Меня собака догнала, как сейчас помню, в горах Грузии. Природа, красота, снег лежит на безмолвных вершинах, вино льется рекой… а скучно. А что, пожалуй, не худший вариант, где можно поскучать. И уж тем более не самый плохой, чтобы решить вернуться домой и найти работу. Тогда я подумал, что это не скука. Это просто во мне просыпается чувство ответственности: за себя и за родителей. По поводу благосостояния родителей я мог бы не беспокоиться: его бы хватило еще на парочку путешествующих по миру оболтусов-сыновей, но все-таки что-то меня позвало обратно. Теперь-то я знаю – что. Тогда я вернулся домой и устроился в третьеразрядную газетку, окончательно убив свое свободное время и получив взамен лишь стойкую непереносимость типографской краски и пятьсот евро ежемесячного заработка. На жизнь этого хватало с трудом, но я думал, что нужно лишь перетерпеть неблагоприятный период в жизни, чтобы потом началась белая полоса. Кто же знал, что белую полосу я принял за черную!
В один из вечеров в барах, которые я проводил в то время с завидной периодичностью, потягивая свой кисло-соленый гёз из неприспособленного для него широкого пивного бокала, увидел за столиком в углу прелестную молодую особу. В бокале – несмешанный ламбик, явно моя аудитория. Подошел, поговорили. Через три недели переехала жить ко мне. В течение этих трех недель все было прекрасно, любовь шла по нарастающей. На время я даже забыл об укусе бешеного бульдога в Кавказских горах: вот на что способна химическая реакция в организме, называемая некоторыми романтиками любовью. За три недели мы выпили немало бельгийского в том баре, а также и в других, разбросанных по всему городу. Говорили о музыке, литературе, путешествиях. Оказалось, что ей нравится рок-н-ролл пятидесятых годов и Раммштайн, читает Бредбери и Оруэлла. Любое смешение жанров было ей по душе: могла даже свой любимый ламбик жигулевским запить. Мне это нравилось, я открывал ее мир невообразимых контрастов, подобно тому как тринадцатилетний школьник открывает для себя берег реки, куда он уехал в одиночку на велосипеде без ведома родителей. Она была девственницей. Сначала было больно, потом обоим стало нравиться. В некоторых позах она была прямо-таки хороша. Первый этап нашей любви мы прожили в барах и прогулках по освещенным уличными фонарями мостовым. Второй этап – в нашей уютной студии.
Она сносно готовила, но еще чаще, дабы оставить вечер свободным для любовных утех, мы заказывали еду. Было хорошо и даже не скучно. Она приходила с учебы в университете часов в шесть вечера, я на час позже притаскивался из редакции. Кажется, нас тогда мало интересовало, что происходит у нее на учебе или у меня на работе. Нам просто было хорошо. Размер кровати позволял нам делать все, что хотелось, даже с запасом. А потом мы взяли билеты в Виго. Выбор города был такой же странный, как и ее излюбленное сочетание в выпивке. Виго в ноябре был плох. Было пасмурно, с океана дул промозглый ветер и казалось, что весь город олицетворяет то, от чего я бежал последний год после выпуска. И даже дешевый астурийский сидр, разлитый в огромное количество малюсеньких стеклянных бутылочек, не помогал. Чтобы не броситься в океан с прибрежных скал пришлось уехать на юг, в Португалию. В Лиссабоне было получше. В последнюю нашу ночь перед возвращением домой смотрели на корабли в гавани с тихой смотровой площадки ресторанчика, почти как у Ремарка. Только те бежали от реальной угрозы, а мы – от выдуманной, призрачного порождения моего больного клочка серого вещества.
Когда вернулись домой, я снова осел в редакции газетки, получая свои тяжело достающиеся и легко пропиваемые гроши. Постепенно мы стали больше времени проводить не в обществе друг друга, а с друзьями: ее или моими. Мои уже почти все стали работать спустя год после выпуска. Помните, писал про три варианта пару страниц назад. Пророчество сбылось, но ребята выглядели весьма счастливыми. То ли мне как всегда больше всех надо было, то ли друзья мои были слишком неизбирательны. Мне на самом деле было все равно. У меня еще не отошла заморозка, любезно сделанная мне моей белокурой пассией, облегчавшая страдания от укуса в горах Грузии. Впрочем, ледокаин постепенно прекращал свое действие. Как я это понял? Точно так же, как понимают семейные пары, что старое чувство уже ушло. Реже занимаетесь любовью, уже не спускаетесь по лестнице, чтобы донести своей любимой пакеты из магазина, не целуете нежно на ночь, мотивируя тем, что устали, и необходимо побыстрее заснуть. Конечно, как и любой другой мужчина, понимающий, к чему идет дело и страстно желающий отсрочить конец, я старался сделать все, что в моих силах. Выводил девочку на прогулку вечером на набережную, внезапно приносил домой букеты, дарил белье и платья. Кто не наступал на эти грабли, тот полный сухарь, и та самая собака не просто укусила его за голень, а перегрызла артерию, которая идет от сердца. Было страшно и в то же время – все равно.
Любовь не прожила даже трех бегбедеровских лет, сократив срок своей непродолжительной, но довольно содержательной жизни до трех с небольшим месяцев. В январе мы разошлись. Без скандалов и истерик, принимая неизбежность продолжения битвы с камнем, закатываемым в гору. Было двадцатое января, как назло посреди зимы пришла оттепель, и кривая скуки резко пошла вверх. До взгляда в стену было еще далеко.
Зато взглядов на дно бокала, опустевшего от внезапно закончившегося в нем крика, было предостаточно. Но у каждого пьяницы наступает момент, когда он решается взять себя в руки. Другое дело, что далеко не у всех это получается. Но у меня получилось, даже довольно безболезненно. Просто в очередной раз, поливая содержимым недр своего желудка мостовую, я решил, что с меня хватит. Мне не нравится блевать, это я понял в восемнадцать лет. И с тех пор старался всячески избегать этого неприятного процесса, хотя напивался систематически и с упорной педантичностью. А после расставания с белокурой что-то зачастил. Проснувшись на следующее утро, четко решил воплотить в жизнь вчерашние задумки. Конечно же, не удержался, когда узнал, что за мое пьянство меня уволили из газетенки, но со следующего утра все же решил завязать.