Адель посмотрела на играющих музыкантов. Джаз уносил ее мысли вдаль. Это музыка бедных о богатой жизни, которая обрела красоту через силу мечты. В ней воплотилось желание непрекращающейся радости и легкости бытия, не отягощенного никакими заботами, не содержащего ни ноты страданий, так резонирующее с блестящей парадностью вальяжной Ниццы.
Когда они вышли из бара, людей уже не было. Они вглядывались в подсвеченные извилистые тела узких улочек, а над их головой расстелилось звездное небо, воздух дышал испариной. В тишине и звуки шагов, и смех, и фразы были увесисты и будто подвисали в этом завораживающем безлюдном пространстве. Он был расслаблен, не стремился играть, глубина ее натуры его обезоружила, но в душе насторожила. Он чувствовал, как энергия женственности, многократно усиленная умом и талантом, может на мгновенье его поработить, и изо всех сил старался сопротивляться. Она это сопротивление чувствовала и понимала природу его натуры. Они договорились встретиться вечером следующего дня, хотя единственным смыслом этой встречи было непроизносимое и сомнительное желание, которое порождала эйфория, гонимая рациональным выводом о тупиковости продолжения.
Когда Чехов описывал образ Гурова, он был, несомненно, романтиком – в очерствевшей душе находил бездонную глубину и неутраченную способность откликаться на искренность и наивность другого. И вот автор, который предпочитал смотреть на человека сквозь едкую иронию и не верил в счастливый конец, одаривает ярким событием серую и скучную, неправедную жизнь своего обывателя, неожиданным счастьем отнюдь не самого достойного своего героя. Но в замедленном времени Ниццы в судьбах людях не было таких контрастов, и классическая история встречи двух людей в курортном прибрежном городке обнаруживала главным своим мотивом усталость и тоску по глубинным смыслам.
Следующий день был ветреным и пасмурным. Все вмиг обесцветилось – море, дома, деревья, их краски словно погасли на фоне всемогущей небесной серости, и солнца, в лучах которого так нуждался этот прибрежный городок, не было видно весь день. Адель направилась к порту, где Давид назначил ей встречу, но все уже становилось слишком очевидным, и человеческое несходство, и внутренний холод чужого существования, и инородность души, к которой все меньше хотелось прикоснуться.
В порту была пришвартована частная яхта, принадлежавшая Давиду. Они пили вино под скучную беседу, в обоих чувствовалось напряжение, и изначальная игривая легкость двух людей сменилась отчуждением. Ветер успокоился, вокруг воцарилась тишина, между собеседниками повисло ожидание развязки…
Бывает так, что осмысление какой-то фразы или второстепенной детали приходит значительно позже состоявшейся встречи, и уже потом, после всего сказанного, пазл складывается в единую картину.
– После твоих слов об истории и искусстве, я понял (и должен это сказать), что ты весьма одухотворённая и интересная личность, но… (подготавливая фразу, чтобы отступить, он задумался)
– Но я все равно не удивлюсь, – прервала его Адель.
– Тогда я скажу прямо. Я ничего и никого не ищу, не жду. Мне не нужен кто-то другой, чтобы существовать. Я совершенно не готов устанавливать с кем-то прочную и долгую связь. У меня есть всё, и я не хочу считаться с кем-либо ни в едином вопросе, касающемся моей жизни. В этот век самое страшное – это нуждаться в ком-то. Ты можешь не согласиться, но привязанность к кому-либо только ослабляет, да и я, наверное, утратил это душевное свойство. Я усвоил одно: нет тех, кто незаменим. Бесконечный выбор – в моем случае не траектория к одному единственному человеку.