Письма 1812 года М. А. Волковой к В. А. Ланской

Я бы желала, чтобы ты послушала, как говорят здесь о Москве, здесь, то есть в губерниях, составляющих коренную Россию, где почти не подозревают о существовании иной столицы, кроме Москвы, к которой питают какое-то священное благоговение. Что касается недовольства Растопчиным, оно меня нисколько не удивляет; к несчастию, люди никогда не видят вещей в настоящем их свете. Мы досадуем на свои потери и ищем, кого бы за это обвинить, нисколько не руководствуясь справедливостью в обвинениях наших.

Наш московский дом сгорел в ночь с 4-го на 5-е сентября; сгорел также дом Шаховских и все смежные дома. 2-го числа вечером несколько голодных негодяев пришли просить хлеба у наших людей и у дворецкого. Утолив голод, они ушли. Точно та же история повторилась на другой день, причем они украли вещи дворецкого, который имел глупость разложить их перед их глазами. День прошел довольно спокойно. Ночью подожгли Немецкую слободу и лавки. 4-го числа пришли требовать вина; у нас в погребах было много вин и варенья, потому угощение долго продолжалось, и гостей было много. Потом они все обобрали у людей и велели открыть кладовые; не найдя в них ничего съедобного, они ничего не взяли, хотя тут находилось тысяч на тридцать вещей. В этот вечер подожгли Большую Никитскую, Арбат, Пречистенку, Остоженку и все смежные кварталы. Наш дом все держался. Наконец в час толпа негодяев ворвалась в дом; сломав двери, они поднялись в мои комнаты, где я оставила книги, фарфор и множество других вещей. Они начали все рвать, ломать; люди внизу слышали адский шум, потом эти канибалы подожгли мои комнаты и ушли, ничего не взяв. Так как соседние здания уже были в огне, то наш дом вскоре сгорел со всем в нем заключавшимся (чему я очень рада, ибо, по-моему, лучше, что все наше добро сгорело, нежели сделалось бы добычею адских чудовищ). Тогда люди наши, полунагие, отправились в Высокое, куда, однако, прибыли здоровыми. Это милое убежище, благодаря Богу, осталось в целости, хотя его положение было небезопасно, так как оно находится между Клином, где расположены наши войска, селом Пятницей, наполненном казаками, порядочными грабителями, Волоколамском, Рузой, городами, разоренными французами, и, наконец, вблизи Можайска, так что пушечные выстрелы 26-го числа слышны были в Высоком. Мы полагали, что имение это погибнет ранее Москвы, и потому я велела перевезти множество вещей в Москву. Ты видишь, как ошибочны человеческие предположения! Москва почти не существует, а Высокое целехонько. В деревнях, находящихся верстах в 12-ти и 14-ти от Высокого, ежедневно убивали сотни мародеров, а в Высоком не видали ни одного солдата, как будто война велась в Америке. Урожай был прекрасный, хлеб убрали как по обыкновению, скот процветает, так что люди наши нашли и убежище, и обильное пропитание в нашем милом имении, которым мы все дорожим, потому что батюшка сам занимался его устройством. Мы многим обязаны нашему управляющему. Будучи вполне свободен, он добровольно остался на месте и своею твердостью и присутствием духа сберег нам все до последней нитки. Во всей Московской губернии вряд ли найдется два имения, уцелевшие подобно нашему.

С Божею помощью, на будущее лето мы намерены посетить эти милые места, бывшие некогда свидетелями нашего благоденствия. Зиму мы проведем здесь. Квартира наша невыносима, печи дымят, и я по крайней мере два дня в неделю лежу с головною болью. Собираемся искать другую квартиру. Виельгорские и не думают ехать в Петербург. Очень может быть, что Катиша сюда приедет родить, так как вскоре здесь соберется вся их семья. Пребывание здесь не представляет ровно никаких приятностей, да кто о них и думает в настоящее время! Я желала бы побывать в Петербурге, чтобы повидаться с тобой; вообще же я предпочитаю места самые удаленные от шума.

Все наши московские знакомые в Нижнем, исключая Пушкиных и г-жи Лобковой с матерью, живущих в Ярославе. Никто не думает ехать в Питер. В начале волнения все бросились в Нижний, считая его безопасным убежищем, а теперь, поуспокоившись, стараются забраться в отдаленные места, где можно жить с маленькими средствами, не делая долгов и стараясь поправить свои финансы. На прошлой неделе меня закидали письмами из Нижнего. Лица, ежедневно посещавшие нас в Москве, узнав, где я нахожусь, все написали ко мне. Меня очень тронуло их внимание, но я пугаюсь при виде множества писем, на которые нужно отвечать. Гагарина благополучно родила в деревне, не имея другой помощницы, кроме своей горничной; она сама пишет мне, равно и все Оболенские, Соллогуб, Небольсина и т. д. Не ведаю, где Вяземские; полагаю, он в полку. Мы знаем, что были бессовестные негодяи, услуживавшие Наполеону в Москве. Не знаю, с чего ты взяла, что Визанур – русский дворянин; он не что иное, как мулат, явившийся Бог знает откуда и годный только стоять на запятках у кареты, вместо негра. Загряжский давно с ума сошел; не знаю, кто такой Бестужев; довольно верно то, что большая часть изменников купцы, иностранцы всех наций, вообще – люди ничего не значащие, дворян же весьма немного.

Тамбов, 18 ноября

Мы остались в одиночестве. Валуевы уехали вчера с своим братом. Большая часть наших знакомых уехали в Москву или в ее окрестности. Осталась наша семья, состоящая из пяти лиц, считая и Мишеля, да Разумовские. Общество сих последних весьма удовлетворительно для матушки, но не для меня. Предстоящая зима кажется мне весьма жалкою в сравнении с прошлыми зимами. Однако я не отчаиваюсь и уверена, что с Божиею помощью не буду слишком тосковать. Я так распределила свои занятия, что не имею ни минуты свободной и не вижу, как идет время. Пока мне не приходилось страдать от холода в нашей гадкой квартире, я смотрела равнодушно на изодранные драпировки, парусинную мебель, кривые столы; теперь же все это мне кажется невыносимым. Впрочем, над нами сжалился один здешний помещик и велел нам привезти мебель из своего имения. Я достала себе теплые ботинки, которых не снимаю с ног; эта обувь, равно и весь мой наряд, придает мне вид пятидесятилетней старухи. Я никогда не была щеголихой, и потому мне ничего не значит обойтись без щегольства. Но я не могу с такой же философией отказаться от талантов, которые развивала с самого детства и которыми забавляла тех, кому желала доставить удовольствие. Я более не буду в состоянии позабавить тебя пением, потому что я совершенно потеряла голос. Вчера я попробовала кое-что спеть и решительно не могла взять ни одной ноты. Прощайте все мои романсы, арии, дуэты, которыми я потешала моих добрых друзей! Помнишь ли ты наши ужины у дяди? Где-то он теперь, милый дядя! Говорят, дом его сгорел. Кстати, я отказываюсь от многого из сказанного мной о Растопчине; говорят, он вовсе не так безукоризненен, как я полагала. Судя по последним, верным сведениям о всем случившемся до и по отдаче Москвы, я вижу, что есть причины сердиться на графа. Ему особенно повредила его полиция, которая, выйдя из города в величайшем беспорядке, грабила во всех деревнях, лежащих между Москвой и Владимиром. Много есть других мелочей, не делающих ему чести. Он с Кутузовым как кошка с собакой. Бенигсен одно время не в ладу был с Кутузовым, но они скоро помирились и теперь друг с другом в прекрасных отношениях. Я обещала тебе сообщить подробности о старике Кульмане; вот они. Не будучи извещен полицией о сдаче Москвы, он остался в городе. В первые же три дня по вступлении французов его ограбили, сожгли его дом – словом, он всего лишился. В лохмотьях, питаясь тем, что французы выбрасывали на улицу, в отчаянии, он просил принять его в лекаря в одном из наполеоновских госпиталей. Это доставило ему способ существования в течение шести ужасных недель, которых не забудет ни один русский. Когда французы удалились и наши власти вернулись в город, Кульмана схватили и посадили в тюрьму. Оттуда он написал матушке письмо, раздирающее душу. Этот несчастный человек, служивший нашему Отечеству сорок лет, занимая места, на которых он мог разжиться в течение года, не взял ни гроша. Уезжая из Москвы, мы оставили его в довольно жалком положении. Несмотря на свою честность и бескорыстие, он попал в такое положение, из которого лишь Бог может его вывести, и все это благодаря ветрености и неразумию, столь странным в старике и столь нам известным. Немец нашего Мишеля, бедный Клепсен, сгорел в нашем доме, где остался после нашего отъезда. С отчаяния он начал пить и в тот роковой день, когда подожгли Никитскую, он был так пьян, что его никакими силами не могли вытащить из угла, в котором он спрятался, и таким образом он стал жертвою своей глупости и адского неистовства нации, считаемой за самую образованную во всей Европе.