Время полетело быстро. Ночи они проводили в космолете, а утром вскакивали и неслись наружу, принимали ночные работы одних роботов, назначали других. Высаживались деревья, засевались поля, вода начинала течь по руслам рек, а на вершинах гор появлялся снег. Вильгельм все ночи проводил за картами местностей, уже проверенными и заверенными в Штабе. Он не всегда следовал инструкциям, часто менял расположение континентов. Все ему казалось некрасивым, ассиметричным.
– Нас лишат аккредитации, понимаешь? Мы не можем так менять планы! – восклицал Норрис, когда они сидели в их комнате и карпели над картами и чертежами.
– У меня есть все средства и материалы, которые нужны. Генрих приготовил мне подушку, а если сам не захотел ехать, это не моя вина. Я больше никогда не вернусь туда, никогда. И не увижу их недовольных физиономий.
Норрис устал, однажды после нескольких дней работы без сна накричал на друга и, по глупости, предложил слепить все материки в один и разлепить тогда, когда картина мира уже сложится. Вильгельм, чуть подумав, воскликнул, что это отличная идея. Норрис хотел ударить себя, но сдержался.
Тысячи земных лет пролетали как миг. Вильгельм с головой ушел в работу, все время что-то меняя, планируя, а Норрису становилось тоскливее. Ему казалось, что самое важное сделано. Появились уже и пустыни, и степи, горы и глубокий океан, но Эльгендорфу вечно чего-то не хватало.
– Можно заселять, – сказал как-то Вильгельм, сидя с альбомом для чертежей на лавке у их дома. Под ногами шелестела трава, чуть вдали резвился темный океан.
Норрис, попивавший лимонную настойку, чуть было не поперхнулся. Он посмотрел на друга, но тот был серьезен.
– А не рано? Она еще не отстоялась. Это процесс необратимый, Вельги. Начнем, и пути назад уже не будет! Наша планета станет центром изучения Академии, Штаб тоже будет следить за нами, а Альбион… Я даже не хочу представлять, сколько они проверок пошлют.
Вильгельм не обратил на слова Норриса внимания.
– Ульман окончательно порвет с нами контракт, – напомнил Норрис.
– А ты так переживаешь из-за этого? – рыкнул Вильгельм, яростно что-то черкая в альбоме. – Мне казалось, ты как раз меня и увез от него!
– Мы уехали, но…
– Вот и не надо о нем вспоминать! Мне все равно, что там подумают. Не хочешь – уматывай.
Норрис подавился воздухом, а Вильгельм замолчал. Затем встал с места и вышел в сад. Норрис пошел за ним.
Вдали лил дождь – его вызывали установки, спроектированные Жаком. Вильгельм окинул взглядом траву, которую помог вывести Ульман. Провел рукой по дереву, семена которых вывел Норрис, а отправляли Годрик и Ванрав, позабыв об их прежних ссорах и раздорах. Небо над головой было голубым лишь благодаря Джуди и Захарри. Ни единого шпиона на Планете не было только благодаря работе Пронкса.
– Я никогда туда не вернусь, Норрис. Там, в том мире, я был чужим. Надо мной смеялись, там моей победе не радовались. А здесь я буду всем. Никто не посмеет косо на меня взглянуть.
Глаза Вильгельма горели неестественным фиолетовым пламенем. Волосы взъерошены, в прядях запутались листья. Норрис подумал, что Генрих Ульман назвал бы Вильгельма одичавшим, но произнести не решился. Он научился держать опасные мысли при себе.
– Хорошо, – выдохнул Норрис, – я оставлю тебя. Мне в любом случае нужно на Шаттл, забрать кое-что. Поеду один, раз уж ты выше того, чтобы сделать это самостоятельно. – Он поднялся в дом и хлопнул дверью.
Прямо ему в спину полетел тяжелый альбом с рисунками, который ударился о перегородку.
Последнее, что видел Норрис прежде, чем улететь, – взбешенный Вильгельм, который кричал что-то с земли и разбрасывал чертежи.
– Тебе нужно побыть одному, – шептал себе Норрис, разворачивая корабль в небе. – Так нужно, Вельги. Потом мы оба поймем это.
Как только космолет скрылся в черном небе, Эльгендорф упал на груду листов и горько заплакал.
Норрис провел на Шаттле неделю, но ни одной ночи нормально он не спал. Все мысли были заняты Вильгельмом, который находился на Земле наедине с роботами. Норрис надеялся, что друг одумается, прилетит на Шаттл хотя бы инкогнито. Но это были лишь пустые надежды.
В последний день своего пребывания дома Норрис решил слетать на Шаттл, но никому не доложил, что уехал. Иначе нельзя после того, что команда Вильгельма устроила. После просторов Земли все пространства, висящие в невесомости в открытом космосе, казались ему тесными, он задыхался в душных комнатах и коридорах, ему не хватало кислорода. Шаттл тоже казался странным – огромным блином, летавшим в невесомости. Норрис высадился где-то, не зная даже, что это за номер Шаттла.
Тогда-то он и встретил Ульмана.
Тот за последнее время заметно постарел и, хотя все обитатели Альянса были вечными, на их внешности сказывались переживания и удары судьбы. Генрих будто не спал с отъезда Вильгельма, не ел и почти не пил. Щеки ввалились, волосы поредели, а кожа, казалось, посерела.
– Он правда решил это сделать? – хрипло спросил Ульман, залпом выпивая рюмку спирта.
Они сидели среди круглых бочек в баре, в самом темном и дальнем углу. Вокруг алкоголики, надравшиеся так, что не узнавали даже себя в зеркале, что-то пели и танцевали. Норрис никогда раньше не бывал в таком месте, но Вильгельм когда-то говорил, что в барах подобного типа собираются те, кому уже нечего терять. Проверки Альбиона не всегда доходили до темных углов баров. Все подвальное помещение провоняло запрещенной на Шаттле выпивкой.
Ульман скрывался от Альбиона в квартале отшельников. Это было единственное место на Шаттле, во всех Вселенных, где он мог спрятаться от правосудия. Ульман казался уж совсем неподходящим для подобного места. Прежде красивый и статный Генрих сменил свои костюмы на растянутые рубахи и штаны, а все свои перстни распихал по карманам. Они напивались долго, словно не было тех разногласий и ненависти, что их разъединили когда-то.
Норрис кивнул.
– Тогда передай ему, что он последний идиот. Вы уничтожите Планету. Ее, еще молодую и неокрепшую, сожрут эти микробы, которыми он хочет заселить Землю. Они мутируют, изменятся, научатся говорить и убивать. Они уничтожат все, что ему дорого.
Норрис знал, что Ульман прав. Он и сам понимал, каковы могут быть последствия. За образцами нужен глаз да глаз. А четырех глаз для этого слишком мало.
– Я не могу пойти против него, – прошептал Норрис. Он пьянел медленно и, даже выпив несколько бутылок, сохранял ясность ума.
– Я тоже был с вами, но вы и не подумали обо мне, – хмыкнул Генрих Ульман, приглаживая волосы. Они, казалось, не расчесывались давно, и лежали так, словно их приклеили клочками к лысой голове.
– Вы знаете, почему так случилось, и я не буду извиняться, – процедил Норрис и сжал в руке бутылку. – Вы сами уничтожили себя и сами подписали приговор.
Ульман улыбнулся. Кисло так улыбнулся, словно что-то внутри его оборвалось и улетело навсегда.
– В таком случае, могу пожелать вам лишь удачи.
Вскоре Норрис ушел, оставив за собой молчание.
Это был последний раз, когда они виделись. Норрис больше не возвращался в Альянс.
Уже приземлившись на Землю, Норрис увидел, что Вильгельма на поляне нет, и побежал в сторону их дома. Несся так быстро, будто надеялся догнать друга. В доме он ожидал увидеть прощальную записку, отречение, труп, да что угодно, но не бледного Вильгельма с отрезанными по уши волосами.
– Ты что наделал?! Зачем? – воскликнул Норрис, подбегая к нему, но Вильгельм лишь улыбнулся. Спокойно улыбнулся. В глазах его не было ни крупицы прежнего безумия.
– У меня было время подумать обо всем. Скоро все изменится, Норрис. Скоро все изменится.
На Землю надвигалась ночь.
Прошло еще много дней и Земных лет, прежде чем Альянс узнал шокирующую новость – Планета Земля, созданная всего несколько космических лет назад, стала обитаемой.
«Невообразимое хамство со стороны Почитателя! Такое важное решение не принимается без согласия Штаба, Альбиона и Академии!» – Пестрели новостные полосы по всей территории Альянса.
Генрих Ульман сидел в грязном подвале и читал газету. Руки его дрожали, а на столе, рядом с десятками новых чертежей и расчетов, лежало письмо Альбиону, в котором он писал, что сдавался, добровольно шел под суд за все, что совершил.
Это был его единственный выход. Жить скрываясь больше невозможно. Последние надежды на спасение растворились в тот момент, когда космолет Норриса взмыл в Космическую черноту, чтобы уже никогда не вернуться.
На первой полосе напечатано лицо Вильгельма. Его Вильгельма. Вильгельма, который обещал ему, что они никогда не расстанутся. Который клялся ему во всем, в чем только можно было поклясться. Вильгельм, у которого не было от него секретов. На его шее все также висел амулет, подаренный ему Ульманом перед выступлением перед Советом. В последний день его счастливой жизни.
Отдышавшись, еле совладав с эмоциями, которые окатили его, Ульман вновь посмотрел на Вильгельма.
В подвале подвала, в маленьком бункере, где Ульман спал и пережидал проверки, на столе в специальной коробке лежал Артоникс, камень, который мог творить чудеса. Его свойства не могли описать даже самые умные Академиусы. Эти камни хранились в Альбионе, в сейфе Президента.
Артоникс – камень, позволяющий управлять Планетой. Камень, которому подвластны жизнь и время. Камень, в который можно вплести мысли, если отдать ему достаточно силы в ответ. Он не подарил Вильгельму настоящего камня, чтобы не давать шансов стать могущественнее, чем он уже стал. Ульман создал Артоникс, чтобы когда дела шли совсем плохо, ему было, на что надеяться. А надеяться уже не на что.
Камень дарит жизнь, камень жизнь забирает. Но Генриху Ульману совсем необязательно отдавать свою жизнь, чтобы закупорить часть себя. В квартале отшельников достаточно живых, о которых не будут переживать.
– Ты еще вспомнишь обо мне, Вильгельм. Ты еще вспомнишь, – прошептал Ульман, будто бы в темном подвале кто-то сидел. Он думал, будто черных волос не видно, будто лиловые глаза закрыты, но через мгновение они разрежут мрак.
Но Ульман был один.
– Дышит! Он дышит! Ровно! – воскликнул в настоящем Годрик, но подняться у него сил не было.
Вильгельм успокоился. Он дышал, лицо его снова наливалось жизнью, а царапины затягивались. Артоникс начинал творить свои чудеса.
– Нам надо убираться отсюда. Скоро он проснется, – сказал Ванрав, всматривавшийся в небо за окном. Туман растворялся, открывая дорогу Солнцу.
– Да, пора, – нехотя согласился Норрис и опустил голову. Каждый взгляд на Вильгельма, который мог оказаться последним, отдавался ноющей болью в груди.
– Не забывай о нашей тайне, Норрис. Теперь мы все в одной лодке, – напомнил ему Ванрав, когда Норрис уже собирался телепортироваться, сжимая в ладонях карманный телепорт. Херц поморщился, но понимал, что выбора у него нет.
Над Петербургом светало. Мир просыпался, забирая с собой последний дурман. Когда в комнате было пусто и тихо, Вильгельм открыл прояснившиеся глаза.
Глава двадцать четвертая
– Прошу вас, не дергайтесь! Прошу! Я очень стараюсь не уколоть вас.
– Делай уже свое дело и побыстрее! Меня ведь ждать не будут, – простонал Вильгельм и дернулся, когда тонкая иголка портного снова ткнулась ему в бок. Глаза, все еще немного красные, слезились.
С ясного теплого и подозрительно спокойного утра Вильгельм чувствовал себя странно. Будто бы что-то в нем изменилось, но он все еще не мог понять, что именно.
Настоящий Артоникс висел на шее, зажатый между лучиками Солнца, будто бы там как раз было место для него. Он начал действовать, вернул жизнь в нового хозяина так скоро, что слуги, увидевшие Вильгельма утром, испугались – подумали, что проспали год. Прежде бледный и худощавый Вильгельм, который последние годы больше походил на живого трупа, чем на человека, а в Петербургские года выглядел хоть и хорошо, но все равно не настолько, чтобы называться красавцем, будто бы превратился в кого-то другого. Болезненная бледность покинула его, уступив место бледности аристократичной. Губы налились цветом, а глаза, пусть и еще не лишились красноты от недосыпа, но горели ярко.
– Вы звали? – подала голос служанка, прибежавшая на зов хозяина дома.
– Отправь это письмо по адресу, который я вам давал. Пусть доставят лично в руки, – холодно проговорил Вильгельм, а потом обернулся, посмотрел на портного, сделанную работу и сказал. – Выйди. Ты достаточно поработал.
Отчего-то эта холодность показалась Вильгельму знакомой.
Все спустились вниз, оставили Почитателя в одиночестве. Он, простояв на месте и рассмотрев ноги и все, что под ними было, решил подойти к зеркалу. Портной, присланный Ванравом, оказался хорош. Костюм оживил Вильгельма, а фасон подчеркивал все хорошее, что можно было подчеркнуть.
Эльгендорф рассматривал шелковую рубашку, приятный черный сюртук и вспоминал, что уже видел себя таким, чувствовал то же напряжение, так же переживал. Камень на шее, спрятанный под ткань дорогой рубашки, загорелся. Вильгельм снова видел прошлое.
…Он должен был выступать перед Альянсом в зале Советов, где всегда собиралась куча ученых, политических деятелей и прочих известных жителей. Его и еще двоих претендентов пригласили для представления проектов, прошедших на последний тур выборов в Почитатели.
Вильгельм нарезал круги по комнате и вертел в руках речь, написанную от руки, а с его кистей постоянно спадали черные перчатки, скрывающие царапины, оставленные во времена переживаний. Волосы, еще пару минут назад, аккуратно уложенные, растрепались.
– Успокойся, Вельги, все нормально будет. Они никого еще не съедали и не унижали. Во всяком случае сильно не унижали, – пытался утешить его Норрис, которого против воли нарядили в костюм, заставив даже снять цепи, но разрешив оставить маленькую серьгу на кончике уха.
– Правда?! О, я так рад, что меня могут просто освистать! – воскликнул Вильгельм и всплеснул руками. Под глазами пролегли круги от недосыпа.
Норрис щелкнул замком серьги и, взглянув на Ульмана, вальяжно разложившегося в кресле и хранившего молчание, подошел к Вильгельму.
– Не переживай, твой проект лучше их! Это же новый взгляд на Почитательство вообще, мы же так и написали в твоей анкете, – попытался подбодрить Вильгельма Норрис, но Эльгендорф, настолько взвинченный за последние месяцы и напуганный, даже не мог успокоить дрожавшие руки.
– Да, Норрис, конечно, новый взгляд. Они, конечно же, выбирают по шедевральности проекта, а не по тому, какую выгоду для них принесет Почитатель! – воскликнул Вильгельм, а Ульман, сидевший так, что Норрис все равно его видел, еле заметно улыбнулся. – Норрис, у них есть свои любимчики. За Джуди будет голосовать вся Академия, потому что ее проект должен стать площадкой для тестирования их новых препаратов для распыления и уничтожения бактерий. Весь Штаб встанет на сторону Захарри, потому что его наставник – Верховный Надсмотрщик за пиратством в Космическом пространстве
– Где твой настрой? Ты же хочешь быть Почитателем!
– Я хочу, а вот они, как я понял после той конференции, не очень-то хотят видеть меня новым Почитателем! – Вильгельм швырнул речь в сторону. Листки разложились веером и не разлетелись только благодаря тому, что Норрис перед отъездом склеил их по порядку. Эльгендорф мог перепутать даже порядок цифр номера своей комнаты, когда волновался.
За тонированными стеклами собирались зрители. Десятки важных личностей, имен которых не знали за пределами их рабочего места, рассаживались. Вильгельм мог бы отвернуться, посмотреть на Пустоту с другой стороны комнаты, но не мог отвести глаз от незнакомцев. Белые одеяния семенили между столами, останавливались, словно по внутренней команде, прописанной в каждом из них многолетней работой на Академию, здоровались, обсуждали предстоящее мероприятие и даже смеялись. Неподалеку сидели приехавшие заранее работники Штаба. Их столы специально сделаны чуть шире обычных, чтобы уместить планшеты с документами, которые работники заполняли даже во время мероприятий и посторонней работы. У каждого приехавшего из Штаба при себе имелся еще и блок вопросов к участникам, ответы на которые должны быть только в числах, поэтому Вильгельму пришлось их заучивать. Вольные слушатели Шаттла еще подкреплялись в буфете. За них Вильгельм не переживал – обычно вольные слушатели вообще не очень понимают, о чем идет речь, а приезжают просто для того, чтобы посмотреть на работников Альбиона, которые часто не жили на Шаттлах, а в специальном отделении в самом Альбионе. Вильгельм оглядел пустующие столы. Альбион приезжал позже всех.
– Нет, еще нужны, – вздохнул Вильгельм, отошел в другую сторону комнаты и подобрал речь с пола. Опозориться перед всеми сейчас, после того, как на конференции финалистов ему уже без каких-то объяснений занизили стартовые баллы, было бы совсем глупо, а он все-таки считал себя хотя бы немного разумным. Нужно постараться хотя бы ради Генриха и Норриса.
Норрис подошел и похлопал друга по плечу. В такие моменты слова бесполезны.
– Я верю в тебя, Вельги. Мы все верим. И для нас ты останешься лучшим, – чуть подумав, ответил Норрис, а плечо Вильгельма под его ладонью дрогнуло, будто бы Эльгендорф почувствовал, что ему пророчат проигрыш. – Но ты победишь. Я знаю это. Я просто чувствую, как хочешь это называй. В науке все равно не придумали названия для такого отклонения. И ты втопчешь их в грязь, я уже вижу это!
Вильгельм кисло улыбнулся. Его бледное лицо отразилось в стекле противоположного окна, за которым чернела разрушенная Космическая пустота, когда-то заселенная.
– Хорошо бы, если бы они тоже тебя услышали, – только и смог выдохнуть Вильгельм, прежде чем его снова затрясла дрожь.
Норрис испуганно отнял руку от плеча друга. Он был с ним все время, не оставляя его ни на день, кроме тех часов, которые Вильгельм проводил у Ульмана. Особенно последний год, в который Эльгендорф почти не виделся с Херцем. Что-то неприятное кололо Норриса в грудь каждый раз, когда он об этом думал. Близость Генриха Ульмана всегда нервировала его. Казалось, что преподаватель знал намного больше, чем говорил, но причин для его молчания Норрис тоже не видел.
– Норрис, пожалуйста, оставь нас. Нам нужно кое-что обсудить. – Раздался обманчиво добрый голос Ульмана за спиной. Норрис похолодел. Ему очень не хотелось оставлять Вильгельма, бросать его перед главным выступлением его жизни, но Генрих звучал убедительно. Тон его буквально говорил: «Если не уйдешь сейчас же, к Вильгельму не подпущу». А Норрис знал, что при желании такое могло произойти, и, бросив прощальный взгляд на Вильгельма, направился занимать места на трибунах.
А вот Вильгельма терзали совсем другие мысли.
Он был самым молодым выпускником Академии за время, что они вели такую статистику, а теперь являлся еще и самым юным из всех желающих стать Почитателями. По среднему подсчету, в его годы он должен был заканчивать программу среднего курса и даже не задумываться о выпускной работе. Но, как ему неоднократно говорил Генрих Ульман, ошибка в проектировке его модели перед производством сделала ему два подарка: одиночество и воображение. И, как утверждал Генрих, тем, и другим Вильгельм воспользовался правильно.
Одиночество подарило ему настоящего друга, а воображение – мечту и план, Планету, Мир в голове, который он переносил на чертежи и рисунки. И стоило его пальцам нарисовать достаточно, чтобы создать что-то масштабное, руки потянулись к учебникам. Он учился, зубрил и пытался разобраться во всем, что только могло бы помочь ему стать Почитателем. К началу обучения в Академии мог уже не идти на некоторые дисциплины начальных курсов – какие-то учебники читал даже из средней ступени. Но Академия, как оказалось, вручила ему то, о чем он и мечтать не мог. Подарок медленно, словно плывя по глади стекла и тонких полосок железа, надвигался на Эльгендорфа.
За спиной Вильгельма раздались медленные шаги, стук каблуков сапог о пол, руки поправили воротник накидки, сползавшей с узких плеч Эльгендорфа. Он почувствовал терпкий запах мха и дыма.
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что можешь проиграть? – спросил Ульман, когда остановился позади Вильгельма. – Почему ты считаешь, что все наши труды могут не обернуться величайшим успехом?
– Я… Я просто…
– Ты боишься, я понимаю, – мягко сказал Ульман, прервав сбивчивое пояснение Вильгельма.
– Если бы ты знал, как так боюсь опозориться, – прошептал Эльгендорф и опустил голову. Он вдруг заметил, что на кончике сапога темнело пятно, и хотел было сесть на корточки, протереть, но при Генрихе не решился бы.
Ульман улыбнулся.
– Вильгельм, пожалуйста, подними подбородок и посмотри на себя в отражение, – по-дружески, но настойчиво приказал Ульман.
Вильгельм, с трудом разлепив склеившиеся от непрошенной влаги глаза, поднял голову и посмотрел перед собой.
–Что ты видишь, Вельги?
– Я вижу тебя и меня на фоне Пустоты, – выдохнул Вильгельм.
Ульман улыбнулся, снова так, как улыбался только Вильгельму. Он залез в карман костюма. У них они были одинаковые, только по цветам различались: Ульман предложил надеть черное взамен белого, но Вильгельм испугался, что его исключат за несоблюдение правил, хотя Ульман уверял, что такого не случится. Генрих же настоял хотя бы на черных перчатках, и обрадовался, когда увидел, что Вильгельм его все-таки послушал. Сам же Ульман все равно надел черный костюм под белую накидку, в которой обязан был появиться.
Когда чужие пальцы коснулись его тонкой шеи, Вильгельм застыл. По коже прошла волна холода, сменившаяся легким прикосновением чего-то теплого. А Генрих аккуратно застегнул на шее ученика цепочку и отошел.
Стоило горячему амулету опуститься на грудь Вильгельма, его бросило в жар. Тело объяло огнем, он пошатнулся, уперся бы спиной в грудь Ульмана, если бы тот не отошел и не подхватил его за локоть.
– Что… Что это?
– Это мой подарок тебе. В знак того, что я верю в тебя. – Улыбнулся Генрих.
Вильгельм опустил голову и увидел черную Звезду с десятками лучей, исходящих от круглого ядра. Внутри амулета сиял камень. Вильгельм подавил восторженный вскрик, вздрогнул и посмотрел на Генриха. Ульман все еще улыбался.
– Это же… Не говори, что это он! – прошептал Вильгельм и хотел снова взять амулет в руку, но испугался и даже не опустил голову, чтобы еще раз на него взглянуть.
– Он, он, Вильгельм. Теперь он твой, – будничным тоном сообщил Генрих и показал Эльгендорфу пальцем в сторону черноты за окном.
– Подожди, но как же… Как же так? – воскликнул Вильгельм. Становилось жарко. – Я еще не Почитатель, я не могу носить Ар… Я даже произносить его название не могу! Как же я, Генри, что же ты сделал?
– Все ты можешь, главное не показывай его никому. – Махнул ладонью Ульман и снова указал в сторону Пустоты. – Что ты сейчас видишь?
– Генри! Ты меня слышишь или нет? Я не могу…
– Я сказал, что ты можешь носить Артоникс, – сказал Генрих Ульман и обернулся. Вильгельм сделал шаг назад. – Я занимаю достаточно высокий пост, чтобы писать собственные правила. Ты никому не скажешь, что камень у тебя есть. Скажешь, что это безделушка на память. Проверять они не станут, а металл, из которого сделан твой амулет, не даст им почувствовать, что что-то не так. А сейчас, Вельги, ответь наконец на мой вопрос. – Он снова улыбнулся. – Что ты видишь там, будущий Почитатель?
Вильгельм посмотрел на отражение. Во мраке бесконечного холода он вдруг начал видеть их команду, но чем дольше смотрел, тем дольше видел только их. Миры, склонившиеся в дань уважения, отдавшие себя на подчинение им, достойнейшим из достойных. Годы радости и процветания, полного контроля за всем существующим в Пустоте. Миллионы лет заслуженного господства, отданного двум бывшим работникам Академии, встретившимся случайно.
Жар в груди усилился, и вскоре внутри Вильгельма не осталось ничего, кроме этого странного чувства.
– Нас, – наконец-то выдохнул Эльгендорф, а Ульман улыбнулся.
– Все, что ты сегодня пожелаешь, сбудется. Если ты сегодня победишь, мы, мы все, Вельги, будем править на этой Планете. Считай этот день вторым днем твоего появления. Сегодня ты навсегда избавишься от клейма бракованного, – вдохновенно прошептал Ульман.
– Тогда я выиграю, – заявил Вильгельм, улыбнувшись, а улыбка эта было копией улыбки, что сияла рядом.
А за окном мерцали тысячи звезд, мертвых и холодных, изничтоженных жителями Космического государства, сотни миллионов душ плакали в черном пространстве и молили помощи, но до них никому не было дела.
Вильгельм, казалось, вынырнул из воспоминаний, но не до конца. Он стоял перед зеркалом, согнувшись над столом и вцепившись в него руками, чтобы не упасть.
Кожа горела, перед глазами комната кружилась, а что-то внутри будто бы просыпалось, разрушая стены, воздвигнутые когда-то очень давно. Настолько давно, что Вильгельм и не помнил, кто или что их воздвигло. Внизу уже слышались шаги служанок, которые хотели поторопить Вильгельма, но боялись зайти в его покои.
– Что со мной? – прошептал Вильгельм и поднял глаза, чтобы посмотреть в зеркало, и отшатнулся, чуть не упав на пол, вновь погружаясь в настоящий дурман, навеянный камнем.
Потому что на мгновение ему показалось, что на него посмотрели не его, а чужие, но знакомые, словно собственные, глаза.
… Он не помнил, как произносил речь. Будто бы выступление перед десятками высокопоставленных лиц стерлось из памяти, стоило зайти за кулисы. Во всяком случае он точно знал, что не сморозил чепухи. Сам не понимал, как смог совладать с волнением, но это было его маленькой победой.
Презентация пролетела в миг, оставив странный привкус плазмы во рту. Кажется, во время выслушивания какого-то вопроса из зала он прокусил себе язык. Вильгельм помнил только лицо Норриса в первом ряду, светившееся от гордости, и Генриха, который с таким восхищением смотрел на него, что губы Эльгендорфа непроизвольно растягивались в улыбку.
Возможно, больше запоминать и не стоило, чтобы потом, спустя годы, не расстраиваться.
За кулисами прохладно, стоял стол с напитками и едой, но к ним никто не притрагивался. Скорее, их поставили специально для ожидающих своей очереди, хотя выступающим запрещено выступать на нетрезвую голову. Некоторые все же нарушали правило.
Чуть позади, в темном углу, переминался с ноги на ногу перепуганный Захарри, чье выступление никак не оценили. Рядом кружился его наставник – высокий и кудрявый синекожий Академиус с огромными круглыми серьгами, вдетыми в маленькие ушки. Но сам Захарри медленно становился белоснежным. Вильгельм решил подождать Генриха, выпить парочку чашек успокаивающего напитка, но, стоило ему подойти к столу с напитками, в комнату влетела злая Джуди. За ней бежала ее наставница, смешно шевелившая антеннами над идеально уложенным каре.
– Это невозможно! Как такое может быть?! Они даже не дослушали меня! Они просто прервали мою речь и отправили нас за кулисы! – верещала Джуди, а россыпь звезд на ее щеках загоралась ярко-алым.
– Джуди, успокойся! Наш проект – лучший, это просто неоспоримый факт! Они просто должны обдумать! – пыталась успокоить ее наставница и подала Джуди ледяной напиток в стакане. Антенны на ее макушке дергались из стороны в сторону.
Вильгельм, который был рад увидеть приятельницу, но сторонился смурного Захарри, решил поддержать разговор с первой. Во всяком случае до тех пор, пока не появится Ульман, который почему-то не появился за кулисами сразу же. Наставники Джуди и Захарри ушли в зал Советов. В комнате повисла тишина.
– Джуди, лучше не пей слишком много холодного. Может, еще выступать придется, – просипел Вильгельм и попытался улыбнуться. Новость Джуди его, хоть и должна была обрадовать, только расстроила. Если выступление завершали раньше времени, обычно никаких баллов за него не давали.
– О, Эльгендорф, привет! Как ты? Прости, я не смотрела твое выступление, просто я готовилась, – протараторила Джуди, родинки под ее глазами залились красным, а антенки опустились. – Думаю, ты неплохо справился. Мы же все достойны, а на нашей дружбе проигрыш или выигрыш никак ведь не отразится, да?
В ее голосе приторное желание не обидеть звучало громче слов.
– Ничего не изменится. Твое выступление, кстати, хорошее, я попытался посмотреть из-за кулис, но на меня презрительно посмотрели охранники и пришлось отойти. – Натянуто улыбнулся Вильгельм. Он тоже решил приврать, чтобы не обидеть Джуди.
Джуди засмеялась так громко, что Захарри взглянул в их сторону и помрачнел. Со стороны зала послышались торопливые шаги, стук каблуков. Кто-то что-то кричал, но звукоизоляция не позволяла услышать, о чем говорят. Но в зале Советов происходило что-то невообразимое, они это и без звука понимали.
– Как думаешь, кто выиграет? – вдруг спросил Захарри. – Кому дадут титул? Голосование, судя по крикам, уже началось.
– Ну, все же надеются на себя в первую очередь? – Пожала плечиками Джуди, а ее антенны на макушке стояли ровно, в напряжении.
– И почему они спокойно голосовать не могут? У них ведь прописаны правила, – пробубнил Вильгельм и отставил свой стакан.
Захарри же подошел к столу и рваным движением плеснул себе в бокал напиток, название и рецепт которого держался в секрете Советом, и залпом выпил.
– Я помню, ты каракули свои сам рисовал? – откашлявшись, спросил Захарри.
– Это чертежи и объемные рисунки, но да, я их сам делал, – проговорил Эльгендорф и хотел было уже перевести тему, чтобы не влезать в словесную перепалку, но все-таки добавил. – Я некоторые давно сделал, еще до первых заявок на Почитательство.
Захарри, безусловно, знавший это, все равно уставился на Вильгельма и, не отводя взгляда, налил еще стаканчик и выпил. Скорее всего, он просто успел надраться и так успокаивался.
–Точно, я и забыл, насколько ты у нас уникальный, – выплюнул Захарри и вновь хлебнул, но уже прямо из половника, не наливая в стакан.
– А я недавно все доделала. Столько нового ввести надо было, Академия ведь постоянно что-то новое открывает, – вставила Джуди.
– А Вильгельм у нас сторонник традиций, да? – хихикнул Захарри, а его кожа, как показалось Вильгельму, приняла желтоватый оттенок. – Скажи, у тебя ведь по плану даже роботов не будет на планете. А кто тогда будет следить за порядком?
– Я подробностей своего проекта разглашать тебе не обязан, – огрызнулся Вильгельм и засунул руки в карманы.
– Да какая же тебе разница, что будет с твоей драгоценной тупой идеей, если ты все равно не победишь! – воскликнул Захарри так злобно, что Вильгельм покраснел от усилий, чтобы не закричать ничего в ответ. Генрих говорил ему, что за ними будут наблюдать во время перерыва. Нужно вести себя по Кодексу, достойно и безэмоционально. Почитатель – это пример для подражания и эталон повиновения.