Перед глазами мелькали стволы деревьев, казавшиеся огромными и страшными даже ему, лесному жителю. Сзади раздавались шаги, иногда переходившие в бег. Сильный видел, что слабый уже задыхается. Наслаждался преимуществом, шел следом и предвкушал победу.

Солнце скрылось в туманной дымке, тропинка расплывалась перед глазами. Дыхание бегущего сбивалось, ноги, уставшие от погони, заплетались. А сзади догоняли, приближались и несли за собой смерть.

Лес был бесконечным, изредка прерывавшимся на дорожки, по которым носились кони и коробки на колесах. Но в этот раз были только шаги, громкие крики, звуки, брошенные вслед, которых он не понимал, и воздух, холодный и обжигающий. В ногах застряли шипы, а голову осыпали капли росы, сброшенные с потревоженной высокой травы. Впереди край, земли запретные и опасные, куда без приглашения забредать нельзя. Он чувствовал, что в царстве цветов и зеленых трав, странных, растущих даже зимой, прямо под снегом, его не ждало ничего хорошего. Но деваться некуда – сзади смерть.

Он вбежал во владения большого волка, и тело будто перестало слушаться. Он упал посередине пути, в тень куста брусники. Его схватила судорога, ноги онемели, он тихо заплакал, потому что чувствовал, будто смерть нависла над ним. Но смерть ушла. Потерялась в темноте бора, укрылась в воде. Шаги затихли, а он провалился в пустоту, вязкую и пахнущую розами.

Он не знал, сколько спал. Сны ему не снились, да и не знал он, что это такое. Сквозь дрему он чувствовал, как что-то коснулось мохнатого бока, но не мог открыть глаз – боялся. Железо было уже перед глазами, где-то за ним валялись искалеченные тела членов стаи, а он не мог пошевелиться. Он бы заплакал, если мог, но звуки, знакомые и успокаивающие, разогнали морок кошмара, и он заснул.

Когда он очнулся, был уже день. Солнце светило из-за крон деревьев, а вдали слышалось гоготание гусей. Он поежился – этих птиц он побаивался. Потом вскочил и сразу же упал. Не узнал места, ведь был не дома, а окруженный прутьями из дерева. Он заскулил, потерся лапкой о подушку, на которой лежал. Принюхался. Пахло ромашкой и клевером. Рядом стояла миска с едой и водой. Убегать расхотелось, стоило его носу учуять прекрасный запах свежего мяса.

– Малыш, проснулся? – послышалось над головой. Звереныш испугался, а голос все продолжал произносить неведомые звуки. – Не бойся, я тебя не трону. Тебя охотник ранил, лапу задел, но не переживай. Я вытащил пулю, обработал, скоро будешь как новый.

Волчонок взглянул на спасителя. Он был похож на тех бледных и холодных пятипалых уродцев, что заполонили их лес, но и отличался от них. Его глаза светились. Загипнотизированный волчонок дал себя погладить. Руки у спасителя были теплые, спрятанные в ткани.

– Не бойся. Я понимаю, ты думаешь, что не отпущу тебя домой, но ты ошибаешься. Ты пока слаб, любой охотник пробьет тебя насквозь с первой же стрелы. – Хозяин отворил дверцу клетки, сел на траву рядом. – Я не такой, как они, я вылечу тебя и отпущу. У нас с лесом договор. Только не сбегай, пока не поправишься, иначе мне придется бежать следом. Договорились? Хорошо. Сейчас я отвяжу тебя, а ты останешься на месте.

И когда цепь звякнула, ударившись об пол клетки, волчонок не шелохнулся.

Дни летели быстро, пропахшие сеном и росой, травами и цветами, землей и дымом от костра. Вильгельм сидел на террасе в рубашке и летних брюках, босой и с распущенными волосами, и рукой в перчатке поглаживал по голове волчонка, которого подобрал пару дней назад в лесу, когда возвращался после купания. Звереныш смешно зевал и посапывал. Вильгельм царапал в тетрадке гусиным пером планы на неделю. Во дворе бегали дети и играли в салки, носились вокруг клуб и хохотали.

Кухарка, месившая тесто на свежем воздухе, иногда прикрикивала на них, но смягчалась под смешливым взглядом хозяина и смущалась. Сорванцы, среди которых мальчишек было больше, падали в траву, в пыль, отряхивались и скакали дальше, представляя себя воинами, солдатами и героями.

– Маруська! Отпусти Ваньку! – воскликнула кухарка, когда девочка в синем платье схватила мальчика за шиворот и опрокинула на землю. – А ну стой! Стой, тебе говорят! Где видывали, чтоб девка за шиворот мальчишку таскала! Успокойся тебе говорят! Ну что ж за дети пошли!

Вильгельм оторвался от расписывания варианта поведения при четвертой возможности встречи с Екатериной Гавриловой и снял перчатку.

– Что тут творится? – насмешливо протянул он, когда подошел к ним. Дети, жившие в деревне недалеко от его поместья, почему-то быстро перестали вызывать в нем отвращение.

– Ох, простите. Не воспитала я нормально свою Маруську, теперь краснеть за нее! Накинулась она на сынка Дмитрия, видите ли, обозвал он ее! – воскликнула взъерошенная кухарка и яростно вытерла руки о тряпку. – Я сейчас же загоню их домой!

– Они мне не мешают. – Почитатель улыбнулся. – Я просто хочу поговорить.

Вильгельм присел на корточки напротив Маруськи, которая уже тихо хлюпала носом и вытирала кулаком глаза.

– Он тебя правда обозвал? – спросил Почитатель.

Девочка убрала кулачки от глаз, обтерла руки об юбку и посмотрела на Вильгельма с вызовом.

– Обозвал! Сказал, что я врушка, потому что сказала, что не брала его палку! Я не брала, честное слово не брала!

– Вот видите, из-за такой чепухи, а уже готова бросаться с кулаками! – воскликнула кухарка и махнула рукой.

– А чего ты боишься? Она маленькая, еще научится, – спросил Вильгельм и глянул на кухарку.

– Да как же так! – Она даже покраснела. – А кто ее замуж такую возьмет?

Вильгельм хмыкнул, сорвал маленький цветок, которыми была усыпана поляна возле дома, повернулся к девочке и всунул цветочек в карман платья.

– Не плачь. От человеческих слез глаза тускнеют, а ты ведь не хочешь, чтобы твои глаза из голубых превратились в бесцветные? – спросил он, а девочка, словно прежде обдумав все важные вселенские вопросы, кивнула. – А про драку слушай. Бросаться с кулаками за любую провинность, конечно, не дело.

– Да я ведь!

– Я понимаю, ты оскорблена. – Вильгельм улыбнулся. – Но я не говорю тебе молчать всегда. Отнюдь, Маруся, молчать ты не должна и терпеть не должна. Ты, как и любая женщина, должна быть способна дать отпор и указать человеку его место, когда он зарится на твое и угрожает твоей жизни, но это редкие случаи, понимаешь? Все споры нужно решать полюбовно. – Он услышал, как испуганно вздохнула кухарка, и улыбнулся еще шире. Маруся наконец-то улыбнулась в ответ. – Вот, Маруся. Не прячь свои слова и кулаки от тех, кто их заслуживает, но прежде всегда думай, необходимо ли это. Сейчас вы могли просто поговорить, поговорить спокойно, без оскорблений и криков. Понимаешь? – Маруся кивнула и опустила голову. Ванька же стоял мрачный, как туча, выпятив пухлую нижнюю губу и то и дело почесывая кучерявую голову. Вильгельм усмехнулся про себя. – И ты, Ваня, поступил неправильно. Обзываться нельзя, если не знать точно, что человек сделал что-то плохое. А если и знаешь, что он что-то сделал, обзывания – это самое скучное, что можно придумать. Поэтому сначала ты бы лучше спросил, на самом ли деле Маруся твою палку спрятала, а потом уже говорил. Понимаешь?

Ванька шмыгнул носом, поправил штаны и посмотрел на Вильгельма так, словно он его оскорбил.

– Но я не хотел ее обидеть! – воскликнул Ваня и топнул ногой. – Она бросилась на меня с кулаками!

– Вы оба не хотели, но друг друга обидели. Дружбой нужно дорожить, потому что потерять ее можно в миг, а вернуть… – Вильгельм прокашлялся. – Вернуть может и не получиться.

Дети переглянулись, почесали носы и, словно осознав наконец все ошибки, успевшие совершить за пять лет, извинились друг перед другом за все, что совершили и не совершали никогда. Вильгельм поднялся с корточек, потер разболевшиеся колени, подошел к лавке и продолжил писать пятый план встречи с Екатериной, про себя вздыхая, что никто не мог прочитать и оценить ход его мыслей.

Волчонок долго наблюдал за спасителем. Двигался этот человек по-звериному, легко, будто не касаясь длинными ногами пола. Руки его длинные и худые, с цепкими пальцами и длинными ногтями, а волосы смахивали на шерсть, только очень длинную и мягкую. Поговорить с лечившим его человеком волчонок не мог, но спасителю это, казалось, и не нужно, чтобы понять, что нужно лесному жителю. Вильгельм не смущал своим присутствием зверя, никогда не звал его посидеть рядом на улице и не заставлял есть, когда волчонок не хотел. Эльгендорф чувствовал, что одомашненная природа – природа неполноценная, изувеченная человеческим желанием подчинять все вокруг себя, и хотел, чтобы волк убежал в лес без раздумий, когда лапа его заживет.

– Ты что-то загрустил. Можешь, ты прогуляешься? Ты ведь уже можешь ходить, – прошептал Вильгельм и тронул волчонка кончиком пера, чтобы лишний раз не касаться. Щенок поднял голову и зевнул. Вильгельм усмехнулся и кивнул. – Оставлю тебя здесь, поспи, только не попадайся под ноги детям. Они и меня затопчут, если слишком разыграются.

Волчонок проследил за тем, как человек поднялся, засунул перо в тряпку и убрал в карман. Тетрадь долго рассматривал, листал, перечитывал и хмурился.

– Жалко, что ты меня не понимаешь, – сказал Вильгельм волчонку.

Волчонок бы подал голос, чтобы развеселить спасителя, но внимание человека что-то привлекло, он нахмурился и зарычал, почти как настоящее животное.

– Не попадайся им на глаза, – сказал Эльгендорф волчонку. – Давай, прячься.

Вильгельм нашел ботинки, которые убрал под лавку, обулся, взял тетрадь и, заранее злой, пошел к главным воротам.

Эльгендорф перебирал все возможные вежливые приветствия, которые прочитал в найденном у Ванрава в кабинете отчете, но ни одно подходящим для гостей так и не посчитал. Поэтому, когда наконец-то вышел к главным воротам и увидел карету, натянул приветливую и не очень приятную улыбочку и притворно вежливо воскликнул, как любой обескураженный сосед, к которому без приглашения приехали гости:

– О, Владимир Алексеевич, не ожидал вас увидеть столь рано, да еще и в сопровождении прекрасной дамы!

– Благодарю, Вильгельм, – то ли от испуга, то ли от радости, в ответ улыбнулся Ванрав, все еще не отпуская руку женщины, которая стояла сбоку. – Позвольте представить Дарью Сергеевну Мышенскую.

– Дарья Сергеевна? Какое прекрасное имя! Нет, право, Владимир Алексеевич, вы приехали настолько неожиданно, что я чувствую себя немного оскорбленным, ведь даже не успел подготовиться к приезду!

– Вильгельм, вы…

– Нет, гости не бывают не к месту, правда ведь, Дарья Сергеевна? – Вильгельм чуть склонил голову, но не помнил уже, считалось ли это жестом уважения в девятнадцатом веке или уже воспринималось как насмешка. – Вы выглядите великолепно, чего нельзя сказать обо мне, но, конечно, мне нет до этого никакого дела. Прошу, за мной.

Женщина, стоявшая сбоку от напоминавшего напившегося кровью комара Ванрава, была хороша, даже очень хороша внешне: ладная, стройная, с тонкими губами, скривленными в вежливую улыбку, локонами, собранными в изящную прическу, но глаза показались Вильгельму пустыми и бесцветными. Он даже пригляделся, чтобы удостовериться, что она дышит.

– Как мне обращаться к вам? – проговорила она вслед Вильгельму, который уже вел гостей к входу быстрым шагом.

– Ко мне? О, я предпочитаю обращение по имени. Зовите меня просто Вильгельмом.

– Я понимаю, вы иностранец, но вы же граф.

– Иностранец? – Вильгельм остановился, развернулся на пятках и поглядел на Ванрава так, что он покраснел. – Вижу, Владимир Алексеевич все вам обо мне рассказал. Что же, это прекрасно. За ужином я могу не утомлять вас рассказами о моем прошлом и послушать ваши истории, которые мне, конечно, очень хочется послушать, особенно сейчас, когда заняться мне абсолютно нечем. Но уверяю вас, Дарья Сергеевна, обращение по имени для меня самое привычное и приятное, потому что отчества у меня нет, как и отца, а выдумывать его было бы совершенно бестактно.

– У вас нет отца? Владимир Алексеевич…

– Владимир Алексеевич, наверное, забыл упомянуть это. – Вильгельм улыбнулся еще шире, развернулся и продолжил идти к дому. – Он говорил, может, многое, но сейчас расскажет подробнее, если вы, конечно, захотите. А сейчас я попрошу меня извинить. Дмитрий! – На зов Вильгельма Дмитрий выбежал так быстро, словно почувствовал, что дело предстояло по-настоящему важное. – Проведите гостью в комнату для гостей. Она устала с дороги, ей нужно отдохнуть.

– А Владимир… – начала было Дарья Сергеевна, но Вильгельм снова прервал ее.

– С Владимиром Алексеевичем нам нужно потолковать наедине, если вы, конечно, не против. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Женщина послушно отправилась в дом следом за любезным Дмитрием, а Ванрав, стоило ей скрыться, схватил Вильгельма за рукав и потащил за дом, к курятнику.

За задним двором начинался лес, бегала живность, которую Эльгендорф разрешил держать в своем поместье. Ванрав ворчал, когда пачкал дорогие сапоги в пыли и грязи, не успевшей засохнуть после дождя. Мимо них пробежал выводок цыплят с курицей во главе. Ванрав смачно выругался и плюнул, когда наступил в птичий помет.

– Не переживай, я дам тебе платочек, ототрешь, – усмехнулся Вильгельм. – Лисы в лесу закончились? Решил поохотиться на аристократок?

– Заткнешься ты или нет? Что это за цирк? Ты откуда такого нахватался? – прошипел Ванрав и потряс ногой.

– А тебе приветствие показалось недостаточно любезным? Что же, интересно почему, ведь ты был желанным гостем и тебя же ждали.

– Эльгендорф! Не время для твоих каламбуров! – огрызался Ванрав. Он остановился, придирчиво оглядел курятник, но все-таки оперся о стенку и попытался оттереть помет с подошвы о траву. – Тебе нужно привести себя в порядок, потому что выглядишь ты как маляр или лесничий. И как мне тебя вести на бал?

– А ты собираешься стать моей партнершей? – спросил Вильгельм и рассмеялся. Ванрав шмыгнул носом.

– Я собираюсь устроить тебе встречу с нашей подопытной, а на балу это сделать легче всего. Или ты опять скажешь, что никуда не поедешь и запрешься тут, в обнимку с курами и пометом?

Вдруг лес, обступивший поместье, зашептал. Пробудились дремавшие во влажной жаре дубы и заговорили десятками голосов. Вильгельм закрыл глаза и почувствовал, как ветер легко коснулся его щеки, словно нежной человеческой рукой. Почитатель улыбнулся и, не открывая глаз, ответил Ванраву:

– Почему же, я поеду. Просто я не слышал, что кто-то в Петербурге организовывает бал. Когда он, кто проводит?

– Ого, это тебе лес нашептал, чтобы ты так легко согласился?

– Нет. Лес сказал, что ты невоспитанный хряк, а поехать я решил сам.

– Бал будет у госпожи Щукиной.

– Щукиной? У той противной, которая меня грязью поливала? – Скривился Вильгельм.

– Ну, знаешь ли, с твоим противным характером мало кто тебя может полюбить, – усмехнулся Ванрав. – У ее дочки, Наташи, скоро свадьба, вот и решила отпраздновать.

– Хорошо, а с чего ты решил, что Екатерина Гаврилова будет там? – спросил Вильгельм и потеребил кончик тетрадки. Все планы, которые он расписывал, уже ни к чему.

– Ты дурак? Она же с ней осталась в Петербурге. Куда она еще денет племянницу? Да еще и незамужнюю, когда на бал столько потенциальных женихов припрется.

– А если она заболеет или умрет? Мне ехать просто так?

– А что ты мне предлагаешь? Поехать к ней в дом и поить таблетками, чтобы не кашляла? – хохотнул Ванрав, но когда увидел, что Вильгельм не шутил, ответил уже серьезно. – В любом случае, даже если ее там нет, у меня есть план, как приманить Гаврилову к нам в сети.

– У меня тоже планы есть, но, как показала история, они не всегда работают, – сказал Вильгельм и показал Ванраву обложку тетрадки. – Какой план у тебя?

Ванрав гаденько улыбнулся. Усы его поднялись, и кончики их чуть не залезли в нос Херцу.

– Мы сделаем вид, что ты тоже сватаешься к Екатерине. Так она точно не сбежит. У вас же теплые отношения, не так ли?

Вильгельм поперхнулся воздухом.

– Я не знаю, какие у нас отношения, Ванрав, но свататься к женщине, которую потом увезу на космическую станцию для экспериментов, я не намерен.

– Когда в тебе пробудился рыцарь? Она все равно умрет. Раньше, позже, какая разница? Ты главное будь с ней хотя бы немного любезен, а то ведь не согласится. Женщины в это время могут и отказаться жениться. Поженитесь, она переедет к тебе, а потом ты увезешь ее. Оставишь предсмертное письмо, скажешь, что вас свалила чахотка.

– А писать я буду мертвый? Да и вообще, может ты сам на ней женишься? Ты ведь любишь эксплуатировать человеческих женщин.

– У меня свои женщины есть, а у тебя – нет. Почувствуешь, какого это. Напишешь потом эссе для научного журнала об отношениях людей, будет тебе бонусный балл на суде. – Ванрав победоносно улыбнулся. – А теперь пойдем отсюда, иначе я провоняю куриным пометом так, что не отмоюсь.

– Я ведь тебе еще припомню, Ванрав, – заметил Вильгельм вслед Ванраву.

– Припоминай. Только на свадьбе твоей я все-таки погуляю, – усмехнулся Ванрав и замедлил шаг. – И запомни, Вильгельм, запомни, что это будет самый человечный, если хочешь, способ приманить ее и запереть в твоем доме. Похищать – это не выход.

– Да я и не собирался ее похищать! – крикнул Вильгельм так громко, что перепугался и огляделся, не услышал ли кто-то.

– Собирался или нет, а теперь собирай портных, будем шить тебе свадебный наряд.

Дарья Сергеевна со скучающей миной, плохо скрываемой за маской вежливого безразличия, сидела в беседке и сербала чай, хотя, как показалось Вильгельму, прикладывала чашку к тонким губам и не делала глотка. Она не снимала перчатки, хотя на улице была жара, не сбрасывала с плеч накидки. Ничто не могло бы намекнуть на ее неудобство.

– Простите за ожидание, Дарья Сергеевна, но дела наши были очень важными и требовали длительного обсуждения, – сказал Ванрав и сел рядом..

Вильгельм подошел следом, задел локтем Ванрава и улыбнулся Дарье Сергеевне.

– Я надеюсь, вы устроились в моем доме? Я редко принимаю гостей, привык жить один, но мои работники всегда стараются сделать пребывание гостей удобным и приятным. – Почитатель взял заварочный чайник и жестом предложил подлить заварки женщине, но она отказалась.

– А мне плесни! – бросил Ванрав и так стукнул чашкой по столу, что по чаю Дарьи Сергеевны пробежали круги. – И водой не разбавляй, я так похлебаю.

– Но разве вам не бывает скучно? – спросила вдруг женщина и, наконец набравшись храбрости, отставила чашку в сторону. – Ведь в Петербурге так интересно: балы, приемы, салоны! Конечно, природа здесь хорошая, но не хотели бы вы, Вильгельм, проводить больше времени в городе?

– Больше, больше лей! – воскликнул Ванрав и помахал рукой Вильгельму, который и так налил почти до края чашки. – Я хочу насладиться чаем так, как не наслаждался давно.

– Куда я тебе… вам, Владимир Алексеевич, налью, если мне придется лить на стол? Мне жалко скатерть. – Эльгендорф долил заварку до края, так, чтобы Ванрав не смог бы взять чай, не расплескав, и обратился к Дарье Сергеевне. – В городе я бываю редко, но метко, как говорит один мой знакомый. Магазины вынуждают меня покидать дом и путешествовать из города в город. Путешествовать в другие страны я тоже люблю, но время, особенно в последнее время, – это деньги, поэтому тратить его на долгие поездки не могу.

– Но чем же вы здесь занимаетесь? Не бывает ли скучно?

– Мне? Мне скучно? – переспросил Вильгельм и отставил чайник, чтобы ненароком не перелить себе чай. – С чего вы взяли, Дарья Сергеевна?

– Владимир Алексеевич сказал, что вы вернулись из дальнего путешествия ради важного дела. Не расскажете, что вынудило вас приехать? Чем же вы занимаетесь здесь? – спросила Дарья Сергеевна. Глаза ее были настолько заинтересованными, что Вильгельму стало не по себе. Ванрав, незаметно для женщины, выругался и начал поглощать баранки.

– У меня случилась одна большая неприятность с предпринимательством.

– Как интересно! Что-то с магазином?

– Дашенька, ну правда, что же ты понимаешь в этом? – взмолился Ванрав и откусил кусок баранки. – Оставь его в покое.

– Владимир Алексеевич, что же вы так? Может, Дарье Сергеевне интересно узнать все подробности владения магазинами. – Вильгельм улыбнулся и почувствовал, как начинал понимать измученную ограничениями женщину. – Хотите открыть свой, Дарья Сергеевна?

Дарья Сергеевна посмотрела на Ванрава так, словно следующее ее слово зависело от его взгляда. Ее спутник уплетал баранки одну за одной, словно с тех пор, как вернулся в девятнадцатый век, ни разу не поел. Вильгельм не отрицал, что так могло быть на самом деле: голод, с которым пришлось сражаться ему, показался таким свирепым, словно организм потребовал еды на два века вперед, и Почитатель несколько часов подряд изнурял кухарку и ел все, что было приготовлено, и даже сырое. А Ванрав был объемнее, физически сильнее – его голод, должно быть, и вовсе ужасен. Когда баранки кончились, Ванрав, прежде чем перейти к выпечке, посмотрел на Дарью Сергеевну так, что даже Вильгельм понял – она не посмеет ослушаться.

– Скажите, Вильгельм, – начала она уже тише, словно извиняясь за провинность, – а чем вы здесь занимаетесь?

Эльгендорф закусил губу, но все-таки выдавил из себя улыбку.

– Я разбираюсь документами, иногда встречаюсь с товарищами и другими уважаемыми людьми. Гуляю по лугам и полям, а в перерывах – отвечаю на письма и рисую…

– Вы художник? Я должна была догадаться по каплям краски на вашей одежде! – воскликнула Дарья Сергеевна, а Вильгельм посмотрел на рукава рубашки и усмехнулся. Женщина увидела даже маленькое пятнышко голубой краски. –Не покажете ли вы свои работы?

– Дарья Сергеевна очень любит искусство. Знаешь, сколько она читает, Вильгельм? А как шьет? Ты так не умеешь, – сказал Ванрав, не прожевав до конца конфету.

– Да я вовсе шить не умею! – воскликнул Вильгельм, а про себя прошипел: – Придурок! И зачем я это сморозил?

Он же знал эту тактику. Сколько дам и джентльменов пытались вымолить у него сначала возможность взглянуть на работы, а затем, придирчиво рассмотрев, взмолиться, чтобы он, позабыв о привычке писать только пейзажи, создал их портрет. Он изворачивался, чтобы вежливо отказать, но в то мгновение растерялся и промолчал.

– Есть у тебя галерея какая-то? Или просто работы в кучу сваливаешь?

– Галерея? Нет, ну есть, конечно, но…

– А можно посмотреть? – воскликнула Дарья Сергеевна прежде, чем Вильгельм смог договорить.

– Просто посмотреть? Посмотреть, думаю, можно, но нам придется оставить чай здесь. В свою мастерскую я не разрешаю проносить еду.

– Ничего страшного, я уже поел, – заявил Ванрав, встал и погладил округлившийся живот. – Минут на двадцать меня хватит, а дольше вы, Вильгельм, показывать все равно не будете. Я ведь прав?

Стоило Вильгельму поглядеть на лицо Ванрава, одновременно раздраженное и довольное до неприличия, как он почувствовал, что дольше за столом все равно не высидит, и, смиренно вздохнув, поднялся и повел гостей в дом.

Галерея у Вильгельма в самом деле была, хотя он привык называть ее «кабинетом для встречи редких гостей» и обычно использовал его как читальный зал. Вильгельм пошел чуть быстрее, чтобы войти в комнату первым и проверить, не забыл ли книгу о межгалактических путешествиях на столе, но стоило ему открыть дверь и сделать шаг в комнату, как Дарья Сергеевна оказалась рядом. К счастью, все запретное оказалось убранным. Кабинет гостям всегда казался необжитым и пустым. У стен не было книжных шкафов, в углу стоял мольберт, палитра висела, прибитая на гвоздь. Был в комнате камин, диван и диванчики, столик с дорогим сервизом, парочка фарфоровых фигурок и часы с кукушкой, а стены украшали картины, больше десятка: поля, луга, леса, озера – все, как живые, будто через картину можно было попасть в это место, стоило только коснуться пальцами масляного полотна.

– Как красиво! – вздохнула Дарья Сергеевна, медленно двигаясь от картины к картине, придумывая новые комплименты. – Замечательно! Великолепно! А почему на ваших картинах нет людей?

– В такие места люди обычно не ходят.

Дарья Сергеевна так быстро летала от одной картины к другой, что у Вильгельма, который пытался следить за ней, чтобы она ненароком ничего не сломала, закружилась голова. Подол ее платья шуршал по деревянному полу.

– Владимир Алексеевич, дорогой, посмотрите! Как похож на лес у вашего дома! Как искусно прорисованы листья! Великолепно! Прелестно!

– Дарья Сергеевна, это он и есть. Вильгельм приезжал ко мне и рисовал на заднем дворе.

– А вы не пишете портреты? – поинтересовалась женщина словно между прочим.

Вильгельм почувствовал непреодолимое желание прижаться к стене и слиться с обоями.

– Я рисую только природу.

– А если я попрошу написать ее портрет, Вильгельм, вы откажете даме и своему лучшему другу? – Ванрав улыбнулся.

– Прошу меня извинить, Дарья Сергеевна, но я не делаю исключений.

Дарья Сергеевна, казалось, медленно засыхала. Губы ее вытянулись в бесцветную полосу, глаза потускнели и почти побелели, а дрогнувшие руки женщина спрятала за спину.

– Мы не должны были спрашивать, Вильгельм. Прошу извинить и меня за бестактность.

– Вам не стоит извиняться, Дарья Сергеевна, – начал было Вильгельм, но женщина только покачала головой и выдавила из себя улыбку. Такую же, как и Почитатель прежде: в нее нельзя поверить.

Когда гости уезжали, а произошло это вскоре после случая в кабинете, Ванрав, усадивший Дарью Сергеевну в карету, вдруг отвел Вильгельм в сторону и сказал:

– Я портного пришлю сюда, завтра приедет. Твои костюмы не годятся для бала.

– Не знал, что ты знаток моды.

– Поспи лучше и поешь, чтобы выглядеть нормально. Лучше до портного, а то времени много займет, а оно же для тебя – деньги, так ведь? – Ванрав ухмыльнулся и, совладав с желанием похлопать Вильгельма по плечу, залез в карету и приказал ехать.

Карета скрылась в темноте леса, покатилась по дорожке. Заржали лошади, подгоняемые кучером. Вильгельм дождался, пока звуки скроются в лесу, и пошел на второй этаж. Слуги, будто почувствовав его настроение, не побеспокоили до утра.

Ванрав не соврал: портной приехал и на самом деле отнял у Вильгельма несколько часов. Он, как оказалось, большой любитель поговорить, и решил, что Эльгендорф тоже не прочь поболтать обо всем. Поначалу он поддерживал разговор, не замечал даже, что портной вовсе не работал, а сидел на диване и пил чай, как обыкновенный гость. Но когда пошел второй час, Вильгельм почувствовал, что упускает что-то важное, будто его обвели вокруг пальца. Оказалось, что шить нужно три костюма, и мерки на каждый снимали час.

Когда Солнце зашло за горизонт, а Вильгельм наконец-то освободился, волчонок, валявшийся на полу в спальне спасителя и жевавший тапок, вдруг почувствовал, что нога перестала болеть. В тот самый момент вошел Эльгендорф. Волчонок испугался, попытался выплюнуть тапок, но тело его не слушалось.

– Нашел себе развлечение? Молодец, что научился веселиться. Я так и не нашел себе поводов для развлечения, – хмыкнул Вильгельм, подошел к столу и налил воды. – Пора бы тебе на волю. Я могу скоро уехать, а оставлять тебя тут одного нельзя. Хочешь домой?

Волчонок не знал, что говорил человек, пока натягивал перчатки, но понял, когда его взяли на руки и понесли на улицу.

Ветер переменился. Волчонку показалось, что на улице похолодало, а Вильгельм точно знал, что так и было. Ночи в Петербурге холодные, а если подует ледяной северный ветер, то и вовсе может показаться, что зима вернулась раньше времени. Лес, вопреки погоде, молчал.

Вильгельм вышел за забор, прошел сквозь кусты, старавшись высоко поднимать ноги, чтобы никого не затоптать ненароком, и, когда деревья наконец расступились, опустил волчонка на траву. Зверек огляделся, узнал лес, который был ему домом, но засомневался и не убежал. Вильгельм улыбнулся, поправил перчатку и погладил волчонка по голове.

– Я ведь даю тебе свободу. Я прошу ее принять, потому что жить у меня ты не сможешь, серый. Тебе нельзя жить со мной.

Волчонок наклонил голову и посмотрел на спасителя, казалось, изучающе, словно пытался запомнить.

– Понимаешь ли, ты не свободен в мире, но ты можешь думать, что свободен. Люди так думают все время, а на самом деле каждый их шаг изучается сотнями глаз в кабинетах. – Вильгельм снял перчатку и покрутил ее. Но когда поднял голову и посмотрел на небо, усыпанное далекими, но такими близкими, звездами, смог только усмехнуться. – Как думаешь, волчонок, смотрят они сейчас за мной? Ведь за ними тоже смотрят. А есть ли тот, за кем в этом огромном, таком огромном, что ты и представить не можешь, мире, не смотрят? Не знаешь? Вот и я не знаю.

Они еще долго сидели вдвоем. Деревья хранили молчание, ветер успокоился, а холод, казалось, отступил. Вильгельм смотрел на небо и думал, вспоминал, как когда-то давно, так давно, что человеческие летописи не могли застать это время, он прилетел на пустую Планету и впервые увидел звезды. Единое Космическое Государство жило во мраке бесконечности Космоса, а земляне были счастливчиками – им подарили возможность думать, что они во Вселенной не единственные. Впрочем, они недалеко от правды.

– Нужно отпускать тех, кто тебе дорог, – прошептал Вильгельм и хотел было дотронуться до мягкой шерсти волчонка, но не нашел его. Эльгендорф поднялся, обошел поляну, но не нашел и следа волчонка.

– Правильно сделал, – сказал Вильгельм и поджал губы. – Цени свободу, пока она есть, и беги. Все, что у тебя есть, легко могут отобрать.