В кабинете Ванрава все выглядело так, будто кабинетом никогда не пользовались. Шкафы пусты, на столе одинокая книга с адресами всех знакомых Леймана. Ее Вильгельм сразу же убрал в мягкую сумку, которую свернул и спрятал карман, пришитый внутри брюк, два стула, ковер и люстра.
– Даже без золота, удивительно, – заметил Вильгельм и сел за стул у стола. Он открывал ящик за ящиком, вытаскивал книги, журналы, которые Ванрав, наверное, покупал не себе, а гостьям, романы и всего две книги, которые показались Эльгендорфу интересными. Почитатель сложил книги на столе, огляделся, решив, что зрение могло подвести, но очередная попытка оказалась неудачной – у Ванрава больше на самом деле ничего не было.
Вильгельм отнес книги в карету и убрал их в свой мешок, в котором уже прятал несколько полезных книг из будущего, дождался в скудной и полупустой библиотеке на первом этаже вечера, допил чай, что любезно принесла подозрительно улыбчивая служанка, и вышел на улицу. Присутствие незнакомых людей, которые еще и были в подчинении Ванрава, нервировало. А его уровень нервозности, гнева и усталости давно перевалил тот рубеж, когда мог быть полезен для тонуса организма.
В сумерках летали светлячки и освещали округу лучше фонаря. Почитатель нашел скрытую за косматыми ветвями опушку, улегся на траву, разулся. Голые ступни утонули в зеленой траве. По ногам поползли жучки, но дальше щиколотки не поднимались, словно чувствовали, что Почитатель против. Вильгельм достал из кармана булочку, которую забрал после чаепития, разломил на кусочки и разбросал вокруг себя. Сказочный звук привлек птиц. Барабанной дробью забились крылья, зажурчали птичьи разговоры. Вильгельм зажмурился, чтобы перо ненароком не попало в глаз, и улыбнулся. Ветер, переносимый от крыла к крылу, теплыми прикосновениями пробегал по лицу Почитателя. Он дышал жизнью своих созданий.
Почитатель взял в руку медальон, и вокруг все закружилось, будто в торнадо. Голову сдавило, боль разносила по телу горячую волну наслаждения. Он медленно впадал в транс, казалось, наяву, а не в мыслях, соединялся с природой. В его ступни, подобно острозаточенным ножам, медленно врезались листья. Каждый листок, будто маленькое лезвие, входил в ноги, а из рта Вильгельма вырывались тихие стоны. Трава опутывала пальцы словно кнутами, а птицы, самые смелые, сели рядом с ним на ветви и начали петь. Так пронзительно, что в уголках глаз Эльгендорфа защипали слезинки.
«Как жаль будет потерять эту красоту», – подумал Вильгельм.
На лице его заиграла умиротворенная улыбка, горло выгнулось и через него, казалось, прошла ветвь вишни, уже не цветущей, но все еще пахнущей весной. В сердце его вонзились когти лисы, той, что уже завтра, возможно, пойдет одной из женщин Ванрава на воротник.
Лес плакал, жаловался Создателю на жизнь: на вырубку деревьев, на отстрел животных. Вильгельм знал, что через сто или сто тридцать лет это место исчезнет с лица Земли, а пахнущие свежестью поляны, чистые родники, корни деревьев, что росли здесь задолго до появления первых людей, зальет кровь, порох и керосин, отравит землю навсегда и превратит чудесный сад в кладбище, на котором не будет ни одной могилы, где не прольется ни одна скупая слеза. Почему-то люди считают, что только они достойны памяти и сочувствия. Но Вильгельм так не считал.
– Спрячьтесь в норы. Не выползайте на свет, если услышите человека. Человек не хочет быть добрым для вас, – прошептал Вильгельм. Лис, сидевший у него на груди, как показалось Почитателю, кивнул и убежал.
Вильгельм хотел пошевелить ногами, но они были укрыты одеялом из осоки, которая его не царапала. На его руках, кольцами, цвели желтые цветочки, любовно опутывая каждый тонкий палец. Спиной он чувствовал муравьев, быстро сооружавших для него матрас из палочек. Он закрыл глаза.
Вильгельм знал, что природа могла его чувствовать его. Понимала, что он и есть источник ее жизни, Создатель мироздания и единственный его гарант. Если бы люди повиновались ему, если бы отказались от свободы и отдали право выбирать ему, все было бы иначе. Вильгельм бы сделал их жизнь лучше. Он сам подарил им свободу, принесшую только мучения. Но даже осознавая страдания, люди не хотели отдавать ее Создателю.
Когда Вильгельм открыл глаза, никого вокруг уже не было, кроме стоявшего над ним Ванрава, который, судя по внешнему виду, не успел опохмелиться. Вильгельм поднялся и увидел, что под ним темнел настил из маленьких прутиков, точно повторяющий каждый изгиб его тела.
«Может, в этот раз не привиделось?» – подумал Вильгельм и улыбнулся.
– Что лыбишься?
– Ничего, – сказал Вильгельм и улыбнулся шире. – Ничего.
Ванрав решил, что ответ его вряд ли обрадовал бы, и молча увел Почитателя в дом.
– И что ты там делал? – спросил-таки Ванрав за завтраком, еще немного заплетавшимся языком.
Ели они под аккомпанемент пианино, за которым сидела еще совсем юная девушка, странно поглядывающая на Ванрава. Стол был заставлен блюдами, но Вильгельм заставил себя только выпить кофе. Ночью он слишком долго пробыл с птицами, чтобы на утро есть утку с соусом, похожим на кровь.
– Общался с природой.
– С природой? Мог бы сказать, я бы нашел тебе собеседника, необязательно с собой постоянно разговаривать, – усмехнулся Ванрав и откусил кусочек малосольного огурца. – И как там листья поживают? Попил с муравьями чаю?
– Природа разговаривает не словами. Ты же это тоже знаешь.
– Не знаю я ничего такого!
– Очень жаль, что не знаешь, – сказал Вильгельм и улыбнулся.
Ванрав побагровел, руки его мелко затряслись. Он всегда был нервным после выпивки. Время было над этим не властно.
– Поеду-ка я к себе, если ты не против, конечно. Хочу посмотреть на свой дом, – продолжил Вильгельм, вставая из-за стола. – Карету тебе оставлю, возьму только коня. Ты не против? Встретимся через пару дней, я пока попробую разобраться в этом времени и найти следы Екатерины. А ты отдохни, побегай за лисами, порезвись с дамами. Не скучай.
Ванрав молчал, наклонившись над столом так, что носом почти касался тарелки. Он не должен был отпускать Вильгельма, обещал, что будет приглядывать за Почитателем и продержит у себя хотя бы пару дней, но остановить его тоже не мог – подчиненный не мог ограничивать передвижение Почитателя, как говорил Кодекс. Ванрав смотрел Вильгельму вслед, и слова царапали его горло, но произнести их не нашел сил.
Вильгельм дошел до конюшни, на ходу накинул на рубашку пальто. У слуги он попросил коня. Гнедой жеребец радостно заржал, когда увидел Почитатель, протягивавшего ему кусочек сахара.
– Как зовут этого красавца? – спросил Вильгельм у конюха.
– Герцос-с.
– Угощайся, Герцог, нам предстоит долгий путь. – Улыбнулся Вильгельм и погладил коня по шелковистой шее. Тот фыркнул, ткнулся мордой Почитателю в грудь. – Ну, сейчас поедем. Мне нужно кое-что взять из кареты.
Они ехали много часов, почти не останавливаясь. Мимо мелькали деревушки и поля, и Почитатель радовался живой природе. Когда они доехали до нужного холма, Вильгельм слез с коня и повел его рядом.
Почитатель остановился, ему показалось, будто что-то человеческое, прежне незнакомое, запретило идти дальше. Он не волновался перед отъездом, решение далось ему с легкостью, но стоило увидеть забор, окруженный деревьями, как Вильгельм задрожал. На мягких, словно рассыпающихся от перемещения, ногах он добрел до ворот, постучал, позабыв, что так, наверное, раньше не делали. Дверь отворили с радостными восклицаниями.
– Боже! Вы наконец-то вернулись. Мы так рады Вас видеть! Давненько Вы у нас не бывали! – воскликнул управляющий домом Дмитрий так, что Почитатель даже не сомневался в искренности.
– Это точно, – прошептал Вильгельм, вошел во двор и огляделся. Все так, как он и помнил. – Будто сотню лет или больше. – Он улыбнулся и выпустил поводья Герцога.
– Все же меньше, – поправил его Дмитрий. Он был высок и широкоплеч, а лицо его напоминало Вильгельму все картинки богатырей из детских книг.
Вильгельм не нашел слов, которые можно было бы превратить в ответ, закинул на плечо мешок с книгами и вещами и пошел к дому на ватных ногах, с каждым шагом чувствуя, как будто утопает в траве.
«Дом. Дом, настоящий дом. Мой дом!» – Проносилось в его голове. Воспоминания, одно за другим, наслаивались, возвращая его в те прекрасные годы, которые он провел в этом имении.
– Граф, мы розы рассадили, если изволите, – произнес Дмитрий, осторожно подойдя к Почитателю, застывшему перед домом. Взгляд Вильгельма бегал от окошка к окошку.
– Розы? Какие розы? – удивился Вильгельм и сам даже немного испугался своего голоса. Он был тихим, похожим на шелест ветра.
– Розы, которые Вы вывели, – пояснил Дмитрий, почесывая мозолистые руки. – Маргаритка, наша цветочница, по Вашему указанию.
– Маргаритка? Ее так зовут?
– Нет, что Вы. – Дмитрий улыбнулся. – Ее зовут Елизаветой, в честь императрицы нашей назвали.
– Неужели я ее так прозвал?
Дмитрий улыбнулся и еле заметно, словно не сразу просчитав, будет ли это неуважением, кивнул.
Розы Вильгельм видел в воспоминаниях смутно. Знал только, что флористикой занялся из-за тоски по Норрису, а сорт вывел какой-то странный, для кого-то, но для кого именно – не помнил.
– Хорошо, я посмотрю. А сейчас, будь добр, проведи меня в мои комнаты, Дмитрий. Я так устал, что усну посередине двора, – сказал Эльгендорф. Сердце глухо билось о ребра, он глазел по сторонам и не знал, что чувствовать: радость, облегчение или тревогу.
– А почему же приехали? Мы даже письма не получали, – сказал Дмитрий и попытался забрать у Вильгельма мешок, чтобы донести за него. Почитатель вежливо улыбнулся и покачал головой.
– Там знаешь… бьющееся. Я лучше сам. И расскажу все завтра, хорошо? Я ужасно измотан этой поездкой.
– Как скажете, – сказал Дмитрий и, опережая Вильгельма на два шага, пружинистым шагом пошел к дому.
Дмитрий открыл дверь, и в нос Вильгельма ударил знакомый запах пергамента, чернил, ромашек, сушеных яблок и пирожков с капустой. Везде висели картины, написанные Вильгельмом или подаренные его знакомыми в разные века, столики с деревянными фигурками, свечи в красивых резных подсвечниках и потрепанные гербарии, которые всегда были разбросаны по всему дому. Из кухни доносились звуки готовки, ощущались запахи квашеной капусты, брусники и лаврового листа, что-то шкварчало и булькало.
Вильгельм начинал вспоминать. Та же гостиная с камином, большим диваном и глобусом. На кресле дремал рыжий кот Порфирий, большой, жирный и лохматый. Вильгельм подошел к животному, присел на корточки и погладил. Кот смешно выгнулся, развалился пузом к верху и заурчал.
– Соскучился, дармоед? Разожрался на харчах домашних? – спросил его Вильгельм, а Порфирий, протяжно мяукнув, зевнул и потянулся. Эльгендорф принял это за согласие.
На столике у окна лежали нераспечатанные письма, несколько перьев и чернильница без чернил. Рядом стояла ваза с розами. Пройдя еще несколько комнат, они поднялись на второй этаж, где располагались спальни. На третьем этаже, на чердаке, была запертая комната, в которую разрешалось ходить только Вильгельму.
– Дадите какое-то распоряжение? – спросил Дмитрий, когда привел Вильгельма в его комнату.
Почитатель, все еще находясь в легком трансе, буркнул:
– Гаврилова. Екатерина Гаврилова. Пусть о ней разузнают все, что только могут, и принесут мне сведения.
Когда слуга, поклонившись, ушел, Вильгельм выдохнул, а голос его задрожал.
В комнате пахло краской, дверь на балкон открыта, но запах чернил, бумаги и масла не выветривался. В вазе стояли свежие розы, на балконе, рядом с лавочкой, – мольберт, заляпанный краской. На полу валялись палитры. Видимо, он долго творил, перед тем, как уехать в последний раз. С балкона открывался вид на лес и беседку. В книжных шкафах стояли книги Норриса. Вильгельм их хранил под стеклом и доставал только в те вечера, когда чувствовал себя особенно одиноким. Норрис писал на полях, а Вильгельм читал его пометки и вспоминал, как Норрис комментировал прочитанное. Так друзья почти общались. Вильгельм открыл дверцу, провел пальцами по корешкам. Дольше всего гладил неподписанную, как и все книги друга. «Устройство межпространственных космолетов и средств связи» – Норрис знал ее почти наизусть.
Когда смотреть на книги стало невыносимо, Эльгендорф вышел на балкон, облокотился на балконные перила и посмотрел вниз, на сад, в котором благоухали цветы и вишни, которые здесь даже не опадали, а так и цвели, вызывая у всех гостей удивление. Никто и не мог догадаться, что над всем поместьем висел купол, чтобы под ним всегда было чуть теплее, чем на самом деле на улице.
Несколько часов Вильгельм порхал от стены к стене, наводя мало-мальский порядок, который все равно был беспорядком. Служанкам можно было только мыть и вытирать все под предметами, не передвигая их. Он был настолько счастлив, что и забыл, что прилетел спасать Планету, а не на отдых.
– Не соблаговолите ли отужинать? – Раздалось за спиной Эльгендорфа, когда тот с особым наслаждением перечитывал письма от знакомых людей, которые нашел в тумбочке.
– Нет, Дмитрий, не хочу. Ты распорядился насчет Гавриловой?
– Конечно. Уже отправил посыльного в Петербург, – произнес Дмитрий, не шелохнувшись. Выдержка у него была офицерская.
– Хорошо. Тогда принесите мне письмо, как только он объявится.
Дмитрий поклонился и ушел, а Вильгельм, надышавшись лесного воздуха, направился к мольберту, затащил его в дом и провел за рисованием всю ночь, пока Солнце не осветило комнату через светлый тюль. Только тогда Эльгендорф и отправился спать, закутавшись в одеяло и даже не решившись спихнуть Порфирия, разложившегося на соседней подушке.
Глава восемнадцатая
Несколько первых дней в поместье дней Вильгельм чувствовал умиротворение. Оно теплилось внутри, где у людей находилась душа, а у него – выращенные из урбания новые органы, которые хорошо переносили жизнь на Земле. Вильгельм ни с кем кроме прислуги не разговаривал и посвятил время рисованию и размышлениям. Несколько прекрасных пейзажей написал Почитатель. Луга, поля и озера стояли в кабинете и сохли. Когда Вильгельму хотелось почувствовать аромат работы, он открывал сливавшуюся с обоями дверь из спальни, входил в кабинет и долго стоял, дыша ароматами масляных красок. Забыл, что почувствовать запах работы он мог всюду на Земле.
Был какой-то день. Определенно не вторник, потому что ничего плохого не произошло. Вильгельм проводил время на балконе: сидел в кресле, лениво развалившись и забросив ноги на перила. На столике рядом остывал самовар, на блюдце лежали баранки. В воздухе пахло цветущей вишней. По небу медленно брели полупрозрачные облака, с доступным лишь им эгоизмом закрывали Солнце, но ветер, подобно единственному надсмотрщику за порядком, гнал их прочь, и облака, склонив головы, шли.
Вильгельм вертел в руках письмо. Волосы Почитателя растрепались от ветра и небрежными прядями разлетелись по спине. Тонкая ткань рубашки прижималась к телу Вильгельма, приклеивалась к тонкой коже, и казалось, что Почитателя тоже вот-вот сдует ветер.
Вильгельм хотел узнать об Екатерине Гавриловой как можно больше, но оказалось, что поехать и расспросить ее самому не так-то просто: в этой параллельной линии времени он ведь не испарялся и внезапная контузия показалась бы подозрительной. Почитатель решил действовать издалека и для начала послал работника поместья. Может, Гавриловы бы подумали, что Вильгельму просто интересно, а, может, он спрашивал для кого-то. Почитателю показалось, что такой расклад был бы самым безопасным.
В доме Вильгельм не сидел без дела. Весь день он провел на балконе с чаем и баранками, пытался вспомнить Екатерину Гаврилову и записывал обрывочные воспоминания в тетрадку, но припоминал только отрывки, словно с перемещением в параллельную историю Земли из памяти исчезли десятилетия и даже века. Письмо, которые передали Вильгельму, лишь немного рассказало о девушке, которой предстояло стать спасительницей Земли.
Судя по всему Екатерина была его хорошей знакомой, но не подругой – в этом веке в дружбу между мужчиной и женщиной мало кто верил. Впрочем, за почти двести лет для многих ничего не изменилось. Гаврилова пару раз была в поместье с семьей. В ящике он нашел даже ее портрет. Конечно, приезжала с семьей. Вильгельм нашел в столе письма от отца Екатерины. Оказалось, долгое время они были коллегами. Вильгельм письма отложил на кровать – интересовали его портрет. Почитатель долго глядел на незнакомое лицо, смотрел на светлые волосы, румяные, щеки неокрепшего ребенка, пухлые губы и удивлялся кукольной, ненатуральной красоте девушки. Казалось, это фотошоп или рисунок воображаемого человека, а не портрет – слишком идеальным он показался Почитателю.
Впрочем, жизнь на Земле научила Вильгельма не верить первым ощущениям, не верить другим и не верить даже собственным мыслям. Он вздохнул, поставил портрет на стул и сел напротив, будто это могло как-то помочь вспомнить Екатерину. Долго вглядывался Вильгельм в чужие голубые глаза, и поднимался, отходил к двери и смотрел издалека, и подходил совсем близко, будто их носы могли соприкоснуться сквозь холст, но видел только краску, хотя обычно старался прорисовать черты лица лучше. И даже понимал: дело не в его художественных навыках, а в чем-то другом. Обычно он так не ленился.
– Да ну, бред какой-то, – сказал он тогда себе, поднялся, отвернул портрет к стене и продолжил искать дальше все, что могло бы напомнить ему о Гавриловой. Порфирий следил за Вильгельмом с особенным интересом.
Сначала Почитатель разобрал платяной шкаф. Обычно он не любил копаться в одежде, но в этот раз даже почувствовал, что вовсе не утомился: мода в девятнадцатом веке так отличалась от той, к которой Вильгельм уже успел привыкнуть, и на корсеты он смотрел как на шутку, хотя и смутно помнил, что мужчины корсеты тоже носили. В шкафу не нашлось, впрочем, ничего нужного для расследования, разве что костюм, съеденный молью, запомнился, но костюм был его, а не Гавриловой. Под кроватью, в ящичках стола тоже ничего – эскизы, письма, засохшие маковки цветов в мешочке, но ни следа Екатерины.
Вильгельм снова сел и перечитал рассказ о Екатерине. Жалел, что отвернул портрет, но и брать его в руки почему-то не хотел. Ничего из доклада Вильгельм вспомнить не смог, и ему не осталось ничего, кроме как согласился с прочитанным. Для него Екатерина Гаврилова оставалась именем, написанным на листе бумаги.
А вот Алексей Гаврилов, которого Почитатель, на удивление себе, вспомнил, оказался человеком видным, с завидным чином, проживавшем в большом доме и обеспечивавшем семье безбедную жизнь на пару поколений вперед. В одном из ящиков Вильгельм нашел уже выцветшее письмо от Гаврилова и узнал, что тот посодействовал в открытии магазина Вильгельма. Почитатель улыбнулся. Все-таки, если судить по текстам писем, у Гавриловых он был на хорошем счету.
Но Екатерины не было. Сколько бы Почитатель ни глядел, а найти толком так ничего и не смог: ни воспоминаний, ни вещей.
– Порфирий, ты точно женщин тут не видел? – спросил Вильгельм, но кот только лениво потянулся, поднял ногу и облизал лапу. Почитатель посмотрел на него и вздохнул. – Я опять забыл, что ты не Нуд и говорить не умеешь.
Вильгельм осмотрел платяной шкаф во второй раз, но снова ничего не нашел. Он не мог скрыться от ощущения собственной бесполезности и решил прилечь, но только засунул руки под подушку, как нащупал бумагу.
Екатерина ему писала. Писала сама, хотя Вильгельм сомневался, что в этом веке люди поощряли такое общение. Почитатель вытащил три письма, связанных тонкой лентой, из-под подушки, развернул одно из них и пробежал глазами по аккуратным, словно по линейке выверенным буквам. Даже такая краткая переписка казалась ему чем-то недопустимым. Все-таки они никем друг другу не были, в этом Почитатель был уверен.
– Порфирий, а Екатерина немногословна, – хмыкнул Вильгельм и взял следующее письмо. Он устроился у изголовья кровати в позе лотоса и читал.
В настоящее время Гаврилова жила у своей тетки, госпожи Щукиной, в Петербурге. Родители ее уехали в Минеральные воды подлечиться и забрали с собой младшего сына Николая. Этого парнишку Вильгельм вспомнил быстро, стоило ему прочесть несколько строк о его здоровье в письме девушки, – Николай, как оказалось, приезжал тоже к нему в поместье с семьей.
– Кажется, у нас неплохие отношения, – сказал Вильгельм, достал из кармана припрятанную баранку и откусил. Крошки посыпались на подушку, и Почитатель небрежно смахнул их на пол. – Как думаешь, легче ведь переманить к себе человека, который тебя хоть немного уважает, и использовать его в своих негуманных целях?
Порфирий смотрел на Вильгельма так, словно из последних кошачьих сил старался не уснуть от скуки.
– Вроде не какая-то буйная девчонка, Порфирий. У женщин было право голоса здесь? Я что-то помню плохо, надо вытащить из картотеки анализ поведения людей за эти годы, почитать. Ванрав должен был и правила этикета расписывать.
Порфирий мяукнул, потянулся и перевернулся на другой бок.
– Надо тебе какое-то имя покороче придумать. – Улыбнулся Вильгельм, а потом опомнился, что делом занимался другим и более полезным. – Потом. Сейчас надо понять, успела ли нагрешить наша куколка.
Нагрешить Гаврилова вряд ли успела. Если верить рассказу посыльного, девушке исполнилось девятнадцать, кавалера у нее не было, а все свободное время она посвящала игре на фортепьяно, шитью и чтению французских романов. Ничего сверхъестественного в этом не было: десятки девушек ее возраста вели такую же жизнь. Но Екатерина Гаврилова, судя по словам Ванрава, была еще и дурацки-доброй, отчего жить ей сложнее. Однако почему Ванрав решил окрестить Екатерину добрейшим на Земле человеком, Вильгельм так и не узнал.
– Я придумаю, как нам ее заманить ко мне в дом, а там уже по ситуации… Или прописать бы план. Облажаться же нельзя, Порфирий? Порфирий!
Кот не обратил внимания на хозяина.
– Ну и валяйся. А я пойду думать дальше, – сказал Вильгельм, вышел на балкон, сгреб поджарившиеся на солнце баранки в карман, отхлебнул чай и посмотрел на лес.
Лес вокруг дома дышал жизнью, шелестел листьями диковинных и привычных для здешней местности деревьями. Озера наводнила рыба, с приездом Эльгендорфа появились лебеди. Лес наполнился криками зверей и птиц, которые до этого плутали по миру в поиске дома.
Вдруг раздался тихий, словно заранее извиняющийся стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Почитатель и испугался своего же крика. Комната была небольшая, и любое восклицание казалось громче.
За спиной послышались аккуратные шаги. Кажется, шли на цыпочках, но деревянные полы все равно скрипели. Вильгельм улыбнулся. Он умел ходить почти бесшумно, а люди топали, даже когда старались не тревожить его.
– Добрый день-с. Граф, не желаете выпить чаю? – тихо сказал Дмитрий.
Вильгельм удивился. Он подумал сначала, что за ним пришла Дарья, жена Дмитрия. Все-таки шаги были тихие, словно женские. Но Дмитрий за время работы на Вильгельма, кажется, научился не нервировать хозяина дома.
– Владимир что ли приехал? – усмехнулся Вильгельм и сделал демонстративный маленький глоток остывшего чая из чашки. – Не думал я, что он так быстро наиграется в охотника.
Дмитрий, кажется, испугался. Может, Ванрав и приезжал, может и не приезжал, но что-то о знакомом хозяина дома работники точно знали.
– Ты выпьешь со мной?
Дмитрий, конечно, отказался. Чай Вильгельм пил в одиночестве.
Чай успел остыть, посиделки в одиночестве превратились в ужин, наступил и вечер. Вильгельм, словно соскучившийся по теплоте, решил-таки после еды выпить чай, но допить даже чашку не смог – привкус розовых лепестков в чае показался ему отвратительным. Вильгельм решил обойти дом. Он осмотрел на вишневый сад, белый и сладко пахнущий, черничные кусты, цветы, но остановился именно у роз. Почитатель сел на корточки перед цветами, посмотрел на мощные стебли, густые корни. Обычные розы не такие. Розы – как любовь тонкие, держащиеся на добром слове и осыпающиеся после пары дней жизни в вазе. Эти же розы другие. Они, кажется, не боялись ни времени, ни воздуха. Им, казалось, не знакома смерть.
Вильгельму говорили, что сорт этот он вывел сам. Может, захотел вспомнить, как делал это во времена работы в Академии, может, соскучился по Норрису. Выведение сорта растения – дело долгое и кропотливое, просто так, из скуки, Вильгельм бы делать этого не стал. А вот вспомнить, почему решил заняться садоводством и накрыть сад куполом защиты от погодных невзгод, не мог.
Он обернулся, посмотрел на лес, темный и страшный для многих, и почувствовал, как среди деревьев медленно, затухая после столетий бесконечной работы, медленно бьется сердце, которое отнимет время, зальет кровью и керосином, подожжет и уничтожит человек. Но сейчас лес жил, жил перед Почитателем, не скрывая секретов.
Природа позвала его. Позвала тихо, почти шепотом, но Вильгельм услышал. Ему казалось, что немота иногда красноречивее сказанных вслух слов. Ноги понесли тело к пруду, такое спокойное, гладкое, что Луна отражалась в нем словно в зеркале.
Лес воззвал, будто в надежде унять переживания, забрать тревогу, что поселилась в Вильгельме.
Почитатель подошел к пруду, что сверкал во тьме, опустил в воду сначала одну ногу, затем вторую. Холодность вод не обожгла, не показалась враждебной. Вильгельм ощутил, как тепло обнимает его за ступни, и пошел дальше, не смея остановиться.
Вильгельм дошел до середины пруда и опустил голову. Он был в середине Луны. Вильгельм улыбнулся. Он по-прежнему единственное живое существо, когда-либо ступавшее на поверхность ее больше одного раза. В воде отражались звезды, и Вильгельм лег на них, вытянул руки и ноги и, казалось, стал еще одной звездой, единственной, которая упала на Землю. Но его звезда не принесла благодать – она принесла смерть, но со смертью пришла и жизнь.
Почитатель чувствовал, будто тысячи лет упали с его плеч. Будто здесь, в прошлом, он мог представить жизнь, в которой равновесие еще не было нарушено людьми. Будто он вновь был юн и свободен, еще любил на Земле все, даже развивавшихся в то время древних людей. Земля еще была его Оазисом, на который не нужно было улетать, скрываясь, чтобы никто из вышестоящих не заметил нарушения правил. Ему было спокойно, светло, звезды горели ярче обычного, сплетаясь в созвездия, которых Вильгельм не помнил. Будто они танцевали для него. Весь мир когда-то танцевал только для него. До тех пор, пока люди не изменили это и не заставили мир подчиниться им.
Воды подхватили его и вынесли на берег, к белоснежному лебедю, что вышел специально, отдать честь. Вильгельм улыбнулся и погладил его по голове. Белая кожа Почитателя светилась в лунном свете, камыши наклонились, внимая его дыханию. Вдали выл волк, так грустно и протяжно, что это отчаяние передавалось всему живому. Вильгельму вдруг так захотелось ответить.
– Одинокий волк, лебедь, слышишь его вой? Ищет, ищет свою волчицу. Ты веришь в переселение душ, лебедь? А люди верят. Не понимаешь? Души ищут друг друга во тьме, понимаешь? И я не понимаю, – прошептал Вильгельм, встал, вышел на берег. Холодный ветер прикоснулся к мокрой коже, но Вильгельм не вздрогнул.
Живой. Такой же живой, какой и все вокруг. Но не живой по-настоящему, потому что бессмертен.
– Твои глаза, лебедь, говорят об обратном. Все ты понимаешь.
Лебедь так и не уплыл. Он покачивался на испуганной ветром глади воды и смотрел на Создателя, словно понимал каждое его слово. Но Вильгельм никогда не верил в то, что его кто-то понимал. Даже люди оставались глухи.
– Дух любви, лебедь. Знаешь, кто ты? Зачем же ты пришел к тому, которому никогда не посчастливится почувствовать любовь? Неужели из жалости? Ты умеешь проявлять жалость, лебедь. Не все люди умеют.
Вильгельм развернулся, стянул через голову мокрую рубашку и выжал капли на траву, а лебедь смотрел, смотрел жадно, словно чувствовал, что Создателя больше не увидит.
– Знаешь, лебедь, чем ты лучше людей? – прошептал Вильгельм, потряс головой, чтобы последние капли упали по локонам под ноги, и натянул рубашку. – Ты меня слушаешь и молчишь. Это все, чего я ждал от людей. Молчаливого принятия и послушания. Но люди слишком любят болтать, в этом их беда. Люди считают, что сами знают, как лучше жить, но они только ошибаются. Они ничего не знают, лебедь. Все, что они знают, дал я. Но они умеют любить и ценить.
Вильгельм закрыл глаза, усмехнулся.
– В этом их беда, лебедь, и великая их сила. Ведь ты умрешь, и никто о тебе не вспомнит. А у них есть силы оплакивать и помнить, пусть и не всегда.
Домой Почитатель так и не вернулся, устроился в беседке, накрылся одеялом, которое попросил Дмитрия принести еще во время одинокого чаепития. Ветер спел ему безмолвную колыбельную. Вильгельм уснул.
Глубокой ночью к Почитателю подошел волк с горящими глазами. Зверь обнюхал его, лизнул ладонь и зарычал. Им двигало отчаяние. Он просил помощи, молил о ней на своем языке. Волк твердил о том, что Луна направляет его, Луна пугает, притягивает. Зовет в пустоту, когда где-то страдает волчица. Пытается одурачить.
– Серый, уходи. Твоя волчица на холмах, к Востоку, где сияет огнями Петербург. Иди к ней, пока не стало слишком поздно, – прошептал Вильгельм, не открывая глаз и не просыпаясь. Он видел это во сне. Он не знал, происходило ли это наяву. Ему не нужно было знать. Он – Почитатель. Он сам решает, что реально.
Волк поклонился и убежал, пугая округу своим воем, но уже не наполненным грустью, а спокойным, с надеждой. Луна той ночью на самом деле была прекрасна.