«Вы куда на фиг ходили отливать-то? В космос?» – Возник точно из-под земли Серый.
«В подземелье драконов». – Съязвил я, проорав сквозь толщу ора придурковатых тинейджеров и музыки.
«Идем, Диман. Мы нашли его» – Громко произнес Лом, кладя мне ладонь на плечо.
«Где он?» – Это был вопрос Рика, на которого налетела девчонка с бутылкой пива.
«Потише. Гляди куда прешь!» – Вякнула девчонка и протопала далее.
«Там в конце клуба на одном из этих диванчиков, которые огораживаются. Повезло, я встретил одну знакомую, она мне сказала».
«Надо найти какую-нибудь телку, чтобы вытащила его оттуда и вывела отсюда, где куча народа».
«Верно, сечешь, Диман». – Лом повернул голову влево-вправо, вверх-вниз. В шее смачно захрустело.
«Где та самая швабра?» – Серый почесал колчедан.
Меня начинала одолевать непреодолимая усталость, а вместе с ней и бушующая злоба, которая вырвалась молниеносно, когда девчонка (которой Лом и Серый сунули трехсотку лишь за то, что даст пощупать себя) вывела артоса из клуба к нам в лапки.
Эта девчонка мастерски сыграла. Отработала свою трехсотку пополной. Повиляла перед этим пьяным и обдолбанным ублюдком, а него уж и потекло.
«Э, ты куды валишь-то? Дай сыськи-то пщупать, ха! Ой…ё-ёй… – Артос накренился набок и замотал клешнями, точно собимрался взлететь. – ТЫ ДСТАЛА, ТВРЬ! Иди сюда!» – Уже более спокойным и более понятным тоном вякнул Артос, поглаживая себя о груди. На нем снова была футболка. На этот раз на ней был изображен парень с блинными патлами, который стоял с поднятой вверх гитарой, а внизу скорчившись сидел ребенок, напоминающий рахита. Надпись напротив гитариста, который намеревался укокошить рахита, гласила: ЕШЬ ИХ!!! (восклицательные знаки были алло-красными, с них сочилась кровь).
Я посмотрел на возвышавшиеся очертания литейного завода во тьме, потом перевел взгляд на небо. Это было довольно странно, но на нем не было ни облачка. Оно походило на темно-синее покрывало, морское синее покрывало тихого моря, под которым покоится очень много тайн и мертвецов. Я вздрогнул. Провел ладонью по рту и подбородку. Мы спрятались за столярной мастерской, рядом с которой светил лишь один фонарь. Можно было уже видеть длинную тень девчонки и ублюдка, с которым мы собирались здорово позабавиться…
Я отключился. В очередной раз выпал из этой мнимой реальности, которая довольная призрачна и туманна. Я спал, но в то же самое время, будто этого и не было. Я снова видел эти больничные коридоры, видел двух гигантов в белом (Громила и Пикач), запершихся в комнату, где я был привязан. Также мельком видел доктора Психоза. Я стал припоминать, где я. Наконец я вспомнил, что это квартира Лома.
В этом сне я был привязан тугими ремнями к железной койке. Ремни обвивались вокруг запястий и ступней и были туго привязаны к железным прутьям кровати. Во рту у меня торчал кляп. Мое сознание тут же выдало мне картину того, как Лом пихает Вурхину потный носок. Стены были гладкие, они были из войлока. В комнатушке за исключением кровати ничего не было. Окно на железной белой двери было с окошком, которого почти и не было видно за плотной сеткой.
«Снова ты сорвался, чертов псих. Больная ублюдина. – Произнес с хрипом гигант в джинсах и медбалахоне. Это был Пикач. – Я запыхался. Я должен по-твоему заниматья твоей дермовой личностью, ДА?! – Заорал во всю глотку Пикач. – Получи, говнюк шизанутый! – Он долбанул меня своим увесистым кулачком. Перед моим взором все заплясало, стало меркнуть. – Мы бы с Громилой лучше пошли и поразвлеклись с новой дурой с большими сиськами, а ты что нас заставляешь делать, у?» – Пикач харкнул на мягкий войлочный пол.
У меня перед глазами восстановилась относительная четкость. Я смотрел на его образину, которая передо мной уменьшилась до размера мандарина. Я вспомнил те моменты, когда папочка отчитывал меня давным-давно за что-нибудь, когда мне было лет одиннадцать (а потом он стал не отчитывать, а применять лучшее из средств – КУЛАК), и в тем моменты я сосредотачивал взгляд на его башке, и она уменьшалась, становясь малюсенькой башкой инопланетянина. О чем я думал в те моменты? Наверно, когда у папочки пройдет словесный понос, и я могу пойти в постель (мягкую, прохладную и согревающую постельку). Сейчас же, когда Пикач орал, я лишь видел, но не воспринимал, не пропускал через разум, потому что разум мой был точно полым.
«Надо бы его отметелить да так, чтоб потом и не вздумал пикнуть!» – Появился Громила. На его роже застыла довольная улыбка. Он прищурил один глаз, застыл с такой рожей, а потом прокашлялся.
«Ну чего ты?» – Пикач почесал свою промежность, точно у него там были вши или еще чего хуже.
«все нормально. Я успокоил двух козлов, которые верещали. Одному я хорошенько вхреначил дубинкой по башке, надеюсь не кокнул, – как бы мимоходом добавил Громила, – а другому сломал, кажется, несколько пальцев, и пересчитал позвонки. А потом зашел к новенькой, ничего, скажу тебе штучка. Ляжки да сиськи тянут почти на пять балов. И как мне показалось, ей понравилось, когда я с ней играл».
«А что на пять-то балов не дотянули ее штучки?» – Пикач нахмурил лоб, точно чувствовал боль в башке или в животе, а потом скрежетнул зубами. Это было до жути отвратительно (на меня подействовало прямо как пронзительный скрежет, который производит острие чего-либо, когда проводишь по железу).
«А то, что она психичка, дубень! И не может даже ничего сказать».
«А те надо это что ль? – Пикач сжал здоровенный кулачина и долбанул по стене, обитой войлоком – Главное пихнуть поглубже бы куда было!».
Громила согнулся пополам и заржал противным визгливым смехом, скорчив гримасу точно тролль.
«Он больше не менялся?» – Бросил вопрос Громила, пялясь на меня своими бельмами. В его глазах я увидел столько развращенности, страсти к причинению другим боли и увечий.
«Нет. Он пока тот же сраный Вирсов, да, уродина?!» – Пикач врезал мне по лицу, я почувствовал, как из носа заструилась тепленькая струйка крови. По телу разнеслась жуткая обжигающая боль, стало жарко, точно у меня была температура, меня до безумия стало не по себе, захотелось исчезнуть, оказаться одному. Но я не мог. Потому что я был привязан к койке этими ублюдками, этими двумя паучарами, связавшими меня пополной прежде чем сожрать с потрохами.
Офигенное ощущенице, когда тебе охота свалить из обстановки, которая давит на тебя точно пресс (того и гляди глаза вылетят из орбит от этого давления), но тебе некуда бежать, выхода нет, вдалеке лишь огромная железная, покрытая пылью и ржавчиной металлическая стена, о чем ты думаешь в эти моменты? О чем-то приятном? О том, как я схожу в магазин и куплю себе что-нибудь классненькое? Как понежусь в кровати, читая книгу или смотря интересный фильм? Разные могут быть эти мысли. У каждого свои. Но эта психологическая релаксация (или успокоение – один фиг разница) не всегда помогает. А особенно, когда у тебя нет больше подобных мыслей. И в итоге у тебя срывает крышу, черепушка, образно говоря, расходится на две половинки, и в ней звенит сумасшедший гонг. Со мной произошло как раз это.
Я заверещал. Зарычал. Задергался, извиваясь точно уж. Ремни давили на щиколотки и запястья. На лбу у меня выступили пот. Лицо закалило. Голову разрывало от давления.
«Ну-ка заглохни, падла!» – Очередной удар нанес мне Громила. Он пришелся в висок.
На какое-то время меня поглотила черная пустота, неподвижность (не знаю, как еще это описать. В общем, что-то вроде обморока). Словно, тебя не было какое-то время: ты не мыслил, не дышал – просто исчез, не существовал. В груди образовался холодный ком, пульсирующий точно сердце.
«Ты его убил, придурок, чертов!» – Расслышал я голос.
«Скажем, сам дерябнулся».
«Ага, и сдох ненароком! Ты вообще чокнулся, что ль?!» – Это был Пикач. Наконец-то я смог хоть что-то соображать и распознавать.
КАЖДЫЙ ХОТЬ РАЗ, ПОГРУЖАЯСЬ В СОН, ДУМАЛ О ТОМ, ЧТО ЗАВТРА МОЖЕТ НЕ ПРОСНУТЬСЯ. ЧТО ОЩУЩАЕШЬ В ПОДОБНЫЕ МОМЕНТЫ? СТРАХ? ДА. СО ВРЕМЕНЕМ СТРАХ СТИРАЕТСЯ.ВЕДЬ ТЫ ПРОСТ-НАПРОСТО ЗАСЫПАЕШЬ ВЕЧНЫМ СНОМ. НО ОДИН ВОПРОС ОСТАЕТСЯ: КТО-НИБУДЬ ВСПОМНИТ ОБО МНЕ?
«А как ты того придурка кокнул из тридцать первой палаты в конце коридора, которого ты долбанул об угол кровати, так что он тут же кони отдал».
«Ты про Лысого-то, который еще так забавлялся, когда Версов сбежал?» – Таким забавным тоном спросил громила, точно припомнил прикольный анекдот.
«Именно. Какая у него была пробоина в черепушке, почище чем в корпусе Титаника – и ничего! Наш приятель Кроф, наш добрый труподоктор, работающий со жмуриками залатал ему башку, и никто ничего не заметил. Это же психи, кому они на фиг нужны? Кого о них косет, а?»
«Да, никакого».
«Ответ верен на все сто».
«Безумный громкий смех раздался рядом со мной.
«О, глянь, очухался» – Пикач ткнул меня в щеку. От пальца воняло табаком и еще чем-то.
«Сейчас док Психоз придет и вкатит ему укольчик, чтоб не орал больше положенного».
«Ладно валим отсюда». – Громила подошел ко мне и харкнул в лицо. Слюна сползла по щеке.
Каким же грязным я себя ощущал! Избитый, униженный и никому ненужный!
Эти два ублюдка удалились из комнаты. Раздался поворот ключа.
Воцарилась всепоглощающая тишина. Я даже не мог слышать своего дыхания. Голова у меня кружилась. Глаза сами закрывались, и я проваливался куда-то. Когда они открывались, то вначале войлочные стены камеры (или комнаты), в которой я был привязан к койке, начинали кружиться, а потом медленно останавливались и замирали окончательно.
Тишина может быть благом. И она даже может лечить. Но в этом месте, в этой комнатушке, похожей на камеру пыток, тишина буквально пожирала меня, пугала и заставляла подергиваться, точно от холода.
В тот момент, когда Громила и Пикач свалили, я наконец-то понял, где я был. Я не хочу писать это слово. Здесь все ужасно. Звуки – это безумие, а тишина, по-моему, еще страшнее.
Через какое-то время дверь отворилась. Что я почувствовал, услышав этот звук? Страх? Панику, смешанную с ужасом? Да пошли вы! Я ни фига не почувствовал. Я повернул отяжелевшую голову и увидел лишь полы белого халата. Это был он. Это был чертов док Психоз.
«Как самочувствие, Версов? Не дергайся – Я почувствовал, как в меня вошла игла. – Это тебя еще притормозит. Ты что-то слишком буйный. Для тебя это несвойственно… то есть для этой твоей половины. Ты наконец признаешь, что ты псих? Ты болен. Ты продолжаешь писать свои записки, я это знаю. Громила сказал, что видел, как ты скреб что-то на клочке бумаги».
Честно признаться при этих словах дока Психоза, я почувствовал жар во всем теле. Я пытался припомнить, чтобы подобное происходило, но не мог. Все заслоняла сплошная белая пелена. Затем, как это зачастую случается во сне, картинка белой пелены переменилась резко на дока Психоза, который нависал надо мной, расплываясь. Его ухмыляющееся лицо и халат были в крови. Она была свежей.
Что это черт возьми? Где я? – задал вопрос мой перепуганный разум. Потом я закричал. Кричал я недолго, я это запомнил. А потом меня сокрыла в объятиях неподвижность и мертвая пугающая тишина.
20 мая, Сб.
Я проснулся в квартире Лома. Я не помнил, как очутился здесь. Попытался припомнить хоть что-то относительно прошлой ночи, когда мы собирались позабавиться со Свердовым. Я помнил, как мы стояли за столярной мастерской. Припомнил, как увидел тень на земле. И все.
Я скинул покрывало и потянулся. Услышал потрескивание суставов. Поглядел на левую руку. Она была ужасна. На кой черт я резал себя? Если бы можно было все вернуть, то я бы на это согласился скорее всего. Моя левая рука уродина. Я задумываюсь о том, почему я сделал это, и не знаю. Одна мысль приходит на ум: я был не в меняем. Точно в каком-то трансе. Как зомби. Чертова игрушка, которой управляет кто-то другой.
«Как самочувствие?» – В дверях возник Лом.
Я не ответил. Лишь показал большой палец, который был опущен вниз. Это означало хреново, что даже говорить не хочется.
«Твой рюкзак в ванной. Там со шмотками еще какие-то листки».
«Ты их не читал, надеюсь?» – Встрепенулся я.
«На кой хрен. Это твоя мура. Я не собираюсь в нее нос совать. Поднимайся да набрасывай какую-нибудь хрень на себя. Поедим».
«Спасибо, Лом».
Лом удалился. Он ничего не сказал про руку, хотя мысленно я уже придумывал хороший ответ, чтобы не быть пойманным в расплох, как в тот раз тем говеным больничным Фрэссером.
Я умылся и нашел какую-то одежку не слишком воняющую. Помыл волосы мылом. Умыл несколько раз лицо. Нашел у Лома в шкафчике какой-то дезодорант. Порыскал им подмышками, в паху и на носки.
«Приветик». – Бросила меня девчонка, сидящая на стуле. Одна нога ее была опущена, а другая подогнута под себя. На ней была лишь рубашка Лома.
«Как дела?» – Задал я вопрос.
«Вчера было лучше». – У девчонки были грязноватые короткие волосы. Передние зубы у нее были грязно-белыми. Я не был уверен, но мне показалось, что на ней не было трусов.
«Это Дана». – Представил Лом это чудо, пожирающее вилкой мясной салат.
«Дима». – Дана кивнула, привстав на стуле, и переставив ногу, стоящую на стуле с середины на край. Мне было в то же время противно, но в то же самое время занятно. Хотелось узнать, подтвердится ли мое предположение. Чертов ДЕМОН был тут как тут.
«Диман, из жрачки лишь салаты: мясной и с селедкой. А также предки делали спагетти с мясным соусом и сыром».
«Лучше и не надо ничего». – Сказал я, опустив глаза. Я решил, что если эта Дана cпросит меня про шрамы, я дам ей кулаком в зубы. Я представил, как она только заикается: «А что это у тебя на руке за…», а мой кулак уже дает ей ответ. Мне стало смешно. Я издал что-то вроде хрюканья.
«Ты чё, Диман?».
Я мотнул башкой.
В школе-уроде все было по-старому. За исключением, наверно, только того, что не сильно много дураков приходит в этот день. В этот солнечный приятный денек. Запах жженых листьев приносит мне большое удовольствие. На какое-то мгновение я почувствовал прежний запах свободы и легкости, который раньше чувствовал каждую весну. Как же это было приятно!
Лос сказал, что сегодня к вечеру наведаемся к Павлу Рейзову. Последнему говнюку, которому мы хотели отомстить. Я ничего против не имел. Честно скажу, этот день был какой-то грязно-серый и нереальный. Я чувствовал, что словно все происходит во сне. И все, казалось, двигалось с поразительной медлительностью. Такое бывает порой. Я еле выдержал три урока. Мне так и хотело вскочить и заверещать. Заверещать от тоски. Заверещать от однообразия и безысходности! Мне хотелось заверещать, перерезая себя синие капилляры.
Но после три сраных уроков я намеревался поговорить с Нат. Черт! Я должен выкинуть ее из башки! Но не могу. Она так прекрасна. Сегодня на ней была черная кофточка с короткими рукавами, черные волосы завязаны лентой в конский хвост. Она меня избегает. Но я не могу выкинуть ее полностью, как ни пытаюсь!
«Привет». – Я не очень боялся. Но сердце чуть екнуло. Я намеревался вначале протянуть руку и коснуться ее.
Нэт опустила глаза. Мне показалось, она не хочет встречаться с моими. Я назвал себя про себя говнюком несколько раз. На кой я подошел к ней? Сколько раз за свое долбанное существование внутренний голосок говорил мне сделать что-то, но мой разум, рациональная часть меня, говорила обратное? Несколько раз-то точно. Сейчас был именно этот случай.
«Чего тебе?» – Произнесла она.
Около нас прошла какая-то девчонка с косичками и гольфах. Мне стало не по себе. Захотелось провалиться сквозь бетонный пол рекреации.
«Хотел поговорить. Может сходим куда-нибудь. Хоть в кино?» – Я знал, что ответ будет отрицателен. Но в этой долбанной шизанутой жизни зачастую так: знаешь, что произойдет, но все равно надеешься на обратное. Веришь в долбанную сказку, которыми тебя пичкали в детстве – хотя сейчас детишек пичкают уже не сказками, а порцией игр-мочаловок и порнушкой. Так называемые механические дети, которые не живут даже лет четырнадцати, а сразу ступают на стадию животного существования.
«Не знаю. Я занята. Может, как-нибудь в другой раз. Экзамены ведь, сам понимаешь?» – Сухим тоном сказала Нэт, отводя глаза куда-то в сторону. Ей хотелось поскорее свалить. Создавалось чувство, что она боялась меня, и ей не терпелось прекратить разговор. У меня появилось пресильное желание дать ей по морде, раскроить ее что было мочи.
КАК-НИБУДЬ В ДРУГОЙ РАЗ!!! Меня бесит этот неопределенный ответ. Ты точно даешь надежду, но в то же самое время и так понятно, что этого не будет. Но она это сказала, потому что не желала быть грубой и хотела, чтобы все было мирным путем. Лучше бы эта вонючая трусиха сказала сразу: «Нет. Я не желаю тебя больше видеть, ты мне противен», я бы, вероятно, воспринял это не с такой горящей злобой. Хотя, если подумать… как еще можно ведь сказать.
Я спускался по лестнице, и передо мной все распадалось на части. Стены рассыпались, ступеньки крошились и превращались в темноту. Все было серым, превращавшимся в темноту. Я в первые за какой-то продолжительный промежуток после моих последних мыслей подумал о самоубийстве. В голове точно промелькнула вспышка, подобная вспышке молнии.
… Рик выпрыгнул из-за укрытия, типа столярная мастерская, врезав Артсоу, этому сраному чмырю, ногой по тормозам. Тот взывыл. Девчонка тут же дала стрекоча, понимая, что ничего хорошего здесь не ожидается и если она останется, то только может вляпаться в какое-нибудь блевотное говно.
«Помнишь меня?» – сквозь зубы проговорил Рик, брызгая слюной.
«Отвечай сука!!!» – Заорал Я.
Это Я, тот, в кого ты отказываешься до сих пор верить, Диманыч!
«Кто вы, ур-ро-оды?» – Не спросил, а прокашлял Артос.
Рик встал в луч света единственного фонарного столба и, указывая на оставшийся маленький синяк на лице, сказал:
«Призрак-мститель, подонок!» – Рик врезал Артосу Свердову кедом по лицу. Он свалился, пропыхтев что-то матерное.
Как же это странно! Насколько же этот ублюдок был прогнившим! Даже в такой момент он матюгался, офигенно, черт тебя возьми!
Но мы порезвились над ним хорошенько! Я сделал то, на что у тебя, версов, кишки бы не хватило. Ты сраная слабая половина!
Потом Я подскочил к нему скрючившемуся, точно сраный эмбрион, и врезал по брюшине, потом еще и еще. Мне это понравилось.
«Не один здесь хочешь кайф словить, Диман» – Был голос Серого. Но Димана здесь не было – он ушел глубоко и очень далеко. Здесь был я – твой друг Вансин.
Ты понишь конец дня в ту пятницу, 19 мая? Хрена с два, не так ли? Зато помню Я! Теперь ты веришь, что я существую?
«Оттащим его. Вдруг кто появится». – Посоветовал Лом. Его совет был весьма делен.
Мы оттощили Артоса, точно свиную тушу.
«Давай здесь, задолбалось эту гниду тащить». – Пропыхтел Рик. А потом ударил кулаком Артосу по фейсу. Он ударил его раза три. Было темно, поэтому не было видно его рожи, походившей на бифштекс, как когда-то это было с самим Риком.
Когда мы оставляли этого урода, то он едва дышал. В этот момент я пожалел, что тебя не было с нами. Я лгу. Ни черта я не жалел, что тебя не было, жалкий ты ублюдок! Я был чертовски рад! Потом мы нажрались вдугаря и кого-то поимели. Алкоголь, ругань, ор и похоть – вот все, что творилось у нас после этого акта мщения. А потом Лом притащил меня к себе. Ведь я так нажрался, что ничего не соображал. Я недоумеваю какого черта нас не разыскивают. Мы вчера такого натворили. И разбили пару окон в магазинах и квартирах на первых этажах, когда еще были относительно трезвы. Нас спасла ночь. Ночь – это время Дьвола и его игрушек, это вроде твои слова, Диман, да?
Когда я спускался по лестнице, то наткнулся на Ванька Маркова. Я чуть не сшиб его. Он назвал меня сраным танком, у которого бельма на жопе. Я повернулся. Вбежал вверх по лестнице за ним и избил. Он грохнулся, тяжело кашляя.
«В следующий раз убью, подонок!».
Потом мне стало жутко холодно, несмотря на теплую, уже практически летнюю погоду. ОНИ снова за мной наблюдали. Я почувствоал это. Я увидел поворачивающийся глаз из стены. Я закрыл глаза, трясясь от холода. Глаз исчез. Я подумал о том, что у меня никого нет. Что я качусь все глбуже вниз. Я подумал о бабули, которой не было в живых, как кроме моих воспоминаний. Я вспомнил тот день, когда мы с ней где-то в девятом часу после отличного ужина (жареная рыба, салат из помидор и огурцов и картошка) пошли закрывать куриц. На лужайке пара ребятишек и девчонка играли в мяч. Бросали его друг другу. Я как всегда был в своем репертуаре и задавал дебильные вопросы.
«Баб, а ты петуху носки захватила?»
«Нет».
«А почему?»
«И так хорош».
«Понятно. – Небольшая заминка. – А трусы?» – Я заливаюсь смехом, точно мне рассказыали безумно смешную шутку.
«Дурак ты» – Смотря мне в глаза, произносит забавным тоном бабуля. Я смеюсь сильнее. И я безумно счастлив. Мне ничего не надо. Чувствую удовлетворенность и теплоту внутри, которую, вероятно, ощущают муж и жена, если они живут в мире и являются дополнением друг для друга, а не живут как электрон и протон.
На секунду я ощутил этот приятный деревенский воздух, составляющими которого является прохлада, запах свободы, истинной зелени, порой запах сена, смешанного с навозом. Мне чертовски захотелось быть там. Как же дерьмово это чувство: когда хочешь куда-то, но не можешь! Кто испытывал подобное, должно быть, поймет меня.
Подумал о ДУБЛИКАТе папочки. Ничего не ощутил. Я не хотел о нем думать. Я не желал думать ни о ком: ни о матери, которую поглотил ДУБЛИКАТ, ни о Нэт, к к оторйо я никак не мог подавить привязанность, ни о Фрэссерах, которые снова дали о себе знать.
Подувал приятный теплый ветерок. На улице резвилась детвора, но я словно ничего этого не замечал. Все потускнео и сморщилось, подобно бумаге, которую начинает пожирать огонь. Был суббота. И до черта людей скажут, что это хороший день, потому что можно отдохнуть от исправительных тюрем (школа-прикола, институт, техникумы), от долбанной работы, которая задолбала (если ты, конечно, не шизанутый работаман, который чуть ли не кончает, когда работает с утра до ночи), но я не чувствовал радости. Апатия сменилась злобой ко всем и вся, а самое главное к самому себе. Полезли мысли о моей бездарности и о том, что я за сраный неудачник.
В этот день у меня случился рецидив. Я покрамсал себя. Боль принесла на какое-то время облегчение. Потом по лицу текли слезы. Довольно приятный и горьковатые слезы боли и безнадеги. Я резал себя на улице у Канализационной Берлоги. Угадайте чем? Осоклком пивной бутылки. Ну и сраный же больной шизофреник!!!
Руку как-то приятно пожигало, а я нашел ключи от квартиры среди грязного белья и стал их крутить в руке. Я подумал о том, чтобы наведаться туда (может, ДУБЛИКАТ папочки меня убьет? Вот будет по-чумовому!), потом мне захотелось навести парней на свою квартиру и чтобы они там пообчистили все хорошенько, но потом я плюнул на эту идею. Я сделаю все сам, а потом спокойно уйду на покой… на вечный покой. Можно просто засунуть башку в газовую плиту и надушаться «чудодейственными» парами. Ха-ха-ха!!!
КАК ЖЕ Я ОФИГЕННО УСТАЛ! ВСЕ КАТАСТРОФИЧЕСКИ РУШИТСЯ!
Засовывая этот листок в рюкзак, мне попался среди кучки мятых листок, где было описана та часть того, что мы сделали с Артосом. Та, недостоющая часть, которую я не помнил и которую боялся спросить у Лома. Листок был написан от имени Вансинна. Снова этот урод! Крод, о котором говорил в том странном сне док Психоз. Вансинн не существует! Я не верю в него.
То, что подчерк совпадает, говорит о том, что я это написал – Версов. Но почему я не помню, как описывал те события, почему не помню своего участия в нем с того момента, как мы затаились за этой столярной мастерской? Я не был пьян. Но, если я писал это, то зачем писал его от лица Вансинна? Кто он вообще такой? Его изобрел мой разум, независимо от моей воли? Это имя произнес док психоз во сне. Это имя на бумаге. Он уже связано и с дневником и со сном (?). Черт, слишком много вопросов и слишком большая путаница! У меня очень болит голова. Сейчас бы очутиться в мягкой постели, только что заправленной, почувствовать ее прохладу, не чувствоать напряжения. Но вмсето этого я со слипающимися глазами поплелся в канализационную Берлогу. Меня ждал говеный матрас, на котором так любили веселиться. Руку продолжало калить. Эту «клешню мертвеца».
21 мая, Вс.
Я проснулся около двенадцати. Я забыл про новый порез. О нем я вспомнил, лишь когда ненароком задел правой рукой левую. Руку прострелило от боли, а в башке закалило – в мои очумелые мозги поступила реакция, сообщающая о том, что у меня исполысована кляшня.
В Берлоге был Степан, Ритка-услужилка, которых, честно признаться, я давненько не видал (мне показлось вообще, что они умерли). Также был Зависало и еще пару телок лет пятнадцати. Ритка-услужилка пила бурду, похожую на самогон. Зависала жрал со смаком чипсы из маленького пакетика (этот пакетик стоил рублей шесть, это точно). У Степана на коленях сидела одна молоденькая девка. Он засунул руку под майку на тоненьких лямках, рядом с которыми были видны лямки от черного лифчика.
«Проснулся, уродец!» – Завопил Зависало. Я мог бы поклясться глаза его в этот момент были в разные стороны.
«Заткнись ты, говнюк обколотый» – Пробурчал я, натягивая рукав кофты (я знал, что этот наркоман не видит порезов, но мне все равно казалось, что этот лунатик видит, и я сделал это рефлекторно).
«На поробуй эту фигню. С зеленью и луком». – Я выхватил пакетик у Зависалы. Пожрать я был непрочь.
«Эй как насчет охи-ахи?» – Голос Степана. Потом он хрюкнул, подобно зажратому борову.
«Да подождити ты чуть-чуть, Стё-о-оп!» – Протянула девчонка.
«А может я сечас хочу, стерва ты поганая!» – Он настойчиво просунул свою пятерню под юбку. Это было по-животному. Подобно тому, как трахаются кролик и крольчиха. Это было мерзко, но, признаюсь, что-то в этом привлекало – вероятно, врожденная человеческая извращенность. Мне хватило сил свалить оттуда. Когда я уходил, Степан почти сделал свое дело, а Зависало тем временем базарил с Риткой-услужилкой, точно все было тип-топ.
БОЛЬНЫЕ!!! ПЕРЕВЕРНУТЫЕ!!!
Я свалил оттуда с головной болью и болью в желудке (вонючие чипсы!). Рюкзак я поставил за трубу. Не за чем было таскаться с ним, как придурку. Я и без того выглядел не важнецки, и мне было необходимо помыться.
По дороге к Серому я встретил Рика. Он обрадовался, что наткнулся на меня. Рассказал о том, что они вчера с Серым были на квартире на Металлической улице, где Зависало и Нойгиров держат шлюх.
«Мы хотели и тебя пригласить, но ты так быстро свалил».
«На кой черт вы туда поперлись?!» – Взревел я.
«Сам Нойгиров пригласил нас», прикинь? Там такой отрыв, не в жизнь не представишь!»
«Да что ты?! Говно представить может, наверно, каждый!» – рыкнул я.
«Там они закабалили пару новых телок. Они не такие малолетки, приличные сиськи. Такой трах там был вчера. Они еще их напоили для прикола. Во щё чума! – Рик хлопнул себя по коленке (на нем были джинсы и не застегнутая рубашка навыпуск). – Куда только не пихали, а как сосу-у-ут!»
«Ты погромче ори. Херово слышно-то. Уйди на хер отсюда!».
«Да иди ты, хренов чмошник! – Заорал на всю улицу этот пузан Рик. Наконец-то он решился, а я-то думал никогда не сможет – так и будет у него очко играть передо мной. Заслужил этот псевдодружок, подопечный Фрэссеров некоторой похвалы. – Ты спекся! Не умеешь отрываться! Ты чокнутый! ПСИ-И-ИХ!!!».
Я не стал оглядываться, но у меня появилось безумноечувство, что взади стоит Рик, а лицо у него напоминает кровавый бифштекс, потому что кожу с него содрали… заживо, точно как в фильме «Техасская резня бензопилой» этим забавлялся Кожаное Лицо. Сердце у меня обратился в маленьких ком, а потом я прибавыил шагу, потому что мне поглючилось, что сейчас Рик-урод вырастет до двух с половиной метрового роста, схватит и начнет сдирать с моего лица кожу, потому что только так он сможет вернуть себе лицо.
Потом наступила спокойная апатия. Под спокойной апатией я подразумеваю некую степень умиротвренность, сильное безразличие ко всему и злобу…бешеную, агонизирующую, сжирающую меня изнутри, подобно серной кислоте, разъедающей плоть.
Наконец-то он решился. Теперь я знаю наверняка, что больше с этим слугой Фрэссеров я больше не увижусь. Псевдодружок на время. В самом начале дневника (черт, как же давно это было и как быстро все прошло; как чертовски быстро все несется!) я писал об этом. И вот все происходит, как я и писал. Чувствуешь себя не так хреново, если уже заранее знал, как повернутся события, или готовил себя к ним (к предположительным последствиям), не так ли?
Я разбежался и пнул ногой палку. Неудачно ударил. Большой палец заломило. Я чуть не рвал на себе волосы и хотел ржать, точно шизанутый хохотунчик, у которого съехала крыша. Ха-ХА-ХА-ХА-ХАХАХАХА!!!
Я хотел пойти к Серому, но не пошел. Когда открывается истинное нутро одних из твоих всевдодружков (хоть ты и ожидал уже этого), то ко второму идти (да тем более к тому, который спрашивал у подружки, как можно было бы убить меня), не слишком-то охота.
Я плелся в неизвестном направлении. Все перед глазами расплывалось, мне казалось, что проваливаюсь в реку, и вода заглатывает меня подобно здоровенному киту, или монстру. Честно сказать, мне хотелось спать, тихо лежать, не ждвигаясь в каком-нибюудь уголке, но не мог же лечь на улице, как собака?
У Меня оказалось в кармане десятки и мелочь. Я не помню, как они у меня оказались. Последнее время я существовал в каком-то непонятном состоянии – все происходило в таком темпе, что порой я даже не мог припомнить, как это происходило. Вероятно, к этим деньгам можно было отнести подобный принцип.
Я решил поехать на железнодорожный вокзал. Хотелось надраться, но у меня не было деньжат. Я привалился к окнул и в некой полудреме лени и апатии енаблюдал проезжающие машины, спешащих пешеходов, заметил одну длинноногую цаплю, к оторой юбка была еще та! (мне захотелось вышибить ей мозги, чтобы больше не шлялась в таком виде). В автобусе народу было немного, так что оставались даже свободные места. Я не чувствовал давления этой толпы, как это у меня часто случается, когда автобус набит битком, и все трутся друг о друга задницами. Мне стало полегче, но меня не оставляло чувство тревоги, я чувствовал, что за мной наблюдают, а еще пару раз проскакивали мысли о СУ (самоубийстве). Мне приходилось мотать головой, чтобы выгнать из черепушки эти страшные мысли и картинки, старавшиеся пустить корни в сознании. Эти мысли были даже посильнее секусуальных.
Мне хотелось, чтобы в автобус зашла какая-нибудь красивая девушка (не только внешне, но и внутри), и мы могли бы познакомится. Но, разумеется, жизнь не была сказкой, и ничего не случилось.