Но почему тогда внезапно те осторожные лапочкины прикосновения и ее неприкрытое восхищение в голосе кажутся гораздо важнее, гораздо ценнее?
Вырос, что ли, наконец?
Маман явно настроена еще что-то сказать, но дверь открывается, впуская врача и следующую за ним рыжим хвостиком Лапочку.
Я тут же впиваюсь в нее взглядом.
Бледная. Одни глаза на тонком лице. И волосы – рыжим всполохом. Губы искусаны.
Ты переживала, Лапочка? Или… Или тебе все же перепало? Я старался, вроде успел, убрал тебя с линии огня, но мало ли…
Последнее предположение заставляет еще внимательней ее осмотреть, медленно, не пропуская ни одной детали.
От заношенных стареньких кед до нежного горла. Она нервно сглатывает, а я… Я хочу проследить этот путь. Губами.
Черт!
– Пришел в себя? Ну отлично, сейчас посмотрим показатели…
Врач смотрит монитор, что-то щелкает по клавиатуре.
Навороченная техника какая, практически, как в Германии. Я там бывал, в клиниках. Приходилось.
К другу ездил, к Питеру.
Он тогда там лечился после пожара. Обгорел, пересадки делали, пластику, возвращая прежнее лицо.
Я еще прикалывался тогда над ним, предлагал, чтоб пользовался моментом и исправлял недостатки физиономии. Ну что там бабы любят? Подбородок поквадратней, взгляд побрутальней…
Он меня не прикончил в последний раз только потому, что не догнал.
Но было весело. Я развлекся, и ему не дал утонуть в депрессняке.
Так вот, там точно такая же стояла техника.
Я особо в медицинской не шарю, но железо вижу, что хорошее.
Значит, не в районной больничке валяюсь. Это понятно сразу, и без техники, собственно.
В палате уютно, на стене плазма висит, мягкий уголок для посетителей, явно не Икея…
Значит, дядька постарался, перевез в свою вип-лечебницу для привилегированных особ.
А я этого и не помню уже…
Видно, переоценил себя, все силы ушли на удержание сознания, пока это было необходимо. А затем… Провал.
Вот понесло же меня из столицы в эту глушь! Только для того, чтоб пулю схватить!
В глазах маман тоже вопрос невысказанный. Типа, какого, собственно, черта тебя, сын мой, в провинцию вынесло? Да еще и прямо на бандитов?
Стойко выдерживаю ее ледяной взгляд, врача не слушаю, смотрю на Лапочку.
Она бледная, губки кусает.
Глаз с меня не сводит.
И шепчет что-то, не решаясь прервать врача.
Я понимаю, что она шепчет.
«Спасибо».
– Да не спасал я тебя, Лисенок, – не выдерживаю я, отвечаю на невысказанное обожание, с досадой и напором, – случайно получилось! Ты полезла и подставилась! Не надо меня благодарить!
Врач тут же замолкает, смотрит на бледного Лисенка. Маман тоже, приподняв бровь.
– Надо!
Ого! Голос прорезался у нас! И такой непохожий на тот сладкий шепот, с которым она меня трогала буквально десять минут назад, что даже не по себе как-то становится.
Звонкий голос, отчаянье в нем сквозит.
– Надо! Если бы не ты… Вы! Если бы не вы…
Она неожиданно закрывает лицо руками, и я залипаю на подрагивающие пальчики. Тонкие и бледные. Руки художника…
– Не я. – Это мой голос да? Такой ровный, равнодушный даже. Ну надо же. Реально вырос, Игорех… – Сама виновата. Подставилась и орала. Говорили тебе, стой и не отсвечивай.
– Но… Я же… – она отводит руки от лица, глаза на мокром месте, огромные такие, жалкие.
Но я не собираюсь жалеть. Надо донести, что из-за нее пулю словил. Чтоб ушла уже отсюда и не провоцировала своими тонкими пальцами и мокрыми губами.
– Полезла сама, пришлось отталкивать. Не хотел я тебя спасать. Не собирался. Я же не дурак. Все. Вали отсюда.
В гробовом молчании слышу ее сдавленное рыдание, а затем лисичка, взмахнув рыжим хвостиком, стремительно выбегает из палаты. И, надеюсь, из моей жизни. И очень сильно надеюсь, что навсегда.
По крайней мере, я очень для этого постарался сейчас.
Еще одно почетное звание бесчувственной скотины я вполне переживу. А вот второй ее визит в свою палату, возможно, и нет.
Маман в ярости разворачивается ко мне, проводив предварительно хрупкую фигурку взглядом.
– Это что еще такое?
Голоса она не повышает, но мне этого никогда и не требовалось.
Льда там столько, что еще чуть-чуть – и не пробьюсь. Ко дну пойду.
Хлопает дверь – врач, умный мужик, сваливает так, что только полы белого халата взметаются.
– Ты о чем, мам?
Я равнодушно откидываюсь на подушки, смотрю в окошко. Погода, природа… Так о чем это мы?
– Ты зачем ее выгнал? Зачем гадостей наговорил?
– Правду сказал. Из-за нее пулю словил.
Отвечаю ровно, голос ни в каком месте не дрожит. Я хороший ученик. У меня были очень крутые учителя.
Сейчас я не собираюсь топить Лапочку, ежу понятно, что мать не дура и мстить ей на то, что ее сынок чуть коня не двинул в заштатном провинциальном городке, не станет.
И мать прекрасно понимает, зачем я это сделал.
От того и злится.
– Игорь!
О, полное имя! Серьезный будет разговор. Опять. Надоело с первой буквой «З».
– Игорь, тебе тридцать три!
– Да, возраст Христа… Намекаешь на что-то?
– Прекрати паясничать!
Маман аккуратно промакивает сухие глаза салфеткой, берет драматическую паузу.
Бред какой опять. Игра на публику. Вот только у актрисы старая школа и на меня уже не действует.
Не верю, мам!
– Я перенервничала! Тебя чуть не убили! Опять! А ты у меня – единственный сын!
– Ну прости… Надо было еще рожать.
– Не смей.
А вот это уже без игры. Запретная территория. Ладно, ладно…
– Прости.
– Игорь… – она садится на край кровати, ерошит мои волосы. И да, я опять чуть не воображаю себя котёнком. Так хочется ушами потереться, чтоб еще, еще, еще… – Пора подумать о семье, понимаешь? Я чуть с ума не сошла вчера, когда узнала… И пока ехала… И сегодня, пока ты не проснулся…
– Как это связано, я не понимаю…
– Все ты понимаешь. Ну зачем ты прогнал эту девочку? Она искренне тебе благодарна… И, смотри, она хорошенькая. И такая простушка. Как раз то, что тебе нужно. Ты у меня, согласись, не подарок… А она будет тебе всю жизнь благодарна… Детей тебе родит…
Хочется сказать матом. Много. Мне, наверно, впервые ужасно хочется обругать родную мать.
Послать мать по матери.
То есть, меня любить нельзя? Да, мам? Нельзя? Меня можно только терпеть? Испытывать ко мне благодарность? И только из благодарности спать со мной, детей рожать… Да, мам?
А не пошла бы ты, мам?
Неожиданно резко пищит что-то в аппарате, который контролирует мои показатели, в глазах темнеет, я вижу невероятно бледное, испуганное лицо маман. И испытываю от этого мстительное, мелочное удовольствие.