Вильгельм качался в гамаке, протянутом между двух высоких деревьев, и читал роман, особенно не вчитываясь. Дул теплый морской ветер, шевеливший его волосы мягкими касаниями. Солнце палило нещадно. Местные прятались по домам, даже животные разбегались в тень, а Вильгельм сгореть не мог.

Это был еще один из приятных дней, в который ничего не происходило. Ни событий, ни переживаний. Только розы, апельсины и море, в тот день особенно усердно перекидывавшее волны. Любой другой человек уже взвыл бы от скуки, но не Вильгельм. Он наслаждался спокойствием, окутанным легкой дымкой странного чувства к Екатерине, которая уехала в соседний городок за чем-то очень важным. Кажется, она говорила, но Вильгельм не услышал. Он вообще старался лишний раз не думать: Катя, по его наблюдениям и экспериментам, подходила на роль идеального образца, и после работы хотелось отдохнуть.

Вильгельм уже начал засыпать, блаженно улыбаясь, как со стороны моря послышался хлопок и громкий «плюх». Сначала он не придал этому значения, продолжая раскачивать гамак ногой, зарываясь пальцами в зеленую траву, но вскоре одинокий «плюх» превратился в громкие звуки барахтанья.

Тогда Вильгельм, громко зевнув, приподнялся, посмотрел на море и почти сразу же, словно ужаленный, запутался в ногах и свалился на землю. Он побежал к воде, где кто-то, судя по всплескам, тонул.

– Я иду к вам! – зачем-то крикнул Вильгельм продолжил бежать к морю, утопая в дымившемся от жара песке.

Волны ударили его по ногам ледяными ладонями, будто специально собрав весь холод, который только мог остаться в горячем море, и потащили к неизвестному, барахтавшемуся вдали. Брызги приближались, а Вильгельм плыл все быстрее, уже не обращая внимания на выпитую соленую воду и жжение в глазах. Наконец рука Почитателя схватила чужую, холодную, тонкую, казалось, состоявшую из голых костей, и потянула на себя. Волны пытались утянуть вниз, сдавливали виски так, что в ушах начинала пульсировать плазма, закупоривала его и разрывалась, растекалась внутри каждый раз, стоило Вильгельму вынырнуть. Он тащил человека за собой до тех пор, пока колени его не ободрались о песочное дно и песчинки не оставили маленькие царапинки. Вильгельм громко выдохнул, выкашливая воду, застрявшую в горле, подтянул тело человека на берег, отполз от него подальше и свалился на бок, а потом перекатился на спину. Его легкие царапала соль.

Они долго лежали на песке, подставив лица палящим лучам. Тихий ветер, в море казавшийся жестоким, одиноким ненавистником всего живого, снова грел. Незнакомцы сохли, пытались отдышаться. Вильгельм зажмурился и попытался расслабиться, но тут рядом с Вильгельмом послышалось копошение. Человек отряхнулся и, прихрамывая, встал над Вильгельмом, загородив тому солнечный свет.

Почитатель распахнул глаза и сразу же зажмурился. Глаза ему не врали.

У кромки воды стоял старец, тот же, что и в Петербурге, только ряса у него была новая и чистая. Вильгельм не мог ошибиться: пусть иногда миллионы лиц сливались для него в одно, но лекаря, спасшего ему жизнь всего несколько месяцев назад, не успел забыть. Моргнул несколько раз, надеявшись, что видение растворится, и вновь посмотрел на море. Старец все еще был там.

– Позвольте, я подойду. Вы спасли меня. – Раздался знакомый голос, все тот же, что и в Петербурге, только более хриплый.

Вильгельм, все еще изумленный, кивнул. Старец медленно подошел ближе к нему, шаркая ногой. Без всякого сомнения – это было существо, которого он когда-то встретил в Петербурге. Глаза затянуты молочной пеленой, а руки казались костями, обтянутыми синюшной кожей. Он подозрительно быстро высох. Даже быстрее Вильгельма.

– Я не думал, что мы встретимся так скоро, – проговорил Вильгельм, не зная, что еще сказать. – Да еще и при таких обстоятельствах.

Он даже забыл, что приказывал старцу стереть память об их встрече.

– Я тоже, – выдохнул старец, отвернувшись к дому Вильгельма, спрятанному за апельсиновым садом. В глазах его мелькнула какая-то странная эмоция, разобрать которую у Почитателя не получилось.

Эльгендорф сидел, чувствуя, как песок набивался в карманы мокрых штанов. Рубашка прилипла к груди и медленно отклеивалась от кожи со скрипом. Соль ссыпалась с волос, а сердце билось медленно. Существо вновь казалось Вильгельму знакомым. Сейчас даже больше, чем в прошлую их встречу.

– От нас сейчас дым пойдет, надо бы в дом, – сказал Вильгельм и, схватившись за руку, протянутую старцем, встал на ноги. Вздрогнул. Прежде тощие руки выглядели уже намного лучше, и жар, исходивший от них, будто пытался расплавить ладонь Почитателя. Старец поклонился, но спина его будто бы сгибалась с трудом.

Пока они шли к дому, Вильгельм оборачивался на старца, который шел медленно, хотя, судя по всему, делал это специально. Его тощие ноги, изъеденные мозолями словно пчелиные соты, будто не касались почвы, оставляя еле заметные следы, когда сам Вильгельм тонул в горячем песке. Много мыслей вилось в его голове, но ни одной он не решался поделиться на улице.

Вскоре они уже сидели на террасе, смотрели на выложенные на стол яства, но не притрагивались к ним. Вильгельм вертел в руках спелый апельсин, готовый взорваться от собственной же сочности. Они молчали, хотя старец, видно, очень хотел что-то сказать. Кадык дергался, руки то сжимали, то разжимали круглый набалдашник его клюки, а глаза моргали быстро, будто каждый раз старец старался отыскать нужный взгляд и так и не находил его.

Солнце горело алым, а небеса были сахарные, будто сделанные из глазури. Травы и листья шумели, мягко ударяясь друг о друга. Вдали пели птицы. Старец долго всматривался в даль, вслушивался в пение птиц и размеренное дыхание Вильгельма. Его окунуло в странное чувство, так знакомое ему, но, в то же время, чуждое. Он сглотнул кислый комок, застрявший в горле. Вновь посмотрел на сахарные небеса и понял, что уже видел это место. Тот самый Рай, который когда-то покинул.

Он повернулся и посмотрел на Почитателя. На его отросшие черные волосы, яркие и светящиеся лиловые глаза. На губы, на руки, будто никогда не знавшие страданий. Он вспомнил домик в прериях, окутанных ревом динозавров, бессонные ночи за чертежами и восходы, алые настолько, что слепило глаза. Вспомнил Академские годы, ставшие их великим началом. Вспомнил Землю, когда она была еще пуста. Людей, вступивших на траву Мира. Ссора. Хлопок. А потом – годы одиночества, переживаний за жизнь не только свою, но и его. Страдания и лишения, ошейник на шее, затягиваемый невидимым командиром, и шепот, сводивший с ума. Обломки Связистора, над которым он долго плакал. Годы попыток собрать его заново, нехватка важных деталей и отчаяние – вернуть его к жизни невозможно. Тишина, пустота густая, тяжелая, давящая на плечи, вдавливающая в землю, в которой все равно никогда не найти покоя.

И тут старец, оглушенный нахлынувшими чувствами и воспоминаниями, шмыгнул носом и заплакал. Горячие слезы прорисовывали дорожки по его ввалившимся щекам.

Вильгельм с изумлением посмотрел на старца. Руки его даже перестали сдирать со спелого плода сочную кожицу.

– Что с вами? – прошептал Вильгельм и потряс старца за руку, но тот отвернулся и зажмурился.

Ему гадко, настолько гадко, что желчь поднималась по горлу и перекрывала воздух.

«Лжец, лжец, лжец!» – Крутилось в голове его ураганом, а эмоции и чувства, спавшие столько сотен лет, вырывались наружу.

– Вы можете сказать, что с вами? – вновь воскликнул Вильгельм, уже настойчивее. – Я ваш Почитатель, отвечайте! Я приказываю… – Уже тише добавил он, будто бы сомневаясь.

Старец улыбнулся, но потом, стоило ему повернуться и посмотреть в лиловые глаза, такие знакомые и чужие одновременно, вновь заплакал.

– Простите меня, Вильгельм… – прошептал старец, вытирая глаза ладонью, но это не унимало слез.

– За что я должен вас простить?

Ответом было новое всхлипывание.

Вильгельм встал со стула и подошел к старцу. Тот, будто игнорируя этикет и все правила, даже не посмотрел на Почитателя.

– Посмотрите на меня! Я приказываю вам! – повторил Вильгельм, но уже разучился приказывать.

Эльгендорф положил апельсин на стол – вокруг плода почти сразу образовалась сладкая желтая лужица. С пальцев Почитателя капал сок, останавливаясь пузатыми мешочками на кончиках его длинных ногтей.

– Как вы оказались в воде?

Старец молчал, перекатывая буквы по языку, смакуя их горечь. Каждое мгновение казалось ему мукой. Мукой, которую он ждал сотни лет, но не ожидал встретить в таком обличии. Взгляд Вильгельма – удар молнии. Старец отвернулся и принялся всматриваться в карамельные дали итальянского луга.

– Я упал.

Ветер дал Почитателю пощечину, будто бы возвращая к беседе.

– Откуда вы упали? – спросил Вильгельм, стряхивая с пальцев липкий сок.

– Из портала.

– Вы сами его открыли? – удивился Вильгельм.

– Мог бы сказать, что сам, но сейчас я никак не могу открыть его самостоятельно.

– А могли когда-то?

– Когда-то мог. – Старец вновь утер глаза ладонью.

– А сейчас не почему можете?

– Не знаю. Сейчас никак не могу, – выдохнул старец.

– Хорошо, а кто вам тогда его открыл? Вы сами просили или вас заставили?

Старец все еще плакал, и Вильгельму, хоть все происходящее раздражало и пугало, очень хотелось утешить его. Он бы сделал это не из отвращения к плачущему мужчине. Вильгельм не понимал, почему «сильному полу» было запрещено плакать, если он наградил и мужчин такой возможностью. И даже не из жалости он хотел прекратить этот дождь. Вильгельм видел, что слезы старца льются из-за него. А понять, почему, никак не мог.

– Давайте, я отправлю вас назад. Вам, наверное, не слишком хочется здесь быть. Вас заставили отправиться сюда? Вас кто-то выбросил в море? Вы только скажите куда, я отправлю.

– Я не могу.

– Почему? На вас охотятся? Вам угрожают? – спросил Вильгельм и хотел было уже дотронуться до плеча старца, напоминавшее один огромный и надутый хрящ.

– Мне нужно вам кое-что донести, – собравшись с силами, прошептал старец.

– Мне? – переспросил Вильгельм и от неожиданности даже сделал шаг назад.

После событий в Петербурге, когда его чуть не убили, все послания казались ему предсмертной запиской. Пусть он не получал никаких известий давно, то происшествие все еще оставалось кровоточащей раной на сердце. Поэтому он не думал о Петербурге, будто вырезал те события из памяти. Но боль, ураган и смерть, открывшиеся в тот день его глазам, снилась ему в кошмарах, заставлявших просыпаться со рвущим горло криком.

Старец кивнул. Плечи его дрожали.

– По какому поводу? – спросил Вильгельм, с каждым словом делая шаг назад. Он не собирался убегать, просто держался на безопасном расстоянии.

– Вашей миссии, – выдавил старец, будто каждое слово было ему отвратительным. Он уже не плакал. Выглядел так, будто он сам не верил своим словам. – Прошу Вас, дайте мне показать вам… Вы поймете! – прошептал старец, поднимаясь с места.

Вильгельм отпрыгнул назад. Ноги его, все еще босые, врезались в дорожку и ошпарились о песок.

– Скоро придет моя жена, она не должна вас видеть! – воскликнул Вильгельм и сделал еще пару шагов назад, хотя старец уже не двигался.

– Я знаю, как скоро она скоро придет. Я успею вам все показать.

Сердце Почитателя пропустило удар. В голове крутились Академские образы. Повелители времени. Страх сковал его горло.

– Вы и это продумали! – прикрикнул Вильгельм и, сделав еще один шаг назад, уперся спиной в ствол дерева.

Старец все еще стоял, не двигаясь.

– Откуда вы знаете о моей жене? – воскликнул Вильгельм.

– Вы же с Екатериной Алексеевной поженились в Петербурге. Я знал, что так будет, – спокойно ответил старец.

– Вы следили за мной… – выдохнул Вильгельм, а голос его сорвался.

– Нет, вы не так поняли! – попытался перебить его старец, но Вильгельм заорал в ответ.

– Вы думали, я просто так соглашусь на ваши эксперименты? После всего того, что случилось в Петербурге? И я еще верил вам, пустил в свой дом!

– Я непричастен к тому, что произошло в Петербурге. Я лишь спас Вам жизнь, Вильгельм, – прошептал старец. – Я все объясню. Мне сказали… Мне сказали показать.

– Показать? – прохрипел Вильгельм и вздрогнул. – Что показать, зачем я вам нужен?

– Вы должны это увидеть, Вильгельм. Я…

Сбивчивое и нескладное объяснение старца Вильгельма вывело из себя.

Ярость заклокотала внутри, животная его сторона выползла наружу, охватила шею игольчатым хвостом и затянула до хруста в позвонках.

– Значит, вам все уже обо мне поведали, – усмехнулся Вильгельм и облизал пересохшие губы, на которых еще оставался привкус соли. Плазма пульсировала в висках.

«Шпион, это шпион!» – Услышал в голове Вильгельм, кажется, не своим голосом. Артоникс на шее потеплел.

Вильгельм сделал первый шаг вперед, оттолкнувшись от горячего ствола дерева.

– И что вам приказали? Как меня убить? Вы же знаете, что ножом меня зарубить не так-то просто? Или вам выдали оружие в вашем офисе? Где он у вас, кстати, в Штабе или в Академии? – шипел Вильгельм, сжимая кулаки.

Старец молчал. Не двигался.

– Вы не подумали, что мое исчезновение могут заметить? Я Почитатель, а не какое-то бесполезное существо, об исчезновении которого никто не вспомнит! – процедил Вильгельм и, словно кошка, сделал большой резкий прыжок. Он оказался у лестницы. Но старец даже не моргнул, будто не боялся.

– Мне не приказывали убить. Я хочу показать кое-что. Не из-за того, что мне приказали. Я сам этого хочу, – произнес старец, а Вильгельм подбежал к столу и схватил нож, которым еще недавно разрезал пополам апельсины.

– Правда? Неужели! Какие вам все-таки невнятные указания дают! Говорят одно, а вы прилетаете сюда и хотите мне что-то по собственному желанию показать? Вы бы поаккуратнее, иначе вашему начальству не понравится вольность. Они ведь вас в тюрьму посадят, как и всех неугодных сажают! Им ведь мало моего позора, им мало угроз моей работе! Они хотят меня уничтожить!

– Вильгельм, послушайте, – прошептал старец и сделал несколько шагов к Почитателю, оказался так близко, что мог дотронуться до него, а Вильгельм, так занятый своей яростью, даже не заметил, как что-то, спрятанное под рясой существа, загорелось фиолетовым.

– Нет, ты будешь слушать меня! – закричал Почитатель. – Ты унесешь в могилу свои приказы!

Вильгельм замахнулся. Нож блеснул в свете Солнца серебряным боком, но сразу же упал на деревянный пол, стоило пальцам старца коснуться Артоникса.

Вильгельма пронзила резкая боль, и даже крик не смог успеть осознать ее. Тело медленно, по щепотке, разрывало на куски. Перед глазами заплясали красные круги, а Солнце потухало.

Старец, которого медленно окутывал ореол фиолетового и зеленого свечения, прошептал, и голос его, казалось, звучал в голове Вильгельма:

– Ты поймешь, когда проснешься. Ты все увидишь, а потом решишь, стоит ли меня убивать.

Эльгендорф пытался поднять руку, чтобы ударить старца, но он надавил еще раз, и Вильгельм провалился во тьму.

Сначала он слышал только пульсирование плазмы в висках, видел черноту, застывшую перед глазами. Он стал будто невесомым, но от этого не переставал чувствовать боль. Все прекратилось во мгновение. Тьма быстро рассеялась, стоило лучу солнечного света пробиться сквозь каменную кладку. По спине Почитателя пробежали мурашки. Вильгельм валялся на полу, в куче досок и пепла. Он потряс головой, все еще надеясь, что это просто видение. Но руки его отчетливо ощущали холодный камень под горячей кожей. Он посмотрел наверх, но увидел только камни. Маленькие, схожие на пыль, и большие глыбы, счищенные чьими-то руками.

Вильгельм попытался разбудить Артоникс, попросить его вернуть возможность ясно мылить, успокоить, но камень был холоден. Вильгельм выругался – гадкие слова отразились от стен и вернулись к нему.

Пещера, в которой он оказался, вся изрисована и исчерчена, сотни формул и расчетов украшали стены, схемы Связистора и маленькие детальки разбросаны у стен. Обломки космического аппарата, когда-то бороздившего просторы небесного океана, уже покрылись ржавчиной и стояли в углу.

– Кому в голову придет разобрать Связистор? Ничего лучше для общения еще не придумали, – прошептал он, стирая с лица прилипшую к поту пыль.

Вильгельм оглянулся, но не увидел ничего, кроме мешка, набитого сеном, котелка, подвешенного над костром, уже залитом водой, и земли, камней, пепла. Кусочки мела, валявшиеся там и сям. В углу стояли обломки старого космолета, настолько старого, что Вильгельм такие видел всего пару раз. В воздухе висела пыль, вилась ошметками над полом, словно подвешенная к потолку.

Вильгельм, закашлялся и отвернулся. В пыли он увидел полоску света, пробивавшуюся через доску, приваленную к выходу. Кое-как поднявшись и стукнувшись головой о низкий потолок, Почитатель начал пробираться к свету, постоянно спотыкаясь о разбросанные ветки, не успевая увидеть их.

Из пещеры Вильгельм выполз на плато и чуть не ослеп от яркого света. Он долго простоял, прикрывая глаза ладонями, а когда открыл глаза и осмотрелся, ощутил холодное липкое чувство узнавания, словно прежде он уже бывал в этом месте. Пещера находилась на вершине горы, больше похожей на древнюю ступенчатую пирамиду, и возвышалась над тропическим лесом, который упирался поредевшим боком папоротников в песчаный берег океана. На горизонте собирались тучи. Такие темные, почти черные, ограждавшие остров стеной. Солнце палило. Зелень под горой шумела, дралась в горячим быстрым ветром. Над островом не летало ни единой птицы, а ни на одной из дорожек, протоптанных существом, не носившем обуви и оставлявшем пятипалые следы, не было животных. Даже в воздухе не было никакого присутствия жизни. Только пустота и деревья. Даже воздух казался мертвым.

Вильгельм еще раз прислушался, но природа ответила ему ледяной тишиной. Всепоглощающее одиночество.

– Да это какая-то тюрьма. Кто здесь вообще жить согласится, когда на Земле полно мест получше? – прошептал Вильгельм, охватив себя руками.

Он медленно, стараясь не оступиться и не упасть, спускался к лесу, останавливаясь каждый раз, когда ветер ударял его по голове. Мягкое шуршание листьев оплетало Почитателя удавкой обмана и дурмана.

Стоя на выдолбленных в камне ступенях, так высоко, что воды казались бесконечным, Вильгельм почувствовал себя в своем Раю, которого никогда не было. Они и называть его так стали только после того, как появились священные книги. Прежде Рай был любым местом на Земле.

По лестнице разбросаны горелые палки, все было усеяно пеплом, словно остров поглощал несуществующий пожар. Вильгельм вглядывался в лес и все больше осознавал, что дурман на острове ощущался не просто так. Некоторые деревья просвечивались на солнечном свете. Некоторые вовсе не двигались, хотя ветер был свирепый. Голограмма леса, причем не слишком-то хорошая, покрывала большую часть острова. Кто-то не слишком старался оживить поглощенный пожаром остров.

Когда Эльгендорф спустился, ноги его зарылись в почву – смешенный с пеплом песок. Вблизи он наконец смог убедиться в собственной правоте: почти все стволы вокруг были обугленные, а верхушки – зеленые и свежие, но, стоило коснуться листка, дерево испарялось, оставляя лишь железную палочку, штифт для долгосрочной иллюзии. Древняя технология, сейчас для обмана уже не нужны опоры.

Вильгельм надеялся, что найдет объяснение, имя, может, личные вещи. Зачем старец отправил его сюда? Как старец вообще узнал о том, что Артоникс способен показывать воспоминания? И где прочитал, как настроить его так, чтобы Артоникс впускал воспоминания чужие?

Вильгельм пошел к воде. Шел долго, будто оставив позади сотни миль, но очутился-таки на пляже, избавленном от любого намека на жизнь. Океан оттаскивал от берега дохлую рыбу, а волны приносили лишь ядовитую соль, которой даже воздух, казалось, пропитан. Вильгельм коснулся воды и сразу же отпрянул. Она была настолько холодной, что у любого существа тело бы окоченело.

– Отсюда никак не выбраться, – заключил он и закопался рукой в песок. Внизу, под парой сантиметров, он был холодный и противный, будто покрытый слизью.

Вильгельм сморщился, потряс мокрой рукой и оглянулся. Посмотрел на гору, возвышавшейся над мертвым островом словно замок. Над землей собирались алые тучи.

– Похоже на тучи с Планеты какого-то Почитателя, – пробубнил Вильгельм, присмотревшись. – А дождь здесь кислотный или просто ядовитый? – спросил себя Вильгельм, но решил не проверять ни одну из теорий на себе. Он направился назад, к горе, ступая по своим же следам. Вильгельм не мог понять, зачем его сюда отправили и что хотели показать, но знал только одно – существо, которое держали в этой тюрьме, представляло опасность. Иначе никто бы не стал строить настолько впечатляющую темницу. Только вот Почитатель об этом месте раньше не слышал, хотя и должен был.

Уже в пещере, чуть покопавшись в обломках и запчастях, Вильгельм нашел допотопный фонарик, какие он научился делать в первые годы одинокой жизни на Земле. Вильгельм окунул помещение в холодный свет фонаря и вздрогнул – помимо веток и палок, использовавшихся для розжига, и пепла, оставшегося от костра, всюду валялись грязные тряпки, которых он не заметил своим ночным зрением. Одна из стен была исписана палочками, как в тюрьмах, где заключенные отсчитывают дни до освобождения. Но здесь рисунки быстро кончились, будто узник потерял надежду на спасение. Все остальные стены украшены сотнями формул. На одной из стен проводились расчеты по годам, а на полу, прямо у обломков, опознать которые было уже невозможно, написаны имена. И самым частым было его имя – Вильгельм.

– Что за черт… – прошептал Эльгендорф и, будто не веря своим глазам, провел ладонью по надписям. Они не стерлись. Будто уже въелись в камень. – Меня ждали? Или обо мне просто думали?

Когда Эльгендорф обошел с фонариком уже всю пещеру, но так и не нашел ничего, кроме разорванных тканей и палок, он решил проверить последнее место, где можно было отыскать что-то интересное – обломки старого космолета. Вильгельм сбросил с крыши кабины тряпку, ее прикрывавшую, и поставил фонарик на сидение. Там, где раньше была панель управления, аккуратной стопкой лежали книги, упакованные в специальный пакет, предотвращавший повреждения от влаги.

– Что за библиотекарь? – подумал Вильгельм, проводя пальцами по корешкам. На корешках он рассмотрел некоторые названия: флористика, механика, химия всех видов, редко попадались художественные.

Всего одна мысль уколола его в висок, и Вильгельм задрожал. Задрожал мелко-мелко, начал хватать тяжелые пакеты и выбрасывать их за борт корабля, качавшегося от каждого движения Почитателя.

– Нет. Нет. Этого быть не может! – повторял он, выбрасывая пакет за пакетом. – Не только он книги собирал. Таких полным-полно! Это не может быть он.

Прошло много времени, прежде чем Вильгельм выбросил из кабины все пакеты книг, которые устлали пол толстым ковром. Почитатель сидел на ступеньке и тер мокрые от пота, стекавшего по лбу, глаза. Он думал, пытался ухватиться за нужное воспоминание, но всячески отгонял очевидное. Не смотрел на знакомые буквы на стенах, на нашивку Академии, валявшейся у него под ногами. Не чувствовал знакомый запах трав. Все это казалось бредом, иллюзией острова, который хотел свести его с ума. Не мог он быть здесь, не мог. Такая темница могла быть построена для кого угодно, но не для него. Он просто улетел, он просто исчез с поверхности Земли. Он не мог быть на Земле все это время.

Ветер трепал страницы распахнутых книг и устилал буквы черным пеплом. Из дырки входа в пещеру просачивался дождь. От его капель шел дым. Вильгельм встал на ноги и посмотрел на космолет. Зеленый, выкрашенный криво и неаккуратно, с него слезала самодельная краска.

– Пожалуйста, зачем так шутить надо мной, – шепнул Вильгельм и горячая слеза обожгла его щеку. Потом еще одна. Он даже не пытался их стереть.

Первый удар отчаяние пришелся на ступеньку космолета и отбил Почитателю ногу. Второй раз он ударил по стеклу и расцарапал кулак. Вильгельм даже не заметил, как один толстый блокнот вывалился из-под коврика после того, как он попытался наклонить космолет.

– Зачем эти обманы? Зачем мучить меня? – шептал он, сидя на полу у входа в пещеру и наблюдая за тем, как кислотный дождь оставлял на камнях раны. Вильгельм с трудом встал и почти подошел к космолету, но наступил на книжку, валявшуюся прямо у оторванной ступеньки, и шлепнулся об пол.

– Чертовы книги! Чертова пещера! – воскликнул он, пытаясь нащупать причину своего падения. Она оказалась погребенной под тряпкой. Словно спряталась от гнева Почитателя.

Вильгельм уже хотел отбросить ее в сторону, но замер, когда увидел подпись.

«Дневник Норриса Херца, от начала его лет до понятия не имею какого года», – Гласило название.

– Что за галлюцинации, – прошептал он и бросил книгу в стену, но она не растворилась, не всосалась в каменную кладку, а лишь ударилась и упала на пол.

Вильгельм подбежал к ней так быстро, как только могли позволить его ноги. Вновь схватил и вновь бросил, словно обжегся. Хотел выбежать на улицу, но дождь все еще шел. Каждая его капля оставляла на камнях слезы, от которых шел легкий дым.

– Какое же кошмарное место.

Он еще долго ходил, боясь даже посмотреть в сторону правды, дрожал и спотыкался.

– Почему ты не можешь сказать мне, что правда, а что нет? – прошептал он и сжал Артоникс в руках. Тот не ответил. Вильгельм сполз по стеночке на пол и заплакал, обхватив колени руками. Он качался вперед-назад, отталкиваясь пальцами босых ног. Мысли роем трупных мух крутились в его голове, собирая многомиллионный паззл, который валялся на затворках сознания многие годы.

– Нет, это безумие, – прошептал Вильгельм, но в подобное сумасшествие он всегда верил. Сам был его частью. Но Норрис, Норрис не мог быть заложником чьего-то безумия. Норрис никогда не был безумным, его не за что сажать в темницу.

Вильгельм схватил дневник и принялся листать. Сотни страниц, чем ближе к концу, тем мельче почерк. Будто хозяин боялся не уместить что-то, боялся не успеть. Но записи все-таки оборвались на половине.

«Когда я выберусь, уничтожу их. Это не торжество науки, не мир счастья, а обман. Иллюзия жизни и великого дела, частью которой мы стали. Им нужна только смерть, которой они не знают, только чувство собственного превосходства. Они работают ради смерти, они и есть ее главные помощники. Они думали, что сами создали жизнь, что их никто не создавал. Люди таких называют Богами. Но они – никакие не Боги. Их тоже создали. Наплектикус – не фантазия. Наплектикус – это все, что мы должны были сохранять и оберегать, но мы отказались от него. Они заставили нас отказаться от него. Они сказали, что его нет. Вильгельм всего лишь хотел показать всем, как их обманывали. Он раскусил их обман, а они раскусили его. Но у Вильгельма есть время и есть свобода, хоть какая-то свобода, пока их нет рядом. Он еще может доказать всему Миру, что Мир ошибался. Но Вильгельм, что бы ни думал, не ошибался никогда».

Вильгельм дрожащими пальцами переворачивал страницы и читал урывками, словно боялся, что дневник рассыплется в его руках. Многие записи были стерты, и разобрать, что было написано там раньше, невозможно.

Дождь уже перестал жечь мертвую растительность, а Вильгельм все читал, с каждой строчкой чувствуя, как возвращался к реальности, как меркли темные стены пещеры, как исчезала давящая на уши тишина. Завывания ветра сменились трелью птиц, а Вильгельм все читал. Почти все строки были адресованы ему, будто хозяин дневника знал, что Почитатель найдет его.

«Мой Вельги, наверное, страдает, а я ничем не могу помочь. Он остался один на один с ними, один на один, и даже не знает, какую беду пригрел у очага своего Дела.» – Значилось на одной из страниц, а под записями остались нетронутыми влагой и временем рисунки: схемы материков, животные, птицы и растения. Неумелые, почти каракули, с подписями: «Вельги смог бы лучше, но здесь только я».

Редко когда попадались описания жизни на этом острове. Хозяину дневника не очень хотелось цепляться за действительность. Вильгельм читал, читал рвано, как будто делал глубокий вдох, прежде чем снова уйти под воду. Но когда он увидел длинное, закапанное плазмой, кое-где размытое слезами послания, остановился и вчитывался в каждое слово.

«Я даже не знаю, что с ним, а он не знает, что я жив. Не знаю, что он думает обо мне, думает ли вообще. Лучше бы, чтобы не думал. Так обоим легче, так может показаться, что нашей дружбы просто не было. Сердцу легче, а его сердце совсем не такое, как у них. Его можно разбить… А вдруг он заболел? Как он лечится без лекарств Ульмана, без моих сиропов и настоек? Надеюсь, он никогда не вернется в Академию. Но вдруг желание увидеться с Ульманом пересилило? Что если он слетал к нему? Что он сказал, когда увидел его впервые за эту бесконечность? Надеюсь, не просил его… Сколько вопросов, на которые уже никогда не будет ответов.

Понимать свою настоящую жизнь я не хочу. Пусть на мои вопросы ответов не будет. Пусть найдутся ответы на вопросы о Вильгельме. Он еще жив, он на свободе. А моя жизнь – тюрьма. За годы пребывания здесь, отсчитывать которые я уже давно бросил, я не видел ни единого животного, а есть приходится траву и кору. Здесь нет даже птиц, никто ни разу не пролетал над островом. Я не знаю, где нахожусь. Почти не помню, что было перед тем, как я исчез. И эта амнезия настолько страшна, что я даже перестал бояться смерти. Может, у меня и не было свободы, но и смерть мне не была страшна. Сейчас же я только о ней и думаю. Но я должен выжить. Хотя бы ради Дела, которое объединяло нас. Ради него, Вильгельм, я все еще жив. Может, мы когда-то еще встретимся. Я так скучаю… Здесь никого нет. Никого, совсем никого».

Вильгельм продолжал читать, всматриваясь в такие знакомые буквы, и плакал. Улыбался, представляя Норриса, но слезы его продолжали течь. А потом оглядывался, всматриваясь в пустоту. Столько боли было в этих строках, столько горечи и одиночества, которого не знало ни одно существо этого бренного мира. Столько пустоты и страха, сменившегося ядовитым отчаянием. Вильгельм сморгнул стоявшие в глазах слезы и увидел доски террасы. На полу остались сладкие лужи апельсинового сока. Пели птицы, а вдали шумел океан. Уже не ядовитый.

Он поднял заплаканные лиловые глаза и увидел старца, уже не незнакомца. Его молочные глаза смотрели уже совсем иначе. Вильгельм наконец узнал его, и пелена, прежде скрывавшая такие знакомые, родные черты, спала.

Он протянул руки к старцу и потянул на себя, испачкав его одеяние в пыли темницы, соли и пепле. Старец послушно сел напротив. Он не произнес ни слова, будто боялся, что навредит Вильгельму. Вильгельм дышал, с трудом выдавливая из себя каждый вдох. Он провел подушечками пальцев по щеке старца. Мир стал громче, оглушающе громким. Запахи стали отчетливее. А мысли – болезненнее.