– Замолчи! – воскликнул Вильгельм и сразу же почувствовал, что повторить такой крик не сможет. В горле пересохло, он закашлялся. – Прохлаждаюсь? Прохлаждаюсь, да? Я здесь уже почти поселился, смотрю воспоминание за воспоминанием многие дни, но до сих пор не нашел ни одного человека, которого можно было бы отправить туда, а ты говоришь, что я ничего не делаю? Ты не чувствуешь в своих словах ничего вонючего? Я вот чувствую.

Вильгельм посмотрел на браслет на ладони. Тонкий, сливавшийся с кожей, переливавшийся в тусклом свете ламп подвала, истинное творение синтеза науки и искусства напоминало об Ульмане. Вильгельм не знал, что он работал над ними, хотя обычно Генрих рассказывал ему все, чем был увлечен. Почитатель погладил пальцем тонкую проволоку и почувствовал, что под кожей она нагрелась, словно ответила. Вильгельм рвано выдохнул.

– Просто объясни, почему ты решил, что она подходит нам. Я не могу поверить на слово, понимаешь? – прошептал он и аккуратно положил браслет на стол.

Ванрав наблюдал за Вильгельмом молча. Видел, как изменился взгляд Почитателя, как трогательно, испытывая почти священное напряжение гладил браслет пальцами и думал. Ванрав улыбнулся. Мысли Вильгельма читались без труда, и Ванраву эти мысли очень даже нравились.

– Я тебе даже объяснять не буду, – сказал Лейман, засунул руку в карман штанов, чем-то пошуршал и вытащил сложенную в несколько раз бумажку. – Вот, помнишь, когда мы с тобой в последний раз в этой стороне мира виделись?

– Веке в девятнадцатом, если по этому календарю считать. А что за…

– Так вот, – прервал его Ванрав и протянул Вильгельму сложенную бумагу, – эту запись я вырвал из твоей записной книжки, которую ты у меня оставил. Ты так и не вернулся, так что я оставил ее себе. Там все равно страниц пять исписано было. Почитай, все поймешь.

Вильгельм оглядел бумагу, покрутил в пальцах, погладил и только потом развернул. Первые же слова удивили Почитателя – это его почерк, никаких сомнений.

«Катенька Гаврилова – самое прекрасное создание из всех, что рождались на этой Планете. Если в некоторых людях нет ничего внутреннего (кроме, конечно, органов, позволяющих им вести жалкий образ жизни), то в Кате внутреннего столько, что хватит на многих. Ее доброта, ум, нежность и стойкость, с которой она принимает все нападки жизни, поистине удивительны». – На этом послание Вильгельма из прошлого обрывалось. Вильгельм из настоящего же сел на стул, повертел бумагу в руках и выдавил:

– А почему я ее вообще не помню?

– Я не знаю. Но вряд ли ты обо всех так писал. Остальных-то ты, наверное, уже в воспоминаниях поглядел, но не нашел ведь никого. – Ванрав вытащил из кармана леденец и засунул за щеку.

– Не всех, – возразил Вильгельм, но вздохнул кивнул. – Но те, кого успел посмотреть, не подходят.

– Вот, о чем я и говорю. А еще знаешь ведь, чем она выигрышный вариант?

– Тем, что она женщина? – предположил Вильгельм и провел пальцем по имени, написанному на бумаге. Ничего, совсем ничего.

– Ага, именно. Им понравится, что ты приведешь кого-то, кто может жизнь произвести. Ты же читал доклад о том Почитателе? У нее ведь тоже такой образец и спас Планету.

– Да, я помню. – Вильгельм поджал губы и отложил запись в сторону. Он снова закинул ноги на стол и начал качаться. Стул тихо поскрипывал. – Но не опасно ли расходовать наши билеты в прошлое на нее? Что если она не подойдет?

– Я думаю, что подойдет. Другого варианта у нас пока все равно нет, а если совсем не подойдет, у тебя будет время вернуться и поискать еще. Ее мы оба знаем, а то, что помню я, вполне себе подходит для представления. Внешне ничего: осиная талия, белесые волосики, тихий голосок.Кого еще? Алкоголика или работягу? У них со здоровьем проблемы. Богача или правителя? Так сразу спросят, почему ты вообще позволяешь существовать классовому неравенству.

– Они уже отстали от меня с этим неравенством, – возразил Вильгельм. – Я сказал, что так получилось.

– Я понимаю. Но хан или император должен принимать такие решения, какие комиссии могут не понравиться. А они ведь будут и мозг сканировать, даже воспоминания. А кто такая Екатерина? Послушная, наверное, даже несовершеннолетняя девушка из прошлого из хорошей семьи, к которой у тебя есть доступ. Человек, с которым мы общались, которого легко вырвать из жизни так, чтобы мир не рухнул. Нам ведь придется ее на самом деле придется ее вырвать из прошлого, вырвать навсегда. А сына императора ты вырвать не сможешь. А ей? Да пожалуйста, сколько угодно. Скажешь пойти – она пойдет. Скажешь спеть – она споет. Образец же должен быть привлекательным, тихим, подчиняться Почитателюи не мешать ему. А ты, кажется, ты даже звал ее к себе в поместье. Значит, послушалась однажды.

– К себе в поместье? – прошептал Вильгельм.

– Вспомнишь. – Ванрав оглянулся. – Мы туда с помощью этих браслетов и направимся. Нужно их только в машину воспоминаний загрузить или как она там по-умному называется. И не забыть взять с собой по паре запасных, чтобы вернуться. Надеюсь, машина такая у тебя найдется? Такая, которая нас бы в параллельное время забросила?

Вильгельм посмотрел в потолок, хотя это ему никогда не помогало собраться. Он не мог вспомнить никакого поместья в Петербурге. Вообще, после стольких просмотренных за последние дни воспоминаний, ему было тяжело вспомнить хоть что-то.

– Забросила нас в параллельное время?

– Попытайся. – Ванрав улыбнулся. – Выбора у тебя особого все равно нет.

– Кажется, Пронкс говорил, что такие были где-то у нас. Их кто-то оставил.

– Найдешь?

– Где-нибудь на Земле она точно будет, – неуверенно сказал Вильгельм. – Дай мне время.

– Времени не дам. Пару дней. У тебя помощников куча, заставь их поработать.

Вильгельм почесал ногтями внутреннюю сторону ладони. Машину, конечно, найдет. Главное, чтобы в Академии не узнали, что Почитатель Земли снова нарушал Закон.

– Так что? Согласен? – спросил Ванрав, в нетерпении теребя рукав куртки.

Был уже октябрь, приближался ноябрь. Год рассыпался в порошок, а надежда на спасение Планеты с помощью обыкновенного воспоминания становилась совсем призрачной.

– Будто у меня есть выбор, – вздохнул Вильгельм.

– Нет у тебя выбора. Ни у тебя, ни у меня. Придешь домой, глянь, я тебе досье на нее отправил. И книжку там еще одну возьми с собой, она об Академских новшествах. Есть там интересные штуковины. Как будешь готов, позвони мне. И не вздумай улетать без меня, не то…

– Как только найду машину, полетим на следующий же день, – прервал его Вильгельм. – Нельзя терять время, пусть оно и будет идти здесь намного медленнее. Мы не знаем, сколько это займет.

Ванрав чуть подумал, почесал подбородок и кивнул, спрятав улыбку за рукой.

– Отлично. А теперь, Ванрав, оставь меня одного. Пожалуйста.

Ванрав Лейман и хотел было что-то сказать, но решил не тревожить Почитателя, балансирующего на стуле с грацией балетного артиста, если бы те выступали с мебелью. Он бы и поругался с Эльгендорфом с большим удовольствием, но через час по двадцать второму каналу начинался футбол, а по дороге домой нужно было еще купить пива. Да и вообще, поругаться с Вильгельмом он всегда успеет, а матчи в записи смотреть не любил.

Ванрав молча покинул кабинет Почитателя, а Вильгельм, только комната опустела, слез со стула и сел на пол, прислонился к стене. Перед глазами плыли круги, то сужались, то расширялись. В кругах, казалось, пряталось послание, но Вильгельм знал, что не осталось никого, кто хотел бы ему помочь.

– Мне нужен отдых. Я так давно не работал, – заключил Почитатель, после долгого рассматривания трещин в потолке.

В руке были браслеты, настоящие билеты в прошлое, которые переносили обладателей в их же прошлое, но полностью, с разумом, возвращая им на время прежние тела и жизни. Вильгельм помнил, что браслеты создавались как аттракцион для Почитателей и их подчиненных, которым захотелось ностальгии. Кажется, пользовались им раза два или три, не больше, потому что это «увеселение» казалось слишком скучным. Для Вильгельма же это могло бы стать спасением.

– Может, Петербург девятнадцатого века – не такой уж плохой вариант для отдыха? – спросил у себя Вильгельм, но ответом ему была тишина: как вокруг, как и внутри Почитателя.

Книга вторая

Раздавался шум воды, на который он шел, не сворачивая. Мимо проносились десятки Академиков, расступавшиеся перед Ним, стоило только Его босой ноге ступить на стеклянный пол. Каждый считал своим долгом склонить голову перед Прародителем Мира, главного в Космическом пространстве. Каждый из них знал, куда направляется Почитатель.

В зале тихо: бесшумно качались зеленые лианы, свисавшие с потолка, водопад, спрятанный за стекло, затих. Мелкие виды, которые населяли Планету, прятались по норам, что прорубили в стекле. Мебели тоже не было – два кресла, одно из которых стояло рядом с Ним. Ученик вышел на середину зала, пододвинул стул и селрядом с Ним, стоявшим к Ученику спиной и созерцавшим пустой Космос за окном. Его серебристая накидка сливалась с белизной пола, а белые волосы казались продолжением стены.

– Позволь мне спросить, Учитель, – прошептал Наплектикус, склонив голову перед своим Учителем, но тот провел тонкими пальцами по каштановым волосам Ученика, заставил его подняться с места.

–Ты не должен склонять голову передо мной. Ты Властитель Мира, Наплектикус. Это я должен кланяться тебе, – спокойно проговорил Учитель, улыбнулся.

Почитатель встал перед ним, загородив Космос своей спиной.

– Я никогда не позволю тебе поклониться мне! Я вечно буду склонять голову пред тобой, потому что только твоя мудрость помогла мне!

Учитель усмехнулся, но ничего не ответил.

– Позволь мне заселить Мир! Он пустой, он мертвый! Нас всего тринадцать, слишком мало для такого места, – прошептал Наплектикус, голос его дрожал от переживаний. Он знал, что не сможет перечить Учителю, если тот решит отказать.

Наставник положил руку на плечо ученика, развернул его к водопаду. Они пошли медленно, еле-еле переставляя ноги, не создавая ни единого звука. Но слишком громкое дыхание Наплектикуса выдавало присутствие жизни.

– Посмотри, Наплектикус. В водопаде тоже нет жизни, но он шумит. Чем тебе не Мир? – Он улыбался, а Почитателю это очень не нравилось.

– Ты не воспринимаешь мои слова всерьез?

Учитель хмыкнул. Белоснежная борода его доставала почти до груди, пряча медальон Мира, копию того, что лежал у Наплектикуса в кармане.

– Я верю в твою мечту, Наплектикус, и я даю тебе согласие на любые деяния. Не забудь лишь о том, что ты несешь ответственность перед каждым, кто ступит на землю твою. Что отныне и навсегда ты будешь для них единственным спасением, пусть они и не будут этого знать. Но знай, всегда помни одно, Наплектикус. Помни, что ты можешь помочь им всего единожды, когда подаришь Жизнь. Это – великая жертва, Наплектикус. Великая жертва – смотреть, когда хочется действовать.

Учитель вздохнул. Он всегда говорил меньше, чем думал, и потому слова его были ценны.

– Когда ты, Почитатель, ступишь на поверхность Мира своего, когда вдохнешь ты первые соки его жизни, его смерти и возрождения – лишь тогда придет к тебе осмысление хрупкости существования. Если же не увидишь ты падения, увядания всего внутреннего – быть тебе вечно циником и бестолочью, ведь в прахе и найдешь ты смысл своей работы. Вечной и такой неблагодарной.

Учитель тяжело дышал, будто задыхаясь от вакуума комнаты. Наплектикус подал ему стул, но Наставник не сел, а лишь слегка оперся о спинку. Глаза его, стеклянные, как и все вокруг, смотрели куда-то вглубь ученика.

– Неблагодарной? Но почему? – спросил Ученик, когда наставник немного отдышался – говорить ему было сложно.

– Ты все узнаешь, Наплектикус. Жизнь тебе покажет, какими неблагодарными могут быть те, ради кого ты идешь на лишения. Но это познается лишь в жизни, полной ошибок, Наплектикус, от которых нельзя скрываться. А теперь, прошу, оставь меня здесь. Мне пора отдохнуть.

И Он рассеялся, оставив на стеклянном полу лишь круглый медальон, сиявший в пустоте зала голубым светом.

Глава семнадцатая

Они очутились на Невском проспекте ранним утром, когда дождь, освещенный солнечными лучами, прорывавшимися сквозь тучи, заливал улицу. На улицах столицы пусто: ни одна ленивая карета не проехала мимо существ, материализовавшихся за углом магазина шелков из сгустившегося тумана.

Вильгельм вышел из тумана, громко стукая каблуками по дороге и кутаясь в пальто, и зло поглядывал на Ванрава, который так плохо настроил Переместитель, что у Эльгендорфа жутко гудело в ушах. Его подташнивало, а браслеты, уже слившиеся с запястьями, совсем не помогали влиться в старое тело. Вильгельм чувствовал, что не до конца собрался, будто некоторые органы остались в двадцать первом веке, а Ванрав уже тянул его на улицу. Когда Лейман понял, что Вильгельму нехорошо, улыбнулся и погладил округлые бока.

– Чувствуешь прилив сил? – спросил он и выглянул из-за угла. – Все также красив!

– Кто? – прошипел Вильгельм и потер затылок. От неожиданности он вздрогнул – забыл уже, какого ходить с волосами, которые не прикрывают лопатки.

– Петербург, Почитатель, Петербург! Пойдем, хватит голову обтирать! Волосы не вырастут. – Ванрав взял Вильгельма за рукав и потянул за собой.

Когда Эльгендорф увидел старый, оставшийся только в воспоминаниях Петербург, подумал о том же, что чувствуют люди, возвращающиеся в места детства спустя десятилетия – страх перед убегающим временем. Только для Вильгельма время стояло на месте, а вот у Земли – летело.

– И куда мы? По плану? – спросил Вильгельм, когда поравнялся с Ванравом. – Сначала ко мне, потом к тебе, потом…

– Потом разберемся, – ответил Ванрав и потряс головой. – Твою налево, и почему дождь нельзя выключить?

– Так Кодекс решил, не я. – Пожал плечами Вильгельм. – Давай побыстрее, не то вовсе растаем.

Ванрав хмыкнул, но поспешил за коллегой по мокрой и светившейся в лучах утреннего Солнца дороги города, который всегда нравился ему. Жить в Петербурге приятно, во всяком случае Ванраву.

Годы взяли свое, и вид путешественников века девятнадцатого отличался от вида двадцать первого. Варнав слыл истинным красавцем с закрученными усами, большими, чуть на выкате, глазами и широчайшей улыбкой. Он был высокого чина, почти храбрый и иногда справедливый, служил в Императорской армии, носил какое-то почетное звание и считался любимцем женщин. От него, казалось, исходило свечение уверенности. Это читалось в широте его плеч, на которых мундир сидел как вторая кожа, в уверенной и широкой походке, во внимательных и заинтересованных взглядах, которые Ванрав, будто тренируясь, бросал то на фонарь, то на витрину, то на лужу. И если бы на улице вдруг появилась какая-то женщина, она бы без промедлений угодила к Ванраву Лейману в объятия и не была бы против.

Вильгельм же рядом с сияющим Ванравом казался тучей, завернутой в пальто и прятавшей красивое лицо в воротник. Ему нездоровилось, он хотел побыстрее оказаться у дома. Хотя даже плохое самочувствие и бледно-серый облик не могли испортить общую картину – Эльгендорф в это время был еще достаточно статен.

– Ты чувствуешь? Чем-то пахнет, – сказал Вильгельм и огляделся.

– Не выдумывай. Не пахнет тут. Это от тебя, – буркнул Ванрав и потянул его за руку. – Иди побыстрее.

Вильгельм поднес рукав пальто с носу и почувствовал запах паленой шерсти.

– Мне кажется, нас немного подожгло по время полета.

– Подожгло? – хмыкнул Ванрав. – Тогда лучше нам проветриться. – И пошел еще быстрее.

Они шли в сторону дома Почитателя, который впервые был куплен на заработанные деньги, а не выигран в карты, не отобран после стирания памяти, как это обычно происходило. И как бы Вильгельм терпеть не мог деньги и все, что с ними связано, владеть чем-то законно ощущалось иначе, словно по-человечески. Петербург был таким же, каким его помнил Вильгельм. Вдали слышался нарастающий шум просыпавшихся и выходивших на работу людей, а на горизонте уже встало Солнце, но дома, прилипшие друг к другу, загораживали обзор. Петербург жил в полудреме. Дом Вильгельма, покрашенный в нежно-желтый, стоял на Мойке. Почитатель бывал там редко, по праздникам принимал гостей, иногда показывал свои картины, но его жизнь проходила за городом, в небольшой деревне.

У дома Вильгельм остановил Ванрава, одернул пальто и выпалил:

– Давай забудем о разногласиях хотя бы здесь, хорошо? Поругаться мы успеем и в настоящем, а тут поскорее бы со всем разобраться.

Ванрав посмотрел на Вильгельма так, словно он предложил ему спрыгнуть с крыши небоскреба.

– Тебя контузило опять? – спросил Лейман. – Или ты умом окончательно тронулся?

– Хорошо, давай хотя бы постараемся меньше ругаться. Идет? – выдавил Вильгельм и почувствовал, как что-то липкое, гадкое поползло по горлу, словно унижение, горечь вырвались и устремились заклеймить Почитателя. – Это для нас обоих важно.

– Ага. Меня годовой премии могут лишить, если что-то не так пойдет, – хмыкнул Ванрав, похлопал Вильгельма по плечу и пошел к дому.

– Так ты согласен? – спросил Вильгельм вслед.

– Посмотрим на твое поведение, – ответил Ванрав и улыбнулся, пока Почитатель не видел его лица. Но как только они поравнялись, вновь стал спокоен.

Посланников из будущего встретила управляющая домом: полная женщина с добрым лицом, большой родинкой на подбородке и ясными карими глазами. Вильгельм неожиданно для себя так обрадовался их встрече и проснувшемуся воспоминанию, что сердечно поздоровался с ней, позабыв, что они, скорее всего, должны были видеться прошлым вечером, ведь кареты во дворе не было, а значит он никуда не уезжал. Женщина, не обратив внимания на странное поведение, передала письма. Почитатель с улыбкой принял их и убрал в карман.

– Ты читал, что я тебе отправил? – спросил Ванрав, когда они поднялись на второй этаж, в личные комнаты Вильгельма.

– Читал. Только я все равно кое-что не понял.

– А я не сомневался, – сообщил Ванрав. – А был одним из лучших студентов.

– Я не про это! – воскликнул Вильгельм, сжал резную спинку стула и зыркнул на напарника. – Дело в том, что отравлять нас в параллельную реальность – это не лучшая идея. Что если мы здесь что-то натворим? Что будет с нашей… реальностью? Это ведь другая реальность в каком-то роде.

– А что с ней будет? – Ванрав плюхнулся в кресло, стоявшее в углу комнаты, прямо напротив большого окна, и сощурился, когда луч света коснулся его лица. – Мы-то там так и остались как бы.

– Мы там не остались, в том и дело! Там, конечно, время замедлилось, может, тут пройдет месяц или два, а там несколько дней, но что если что-то сломается? Я все рассчитал, здесь мы можем провести до пяти лет, а в настоящем с нашими настройками пройдет не больше трех месяцев, но вдруг… Вдруг что-то случится? Там ведь даже некому чинить бандуры, которые я натаскал в подвал. Они и названия их не знают.

– Что уже поделаешь, Вильгельм? Раньше надо было думать. И вообще, меньше думай о плохом, а то твои мысли могут материализоваться, – хмыкнул Ванрав, нагнулся и достал из нижнего ящика буфета ¹³бутылку спиртного. – Ты бы мог что-то другое предложить, но не предложил же. Где у тебя стаканы?

– Стаканы? Где-то должны быть. – Вильгельм задумался, подошел к тому же буфету и достал изящные бокалы на тонкой ножке из нижнего ящика. – Сам не дотянешься?

– Я с другой стороны сижу и не знаю, где ты что прячешь, – буркнул Ванрав и взял у Вильгельма два бокала. Он налил водки до середины, залпом выпил оба и только потом вспомнил, что не попросил ничего, чтобы закусить. – Заесть есть чего? Вкус ужасный у твоей водки.

– А этого у меня нет. – Улыбнулся Вильгельм, огляделся и заметил на столе одинокое яблоко. – На-ка, закуси яблочком. Может, даже не совсем сгнило. – И бросил Ванраву.

Ванрав поймал яблоко без труда, вгрызся в красный бок. Сладость яблочного сока так обрадовала его, что Ванрав даже замычал от удовольствия.

– Тебе бы их запатентовать, – проговорил Ванрав с набитым ртом. – Никогда ничего прекраснее не ел.

– Это нас во время полета пожевало знатно просто, а не мои яблоки, – говорил Вильгельм, расстегивая жилет. Он медленно, с особым удовольствием, стягивал верхнюю одежду, которой носили несколько слоев, чтобы остаться в привычной, хоть и ненавистно белой, рубашке. – А ты взял таблетки?

– У меня в доме должны валяться. Да и толку твою водку разбавлять, если она все равно отвратная? Лучше пьянеть от своей.

– Может, нам пока лучше вообще не пьянеть? У тебя будто бы нет ни одной жизни, в которой ты бы не старался напиться с людьми хотя бы пару раз в неделю. Побереги здоровье хотя бы до конца миссии.

Ванрав хмыкнул, но дерзить не стал. Конечно, мог бы и возразить, но в этот момент Почитатель был прав. И все же он не удержался, и когда Вильгельм достал из шкафа гребешок из слоновой кости и с особым усердием и сосредоточенностью начал расчесывать волосы перед зеркалом:

– А у тебя не было не-щегольской жизни, Эльгендорф. – Ванрав расстегнул воротник мундира, чтобы освободить немного места для мясистой шеи и второго подбородка.

– Каждому свое, – сказал Вильгельм и пригладил волосы. Ощущения незаконченности, забытой легкости на спине не нравились Почитателю. Все-таки он привык к длинным волосам.

Лейман почувствовал, как по рукам его пробежали мурашки. Вильгельм не менялся никогда, не старел, не набирал вес, но в свете, пробивавшемся сквозь полупрозрачные занавески, Почитатель показался Ванраву студентом из Академии, румяным, с блестящими глазами и улыбкой, которой Ванрав видел всего несколько раз, но обращена она была не к нему.

– Я пью с людьми только потому, что правду они умеют говорить только на пьяную голову. Думаешь, информацию для отчетов я тебе как-то иначе бы набрал бы?

– Звучит жертвенно.

Пусть Ванрав и занимал привилегированное положение в армии, вертелся в знатных кругах и слыл весельчаком и очаровательным мужчиной, Вильгельма в это время некоторые люди тоже знали. О нем редко судачили, но на балах и приемах он иногда был гостем. Эльгендорф владел магазином заморских товаров, от шелков до пряностей, дом на Мойке держал для рабочих встреч. В остальном же Вильгельм оставался незнакомцем даже для соседей.

– Ты что застыл? – спросил Вильгельм, когда остался в рубашке и брюках. Волосы распушились, на щеках появились красные пятна, всегда раньше появлявшиеся в ветреную погоду.

Ванрав смотрел на него и молчал. Будто спрашивал себя, не зря ли привез Вильгельма в прошлое. Но когда перебирал остальные варианты, которые расписывал дома, и вспоминал, какие могли быть последствия, понимал, что лучшего бы все равно не придумал.

– Задумался.

– Не думай много. Алкоголь с мыслительной деятельностью плохо сочетается, – сказал Вильгельм и улыбнулся.

Эльгендорф уселся за дубовый стол, достал письма и развернул несколько. Он окунул кончик пера в чернила, но, пробежавшись глазами по строкам, в надежде вспомнить эту часть жизни, понял, что не ответит ни на одно. Ванрав налил еще немного водки, доел яблоко и развалился в кресле. Ноющие после перемещения кости наконец перестали болеть. В комнате тихо тикали часы, Ванрав закрыл глаза и задремал.

Из мягкой темноты Ванрав вынырнул и испугался. Он посмотрел на Вильгельма, все еще сидевшего за столом и покусывавшего кончик пера, на часы и только после этого успокоился. Спал всего полчаса.

– Кто оказался достоин твоего ответа? – спросил Ванрав и покрутил шеей. Все-таки его неудачное перемещение тоже помяло.

Вильгельм со вздохом откинулся на спинку стула, а рубашка его приподнялась, явив солнечному свету кусок белой с побледневшими синими пятнами синяков кожи.

– Какой-то давний знакомый, которого я не помню. Считай, что никто.

Свет проникал через шторы, ветер шевелил бумаги на столе, трепал перо в чернильнице, разносил по комнате сладкий запах яблок и меда. Вильгельм поднялся, подошел к книжному шкафу и начал что-то выискивать, словно чужие романы могли о чем-то ему рассказать. У него была обширная коллекция, от свитков до подписок всех имеющихся журналов. Были здесь книги с подписями авторов, были рукописные, в кожаной обложке, фолианты. Но книжная коллекция, скорее, тешила самолюбие Эльгендорфа и служила компанией в холодные вечера. Книголюбом в их компании всегда был Норрис, которых ради нужного журнала или книжки, не находившихся в общем доступе библиотеки, мог перемахнуть хоть десять площадок Шаттла.

– Что-то особенное ищешь? – спросил Ванрав.

Вильгельм и не заметил, что замер. Он стоял у книжного шкафа и блуждал взглядом по знакомым книжным корешкам, но ни одной книги, которую хотел бы достать, не видел. Все они в другом доме. Все эти книги не принадлежат Вильгельму.

– Нет, я что-то забылся. Пойдем перекусим, не то я сдохну от голода.

– А потом?

– А потом как договаривались. Посидим у тебя, почитаю отчеты и возьму книжку. Решим. Не надо бухтеть, пойдем уже! Я чувствую запах чая.

Они вышли из дома после завтрака, такого обильного, что у Вильгельма от непривычки закружилась голова и разболелся живот. Карета, запряженная породистыми лошадками, уже ждала их и готова была отвезти в загородное имение Ванрава, но Эльгендорф мешкал. Все время, пока коллега спал, Вильгельм постоянно оборачивался, вглядывался в его лицо. Жгучее предчувствие чего-то нехорошего терзало Почитателя, неминуемого, но он не мог понять, что могло случиться.

– Ну ты идешь или нет? – прикрикнул Ванрав, когда Вильгельм крутился у выхода и путался в пуговицах пальто.

– Иду, куда же мне деться, – вздохнул Вильгельм, запахнулся и направился во двор.

Оба отвыкли от таких долгих передвижений. Выехав утром, ближе к одиннадцати, приехали они только к вечеру, переиграв во все карточные игры, перечитав все письма, что Ванрав решил перечитать, перемолчав всех немых и перебросившись сотнями взглядов. За окном пейзаж редко менялся, Вильгельма несколько раз притягивали болота, овраги и зеленые луга, иногда появлявшиеся за чернотой луж. Постоялые дворы здесь были редкостью – жителей близлежащей деревушки выкосила какая-от болезнь и люди перестали останавливаться в округе. А может Ванраву просто надоели люди.

Дом Ванрава, подаренный ему за особые заслуги, которых уже никто не помнил, а, может быть, которых и не было, стоял за забором и являл собой картину скорее грустную, чем величественную. Красивый особняк со львами у ступенек поражал великолепием и количеством золота на квадратный метр. Ванрав не устоял и запросил дом из дорогого камня, дерева и заморских материалов. На первом этаже расположились и бальный зал, и огромная столовая, и хрустальные люстры в каждой комнате, которых Вильгельм опасался и всегда старался как можно быстрее отойти от них, блестели от роскоши. Ванрав слишком мечтал иметь величественный дворец императорской семьи в миниатюре, а получил склад шкафов, столов, стульев, ночных горшков, картин и всячины, захламлявшей все вокруг с определенной задачей, с которой не справлялась.

– И куда ты собрался? – удивился Вильгельм, когда Ванрав, стоило им войти в дом-музей разбогатевшего Плюшкина и пройти несколько метров, направился в комнату, где хранилось оружие.

– На лис схожу, – бросил Ванрав. Прежде он раздавал указания слугам.

– А как же работа?

– А что работа? Я тебя привез, бумажки, наверное, где-то в доме. Книжка у меня в кабинете. Работай.

Вильгельм хмыкнул, скрестил руки перед грудью и спросил:

– Почему сейчас? Я ведь завтра уже уеду, мог бы и завтра…

– Знаешь, как аппетит и настроение улучшается от охоты? – перебил его Ванрав. – Ветер в лицо, вихрь, хлопки, визги! А, что я тебе говорю. Ты и не знаешь, как развлекаться.

Вильгельм побледнел.

– Тебе мало мяса и шерсти? Зачем ты хочешь убивать?

– Я хочу расслабиться, Вильгельм, хочу, чтобы кости на место встали, – ответил Ванрав, оглядывая оружие, развешенное на стенах. – У животных все равно нет ума. Какая разница, если они все равно не понимают, что такое смерть.

– Не понимают, что такое смерть? – прошептал Вильгельм и почувствовал, как затряслись пальцы. – Скорее они не понимают, зачем люди убивают их. У них своя жизнь. Человеку и тем, кто хочет быть на них похож, нельзя просто так вмешиваться.

– А я не просто так, – сказал Ванрав и вытащил ружье. Он пригляделся, прицелился и обернулся на Вильгельма. Прицеливался уже к Почитателю. – Я хочу отдохнуть, а ты мне мешаешь. Исчезновения пары лис Земля не заметит, а уж ты и подавно.

– Зачем тебе убивать того, кто слабее, ради удовольствия? – процедил Вильгельм, подошел и опустил ствол ружья. – Ладно люди, которые на севере живут, должны охотиться, потому что вырастить ничего не могут. Ладно еще охота ради мяса, ради того, чтобы выжить. Животные тоже соревнуются за выживание, но они соревнуются на равных. Но в чем веселье охоты для богачей?

– Сегодня я пока поохочусь один. – Ванрав улыбнулся. – Напарников по охоте нужно еще вспомнить, а потом разослать приглашения на охоту.

– Компанией? Еще лучше, – усмехнулся Вильгельм. – Вас больше, вы сильнее, вам ничего от животных, кроме смерти, не нужно. Животные бегут от смерти, а смерть бежит за ними и улюлюкает? Еще и собак же возьмешь, на лошади побежишь, загоняешь бедную.

– А в наше время ты охоту на людей разве не устроил? – сказал Ванрав и, улыбнувшись, подпихнул Почитателя к двери ружьем. – Пойди, проветрись. У тебя мозги от негодования вскипели.

– Лисы исчезнут из этого леса лет через шестьдесят с хвостиком, так что поторопись, – прошептал Вильгельм, но Ванрав услышал и даже остановился. Вильгельм улыбнулся.

Ванрав пожевал нижнюю губу, громко выдохнул через нос, но сдержался и хлопнул дверью не так громко, как мог бы.

«Что бы сказали люди, если бы узнали, что граждане Единого Космического Государства следят за ними и смотрят на их смерть так же, как человек смотрит на смерть лисы или птицы? Интересно, смогли бы они продолжить жить, как прежде, если бы узнали, что для граждан Единого Космического Государства их жизни ничего не стоят?» – подумал Почитатель, но продолжать спор с Ванравом не захотел.

Негодовать Вильгельм не слишком-то любил. Норрис когда-то говорил, что прочитал в одном научном журнале, будто бы расстройства и ярость в малой дозе помогают поддерживать тонус организма. В другом журнале узнал, как успокоиться, когда ярость переходит допустимые норме границы, и даже отправил Вильгельму вырезку, чтобы тот закрепил на своем столе в кабинете как памятку. Почитатель помнил, что было написано в журнале, но сил на усмирение ярости у него не осталось. Вильгельм снял пальто, бросил его на стоявший рядом с лестницей в кабинет диван и поднялся наверх. В голове вертелась мысль: взять у Ванрава все, что может быть полезно, и поскорее куда-то спрятаться, подальше от глаз незнакомых слуг. В этом времени у него нет поддержки – только он, единственный, сам за себя. Надо поберечься.

13. Шкаф для хранения посуды, столового белья, закусок, напитков.