Глава 12
Стоило Октябрине открыть дверь домика Арсения, как голос, прежде приятный, раскатом грома прогремел в деревянной клетке. Октябрина остановилась в сенях. Ботинок не стало больше, казалось, даже наоборот – ботинок Бори уже не видно. Может, ушел куда-то на время. Навсегда он вряд ли бы ушел – почему-то Октябрина была в этом уверена.
Октябрина нехотя заглянула в комнату. Среди заправленных чистых постелей, коробок вещей и ковриков, недавно вымытых, Арсений выглядел как охотившийся орел. Волосы лохматые, рубашка выбилась из штанов, рука без телефона, казалось, ему вовсе не принадлежала, а плясала, кружилась по собственной воле. Арсений кричал на кого-то по телефону, обвинял в «тупости, дурости и неумении вести дела». О каких «делах» Арсений вел речь, Октябрина так и не смогла понять, но он чем-то был явно расстроен и даже взбешен.
«Кто-то тут явно виноват. Арсений не может просто так кричать, он вообще кричать не может», – подумала Октябрина и силой воли заставила себя закрыть дверь.
– Ты бы хоть думал, хоть думал, идиот, что просто так ничего работать не будет! – закричал Арсений из-за стенки. – Нужно работать, чтобы хоть какой-то результат был, а не жопу просиживать!
Он кричал еще долго, а Октябрина прилагала все усилия, чтобы не представлять взбешенного Арсения. Он таким быть не может, нет. Он спокойный, он голос повышать не умеет.
Крики стихли минут через пять. Для Октябрины они показались вечностью, парой часов, не меньше. Она успела пересчитать все ботинки в сенях, но стоило Арсению замолчать, забыла, сколько все-таки насчитала. Медленно, словно проверяя воздух комнаты на вкус, Октябрина открыла дверь и – улыбнулась. Арсений сидел на кровати, обхватив голову руками, и качался вперед-назад. Казалось, он пытался угомонить бушевавшие в голове голоса, но у него не может быть такого. У него в голове один голос – правильный, который никогда не говорит глупостей.
– Октябрина, Октябриночка, светлый ты мой октябрь, какой же я плохой человек! – прошептал Арсений и схватился за собственные волосы. Пальцы его дрожали.
– Арсений, ну какой же ты плохой человек! Ты посмотри на себя, ты солнце, ты посмотри, посмотри на себя! – запричитала Октябрина и подошла к нему.
Арсений сгорбился, словно на его плечах лежала печаль всего света. Под глазами пролегли серые синяки. Вокруг ногтей краснели полоски крови. Арсений выглядел как очеловеченная тоска. Хотелось сесть рядом, положить голову на мокрое дрожавшее плечо и вдохнуть запах его страданий.
Арсений поднял голову. Октябрина стояла перед ним, над ним, и когда поняла это, ноги ее подкосились. Октябрина упала на пол и посмотрела на него снизу. Арсений дышал рвано, словно горло его стянула невидимая петля.
– Мне иногда даже страшно, когда я понимаю, какой я страшный человек! – прошептал Арсений и отвернулся. – Я даже смотреть на тебя не могу, мне дурно, мне дышать нечем, понимаешь?
– Понимаю, – сказала Октябрина, но скорее согласилась, что одна чувствовала такое. Не «тоже».
– У меня вокруг все закрывается. Я сколько ни пытаюсь, всё двери передо мной закрываются, а назад идти некуда. Я и лучше стать не могу, а ведь и испортиться нельзя, нельзя ведь, Октябрина.
Руки его теплые, знакомые, хотя держала их Октябрина пару раз.
– Ты не испортишься, Арсений, – прошептала Октябрина, а Арсений улыбнулся, словно в это тоже поверил. – Все будет хорошо. Хочешь, я заварю тебе чай?
– Завари. Пожалуйста, завари, пожалуйста, – прошелестел Арсений и высвободил свои руки. – Можешь в свою чашечку. И себе налей. Я не могу есть один.
Пока Октябрина готовила чай, тот, который смогла узнать как «безопасный», Арсений успел подняться, походить по комнате, попинать ковер, сбегать на улицу, умыться и вернуться. По подбородку его стекали холодные капли и падали на пол.
– Всегда выводы надо делать. Вот сейчас я плохо себя вел. Нужно следить за собой, быть осторожней, – проговорил он и принял чашку у Октябрины. – Спасибо, очень вкусный.
– Готовила как обычный, – сказала Октябрина, а про себя подумала: «Как вообще можно необычно готовить чай? Это же просто вода с травой».
– Я понимаю. Просто все всегда вкуснее, когда для тебя готовят, а не ты сам.
Октябрина улыбнулась. Чай Арсения тоже показался ей тогда особенным. Можно сказать, она вернула ему его добро.
– А где ты работаешь? – решила спросить Октябрина.
– Сейчас? Работал у отца на фирме, почти шесть лет отработал. Но полтора года уже там не работаю. А что?
Октябрина замялась. Вопрос выскочил из нее до того, как она смогла придумать ему объяснение.
– Да что-то просто даже испугалась, мало ли, на кого так можно. Ну, кричать.
– А, ну точно, – усмехнулся Арсений, но усмешка ему далась тяжело. Он почти простонал ее. – Да я там ему все равно стараюсь помогать. Денег мне почти за это не платят, но если рабочие боятся говорить отцу, что в чем-то налажали, то мне звонят сначала. Отца они очень боятся, он их так матом покроет, что уши отвалятся. Сначала на мне проверяются. Вот, сегодня такой день.
– А что случилось? Почему ты оттуда ушел?
– Да как тебе сказать. – Он поглядел на чаинки в чае, покрутил чашку и вздохнул. – Надоело или не надоело, но мозг мой устал. Я не мог больше работать. Два месяца в больнице лежал, под капельницами, потом вышел, а ноги не вернулись, не шли. Я понял, что не вернусь. Если вернусь, то умру, наверное. Чувствовал дыхание смерти за спиной, жуткое ощущение. Я тогда летом впервые путешествовал, как и всегда пытался путешествовать, потом две работы брал, но тоже вымотался, теперь на удаленке работаю, и то не постоянно. Сейчас у меня деньги есть, хотя бы пару месяцев не хочу заказы брать.
Октябрина улыбнулась, но быстро поникла. Хотела бы также, отдохнуть, но даже в отпуске не могла.
– У меня хобби есть, – Арсений улыбнулся. – С Борей его группу веду, туда заметки путевые пишу, иногда фотографии прилагаю. Боря писать эти заметки не любит, они его в тоску вгоняют. А мне нравится, будто его и наши, общие, поездки заново проживаю. Он чаще меня ездить может, редко на месте сидит. Я беру его записки из блокнота, переписываю, факты проверяю и что-то интересное добавляю. А, Боря ж еще проверяет, чтобы все правильно было, а то он переживает, если я что-то путаю. Хочет правду писать только, за ним же другие смотрят, вдруг введет кого-то в заблуждение. А так, если тебе про сейчас рассказать, я на фрилансе год работаю, вот, работал над игрой компьютерной с октября до мая, но летом я заказы не беру. Да и я там пока не нужен. Хочу зиму работать, холодные месяцы весны и осени, а потом отдыхать, а если и работаю, то для души. Ну, или когда деньги кончаются.
– А они вообще когда-то не кончаются? – Улыбнулась Октябрина и почувствовала, что ей эта улыбка тоже далась тяжело.
– Испаряются иногда. Но если знаешь, как меньше тратить, а жить лучше, то вполне себе неплохо. Мне для счастья много денег не нужно, я ем мало, одежду новую редко покупаю, билеты по скидкам. На машину много трачу, но это уже необходимость. Неправильно это как-то, но после стольких лет выматывающей жизни хочется немного свободы.
Октябрина хотела уже поинтересоваться, какие советы о планировании жизни мог ей дать Арсений, но огляделась, и почувствовала, что сейчас явно не время. Чай они пили в тишине, и тишина была не в тяжесть.
– Но не должен я был кричать, не должен. Мало ли, что они там сделали. Надо было спокойнее, спокойнее, – пробубнил Арсений и отвернулся к окну. – Совсем не должен был кричать.
В «дом для всех», как называл дом Арсений, Октябрина ходила все чаще. Ни с кем из школы или той, обычной, жизни говорить не хотелось. Октябрина даже думала о том, чтобы уволиться и год поработать где-то в другом месте – если еще год поработать с таким моральным состоянием, можно доработаться до больницы и, что даже больше пугало, привести туда детей. Но вот так взять и – уйти Октябрина боялась. Она знала – этот шаг сделает ее счастливее. Но сделать его боялась. Оседлость Октябрину не пугала, только в последнее время тяготила. Особенно после постоянной работы.
Теперь, когда работать не нужно, а думать о грустном хотелось как можно меньше, девушка гуляла по городу, не так, как прежде. В этот раз у прогулок словно появился какой-то смысл.
Октябрина рассматривала панельные пятиэтажки, разглядывала балконы, пыталась увидеть цветы, стоявшие на подоконниках у людей. Слишком часто она и не задумывалась о том, что каждый человек – это отдельная жизнь, такая же неподъемная ноша, которую каждому носить в одиночку даже в толпе. Октябрина замечала книги на подоконниках, котов, сидевших на балконах, слышала разговоры людей на первых этажах. Летняя жара спала, и гулять по чужим дворам можно было спокойно, не боясь, что напечет голову или к горлу подступит тошнота.
С каждым днем Октябрина гуляла все больше. Сначала она надевала парик, чтобы никто ее не узнал, но вскоре поняла, что прохожие на нее и не смотрели. Тогда Октябрина вышла в город на прогулку просто так, как ходила в кофейню или в магазин. Всегда куда-то с целью, а в этот раз жизнь словно стала самоцелью.
На соседских подоконниках росли фиалки. Такие же фиалки росли у многих людей и их района, в других районах такие цветы тоже встречались часто. Октябрина ходила по городу, по улицам, названий которых не знала, и впервые не боялась потеряться. В ее жизни потеряться вообще нереально – впервые у нее были такие люди, которые бы забеспокоились, если бы она вдруг пропала. Во всяком случае, в это хотелось верить.
С каждым днем в воздухе все больше пахло засухой. Дождя не было уже неделю, травы высохли, цветы поникли и осыпались. Октябрина клала головки цветов себе на ладонь и принимала сброшенные лепестки как слезы. Октябрина ходила по улицам частных домов, которые хранили в себе запах девятнадцатого века, запоминала виды деревянных наличников и ворот, что ей встречались. Октябрина бродила мимо высоток и задирала голову, считала этажи. Она ходила по городу и выискивала новые кофейни, иногда даже в них заходила. Но обычно, как бы долго она ни ходила, путь ее всегда в один дом – дом Арсения. Однако очень скоро дом перестал принадлежать только ему.
Как-то раз Октябрина зашла в дом после обеда. Перекусила она в забегаловке, чтобы не отвлекать Арсения, который обязательно бы предложил накормить. Вошла, как обычно, без стука. Но привычной тишины в доме не было – Октябрина слышала множество голосов.
Она разулась неспешно, развязывала шнурки, а не наступала на задник кроссовка, клала джинсовку на столик, который появился над обувью. На нем уже валялось несколько курток и даже рюкзак. Голоса в доме становились все громче.
Когда она вошла, никто даже не обратил на нее внимания. Люди, человек десять, разного возраста и пола, сидели на кроватях и на полу, облокачивались на стены и шумели водой в ванной. Люди, одетые в разноцветные одежды, с рюкзаками, сумками, гитарами захватили дом Арсения, а Арсений стоял среди них как ромашка, затерявшаяся на цветочном поле.
– Приветствуем! – сказал молодой человек с гитарой, который сидел прямо у входа и жевал кусок пирога.
Арсений перестал говорить с какой-то женщиной, обернулся и улыбнулся.
– Октябрина! Я так рад, что ты пришла! – Он подошел к ней и громко объявил. – Друзья, знакомьтесь, это Октябрина!
Незнакомцы здоровались с ней, представлялись, а имена их сливались в шум. Столько людей, столько голосов. Арсений – только один из них, но все глаза были обращены к нему. Люди разные, кто-то выглядел хорошо, ухожено, а кому-то давно пора на стрижку. В комнате пахло чем-то странным, Октябрина сначала даже испугалась. Подумала, что, может, знакомые Арсения наркоманы? Но когда увидела палочку с благовониями на столе успокоилась – кто-то из друзей Арсения принес и зажег.
Друзей. Им же Арсений представил Октябрину по имени. Может, она для него так важна, что он выделяет ее имя? Или она – просто Октябрина, как и один из его друзей – просто Даниил. О ней больше нечего знать.
Почему-то Октябрина склонялась к второму варианту. Арсений начал разговаривать с остальными, смеяться, продолжил рассказывать о встречи с кем-то, кого Октябрина не знала, с момента, которого Октябрина не услышала. С Октябриной заговорили другие люди, но все ее мысли были с Арсением. Вскоре незнакомцы от нее отстали, начали говорить с другими. А Октябрина снова была одна. Одна среди толпы – привычное состояние. Но в этот раз, в этот наполненный смехом Арсения над чужими историями, его взглядами, подаренными другим, в этот, разделенный с компанией, которая никогда не станет ее, – особенно болезненное.
В тот день Октябрина пробыла в доме недолго. Сослалась на дела по дому, ушла, а с собой унесла горькую тяжелую печаль. Пришлось поймать маршрутку до остановки – идти до трамвайного кольца с такой ношей не было сил.
Октябрина надеялась, что такое будет единожды, но люди появлялись и снова. Однажды она дошла к Арсению к вечеру. На ночь бы люди не оставались, слишком мало места. Но в этот раз Октябрина снова прогадала – люди были. Их было даже больше. Снова лица, которые не запоминались, имена, запахи, голоса, игра на гитаре. Арсений сидел на кухонной тумбе и качал в такт музыке головой.
– Мой брат мечтал быть музыкантом, понимаешь? – прокричал он Октябрине, когда вся толпа запела одну песню. Пятнадцать голосов слились в один. – Он жив, слышишь?
Люди приезжали из разных городов: были люди из Казани и Норильска, Санкт-Петербурга и Москвы, Волгограда и Краснодара. Женщины и мужчины со всей России собирались у Арсения на кухне и ели, пили, пели песни и говорили о чем-то, что только Арсению и им понятно. Были и земляки Арсения.
«Наверное те, кого он также спас», – подумала тогда Октябрина и оступилась. Ноги споткнулись, Октябрина чуть не полетела в щебенку лицом.
Она для него – всего лишь человек, которого Арсений спас. Одна из нескольких. Сколько – невозможно представить. Но приходить к Арсению она не перестала.
– Это мои друзья. Они едут мимо, заходят. Сейчас лето, время путешествий, фестивалей. Когда едешь мимо города автостопом или на своей машине, почему бы не остановиться и не зайти к другу? – говорил он. Октябрина понимала, что тоже бы зашла к нему. Она бы ехала к нему из всех городов, которые называли незнакомцы. Для нее всегда был бы всего один путь.
– А у них разве нет дел дома?
– А что дела? – Арсений пожал плечами. – Многих из них никто, кроме таких же, не ждет, им тоже ждать нечего. Вот и едут, их дорога лечит.
Боря, который добавился в друзья, писал то же самое: «Летом у него полно гостей. С июня по август курсируют, когда больше, когда меньше. У нас почти никто не ночует, просто заходят, едят, болтают. Ты знаешь, как друзья, которые давно не виделись».
Октябрина понимала головой, но не сердцем. У нее таких друзей не было.
То же Боря написал и про Полину: «Знаешь, я только понять не могу, чего Полинка не приезжает. Обычно она в июне-июле к нам забегала. Надеюсь, что все-таки увидимся. Тебе бы с ней познакомиться!»
Октябрина написала, что тоже жалеет, что хотела бы познакомиться с этой загадочной Полиной, про которую все говорили. Заранее проникшись недоверием и отвращением к незнакомке, которая Арсения явно знала давно, Октябрина пересматривала фотографии Полины в интернете и прикидывала, что такого в ней должно быть, чтобы так понравиться всем, а Арсению особенно.
Но ходить к Арсению Октябрина продолжала. Так, словно иначе и быть не могло.
Один раз Октябрина вовсе забыла, где находилась. Зашла в дом к Арсению, скинула кроссовки. Открыла дверь и – замерла. На кровати сидел ее знакомый, парень, учившийся на другом факультете. То же лицо, но глаза – другие. Он Октябрину даже не узнал, а она ушла до того, как из своей комнаты успел вернуться Арсений.
«Неужели он тоже спас его?» – думала Октябрина, шагая домой. В голове все еще звучали чужие голоса и песни под гитары.
Каждый из них – кто-то дорогой Арсению. Каждый из них – не она.
Как-то вечером Октябрина долго смотрела на табуретку. Они с Галиной Георгиевной сидели на кухне, по радио «Маяк» ставили пьесу, играла музыка. Совсем недавно читали тюремные письма. Октябрина сидела, мешала чайной ложкой сахар в чашке и смотрела на табуретку.
– Что-то не так с моими ногами, Катенька? – спросила Галина Георгиевна. – Ты на них так смотришь.
Октябрина чувствовала, как ноги опрокидывают табуретку. Канат, лежавший в ящике шкафа, натягивается на шее. Воздуха перестает хватать, в груди рождается жар и растет, множится, а потом – все кончается.
– У вас очень красивые тапки, – ответила Октябрина и ушла к себе. Слезы снова начали душить. Всю ночь пришлось провести в зале, у телевизора. Лишь бы не думать о канате.
Собравшись, Октябрина решила хотя бы неделю не появляться у Арсения. Она думала, что парень забудет, но он написал уже на пятый день.
– Октябрина, привет. Давно не виделись. Не хочешь где-то встретиться?
Октябрина глядела на его сообщение, нажимала на кнопку блокировки экрана снова и снова, когда экран темнел.
– А тебе не нужно в доме быть? Столько людей, – ответила она. Пальцы дрожали над экраном. Вдруг подумает, что так оно и есть, и ответит, что не придет?
– Да они сами. Я им там особо не нужен, просто придут, отдохнут и домой. Я же там тоже не каждый день, – написал он, а потом добавил. – Место в этот раз выбираешь ты. Не хочу снова тащить тебя через поле.
Октябрина улыбнулась. За Арсением она прошла бы столько полей, сколько бы он нашел.
Встретились они в небольшом парке на окраине города. Арсений любил ходить – это было, наверное, единственное хобби, которое Октябрина никогда не понимала. Что захватывающего в том, чтобы нахаживать десятки тысяч шагов в неделю? Но с Арсением, казалось, расстояния не ощущались. Они гуляли по заросшей части парка, потом вышли к пруду. О чем говорили, Октябрина толком и не помнила, только отрывки его речи вспоминались после прогулки.
– Это же те друзья, о которых ты мне тогда говорил? – спросила она после обсуждения книжки, которую Арсений нашел в пункте обмена и проглотил за два вечера.
– Ага. Там и друзья друзей, я не всех знаю. Но некоторые да, мои друзья. Редко видимся, только летом, может, пару раз.
– Друзья друзей? А как же ты пускаешь их…
– Это не мой дом. – Арсений улыбался. – Я просто рад всех видеть. Истории, которые они мне рассказывают, стоят всех неудобств таких посиделок.
Октябрина, кажется, даже поняла. За чужие истории она тоже готова была терпеть всякое.
Когда после получаса прогулки Арсений ушел в магазин за водой, тепло его компании унес ветер, сорвавший с дерева первый листок. Лист упал к ногам Октябрины. Мир сразу стал холоднее.
Руки пусты, рукам нечего держать, не за что держаться. Октябрина огляделась – люди вокруг заняты своими делами: болтали по телефону, играли с детьми, ругались с соседями на лавках. Рука сама потянулась к телефону в кармане. Пальцы, уже наученные, натренированные, нашли папки с «Известными до» и открыли папку «Известные до двадцати трех». Перед глазами Октябрины полетели десятки лиц, уже знакомые подобно соседям на лестничной клетке. Казалось, Октябрина слышала их разговоры, словно люди на самом деле были живые, а не какие-то далекие, призрачные.
– А ты их зачем собираешь? – Раздалось за спиной, и от неожиданности Октябрина чуть не выронила телефон.
– Ты о чем?
– Ну, как о чем. О списке твоем. Ты прости, я со спины увидел, – сказал Арсений и протянул Октябрине бутылку. – Держи, без газа и с лимоном, как просила.
– Да? Спасибо, – пробубнила Октябрина и дрожавшей рукой убрала телефон в карман. – Сколько я тебе должна?
– Да нисколько.
– Почему? – спросила Октябрина и присосалась к бутылке так, словно впервые за годы увидела воду.
– Ну, так это же вода. Что тут такого.
Пила Октябрина в тишине. Арсений смотрел на детскую площадку. Октябрина закручивала крышку на полупустой бутылке и думала, могли ли у Арсения быть дети, хотя бы в теории. Была ли у него девушка, с которой он готов был взять ответственность за чужую жизнь? Сразу же появился другой вопрос – готов ли он брать ответственность за свою жизнь? Октябрина улыбнулась сама себе. По Арсению видно, что готов, раз других подталкивал делать то же самое.
– Ну так зачем тебе этот список? – продолжил Арсений, когда они шли по березовой алее.
– Да так, просто. – Октябрина прикусила пузырек на губе и посмотрела на парня. – Напоминать себе о том, что времени все меньше.
– Меньше для чего? – Арсений нахмурился.
– Как для чего? Для того чтобы… Ну, чтобы что-то важное сделать.
– А ты решила, что важное сделать собралась?
Октябрина отвернулась. Белые стволы берез, изрезанные черными, как зарубцевавшиеся раны, но еще покрытые синяками, полосами мелькали перед глазами.
– Я много чего уже пыталась сделать. Просто все проходное, понимаешь? С таким не запоминают. Люди очень быстро забываются.
– Забываются, если нет никого, кто помнил бы, – сказал Арсений и замедлился. Октябрина, сама того не осознав, замедлилась следом.
– У людей слишком много забот, чтобы думать о других. – Октябрина усмехнулась. – И зачем им? Им не хочется разбираться в других, они лучше будут критиковать. Люди всегда знают лучше обо всем, лучше, чем ты. Они лучше знают, как жить, что делать, а потом любят давать советы. Особенно любят это делать те, кто уже добился чего-то, понимаешь? Они постоянно твердят, что «нужно быть самим собой и все наладится, все у вас получится, добьетесь желаемого» и прочее «бла-бла-бла». Большей чуши в жизни не слышала. Кому ты нахрен настоящий вообще сдался?
Арсений улыбнулся, но ничего в ответ не сказал. Однако на лице его написано было – ответ у него был, просто он почему-то решил утаить его. Октябрина вздрогнула.
– Я рисовала, но ни на один конкурс меня не взяли. Я писала стихи, но они отвратительные.
– Кто тебе такое сказал?
– Я просто знаю. Ты положи рядом стихотворение известного поэта и мое. Это же ужас.
– Ты толком и не узнаешь никак, великое создала или нет. Кто-то другой должен сказать. Великим-то говорили, что они великие другие люди. Вот только были ли эти люди великими?
Октябрина задумалась. Вопрос Арсения словно был о важном, но определить, какой ответ ему нужен, не получалось.
– И что? Сказали же, вон, некоторых по двести лет уже нет, а они все еще у людей на устах. Не для этого ли все делается? Не для этого мы все должны делать?
Арсений пнул камушек в траву. Октябрина и не заметила, как асфальтовая дорога кончилась, началась гравийка. А они все шли.
– Нет, я тебя прекрасно понимаю. У меня у самого такие мысли раньше были. – Арсений поджал губы. – Просто ты ведь толком можешь и не узнать, что ты сделала на самом деле. Разве это повод не делать ничего или бросать? Можно же жить всю жизнь с мыслью о том, что создала что-то великолепное. Можно же сделать что-то, что нам покажется прекрасным.
– Я прекрасное и так вижу.
– Вот именно. – Арсений наконец смог улыбнуться. – А некоторые его не видят, понимаешь?
Октябрина, конечно же, понимала.
– Но раз люди должны сказать, хорошее я создала или нет, я ведь…
– Нет, ты можешь ждать их ответа, конечно, но толку? Если человека слишком волнует чужая жизнь, у него в своей все не слишком хорошо. А ты представь это иначе. Ты себя в этом возрасте запомнишь в этом стихотворении. Через десять, двадцать лет откроешь блокнот, прочитаешь, что создавала в прошлом, и с собой встретиться сможешь.
Октябрина усмехнулась. Арсений говорил так, словно был уверен, что у Октябрины не только двадцать, а даже больше лет в запасе, чтобы встречаться с прошлым.
– Ты об этом так много знаешь?
– Конечно, я же был такой же. – Арсений остановился. – Когда я был подростком, играл на гитаре. Тоже мечтал, наверное, следом за братом стать музыкантом, хотя бы любителем, записывал свои мелодии на диктофон. Музыкантом я не стал по множеству причин, но главная из них – мое нежелание. Но записи у меня остались, и каждый раз, когда я слушаю их, вижу себя четырнадцатилетнего и улыбаюсь. Иначе ведь никак не встретиться.
– А ты покажешь эти записи?
Арсений рассмеялся, запрокинув голову.
– Если ты мне напомнишь, конечно, могу показать. Но они не слишком художественные. Уши в трубочку сворачиваются.
Октябрина улыбнулась. Первые лучи вышли из-за туч и лизнули верхушки берез.
– Напомню. Конечно я тебе напомню.
Волосы Арсения развевал жаркий летний ветер. В них, кажется, затерялись и огоньки, и капли утренней росы. Все, чтобы пожар начать и чтобы его потушить.
Тут-то ее и пронзило.
Свободы – вот, чего ей не хватало и чего так отчаянно хотелось всю жизнь. Октябрина думала, что обретет ее, когда уедет от семьи, но в новом городе чувствовала себя только больше загнанной в угол. Чем больше у человека свободы, тем больше он несвободен. Но на Арсения это, кажется, не распространялось. Он дышал так, словно весь воздух в мире принадлежал ему. Так, словно каждое его слово было его.
– Слушай, а я могу задать тебе тупой вопрос? – спросила Октябрина и засмеялась. Даже формулировать вопрос в голове уже было стыдно.
– Любой можно. – Арсений улыбнулся.
– Я вот смотрю на тебя все больше и думаю. Вот кто ты?
– В смысле кто?
– Ну, в плане, к кому ты себя относишь? Не можешь же ты быть просто так.
– Как так?
– Так жить и ни к кому себя не относить. Ты хиппи? Или, может, панк?
Арсений посмотрел на нее так, словно был на грани приступа смеха.
– Как ты относишься к анархии и свободной любви? – не унималась Октябрина.
– Анархии? Боже мой, я так похож на них? – Арсений засмеялся, а потом ответил уже серьезно, без намека на шутку. – Нет, ты серьезно?
– Ну да. Я на вас посмотрела, вы прям… Они.
– Да я ни к кому себя не отношу. Я Никто. Или просто Арсений. Это лучше штампа. Про других не знаю, мы такое не обсуждаем. Кстати о свободе. Ты хочешь покататься на катамаране? – спросил Арсений, когда увидел пруд за забором из берез, с каждым метром редевшим.
Октябрина улыбнулась.
– Конечно. Только поплывем подальше, а то у берега даже мусор плавает.
– Фу, мусор? Вот ведь люди – свиньи. Тогда правда, подальше придется.
Октябрина ответила бы, что готова плыть так далеко, как он скажет, но промолчала. Арсений, судя по взгляду, и так все понял.