Пожелтевшие жалюзи, старый облупленный паркет и груды бумаг, лежащие на столах со стеклянным покрытием. Меня насильно раздевают. Трогают, вертят и рассматривают. Я вжимаюсь в себя и пытаюсь мысленно убраться из этого ада: это не я, не я, это просто кусок мяса, это его щупают и на него кричат. Я почти отключаюсь, но иногда ко мне вспышками прорываются отдельные омерзительные образы. Злая тётка с пергидрольными волосами в белом засаленном халате. Пузатые мужики в военной форме, говорящие что-то, интенсивно перебирая челюстями. Развешенные на стенах плакаты с оружием и окровавленными трупами. Полные тоски и безнадёги глаза парней вокруг. Валяющиеся в проходе ботинки. В конце концов у меня всё-таки получается до конца уйти в себя – дорогу обратно я уже не помню.

Рома провёл у меня рукой перед глазами, и я выплыл из воспоминаний.

– Эй, ты чего?.. Ты аж побледнел! А, если учесть, что ты и так всегда цвета трупа, то побледневший ты – это вообще уже какая-то тёмная материя.

– Да так, просто немного не по себе стало…

– Это всё от недопития! – с укоризной в голосе сказал Рома и достал из пакета бутылку вермута. Снял крышку, сделал глоток и жестом предложил выпить мне – я отказался.

Сделав ещё несколько глотков, Рома закупорил бутылку и достал из кармана сигареты.

Послышался писк от открывшейся входной двери. Из подъезда, рядом с которым мы сидели, выскочила девушка лет восемнадцати в наспех застёгнутой куртке и с заплаканными глазами. Потупив взгляд, она стремительно прошла несколько метров, затем развернулась, подошла к нашей лавке и резко на неё опустилась.

– Будет сигарета? – без церемоний обратилась она к Роме.

Рома, не растерявшись, достал одну из двух остававшихся в пачке сигарет и деланно запричитал:

– Вот, предпоследняя. Как от сердца отрываю!

Девушка молча взяла сигарету, взглядом потребовала у Ромы зажигалку, как-то неловко ею воспользовалась и наконец закурила. После того, как Рома последовал её примеру, пару минут мы сидели молча.

Я заметил, что уже начало темнеть. Дни стали совсем короткими – скоро зима. Когда-то я любил зиму, она ассоциировалась у меня с праздниками и домашним уютом. Теперь же это время года представлялось бесконечными темнотой и холодом, из-за которых становились тяжелее даже самые привычные повседневные действия.

Роме надоело сидеть молча, и он спросил у девушки:

– Красавица, тебя как звать?

– Ясна, – мрачно ответила она.

– Ясно! – усмехнулся Рома и сделал очередной глоток вермута. – А чего ж ты с таким именем такая хмурая?

Она посмотрела на него раздражённо, молча посидела ещё какое-то время, а потом всё-таки решилась выговориться:

– Отец сегодня опять злой был. Ударил мать. Я за неё заступилась, а он ещё сильнее рассердился и разбил мой телефон.

– Да-а-а… – протянул Рома, – ну хоть не голову!.. А вообще, съезжай-ка ты от предков поскорее. Я вот со своими уже два года не общаюсь и прекрасно себя чувствую!

Запрокинув голову, Рома залпом выпил ещё около трети бутылки. Мне показалось, что в этот момент на его лице сквозь маску вечного веселья на мгновение проступила боль. Такое случалось очень редко, и каждый раз меня безумно пугало.

– Мне очень жалко маму. Хотя на самом деле и отца тоже жалко. Всех жалко… – грустно прошептала Ясна.

– Себя бы лучше пожалела, – сердито сказал Рома, чуть не выронив бутылку из рук.

– Всё, хватит! Не надо об этом! Пожалуйста. Давайте о чём-нибудь другом!

– Да не вопрос, о другом – так о другом! Ты горловой минет делать умеешь?

– Чего? – смущённо переспросила Ясна.

– Не умеешь? Ничего страшного, не расстраивайся! – участливо сказал Рома. – Я умею, могу тебя научить! Это на самом деле несложно. Главное – научиться сдерживать рвотные позывы. А этому нас всех жизнь в России и так уже научила!

Рома рассмеялся и снова взялся за бутылку.

– Я пойду… У меня дела есть, – сказала Ясна и встала со скамейки.

– Ступай, дорогая. Я сейчас выпью за твоё здоровье!

Девушка быстро зашагала и вскоре скрылась за углом дома. Я понаблюдал, как Рома пьёт залпом, и внезапно решил ему сообщить:

– Мне сегодня на работе одна женщина сказала, что алкоголиками людей делают рептилоиды.

– О-о-о, должно быть, весёлые ребята! Пусть она меня с ними познакомит.

Рома поставил бутылку на лавочку, хлопнул руками по коленям и решительно провозгласил:

– Пойдём! Я жрать хочу.

Мы встали со скамейки и направились из двора на улицу. Рома уже прилично опьянел, поэтому шёл, пошатываясь, из-за чего бутылки в пакете постоянно стукались друг о друга и по-праздничному звенели.

В один миг вокруг зажглись все фонари. Я шёл, заворожённо вглядываясь вдаль, где огни сливались в две длинные жёлтые полосы, обрамляющие дорогу. На душе было тревожно, поэтому говорить ни о чём не хотелось. Рома, почувствовав моё состояние, вдруг обратился непривычно серьёзным тоном:

– Ты вот сказал, что тебе страшно. А чего именно ты боишься?

– Того, что это будет длиться вечно, – внезапно выпалил я, сам от себя не ожидав такого ответа.

– Что «это»?

– Всё, – я посмотрел по сторонам. – Что я вечно буду слоняться по этой бессмысленности.

– А-а-а!.. Ты страдаешь от того, что тебе никто не сказал, зачем всё это нужно? Так это же круто! Ты можешь решить это для себя сам. Все вокруг выбрали для себя какую-нибудь херню, посмотри! Каждый свою. И каждый эту свою херню холит и лелеет, боготворит её и ею живёт! Только так всё и работает. Тебе тоже нужно придумать себе какую-нибудь херню и ею увлечься. Ну или хотя бы наконец-то начать пить!

Мы остановились около киоска с мигающей надписью «ДОНЕР, ШАУРМА». Рома подошёл к окошку и сделал заказ. Потом вернулся ко мне, и мы стали молча смотреть, как продавец соскребает ножом мясо с длинного металлического вертела. Я поморщился.

– Мне часто снится, что я собака, которая охотится на птиц. Убивает их. Я не понимаю, почему я это вижу. Я же в жизни даже мясо не могу есть… Противно…

– Может, твоё подсознание таким образом говорит тебе: «Эгей, чувак, хватит быть жертвой и обижаться на мир! Уж лучше стать хищником и показать миру, где раки зимуют!» Ой, что-то так раков захотелось…

– А ты считаешь, что ты правильно живёшь? – поинтересовался я.

– Ну, по крайней мере, я вечно сопли на кулак не наматываю! А вообще… я стараюсь на эту тему не рефлексировать. В конце концов, если идти пусть даже по порочному пути, но с гордо поднятой головой, то можно далеко зайти!

Продавец выглянул из окошка и прокричал Роме, что заказ готов. Тот, размахивая звенящим пакетом, бодро подошёл к киоску, забрал свою еду и жадно на неё набросился.

– Хочешь? – предложил он мне с набитым ртом.

Я отказался. Вдруг порыв холодного ветра ударил меня по лицу, и я застучал зубами. Очень захотелось убраться отсюда и укрыться где-нибудь в тепле.

У Ромы зазвонил телефон. Выждав несколько секунд для того, чтобы прожевать очередной кусок, он взял трубку и лукаво заулыбался – по такому выражению лица стало понятно, что кто-то позвал его на свидание.

– Буду через десять минут! – весело закончил он разговор и подозвал меня пальцем к себе. – Сирота, мне надо идти. Окей?

– Окей.

Рома поклонился в пол и, продолжая жевать и немного пошатываясь, пошёл в направлении автобусной остановки.

Оставшись один возле киоска, я стал обдумывать, куда мне идти. Возвращаться в квартиру, пустую и холодную, совсем не хотелось. Когда в меня вдруг врезался очередной поток студёного ветра, я почувствовал себя стоящим на огромной ледяной глыбе, обречённым бесконечно долго замерзать на ней в полном одиночестве.

Придя в ужас от этого образа, я, чтобы прийти в себя, поднял глаза и покрутился, рассматривая нависшие надо мной со всех сторон многоэтажки, в окнах которых постепенно зажигался свет. Если напрячь зрение, можно было разглядеть, как в жёлтых квадратиках шевелились тёмные силуэты – это люди собирались вечером дома со своими родными. В моей жизни было лишь одно место, в котором я когда-то сам был таким счастливым силуэтом.

Понимание, куда мне идти, пришло в один миг. Не теряя ни секунды, я быстро зашагал в нужном направлении, понимая, что лишь там сейчас мог найти хоть какое-то облегчение. Это был самый яркий светлый луч из моей памяти – Жёлтый Дом.

Первое время после смерти родителей я иногда приходил к нему – бродил по двору, где когда-то играл и катался на велосипеде, рассматривал узоры на тротуаре, на котором когда-то сам рисовал цветными мелками, и заглядывал в окна, которые когда-то были Нашими. Мимолётное облегчение от возвращения в любимое место тут же сменялось горьким осознанием необратимости потери. Отчаяние захлёстывало с такой силой, что я каждый раз возвращался оттуда в истерике, и вскоре запретил себе эти походы. Уже несколько лет я строго соблюдал запрет и не видел Жёлтого Дома.

Но теперь я почувствовал такую невыносимую усталость от постоянных попыток держать себя в руках, что решил позволить себе пойти туда, куда меня тянуло. В конце концов, какой был смысл в этом самоконтроле, если я уже совершенно не видел ни малейшего смысла в своём существовании?

Наконец направившись сейчас к Жёлтому Дому по дороге, каждая деталь которой будила в памяти бережно хранимые образы из детства, я с головой занырнул в море своих самых дорогих воспоминаний. Яркие картинки стали быстро сменять одна другую, словно кадры диафильмов.

Вот мы с мамой готовим вместе салат к Новому году – я случайно добавляю в него слишком много майонеза, и мама, смеясь, говорит гостям, что салат получился чуть более калорийным, чем планировалось. Вот папа во дворе учит меня кататься на велосипеде – я несколько раз падаю, но каждый раз тут же поднимаюсь и пробую снова – и вот я уже уверенно выезжаю из двора и катаюсь по всему району. Вот мы все вместе сидим на диване с мягкими подушками, смотрим по телевизору какой-то смешной фильм и хохочем…

Из череды воспоминаний меня вытолкнул раскатистый грохот, который стал слышен, когда я уже подходил к Жёлтому Дому. Пугающие звуки, безжалостно разрушавшие поздневечернюю тишину, вызвали у меня панику. По мере того, как я приближался к Дому, грохот становился всё сильнее, и, вторя ему, всё сильнее билось моё сердце. Когда я смог разглядеть впереди огромную оранжевую машину в облаке пыли, я побежал. Пугающие мысли прыгали в голове, и мне было страшно остановиться и рассмотреть каждую из них в подробностях. Поэтому я просто бежал. Бежал, сбивая дыхание. А когда добежал, увидел именно то, чего боялся больше всего.

Огромный бульдозер длинным изгибающимся ковшом разрушал Жёлтый Дом, кромсая стены и с грохотом сваливая их на землю. Всё вокруг заволакивали густые тучи тёмно-серой пыли, в которых тонул даже свет фонарей. Увидев это, я закричал.

Когда рухнул очередной кусок стены, у меня подкосились ноги и я тоже упал вниз. Лежал, уткнувшись лицом в асфальт, и кричал. С каждым новым оглушающим ударом на меня будто сваливалось небо и припечатывало всё сильнее к земле. Я непрестанно орал, пытаясь перекрыть то ли этот шум, то ли осознание того, что это Конец.