупенькая, – я тихо рассмеялся и, может, мне показалось, но она облегчённо вздохнула.

– Тогда хорошо.

– А что, думаешь, отсюда сбежать невозможно? – заговорщицки спросил я спустя целую минуту молчания, нарушаемого лишь шорохом посуды.

– Я не хочу об этом говорить. Может, когда подрастёшь немного, тогда расскажу тебе, что думаю.

– Мне семнадцать, Ли. Думаю, я уже достаточно взрослый, – парировал я, завязывая мешок с остатками еды, которые я планировал отнести нашим свиньям.

– Нет, потом расскажу. Отнеси этот мусор свинкам, думаю, они проголодались.

Пришлось подчиниться. Я вышел на улицу и быстро добежал до маленького хлева, выбросил кожуру от яблок, куски вчерашнего картофеля, прожилки и слегка испорченные куски мяса в корыто, где обычно обедали наши три старые свинки. Когда я смотрел на них, мне всегда становилось немного тяжело на душе: люди ведь обычно растят их, чтобы в конце концов убить и съесть. Звучит как-то по-варварски.

Я вернулся в дом, позвал братьев на завтрак. За столом как обычно никто не говорил, мать смотрела на нас, словно орёл с высокой горы высматривал жертву, а отец сидел и лишь смотрел в тарелку с кашей больше похожей на клей, смешанный с водой. Его губы поджаты, словно бы он боялся вздохнуть.

Даже если никто не хотел замечать этой странной атмосферы, то я замечал все малейшие изменения в лицах, в интонациях, в мимике. Каждый взгляд, каждая фраза – их я воспринимал чаще всего близко к сердцу. Да, в последние несколько лет я отучился от этого, но что-то всё равно вижу. В доме, где больше нет чувств, быстро разучиваешься быть живым.

И вся наша семья жила в доме, где мы не живы.

Убежать, убежать, убежать. Вот мои мысли в последние несколько дней. Убежать от матери, убежать от этого дома, убежать от себя. И если от первых двух ещё можно как-то уйти, то от самого себя никогда не скроешься. И это медленно разъедало мне душу.

После дня рождения Филиппа прошло уже четыре дня, и мать тут же заставила его вычищать свинарник, забирать яйца у кур. Я до сих пор помнил его лицо, когда она вручила ему большую метлу, наверное, даже больше его самого. Этого я и боялся – она запрягала в работу по дому всех, кто жил в этом доме. И все пахали, кроме неё самой. Она уходила на работу, приходила поздно ночью и падала спать. А когда у неё был выходной, то в доме начинался кромешный ад, маленький концлагерь под руководством матери. Все ходят по комнатам словно призраки, делают всё монотонно, даже боясь переглядываться. Не знал я, чем был обусловлен страх перед ней. Ах да, она била детей плетью, стоило кому-то хоть ненадолго замешкаться.

Я пытался всмотреться в её маленькие серые глазки, злобно блестящие в вечерних сумерках, пытался найти там ответы на вопросы, так долго мучившие меня: почему она стала такой? Почему она не любит нас, своих детей? Почему она так упорно старается причинить всем боль?

И не мог найти в её глазах ничего, кроме бесконечной тьмы и яростного огня в них.

А с виду ведь она стала значительно сдержаннее, чем до того странного ужина. Просто бесстрастное лицо, каменная маска, не выражающая никаких эмоций. Даже тело, казалось, слегка высохло, стало больше похоже на сухую надломленную ветку.

На колонке как-то раз я вновь встретил Элис, которая жила в горящем на рассвете корабле. Она улыбнулась, как только заметила меня на горизонте, приветливо помахала рукой. Я забыл помахать ей в ответ – никогда так никто не приветствовал меня. А теперь… в душу закрадывалось смутное ощущение, что в моей жизни что-то было не так. Мне было странно смотреть на её искреннюю улыбку, слышать звонкий смех, видеть глаза, в которых сияет блеск жажды жизни и приключений. Я ведь всю жизнь думал, что такая жизнь, как у меня… она у всех. Видимо, целых семнадцать лет я ошибался.

– Ты придёшь к нам? Мама тебя ждёт в любой день, – светло сказала она, и даже сквозь облака на мгновение выглянуло утреннее солнце, наверняка осветив её дом-корабль огненным светом.

– Не знаю. У меня сейчас дома не лучшие времена.

– Ты каждый раз так говоришь, – слегка насупилась Элис, набирая воду в ведро. – Давай, от одного похода в соседний дом ничего не случится.

Я помолчал пару минут. Она ведь права. Моя жизнь не рухнет, не изменится настолько, чтобы потом об этом походе в гости можно было жалеть. Да и хотелось уже как-то развеяться, сбросить странные оковы, накинутые домом, в котором мы жили как в вольере.

– Ладно, я приду, – ответил наконец я. Элис заулыбалась.

– Только есть у меня одно условие, – продолжал я. Улыбка начала медленно сползать с её девственно чистого, слегка бледного лица. Но в глазах по прежнему сиял огонёк надежды.

– Никто не узнает о том, что я у вас был. Просто потом у меня могут быть проблемы. Я не хочу, чтобы моя семья страдала из-за меня одного.

– И всё? Без проблем, Билли, – усмехнулась Элис и, резко дёрнув ведром, разлила немного на мои зимние ботинки.

Мы молча смотрели то на растекающуюся по дороге воду, то друг на друга. Потом рассмеялись и пошли дальше. Вода неприятно хлюпала в ботинках. Расстались мы на том же перекрёстке.

– Приходи вечером, часов в девять, – крикнула она мне вслед, махая рукой.

Я кивнул и впервые помахал ей в ответ.

Меня похоронят заживо

Часть V

Я отчего-то очень волновался, когда вернулся домой после последней встречи с Элис. Первый раз в гости… надо же, никогда бы не подумал, что такое действительно может случиться. Мать всегда запрещала нам заводить друзей, говорила, что это мешает вести хозяйство, а нам ничего и не оставалось, кроме как сказать «да, матушка» и дальше пойти колоть дрова, мыть полы или посуду, чистить картошку или зашивать дырки на платьях.

Начало марта. Большое, ясное время. Каждый день в первые мгновения весны был для меня словно новая жизнь. Но в этом году что-то было не так. Ни ясного солнца над головой, ни бледно-голубого неба с витающими вверху дроздами, ни почек на деревьях. Всё получилось ровно наоборот – наступили заморозки, грязь и лёд вновь смешались, превратив Ист-Пойнт в один большой замёрзший кусок ослиного дерьма, по которому было невозможно пробираться без острой палки, чтобы хоть как-то держать равновесие.

В день, когда был назначен ужин в доме у Элис, я особенно волновался за себя и своих братьев. До самого утра практически не спал, лишь изредка проваливаясь в поверхностный сон, под полупрозрачный хрупкий купол, который мог быть разрушен любым шорохом. И когда я очередной раз открывал глаза и чувствовал, как чуть крепче в меня вжимается Джон, мирно сопящий у меня под боком, мне становилось чуточку спокойнее. Всё-таки лучшее, что может у нас быть, так это наша семья. Только если эта семья любит тебя так же сильно, как ты любишь их.

Я поворачивал голову на соседнюю кровать, видел мирно спящих Филиппа и Сэма. Их лица, выловленные лунным светом, были преисполнены спокойствием, через которое незримо просачивалась странная грусть, которую я чувствовал всем сердцем. Каждый из нас устал, каждому из нас нужна была свобода, но нам её никак не достать. Я уже свыкся с этой мыслью и даже не пытался что-либо предпринять, чтобы сделать нашу жизнь лучше, да и просто-напросто боялся последствий. Вдруг я, восстав против матери, навлеку гнев и на всех остальных? Нет, пусть лучше будет так, но все будут живы, здоровы и сыты. Ничего больше мне и не нужно для маленького, мимолётного счастья.

Когда солнце, наконец, встало, я сам отдал Джону часть своего одеяла, попытался встать. Тот схватил меня своей маленькой ручкой за запястье.

– Тебе обязательно каждое утро уходить так рано? – тихо спросил он сквозь сон. Казалось, он даже не разлепил глаза. Я не стал выдёргивать руку, лишь наклонился к нему и поправил непослушную прядь волос, вечно падающую на его лоб.

– Кто, если не я, Джон? – сказал я ему на ухо. – Я делаю лучше для нас всех.

– Для всех? Я думал, ты уходишь по своим делам каждое утро, а потом возвращаешься к нам.

– Единственное моё дело – это ты, Филипп и Сэм, больше никого у меня нет.

– А как же Лейла?

– Она уже взрослая девочка. Сама заботится о себе. Мы ей скорее всего будем только мешать, если постараемся быть ближе, она ведь постоянно работает.

– Может, полежим ещё пять минуточек? – расслабленно потянулся Джон и обнял мою руку. Я не смог противиться его детскому зову. Лёг рядом. Он отдал мне мою часть одеяла. На моём лице сама по себе расплылась улыбка.

Спустя десять минут я уже спускался по узкой деревянной лестнице, попутно надевая куртку, закатывая её рукава, зашнуровывая ботинки во мраке рассвета, выбегал на улицу и шёл колоть дрова. Ужин, назначенный на вечер, придавал мне сил, и я делал всю работу в разы быстрее. Наколол дрова, быстро сходил за парой яиц в курятник, отнёс их Лейле, что в это время уже вовсю хлопотала на кухне. Она хотела сделать омлет, я помог ей достать молоко, взбить с яйцами, а дальше она начала работать сама. Я же принялся убираться на кухне.

И вновь завтракали в тишине. Ничего, я привык. Все привыкли. Как-нибудь всё это можно пережить, ибо никто не вечен. Рано или поздно мне придётся пойти на работу, братья начнут хлопотать в доме вместо меня, мать и отец умрут, и мы останемся совсем одни. Наверное, так было бы лучше для всех, но… до этого ещё нужно дожить. А меня всё чаще и чаще посещало чувство, будто я не доживу до того момента, когда вся наша семья будет хоронить её основателей.

День пролетел незаметно. Солнце выглянуло на пару часов из-за облаков и слегка подтопило дорогу, по которой я вечером собирался пробираться в гости к Элис и её матери. Лёд блестел в солнечном свете, грязь неприятно хлюпала под ногами.

Я вышел из дома, когда почти вся семья уже легла спать. Только Лейла хлопотала на втором этаже, вроде бы наконец решила убраться в своей комнате, чтобы спустя пару дней опять начать её закидывать мусором. Входная дверь закрылась максимально тихо, даже ступени на лестнице в тот вечер не скрипели.

Уже стемнело, но я решил, что не могу обмануть ожидания моей новой и, что самое главное, первой подруги, поэтому решил рискнуть всем, впервые за всю свою жизнь. Пока пробирался сквозь грязь, успел один раз шлёпнуться прямо на спину, отчего у меня заискрились звёзды перед глазами. Я почувствовал, как испачкал свои единственные парадные штаны, которые надевал всего два раз в жизни: когда мерил их и когда заканчивал начальную школу.

Я добрался до дома-корабля, аккурат к началу мелкого весеннего дождика, что грозился перерасти в настоящий ливень, размывающий дороги и пляжи. Постучался. Через пару секунд мне открыла Элис: в тёмно-зелёном фланелевом платье, поверх чёрный кардиган, в волосах – блестящая заколка с искусственными камнями.

– Ой, да ты весь в грязи, – сказала она. – Ну и погодка сегодня, да?

– Ага, мне совсем не понравилась, – усмехнулся я, понимая, как же я глупо выглядел.

За спиной Элис появилась миловидная женщина. Статная. Я бы даже сказал, очень красивая женщина. Она приветливо улыбнулась и помогла Элис оттереть мои штаны от грязи.

– Нет, нет, не стоит, я потом ототру обувь, – отнекивался, но мама Элис, Лиза, настояла. Она отнесла мои ботинки в ванную, отмыла от грязи и поставила сушится возле входа.

Мы прошли на скромную кухню, ярко освещённую неплохой люстрой. Давно я не видел такого яркого искусственного света, даже как-то неуютно чувствовать себя настолько освещённым со всех сторон. Затем уселись за стол, принялись о чём-то разговаривать, шутить и смеяться. Я был настолько заворожён расслабленной атмосферой, царящей в этом доме, что невольно начал сравнивать её с тем, что было у меня.

И в один миг мне больше не захотелось возвращаться назад. Я знал, что там мне больше нет места.

– Как тебе здесь? – спросила вдруг Элис, вырывая меня из прострации.

– Очень неплохо. Я никогда не видел такого яркого света в доме. У меня мать любит экономить, поэтому чаще сидим с керосинками.

– У тебя есть братья или сёстры? – подключилась в этот странный допрос Лиза.

Я кивнул.

– Три младших брата и старшая сестра. Много голодных ртов, – изо рта вырвался нервный смешок. – Приходится выкладываться по полной, чтобы обеспечить их всем необходимым.

– Наверное, тяжело жить всем вместе… – вздохнула Элис. – Познакомишь нас?

– Это вряд ли, – я помотал головой. – Мать… запрещает нам заводить знакомства. На самом деле я сильно рискую, сидя здесь.

– Что она может сделать? – нахмурилась Лиза.

– Проще сказать, что она сделать не может, – грустно усмехнулся я.

Так мы и сидели где-то два часа. Когда пробило одиннадцать, я начал торопливо собираться домой. Я понимал, что нужно вернуться как можно быстрее, не хотелось, чтобы мать что-то заподозрила или поймала меня. Я слишком любил своих братьев и слишком волновался за них. Лучше пусть достанется мне, чем им.

– Уже уходишь? – сказала Элис слегка расстроенно.

– Да, дела не ждут. Спасибо за ужин. Очень вкусно, – ответил я, натягивая свою всё ещё не совсем чистую куртку. – Когда-нибудь я приду ещё. Если выживу.

Элис нервно рассмеялась, Лиз лишь испуганно улыбнулась.

– Доброй ночи, – я помахал им рукой с порога и вошёл во тьму наступающей весенней ночи, где пахло грязью, морем и навозом. Это странное сочетание запахов, как ни странно, заставляло меня чувствовать себя чуть спокойнее, ведь оно было и в моём доме.

Я добрался до своего жилища максимально быстро. Аккуратно повестил куртку, снял ботинки и стал подниматься по лестнице. Стоило мне пройти две ступени, как меня за плечо тут же схватила чья-то костистая рука.

Я медленно повернул голову в сторону того, кто меня схватил в надежде на то, что это мог быть самый настоящий Дьявол, Лейла, вор, убийца, но никак не она.

Но это была мать. Я тут же осознал одну неприятную вещь: меня похоронят заживо.