Октябрина почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она хотела было возразить, но когда посмотрела на Арсения, поняла, то сможет только промолчать.
– Ты, наверное, удивляешься, что я так помню все это. Обычно страшные ситуации забываются, а наоборот все помню. – Арсений то ли поджал губы, то ли улыбнулся. – Я помню свою жизнь удивительно хорошо, лет с четырех себя помню. Наверное, поэтому я так быстро повзрослел. Мне хватило тех «добавочных» лет, которые у остальных забылись.
– Может, ты не хотел забывать? – вырвалось у Октябрины. По спине ее нагревшейся на солнце протекла холодная капелька пота.
– Что?
Октябрина поняла, что придется повторить. Может, Арсений и услышал, но хотел удостовериться, что она действительно спросила его. Она нашла в себе смелость открыть рот и произнести несколько звуков.
– Может, говорю, ты и не хотел забывать его? Ты ведь его любил, – Октябрина повторила. В горле пересохло, она закашлялась.
Арсений дождался, пока Октябрина перестанет кашлять. Смотрел на нее, но словно сквозь нее, не особо всматриваясь даже в то, что было за ней в поле.
– Это-то понятно. Дело ведь в другом, – начал он и поднял голову. – Дело в том, что если бы я просто хотел его запомнить, моя память бы придумала что-то менее жуткое. Мне ведь родители пытались внушить, что он в больнице от какой-то болезни умер. Знакомые родителей советовали фотографии его убрать, чтобы я перестал помнить его лицо. А я ведь взял – и запомнил так, как все было. Я помню, как он одевался и ворчал, когда родители стирали его покрашенные зеленкой вещи. Он стригся дома, перед зеркалом над раковиной, а я сидел на тазу в ванной и видел, как комки его волос падают на белую раковину. Потом он двумя пальцами поднимал их и бросал в туалет. Я помню, как он лежал на полу в зале и в тетрадке рисовал картинки. Тетрадок нет, родители их куда-то спрятали, а я помню каждую страшную рожу, которую он рисовал. Я ведь не просто так не забыл. Я решил оставить его в себе. Может, это он так решил.
– Что?
– Может, это было его последнее желание. Может, он понял, что только я сделаю какой-то вывод и смогу изменить чью-то жизнь. Может… – Арсений улыбнулся. – Я ведь не просто так в тот дом начал ходить, Октябрин. И не только в тот, много мест таких. Я ведь ходил и искал тех, кому помощь, может, нужна. Может, будь на твоем месте брат, я бы и его спасти смог. Но раз его рядом нет, его слова могут быть во мне. Я думаю, он все-таки хотел бы такого. Хотел, чтобы я кого-то спасал. Иначе бы я так хорошо его не запомнил.
«Он спас меня». – Эта мысль появилась в голове Октябрины не в первый раз, но в первый раз – мысль произнеслась. Октябрина услышала свой, но чужой, голос в голове, который произнес это, а потом еще раз, тоже громче, словно побоявшись, что Октябрина не услышала или не верит, что услышала.
«Ты живешь, потому что он перед тобой». – Эта мысль произнесена уже тише. Прежде Октябрина об этом не думала. И подумать не могла.
Октябрина почувствовала, как в волосах на макушке что-то зашевелилось. Холод добрался до головы. Волосы могли бы встать, протянуться к небу, но Октябрина все еще чувствовала, что слова Арсения вдавливали ее в землю.
– Арсений, а можно тебе задать вопрос? – прошептала Октябрина, не пытаясь даже на него посмотреть.
– Конечно, – ответил он без промедлений.
Октябрина зажмурилась. Не верила, что кого-то когда-то действительно захотела спросить об этом.
– Ты верующий, Арсений?
– Верующий? Я? – он повторил это слово и задумался. Долго он молчал, но поворачиваться, смотреть ему в лицо Октябрина не хотела. Вдруг он смеялся над ней или злился. Но Арсений ответил спокойно, пусть и медленно. – Я, как бы тебе объяснить… не понимаю религию, вот духовников, священников. Это хорошо, праздники, сообщества, общение, когда люди не хотят использовать других в своих целях, а то ведь такое на каждом углу. А вера – вера совсем другое. Верить в то, что ты – не просто тело, что ты что-то более важное? Это ведь хорошо, да? Что есть кто-то, кто создал все вокруг? Люди разных религий верили в это, верили в одно, что есть что-то более весомое, необъятное, могущественное, что-то, что выше человека, что нельзя помыслить, – Арсений снова задумался. – А так? Да я что-то даже не знаю, я об этом не думаю. Точно не религиозный. Ответить тебе… Октябрина, дождь собирается, видишь?
Голос Арсения прозвучал внутри ее головы. Но когда Октябрина нашла в себе силы повернуться и посмотреть на него, увидела, что он на самом деле говорил с ней.
– Вон, тучи, видишь? – Арсений указал пальцем на небо. По небу крались две темные, налившиеся влагой тучи.
– Домой? – прошептала Октябрина.
Арсений улыбнулся.
– Вряд ли добежать успеем до дождя, все промокнем. Так что с меня ужин. – Он поднялся с земли и протянул руку Октябрине. – Пойдешь?
Октябрина не могла отказать ему.
Глава 11
Клюкву разбудил бубнеж хозяйки. Кошка перевернулась, потянулась на полу и подняла голову. Октябрина сидела на кровати, завернувшись в одеяло, и что-то быстро печатала на ноутбуке. За окном визжали игравшие на площадке дети.
– Мяу! – Что значило: «Что ты делаешь в такую рань? Даже я еще не встала».
– И тебе доброе, – проговорила Октябрина, даже не подняв головы. Клюкве это не понравилось.
Кошка прыгнула на кровать, потянулась и обтерлась боком об одеяло хозяйки. На экране ноутбука – страница в социальной сети, не меняющаяся. Октябрина смотрела на нее и думала.
– Мяу! – Что значило: «Ты что делаешь? Вы, люди, такие странные».
– Ничего нет, понимаешь? – прошептала Октябрина и погладила Клюкву по голове. – Который день все ищу, ищу, а ничего на него нет. Ко мне уже даже Боря добавился, на него все, а на Арсения – ничего.
Октябрина закрыла глаза. Арсений снился ей всю ночь – она просыпалась, бродила по комнате, смотрела на укутанный мраком двор и ложилась с мыслью, что хотя бы сейчас Арсений пропадет из ее сна. Но он снова появлялся. Он водил ее по городам и полям. Они вместе прыгали по облакам и говорили о чем-то таком, о чем с обычными знакомыми Октябрина никогда беседовать не могла.
Немного она переписывалась и с Борей. Нечасто – болтать с человеком, который являлся ровесником Галине Георгиевне так, словно ему двадцать три, все еще непривычно. Но поговорить у них все-таки получалось. Боря спрашивал что-то, обычно не имевшее никакого объяснения. Например, в каком магазине скидка на макароны или нет ли объявлений о фестивалях в городе. Интернет у него был, мог бы посмотреть и сам, но отчего-то постоянно писал ей. Октябрина же спрашивала в основном, девяноста процентах, про Арсения. Прошлым вечером у них состоялся разговор, начавшийся с обсуждения фильма.
– А сколько лет Арсению? – спросила между прочим Октябрина. – А то я как-то спросила, а он не ответил.
Рассказывал о себе Арсений действительно неохотно. После прогулки до кафе они долго у него сидели, Октябрина пыталась разговорить Арсения, но он партизански молчал. Одно она поняла – он старше, но считать его старше в голове почему-то не получалось. Арсений словно был с ней на одной волне, той волне, которая может подхватить только тех, кто вырос в одних условиях. Но их детство разное. У них все – разное.
– Да я не знаю, – ответил Боря. Октябрина даже замерла перед ноутбуком. Такое разве бывает у друзей?
– А ты спрашивал?
– Ну, года два назад, может, спрашивал.
– И сколько ему тогда было?
– Сколько? Да я разве ж помню? Ну, тридцать, кажется. Сколько-то так.
«Тридцать. Значит, сейчас уже года тридцать два», – подумала Октябрина и прислонилась лбом к холодному столу. Почти десять лет, а ощущение – будто десять минут разницы.
Зато Октябрина нашла фотографии Бори в сообществе на полторы тысячи человек. Там он делился историями из своих путешествий, которых немало. Он объехал автостопом почти всю Россию, выезжал так и в Европу, даже в Южной Америке, судя по фотографиям, был. Рядом с ним всегда другие люди: пожилые и совсем юные, один-два или большая компания. Фотографии Боря дополнял длинными записями с рассказами о том, какие приключения их встретили в пути.
Полчаса Октябрина читала истории Бори. Казалось, для него нет ничего невозможного – он пересекал границы стран пешком, спал в палатках у водопадов, фотографировался с верблюдами в пустыне и карабкался на горы. Неизвестные лица людей мелькали перед глазами Октябрины. Мужчины и женщины, взрослые и даже подростки в компании Бори выглядели так, словно их запомнили навсегда – их приключения увековечили этих людей хотя бы для полутора тысяч человек. Лица смешивались в кучу, Октябрина почувствовала, как ее начало подташнивать. Но тут она увидела Арсения. Листать дальше она не могла.
Арсений с Борей был на двух фотографиях. На первом фото они стояли на фоне скалы, раскинув руки. Боря – с рюкзаком у ног, а Арсений, кажется, вовсе налегке. Его волосы отросли, почти касались плеч, он был бос и в сером. На каждой фотографии Арсений улыбался. Арсений с Борей были на острове Огой и стояли так, чтобы спрятавшуюся за их спинами буддистскую Ступу было видно. Так гласила подпись.
Под этой же фотографией в комментариях значилась приписка Бори. «А вы знали, что «ступа» означает на санскрите «вершина»? Так вот, тут мы даже на двух вершинах!» Лайки поставили не только Боря с Арсением, но и еще двенадцать человек. Октябрина закусила губу. Она в жизни не читала комментарии к фото, а в окружении Бори и Арсения были те, кто действительно следили за каждым их шагом.
Полная подпись к записи звучала так: «Сегодня исполнилась не моя, а наша мечта. Побывали на Байкале! Я тут был давно, когда мне еще тридцати не было. Работал тогда на железной дороге и мечтал, что когда-то поеду в дальнее путешествие! Мечтал и понимал, что мечтать можно вечно. Надо действовать. Так и поехал. С тех пор вот уже много лет хожу по миру, последние десять лет. А вот для моего хорошего друга и компаньона это путешествие первое. Пробыли на Байкале неделю и обошли все, что только позволило время и силы. Арсений это путешествие тоже на всю жизнь запомнит. Он сам так сказал. Почти все для него в пути было впервые: хорошее и плохое. А потом поехали на фестиваль. Каждый год он проходит и каждый год бываю, а Арсений будет впервые. Кто желает присоединиться, отписывайтесь в комментариях, поедем вместе. Увидимся там!»
Октябрина включила поиск по слову и нашла десятки записей с фестиваля. Десятки, если не сотни людей веселятся в поле, поют песни, чем-то торгуют. Выглядело это так, будто кадр из фильма появился в реальной жизни.
– Вот это я понимаю, Клюква, жизнь. А у нас с тобой что? – прошептала Октябрина и потерла глаза. Десятки незнакомцев, которых сеть и чужие комментарии увековечили, десятки лиц плыли перед ее глазами. И каждое лицо так или иначе относилось к той жизни, о которой Октябрина и мечтать не могла. Жизнь в сообществе, где каждый готов позвать тебя за собой простым «отписывайтесь в комментариях, поедем вместе». Все так легко, просто, как не бывает в настоящей жизни.
Вдруг раздался телефонный звонок. Октябрина обрадовалась бы звонку Жени или Вари, которые бы рассказали о своих жизнях, но звонил Роман. Реальность камнепадом холодных капель отрезвила. Вот ее жизнь.
– Как же мне все это надоело, если бы ты знала, – прошептала Октябрина и обновила страницу. Улыбающийся Арсений скрылся за белым окошком загрузки.
Что конкретно Октябрине надоело, она не знала. Обыденность, очевидность, бесполезность. Все это – все сразу. Сколько бы жизней Октябрина ни перепробовала, ни одна ее не устраивала. Играть другого человека постоянно – опасное занятие. Можно потеряться, забыться и – оказаться в темном доме напротив дыры. Дыра в прошлую жизнь – единственное, что глаза бы запомнили перед концом. А жизнь Арсения казалась таинственной без каких-то усилий. Он просто выглядел интересным.
Звонок Романа она сбросила в тот момент, когда на странице появилось объявление: «Собираемся на ежегодный фестиваль! Никакая жизнь нам ни по чем! Кто поедет с нами? Будет весело».
Долго Октябрина глядела на пустое сообщение. Начали появляться первые лайки, затем и комментарий – от Полины. «Едем!»
На странице Полины были отметки с Арсением. Полина ниже, даже, наверное, ниже Октябрины. На всех фотографиях она улыбалась. В альбомах Бори были ее фотографии с цветочными венками на голове в поле на фоне костра, в смешном костюме на фоне администрации города, названия которого Октябрина не слышала, фото пачками мармелада на фоне монастыря, в горном озере, на лесной опушке, напротив Новгородского кремля, в одеяле напротив Байкала.
Был ли с ней Арсений? Что их связывает?
Октябрина смотрела на эти фотографии, на них, улыбающихся, других, и чувствовала, как тяжелая, плотная, как опухоль на сердце, тоска наливается в груди. Октябрина не понимала даже, как столько тоски в ней умещалось: тело ее маленькое, щуплое, а тоски хватило бы на стольких, что половина района бы ходила понурая.
Она видела чужие лица на экране и думала, что им никакие ухищрения не нужны, чтобы показаться нужными. Они все выглядели так, словно могли выслушать. Многие годы, особенно последний, тянувшийся за несколько, Октябрина мокрыми от слез глазами смотрела на людей вокруг, на толпы, и понимала, что никто, даже кто-то один, не остановился бы, не спросил бы, как она себя чувствует, и не выслушал бы. Даже подругам было дело до себя, а до других их дела не дотягивались.
Октябрина увидела в общности этой фразы Арсения. Уже представила, как они втроем, Боря, Арсений и Полина, будут сидеть в машине и ехать куда-то, куда Октябрине пути нет. Ее путь пролегал до мрака пыльных комнат, пропахших сыростью, плесенью и запекшейся кровью в ванной на первом этаже. Черту там переступили даже те, кому было что терять – люди намного младше. А она развернулась в последний момент.
«Может, не стоило?»
Крышку ноутбука она захлопнула так громко, что Клюква от испуга подпрыгнула.
– Мне нужно проветриться. – Октябрина поднялась и побежала в ванную.
Галина Георгиевна сидела на кухне у советской швейной машинки и выправляла строчку на кофточке, которую шила для внучки уже третий день.
– Катенька, все хорошо? – Услышала Октябрина уже над раковиной. Холодная вода немного успокоила горевшую кожу.
Октябрина ответила, что все в порядке. Никогда так тяжело ей не было ответить то же, что говорить вошло в привычку.
Во время быстрой прогулки до кофейни напротив Кремля, в предвкушении круассанов с кофе, Октябрина вдруг напоролась на Никиту. Встречаться с коллегами и даже друзьями вне их мест обитания, школы и клубов, было непривычно. Обычно их общение и встречи не выходили за пределы этих крепостей. Выглядел Никита так, словно только что смылся со свидания: белая рубашка, глаженные брюки, натертые ботинки и кожаная сумка на плече. Октябрина хотела было развернуться и спрятаться в тени дерева, но Никита ее уже увидел и помахал рукой. Пришлось подойти.
– Фига, я не ожидал тебя тут увидеть! – начал он радостно. – Ты куда, гуляешь просто?
– Да так, за круассанами вышла. – Октябрина очень надеялась, что к круассанам Никита равнодушен. Так и оказалось – он даже бровью не повел. – А ты ждешь кого-то?
– Да Женьке свидание назначил, а она не пришла. Я вот, ей даже шоколадку купил, – сказал Никита и вытащил из сумки шоколадку.
– А ты ей уже дарил шоколадки?
– Нет, вот, в первый раз, – замялся Никита. – А что, она не любит?
Октябрина даже представлять смущение на лице Жени не хотела. Подарить человеку со страхом вредной еды шоколад и надеяться, что произведешь хорошее впечатление? Верх безумства.
– Она сладкое не любит. Ты ей лучше цветы купи, она любит лилии. Шоколад ни в коем случае не покупай, пока она сама тебя не попросит. Но если скажешь, что это я тебе посоветовала, прибью!
Никита улыбнулся. Могучие плечи ее тряслись в смехе.
– Ну а что ты думаешь, получится у нас?
Октябрина бы высказала все, что думала, но сил на правду уже с утра не осталось. Она бы сказала, что люди слепы, что даже в интересующих сородичах не видят очевидного. Женя никогда в школе не позволяла себе даже смотреть в сторону шоколадок, она в школе никогда не ела, всегда в компании, где был и Никита, от сладкого отказывалась. Неужели нельзя сложить то, что на поверхности? Женя тоже хороша: всегда говорила, что с Никитой даже за деньги гулять не пойдет, что он ей противен. А тут – не первая встреча.
Невольно вспомнился и Роман. За все месяцы, что они были вместе, он не удосужился спросить, каким именем ее называть. Каждый раз, когда слышала «Катя» про себя ругалась.
Она вздохнула, посмотрела на кроссовки, досчитала до десяти и ответила:
– Я понятия не имею. Я, если ты не заметил, не Женя. Но я тебе одно скажу. Если ты ее хоть пальцем тронешь, если огорчишь, будешь иметь дело со мной.
Никиту такой ответ, кажется, устроил. Он улыбнулся, перевел тему. Еще немного они постояли в тени липы, обсудили работу, а когда Октябрина напомнила, что спешит, Никита даже возгордился. Ему, наверное, было приятно, что Октябрина потратила на него свое время.
В кофейне тихо. Октябрина села за столик у окна, заказала любимый круассан с лососем и сыром с кофе, вытащила из сумки книжку и начала читать. Но чтение не продвинулось дальше десятой страницы. Октябрина глядела на еду, на красивый рисунок на пенке и думала, что Арсению такое место бы тоже могло понравиться. Тихая музыка и стук вилок о тарелки, аромат хрустящего слоеного теста, кофейных зерен и апельсинов, блестящие эклеры на полках и трюфельные шарики в шуршащих обертках. Кусочек Франции, до которой не добраться, часть Октябрининой жизни. В ней бы точно нашлось место Арсению.
По пути домой, на трамвае, Октябрина невольно задумалась о нем снова. Наверное потому, что Варе не позвонить и не написать – она уехала отдыхать с Колей на море, а Женя наверняка занята на свидании с Никитой и, хотелось надеяться, хорошо проводит время, хоть поверить в это и сложно. Может, виной тому сообщение от Романа, может, написанный отпиской ответ, но образ Арсения снова появился перед глазами. Октябрина видела его на соседнем сидении, почти бестелесного, светлого. О нем не получалось думать как о Романе – к Роману хотелось прикоснуться, хотя бы в начале, или чтобы он прикоснулся к ней. На Арсения хотелось смотреть, хотелось слушать его. Казалось, ни один человек на земле больше не мог сказать тех слов, что таил в себе призрачный, но самый реальный Арсений Бессмертный.
– Ничего себе имечко, а, – шепнула под нос Октябрина и улыбнулась. Хотелось рассмеяться, но даже улыбка оказалась спасительной. По телу разлилось приятное тепло, опухоль тоски на сердце полегчала, и дышать было проще. Октябрина дышала, вдыхала спертый трамвайный воздух и боялась, что свалится без сознания – настолько он был пьянящий. Трамвай проехал мимо моста, мимо дома, который снился в кошмарах. Октябрина улыбалась. До самого дома она не могла перестать радоваться своим мыслям.
Тишина в квартире Октябрину испугала. Уехать без предупреждения Галина Георгиевна никак не могла, собраться за несколько часов тоже. Октябрина тихо закрыла за собой дверь, повесила ключи на крючок и разулась. На кухне ветер влетал в комнату, белые занавески призрачными руками тянулись к Октябрине. Галины Георгиевны у плиты нет. Октябрина заглянула в комнату, но Галины Георгиевны и там не увидела. Из комнаты Октябрины вышла Клюква, села в проходе и наклонила голову. Будто сказала: «Ее там нет, я уже проверила». В ванной комнате свет выключен, в туалете тоже. Оставался зал.
Октябрина по коридору шла по стеночке. Сверкающие картиночки домов, озер и гор в рамках поблескивали. Телевизор черной дырой, закупоренной в черный прямоугольный ящик, взирал на входящих.
– Катенька, ты уже пришла? – прошептала Галина Георгиевна и поправила меховой белый платок себя на плечах. – Я не слышала, как ты вошла.
Галина Георгиевна сидела в кресле напротив черного телевизора и смотрела в черное око так, словно оно могло дать ответы на все вопросы. Женщина осунулась, побледнела.
– Да я вот только зашла, – аккуратно начала Октябрина, присаживаясь на диван. – Галина Георгиевна, а что вы тут сидите?
– Да просто так сижу. Что ж мне еще делать, – выдохнула женщина и опустила голову на руки. Октябрина перевела взглядом следом и увидела, что в тонких пальцах Галины Георгиевны зажат ее простенький сенсорный телефон.
– Вам кто-то позвонил?
Галина Георгиевна хотела сказать что-то другое. На лице ее написан был длинный, складный ответ. Но бывает так, что слова слишком долго ждут свободы. Ответ Галины Георгиевны успел уже постареть.
– Сынок позвонил, сказал, что они в Турцию уехали, – вздохнула Галина Георгиевна и, кажется, смахнула ресницами слезы.
– Навсегда? – Октябрина даже подалась вперед.
– Говорят, что на два месяца. Может, к августу вернутся, если самолетов их не задержит. А то ж знаешь, бывает всякое. А там уже к школе деткам готовиться, когда ж там. – Галина Георгиевна вытащила из кармана халата платочек и потерла нос. – Не навсегда, Катенька, у них же тут все. Как же вот так бросить.
Октябрина сразу поняла, что не осознала главного – Галине Георгиевне не увидеть летом своих внуков. Обычно в июне она уже ехала в Воронеж, проводила время сначала одна на десяти сотках, сажала рассаду, поливала парники, болтала с подружками, ходила в гости, потом общалась с внуками, отпускала их на речку, а пока они купались, готовила вкусный обед и накрывала на стол даже друзьям. Возвращалась она только к концу августа – с кучей заготовок, воспоминаний и радости. А в этом году сын даже не приехал в мае, как обещал. Внуки не были у Галины Георгиевны с декабря и то – четыре дня слишком мало для бабушки. Каждой встречи она ждет больше сотни дней.
– Может, он еще передумает? Там же сейчас очень жарко, – попыталась сказать хоть что-то Октябрина.
– Да какой уж там передумает, Катенька, уж не передумает. Они купили путевки еще в марте, он мне так сказал. Какой уж там передумает.
В комнате Галины Георгиевны тикали часы, и тихое постукивание стрелки разносилось по тишине квартиры. Дети во дворе перестали смеяться. Дом горевал вместе с хозяйкой.
– Леночка на меня накричала, Катя, представляешь? – Голос Галины Георгиевны надломился, словно сухой сучок, на который ненароком наступили ботинком. – Представляешь, я просто сказала, что из подвала ее мешки с мусором выбросила! Ну тараканы ж из него сыплются, Катенька, ну сама же видела!
Октябрина видела. Видела тараканов даже у себя в комнате, рыжих и юрких, никакие спреи и ловушки их не брали. Вдвоем с Галиной Георгиевной они бегали по дому, искали гнезда гадов и пытались их вытравить. Вид у Галины Георгиевной в те дни был ужасно несчастный. Жила бы она одна, пережила бы легче. Но ей было стыдно перед Октябриной – посторонний человек, а вынуждена вмешиваться как родная.
– Так эту рухлядь давно надо было выкинуть, – сказала Октябрина и пододвинулась на край, поближе к женщине.
– Лена не понимает! – Галина Георгиевна почти взвыла. По тонкой как рисовая бумага щеке прокатилась слезинка. – Она мне столько натаскала мусора в подвал, что я даже заходить туда боюсь! Я понемногу, по пакетику выносила, она и не замечала. Пойду на улицу, вынесу пакетик, потом еще один. А она ведь принесет еще! Принесет вещи с бортика у баков, принесет чужие коробки! Я жила с ней, пока у нее этого Костика не было, видела, какого это. И пытались лечить ее, а не получается. А я ведь, Катенька, жить не могу в таком кошмаре. А ты, как же ты тут жить будешь? Я же хозяйка, моя работа дом в чистоте содержать. А жить страшно, страшно жить, Катенька… Это мне наказание. Это мне нести.
– Да вы же здесь не виноваты, Галина Георгиевна. – Октябрина не выдержала, села перед Галиной Георгиевной на колени и взяла ее руки в свои. – Давайте мы с вами вынесем все эти пакеты? Я вам помогу. А потом давайте вы замок смените, она сюда не зайдет.
– Да что же, я от собственной дочери запираться буду? – прошептала Галина Георгиевна. – Она меня ругать будет.
– Не будет. Она ведь знает, что вы для нее все делаете.
– Это все неважно.
Галина Георгиевна долго молчала. Сидя на коленях перед ней, Октябрина чувствовала, как медленно поднимается куда-то вверх. Ее тело взмывает над их домом, взмывает над десятками домов, над районом, над городом. Они с Галиной Георгиевной – даже не точки на карте многотысячного населения города. Они – миг, который не вспомнят. Они – просто два человека в водовороте миллиардов жизней. Во дворе запели птицы.
Как наяву Октябрина услышала слова Арсения: «Слышишь? Слышишь, как поют птицы? Мы уйдем, а они останутся».
– Это важно, Галина Георгиевна, – вдруг решила Октябрина и поднялась. – Давайте, я вынимаю, а вы тащите к выходу. Управимся.
– Что ж тебе на месте не сидится, – прошептала Галина Георгиевна, но улыбнулась. Пусть эту улыбку и сдул ветер, ворвавшийся в форточку и взмахнувший белыми шторами, но Октябрина успела ее увидеть. Она улыбнулась в ответ.
– Только, Катенька, давай вечером или ночью выносить, чтобы никто не видел. А то что соседи про меня подумают?
Октябрина хотела сказать, что на соседей, по большей части, все равно должно быть, но промолчала.
К десяти вечера весь мусор уже лежал на свалке, а Галина Георгиевна получила доступ к своим засолкам и компотам. На ужин она радостной вестью сообщила, что приготовила картофельное пюре с солеными огурчиками, налила смородинового компота и была горда своей вдруг появившейся свободой.
Пока Галина Георгиевна накрывала на стол, Октябрина взяла последний пакет и банковскую карту, забросила мешок в мусорку и направилась к круглосуточному магазину. Выбор сладостей там небольшой, но лучше, чем ничего. Домой она вернулась с тортом «Муравейник», немного красная от холодного вечернего ветра.
– Ой, да зачем? Ты вот так и шла? – Встретила ее у порога Галина Георгиевна и взяла тортик из рук Октябрины.
– Ну да, а что? Нам отпраздновать нужно освобождение от хлама, такая работа.
– А был кто-то во дворе? В окна никто не смотрел? А то увидят с тортом, подумают, куда это ты.
– Пусть думают, что у нас с вами хороший вечер, Галина Георгиевна, – ответила Октябрина и повесила джинсовую куртку на вешалку.
– Ой, ну вот зачем, да не сидится же тебе! – воскликнула Галина Георгиевна, но когда Октябрина обернулась, увидела, что женщина улыбалась.
Ночью Октябрина слышала, как Галина Георгиевна молилась у своего комодика с иконами. Октябрина закрыла глаза, чтобы ненароком не увидеть, как в коридоре включится свет, как наземная старшая птица прошаркает к кухне и останется там. Галина Георгиевна часто так делала, когда не могла уснуть. Телевизор по ночам она включать боялась, чтобы не мешать соседям, и просто сидела молча на кухне. Галина Георгиевна шептала имя дочери. Октябрина открыла глаза, но ночь не прояснилась. Темнота успокаивала. Лежала Октябрина до тех пор, пока голос Галины Георгиевны не убаюкал ее. Сквозь сон она, кажется, слышала и шепот своего имени.