Волшебный фонарь Сальвадора Дали

Растерянная Леночка поднялась по ступеням и осторожно позвонила в звонок. Девушка слышала, как за дверью отчетливо звякнул колокольчик, но никто не торопился открывать. Она позвонила еще раз, и только тогда зазвенели засовы и створка двери поползла в сторону. Затянутый во фрачную пару на пороге возвышался Кутасов с горящей свечой в руке. В бледном, словно припудренном лице его было что-то демоническое, огненные всполохи плясали в застывших белых глазах. Увидев кривую улыбку на губах нового знакомого, Леночка уже пожалела, что приняла приглашение. Поздоровавшись, гостья робко осведомилась, делая шаг назад и решая сразу расставить все точки над «i»:

– Вы один, господин Кутасов? Отчего же ваша супруга не вышла встречать меня вместе с вами?

– Добрый вечер, сударыня, – не отвечая на вопрос, хозяин отошел в сторону, пропуская гостью в прихожую. – Прошу вас, заходите.

И только теперь Леночка поняла, что попала в ловушку, ибо не сможет без помощи хозяина дома вернуться в пансионат. Ночью, пешком, по глубокому снегу – да она просто замерзнет в пути! Не решившись перечить, девушка проследовала за высокой фигурой в темную глубину дома и остановилась в коридоре, услышав берущие за душу звуки музыки. Это была «Лунная соната» Бетховена. Леночка очень любила эту вещицу, да и сама недурно исполняла ее на рояле. Будто кто-то родной коснулся ее лица, и Леночка, заулыбавшись, спросила:

– Господин Кутасов, это играет ваша жена?

Хозяин улыбнулся уголком рта и сдержанно кивнул. При этом мертвые глаза его остались безучастными. Пропустив гостью вперед, он галантно взял ее под руку и увлек за собой по лестнице. Леночка хотела раздеться, оставив в прихожей шубку и шапочку, но Кутасов не позволил ей этого сделать.

– Нет-нет, мадемуазель Дьяконова, оставайтесь как есть! – запротестовал хозяин, с силой возвращая на плечи гостье скинутую было шубку и тем самым причиняя ей боль.

Сердце девушки ушло в пятки. Да он совсем безумен! И, кроме того, очень силен. Но Леночка хотя бы не одна в доме с этим странным человеком. Здесь есть еще и его жена. Возможно, Ася ошиблась, и Ангелина вовсе не погибла, а лишь получила травмы и теперь поправляет здоровье на курорте. Все громче и громче звучали переливчатые аккорды дивной музыки, доносившейся из самой дальней комнаты погруженного в темноту дома. Это немного успокоило Леночку, и она уже смелее проследовала за Кутасовым. Миновав сумеречные залы, они вошли в залитую светом хрустальных ламп шикарно обставленную гостиную, в центре которой стоял рояль, и по клавишам его, извлекая божественные звуки, бойко бегали пальчики сидящей спиной с двери брюнетки, никак не отреагировавшей на их появление. Лопатки ее были круглы, словно под платьем и в самом деле покоились сложенные крылья.

– Добрый вечер, – бойко поздоровалась Леночка, с облегчением опускаясь в стоящее у стены кресло и сдвигая шапочку на затылок.

Пианистка не ответила, продолжая играть. В доме оказалось довольно тепло, и гостья успела запариться. Но, памятуя о предыдущей попытке снять шубку, раздеться не решалась, опасаясь гнева Кутасова. Слушая такую знакомую мелодию, Леночка любовалась шикарным нарядом хозяйки, упрямо ее не замечавшей, и деликатно осматривалась по сторонам. Повсюду роскошь и великолепие. И это все для жены Кутасова. Для горбатой уродины. А у Леночки дома, в Москве, комната обставлена со спартанским аскетизмом, и живет с ней еще и младшая сестра. И платья у нее самые дешевые, из расползающейся бумазеи.

А французик этот, Грендель, смотрит на нее снисходительно, хотя богат и мог бы составить счастье русской девушки. Почему так: одним – все, другим – ничего? Леночка упрямо закусила губу. Ну, еще не вечер! Она свое возьмет! Любой ценой станет богатой и знаменитой. О ней еще заговорят! Ей станут поклоняться, словно богине! Деньги творят чудеса, и все ее желания, точно по мановению волшебной палочки, с приходом богатства начнут исполняться. Чтобы скрасить неловкость, вызванную затянувшимся молчанием, Леночка проговорила, ни к кому конкретно не обращаясь и повышая голос, чтобы перекричать музыку:

– Я была в магазине на Никольской и видела говорящие часы. И даже задавала им вопрос.

– И как? Часы ответили верно? – без особого интереса осведомился Кутасов, стоя в проеме дверей, точно не решаясь зайти в комнату.

– Представьте себе, да! – Она лихо тряхнула шапочкой. – Часы откуда-то узнали, что на мне надет синий капот^[2]. Я требую, чтобы мне немедленно открыли тайну часов!

– Неужели вы сами не догадались? – все так же безучастно спросил часовщик.

– О чем? – не поняла гостья.

– Вы меня разочаровываете, мадемуазель Дьяконова. Ведь все так просто. В специальном отделении деревянного корпуса часов сидит перед замаскированным отверстием карлик. Он видит всех, кто обращается к часам, и отвечает на вопрос. Чаще всего вопросы касаются одежды, вот как в вашем, мадемуазель, случае. Или прически. Или спутника. Правда, бывают вопросы с подвохом, но мой карлик – парень сообразительный и ловко умеет выкрутиться из самой затруднительной ситуации.

– Подумать только! – обиженно протянула Леночка. – Какое невероятное надувательство!

– Отчего же надувательство? Всего лишь привлечение клиентов.

Не зная, о чем еще говорить, Леночка замолчала и отвернулась в сторону окна, наблюдая за медленно кружащими за стеклом снежинками. И тут она поймала себя на мысли, что музыка словно бы мчится по кругу. Лишь только звучали заключительные аккорды пьесы, как снова начиналось вступление, и «Адажио» дивным потоком лилось по комнате снова. Изумленно вскинув брови, девушка резко обернулась к Кутасову. Тот все так же стоял, облокотившись о дверной косяк, и пристально рассматривал Леночкин профиль. Заметив изумление на ее лице, Кутасов шагнул к музицирующей супруге и без предупреждения резко крутанул табурет. Развернутая в противоположную от инструмента сторону музыкантша даже бровью не повела, с бесстрастным выражением лица продолжая проворно шевелить в воздухе пальцами, точно играла на фортепиано.

– Что вы делаете? – чуть слышно прошептала Леночка, больше обескураженная выходкой пугающего ее мужчины, чем странным поведением женщины.

Хозяин подхватил жену с сиденья и вдруг разжал объятия, точно бросил. Женщина с металлическим стуком рухнула на пол. Леночка вскрикнула, прижав кулачок ко рту, и, только заметив сложный механизм, скрывавшийся под задравшимися пышными юбками, вздохнула с облегчением. Она не живая! Это механическая кукла!

И, обернувшись к Кутасову, кокетливо улыбнулась:

– А я по ошибке приняла бездушную куклу за вашу супругу. Где же она? Где Ангелина Лившиц?

– Гала? Гала вернулась на небо. А это жалкая пародия, ее механический двойник, – мрачно произнес хозяин дома. – Дрянь. Барахло. Безделушка.

– Но вы сказали, что я привлекла внимание вашей супруги и она желает со мной познакомиться! – растерянно напомнила Леночка.

– Выслушайте меня, мадемуазель Дьяконова, – приближаясь, проговорил Кутасов. Перешагнув через валяющуюся на полу куклу, с пугающим упорством продолжающую шевелить в воздухе пальцами, он присел на винтовой табурет и всем телом подался к Леночке. – Отец мой был часовщиком, имел в Москве магазин на Никольской, в квартире над которым и жил. В соседнем доме располагалась кондитерская Бенедикта Лившица, большого папиного друга.

Я был подростком, когда однажды ночью к нам в дом ворвались грабители. Бандиты сразу же убили отца и долго пытали мать, страшно истязая и требуя показать, где мы прячем деньги. Она не говорила не потому, что хотела сберечь добро. Она просто ничего не знала, ибо отец не посвящал ее в свои дела. Тогда грабители, отобрав у матушки ключи, спустились вниз и забрали из магазина все, что попалось им под руку. А затем убили и мать. Меня спасло только то, что я сразу же получил удар по голове, лишивший меня возможности двигаться и говорить, и злодеи думали, что я мертв. Но я все видел и слышал, и ужас, который я испытал, нельзя описать словами. Утром пришел приказчик, увидел последствия ночного налета и отвез меня в Преображенскую лечебницу. Там я провел много времени, погруженный в непрекращающиеся кошмары. Каждый день ко мне приходил папин друг, дядя Бенедикт, в надежде, что наступило улучшение и меня уже можно забрать домой.

То, что я стану жить у Лившицев, было само собой разумеющимся, ибо мне, несчастному сироте, оставшемуся без средств к существованию, некуда было идти. Видя, что болезнь не отступает, дядя Бенедикт посоветовался с доктором Васильевым, который меня лечил, и по его рекомендации написал в Вену доктору Брейеру, работавшему в институте нервных болезней. И тот пожелал на меня взглянуть. Дядя Бенедикт тут же забрал меня из Преображенской лечебницы, и вскоре мы были в Вене и стояли перед двумя задумчивыми мужчинами, внимательно рассматривающими мое лицо. Одним из двух бородачей профессорского вида был доктор Брейер, вторым – Зигмунд Фрейд. Доктор Фрейд тоже проявил интерес к моему случаю и взялся лечить гипнозом.

Прошло несколько лет. Я выздоровел и поступил на механическое отделение Мюнхенского университета. Окончив обучение, вернулся в Москву и без ума влюбился в Ангелину. Я словно впервые увидел ее. Все эти годы Гала – так называли ее дома – была для меня милой девочкой, добрым ангелом, и я изо всех сил старался ее порадовать. Галу все обожали, доходило до глупости. Дядя Бенедикт выпустил конфеты в честь ее совершеннолетия, назвал их «Гала», а на обертке распорядился нарисовать коней, которых он ей подарил, и Ангелину. Рисовал Врубель, и получилось просто великолепно. Кони неслись вскачь по снежной равнине, увлекая за собой сани, в которых сидела наша Ангелина-Гала. А я, в свою очередь, задумал из этих фантиков сделать для нее на день ангела волшебный фонарь. Вырезал из оберток рисунок, подрисовав коням ноги таким образом, чтобы при движении по кругу создавалось впечатление бега, и наклеил на прямоугольные деревянные пластины, залив лаком.

Их было ровно тринадцать, этих пластин. И на последней картинке прямо за санями я из озорства пририсовал морду волка, так, что при вращении барабана получалось, будто зверь, нагнав сани, собирается в них запрыгнуть. Гала была в восторге. Она без конца крутила игрушку, радуясь ожившей картинке, как ребенок. Она вообще была как ребенок. Беззащитная и доверчивая. И, полюбив ее, я вдруг испытал новый приступ болезни. Я стал до безумия бояться, что с Галой что-нибудь случится и я снова потеряю самое дорогое, что у меня есть. Это стало моей навязчивой мыслью, идеей фикс, и, точно помешанный, я ни на шаг не отпускал от себя Галу. Я хотел быть с ней днем и ночью, оберегать от возможных бед и невзгод.

Попросив ее руки у дяди Бенедикта, я получил согласие, но с обязательным условием. Мы договорились, что перед свадьбой я поеду к Зигмунду Фрейду и проконсультируюсь по поводу своего психического состояния. В кабинете венского психиатра мое внимание привлек висящий в простенке античный барельеф, на котором была изображена красивая женщина – судя по одежде и прическе, жительница Древнего Рима, – она словно двигалась, шла летящей походкой. Беседуя с Фрейдом, я не сводил с изображения глаз. Заметив это, профессор вдруг улыбнулся и проговорил:

– Лишний раз убеждаюсь в избирательности человеческого подсознания. Вы, дорогой друг, совершенно правильно рассматриваете «Градиву», ибо ваш случай – зеркальное отражение ситуации, в которую попал герой одноименной повести Вильгельма Йенсена. В «Градиве» Йенсен рассказывает историю безумца-археолога, влюбившегося в найденный при раскопках Помпеи барельеф с изображением идущей женщины – Градивы^[3]. Вот этой самой. – Фрейд указал на стену с барельефом.

– Изящество ее походки поразило археолога, и долгое время он пребывал в плену иллюзий, практически совершенно отойдя от реальности и погрузившись в античный мир. В поисках возлюбленной наш герой даже отправился в Италию и на развалинах Помпей случайно встретил ту, кого искал. Незнакомка обладала той же походкой, что и Градива его мечты. Наш герой был на грани безумия, но встреченная на развалинах девушка оказалась его давней знакомой, соседкой и подругой детских игр, это и спасло археолога от окончательного помешательства. И молодой человек наконец-то понял, что все эти годы подсознательно любил именно эту девушку, свою соседку, обладавшую удивительно легкой и красивой походкой, а барельеф с Градивой, найденный при раскопках, лишь послужил напоминанием о ней.

Так вот, в случае с вашим расстройством, дорогой мой друг, все с точностью до наоборот. Возлюбленная у вас уже есть, но вас беспокоит возможность ее потерять. Вы боитесь отпустить ее от себя из опасения, что без вас с ней что-то случится. Мой вам совет: найдите какую-нибудь вещь, дорогую для вас обоих, разделите ее пополам и всегда носите с собой. Вы и она. Половинки этой вещи будут вас как бы связывать, и, прикасаясь к ним, каждый из вас будет ощущать рядом с собой присутствие другого.

Вернувшись в Москву, мы с Ангелиной обсудили совет профессора и решили всегда носить с собой по одной картинке из волшебного фонаря, ибо этот фонарь был дорог нам обоим. И, вы знаете, мадемуазель Дьяконова, я сразу же внутренне успокоился. Я вынул из фонаря пластинку с несущейся на санях Галой, убрал ее в футляр, который спрятал в карман, и знал, что моя девочка рядом. То же самое сделала и Гала. После свадьбы мы перебрались в подаренную дядей Бенедиктом усадьбу Григорово. Мы жили там неделю, прежде чем пожаловали мать и дочь Каменевы – помещицы из соседней усадьбы.

Они просили денег, но я был занят, а Гала наличных никогда в руках не держала, ибо не имела такой нужды. Не получив желаемое, соседки покинули наш дом в крайнем раздражении, а расстроенная Ангелина поехала кататься на санях. Я работал и вдруг услышал выстрел. Кинулся к окну и заметил, как в сторону Привольного промчались сани тех самых помещиц и в санях их кучер с охотничьим ружьем. Я выбежал на улицу, стал звать Ангелину, но следы полозьев ее саней уводили в лес, точно кони испугались и понесли. Нашли ее только утром. Разбитые сани, горсть окровавленного тряпья и вот это.

Кутасов разжал ладонь, и Леночка увидела деревянный прямоугольник размером с портсигар. Мчащиеся кони на картинке были испачканы засохшей кровью, а в центре деревяшки зияла ровная округлая дыра.

– Это след от дроби, которым стрелял в Ангелину соседский слуга. Ее сначала убили, и только потом волки растерзали труп. А вот вторая картинка от волшебного фонаря. Моя. Взгляните.

Обернувшись к ламберному столику, Кутасов, вставляя недостающие детали, немного поколдовал над игрушкой, которую Леночка до сего момента не замечала, и вот уже перед ней закружилась карусель волшебного фонаря, и кони неслись вскачь по снегу, а в санях, которые они везли, откинувшись, смеялась Гала.

– Вот как он должен выглядеть, волшебный фонарь моей девочки, – с горечью проговорил вдовец.

– Это вы сожгли имение Каменевых? – внутренне холодея, догадалась Леночка.

– Да. Сжег, – ровным голосом проговорил Кутасов. – Но перед тем, как сгореть, мать и дочь долго мучились. Они дорого заплатили за смерть моего ангела. Мадемуазель Дьяконова, хотите узнать, как они умирали?

И, пристально глядя в глаза гостье, Кутасов с нескрываемым наслаждением поведал самые ужасные подробности убийства графини Татьяны Андреевны и Веры. Девушка с интересом слушала, и, наблюдая за ее реакцией, хозяин держался все увереннее и свободнее.

– Поймите, мадемуазель Дьяконова, много лет я балансирую на грани безумия. Только Гала была способна меня остановить в самый последний момент. Но теперь, когда ее нет, я понимаю, что тьма вот-вот сгустится и поглотит меня целиком. Всего. Без остатка. Я убивал Каменевых и чувствовал себя счастливым. Это страшно, мадемуазель. Я не хочу, чтобы такое повторилось, но чувствую роковую неизбежность. Вы очень похожи на Ангелину. Сегодня, увидев вас, я вдруг подумал, что мог бы попробовать начать все с начала. Если, конечно, вы согласитесь стать моей женой.

Гала имела редкий дар направлять безумие в созидательное русло. Доброта Галы не знала предела. При ее участии и покойный дядя Бенедикт стал тем, кем стал, хотя родня и считала его помешанным. Вы знаете, – Кутасов таинственно понизил голос, – глядя на вращающийся волшебный фонарь, я очень часто ощущаю ее присутствие рядом с собой. Я разговариваю с ней, и Гала мне отвечает. Я рассказал Гале о вас, и она пожелала с вами познакомиться. Ее душа сейчас витает рядом с нами. Но душа – это одно. Мне очень не хватает ее теплых рук, глаз, тела…

Задыхаясь от страсти, Серж сдернул с головы Леночки пушистую белую шапочку и принялся гладить по волосам и щекам, трогая пальцем губы. Леночка замерла, боясь пошевелиться. И вот он взял ее лицо в свои ладони и, приблизившись, долго смотрел в глаза. Зрачки его были расширены настолько, что невозможно было понять, какого цвета радужка.

– Ты согласна, Гала? – чуть слышно шепнул он. – Согласна быть моей?

– Да, – выдохнула Елена, прикрыв глаза в расчете на предстоящий поцелуй. Но, так и не дождавшись поцелуя, открыла глаза, взглянула на Кутасова и обомлела. Губы его злобно кривились, точно он прочел в лице своей визави какую-то страшную тайну. Сердце Леночки на секунду замерло и, гулко бухнув, ушло в пятки. А Кутасов с силой оттолкнул ее и закричал так, что пена выступила на губах:

– Ты не Гала! Какой из тебя ангел? У тебя нет души! Ты тварь! Бездушная тварь! Ты не сможешь вдохновлять! Ты готова стать женой безумца! Убийцы! Человека, получающего удовольствие от страданий других! Что движет тобой? Жадность? Любопытство? Или ты и сама такая же, как я? Тогда тебе меня не удержать! Ни за что не удержать на краю бездны! Гала была чистым ангелом, ее ужасала чужая боль, и рядом с ней я хотел стать лучше и чище, дотянуться до ее высот и никогда бы не пошел на убийство. А с тобой я камнем рухну вниз. Ты утащишь меня в свою преисподнюю! Уходи! Слышишь? Убирайся прочь!

Он смял в кулаке ее белую шапочку и запустил в открытую дверь. Леночка подскочила с кресла и стремительно выбежала следом за головным убором. И чуть не упала, налетев в темноте соседней комнаты на едва различимого чернокожего слугу. Тот поднял с пола шапку гостьи и держал ее в руках, согнувшись в почтительном поклоне.

– Извольте следовать за мной, сударыня, я отвезу вас, – церемонно проговорил он, словно был не в курсе только что разыгравшейся отвратительной сцены. Но по глазам его, смотревшим на Леночку с тоскливым сожалением, было заметно, что африканец не пропустил из разговора ни единого слова.

Всю следующую неделю Леночка Дьяконова, с того вечера пожелавшая называться Галой, ходила в деревню, нанимала сани и каталась перед домом на холме в надежде увидеть его хозяина. Но Серж Кутасов так больше и не появился на пороге. Перед самым своим отъездом из Клаваделя новоявленная Гала случайно услышала разговор медбратьев, из которого узнала, что загадочный русский покинул дом, убив чернокожего слугу с особой жестокостью и вдоволь поиздевавшись над трупом.

Фигерас, 1913 год

Невыносимо жаркое солнце плавило белые улочки небольшого торгового городка на севере Испании. На Каталонию опустился полдень, а с ним пришла и сиеста. Все реже стучали по пыльной брусчатке Фигераса копыта взмыленных мулов, почти не скрипели деревянные колеса повозок, звук проезжающего мотора не тревожил знойную тишину. За окнами домов стихали голоса, и только ученики муниципальной школы изнемогали от жары и необходимости часами сидеть неподвижно. На возвышении перед классом дремал за кафедрой толстяк-учитель, господин Траитер в видавшем виды цилиндре и с бородой такой длинны, что конец ее он прятал в карман атласного жилета. Одно неосторожное движение грозило обернуться стихийной контрольной, и дети бедняков, посещавшие это непритязательное учебное заведение, сидели тихо, как мышки под веником, стараясь не разбудить патрона.

Звенящую тишину класса нарушал лишь только скрип карандашного грифеля о бумагу – это самозабвенно рисовал свои бесконечные картинки единственный зажиточный ученик, сын уважаемых родителей Сальвадор Фелипе Дали. Отец мальчишки служил в Фигерасе нотариусом, и нотариусу Сальвадору Дали-и-Куси – а именно так звали отца юного рисовальщика – никто никогда не посмел бы перечить. По этой ли причине, или из-за того, что маленький Сальвадор был на редкость странным ребенком, склонным к эксцентричной мистике, учитель водил с учеником некоторое подобие дружбы.

Частенько после уроков мальчик отправлялся к господину Траитеру в гости. Дом учителя долгое время оставался для Сальвадора Фелипе невероятно загадочным местом. В воображении мальчика оно походило на кабинет доктора Фауста. Глаза ребенка разбегались, стоило только переступить заветный порог, и руки сами тянулись к необыкновенным вещам. На полках огромной библиотеки вперемежку с толстенными пыльными фолиантами располагалось немало диковинных вещиц, возбуждавших любопытство и будивших воображение. Была в кабинете сушеная жаба, подвешенная к потолку за лапку и служившая барометром. Стояли на полках колбы, реторты и тигли. Комната выглядела как лаборатория настоящего алхимика.

Господин Траитер слыл в Фигерасе чудаком, собирающим по заброшенным домам различные редкости. Ближе к ночи учитель отправлялся в опасные экспедиции, обследуя старинные замки, покинутые владельцами из-за дороговизны проживания в них. Не обходил он вниманием и оставшиеся без наследников дома покойников. Какие только сокровища не приносил учитель из своих походов! Один раз он вынул из большой шкатулки красного дерева, отделанной гранатовым бархатом, красную блестящую статуэтку Мефистофеля. Зажигая хитроумное устройство – трезубец, воздетый сатаною ввысь, – Траитер устроил фейерверк до потолка, не менее малыша Дали радуясь импровизированному салюту. В другой раз показал юному приятелю четки, размером превосходившие корабельную цепь.

И в тот день, залучив мальчика в гости, учитель внимательно посмотрел на Сальвадора и как бы между делом осведомился:

– Малыш Дали, помнишь тот дом на скале, где проживал чокнутый русский?

– Тот, который повесился? – бесхитростно уточнил мальчик.

– Угу, – интригуя, качнул бородой господин Траитер. – Сегодня ночью я обследовал это богом проклятое жилище на предмет всяких диковин. Должен тебе сказать, что ничего особенно интересного я не нашел, но одна оригинальная вещица привлекла мое внимание. А ну-ка, малыш Дали, взгляни на это…

С изяществом фокусника старик взмахнул руками, и на столе перед мальчиком очутился волшебный фонарь. Крутанув барабан, учитель застыл с довольным видом, наблюдая за реакцией ребенка. Не в силах отвести глаз от мчащихся по снегу лошадей, влекущих сани, Сальвадор Фелипе замер, пораженный. Движущиеся картинки напоминали гипнотические миражи, порожденные его снами. Но не столько лошади и сани потрясли юного Дали, сколько закутанная в меха русская девочка, мчащаяся на санях.

Мальчик знал, что ее зовут Гала, ибо так было написано внизу на каждом рисунке, под копытами лошадей. За санями с Галой мчался волк с фосфоресцирующими глазами. Девочка смотрела прямо на Дали с выражением горделивой скромности, и от этого взгляда сжалось сердце. Живая! Да она же живая! Выразительные ноздри и близко посаженные глаза делали ее похожей на лесного зверька, но при этом по контрасту с поразительной живостью взгляда черты лица были гармоничны, как у Рафаэлевой Мадонны.

– Нравится? – глядя, как обомлел потрясенный ученик, осведомился Траитер. И великодушно махнул рукой: – Можешь взять себе.

Сальвадор недоверчиво обернулся. Учитель шутит? Взять себе русскую девочку? Взять себе Галу?

– Бери, бери, – подбодрил бородатый толстяк. – Праксиноскоп ничего не стоит, ценители не дадут за него и пары монет, ведь у игрушки попорчена пластина.

И только тут юный Дали заметил круглый просвет в беспрерывной череде мелькающих картинок. Не веря своему счастью, он осторожно приблизился к столу и, дождавшись, когда лошадки остановят свой бег, сгреб подарок в охапку и поспешил с ним домой.

С того дня у Сальвадора Фелипе появилась подружка. Запуская волшебный фонарь и глядя, как бегут лошадки, он ждал пару секунд, а затем по всем его членам разливалось блаженное тепло, порожденное ощущением чужого присутствия. Мальчик знал: Гала, его русская девочка, его Галючка, рядом. Как постоянно рядом был его предшественник. Когда-то давно, еще до его рождения, у родителей был другой Сальвадор, который умер от несварения желудка. Второго сына в честь брата тоже назвали Сальвадором и поселили в комнате умершего, застилая кровать, на которой тот скончался, простынями покойного и заставляя донашивать его вещи.

Несколько раз мальчика брали на кладбище, и Сальвадор стоял над могилкой с собственным именем, глядя, как рыдают над ним, покойным, отец и мать. В эти моменты малыш терял ощущение реальности и не понимал, кто он – живой Сальвадор Фелипе Дали или его умерший брат. Чувство раздвоенности было так сильно, что однажды мальчик поделился своими опасениями с Галючкой. Они как раз гуляли по берегу моря, и девочка кидала в воду плоские камушки, наблюдая, как сверкающие на солнце голыши скачут по гладкой бирюзовой поверхности.

– Чтобы убедиться, что ты – это ты, возьми и наложи по куче дерьма в каждом углу вашего большого и красивого дома, – не оборачиваясь, посоветовала новая подруга, озорно блеснув горящими, как угли, серыми глазами. – Тайком проберись в самый дальний угол дома, выдвини ящик с бельем, сделай туда свои дела, на цыпочках покинь место преступления и со всех ног беги в сад. То-то смеху будет, когда прислуга станет искать оставленный тобой сюрприз! Тогда все точно поймут, что ты живой Сальвадор Дали, а не жалкий призрак брата!

Взгляд ее проникал в самое сердце мальчика, на дне которого бережно хранились детские тайны. То ли было, то ли нет, но малыш Сальвадор частенько вспоминал – а может, придумывал, – как он, четырехлетний, разбегается и бьет ногой по голове ползущую по полу на четвереньках двухлетнюю Анну-Марию. Сестренка заливается безудержным плачем, и душу переполняет счастье от утоленной детской ревности. А вот другое воспоминание-тайна. О том, как он скидывает с моста в несущуюся стремнину реки соседского малыша, с которым его отправили на прогулку.

Об этом Сальвадор никогда никому не рассказывал. Даже Галючке. Но ей и не нужно было ничего рассказывать. Подруга и сама о нем все знала. Вместе с Галючкой они прекрасно проводили время, лазая по всему дому и обследуя самые заповедные уголки. И повсюду девочка находила незаконченные рисунки своего дружка. Как-то, забравшись на чердак, они оказались в заброшенной прачечной, посреди которой стояла старая ванна.

– Хорошее место, чтобы поиграть! – обрадовался Сальвадор.

– Отличное место для работы, – откликнулась Галючка. – Я не буду с тобой играть до тех пор, пока ты не закончишь все свои рисунки!

– А потом мы поиграем?

– Ну конечно!

– А во что?

– В кузнечика с рыбьей головой. Ты ведь любишь кузнечиков?

Сальвадор задумался. Кузнечиков он действительно любил, но возникший перед глазами рыбоголовый монстр вызвал у него брезгливую дрожь, переходящую в панический ужас.

– Не хочу так играть! – капризно протянул он, передернувшись от отвращения. – Хочу в короля!

Эта игра была самая любимая. Скинув одежду на пол, обнаженный Сальвадор накидывал на худенькие плечики горностаевую мантию, на голову водружал почти настоящую корону – карнавальный костюм, подаренный родней нежно обожающей его матушки. И так, голышом, в короне и со скипетром, разгуливал он по дому, любуясь на себя во все встречающиеся на пути зеркала и произнося тронные речи, которые увековечат его перед человечеством. В эти минуты всепоглощающая мания величия боролось в нем с патологической застенчивостью. Матушка, донья Фелипа, настрадавшаяся после смерти первого ребенка, воспринимала все его чудачества как милые детские шалости. К тому же, что ни говори, семейная паранойя так или иначе присутствовала у всех Дали, и с этим приходилось считаться.

В семье трагическим шепотом частенько упоминали о том, что дед мальчика, дон Гало Дали Винас, покончил с собой, не сумев справиться с порывами трамонтаны. Затем свел счеты с жизнью и старший сын дона Гало, родной дядюшка малыша Сальвадора. Каждый, живущий в этих краях, знает, что несущийся сквозь горы неистовый ветер, не утихающий по восемь-десять дней, обладает такой силой, что срывает с рельсов составы поездов и делает людей неуравновешенных и вовсе безумными. «Тронутыми трамонтаной». Опасаясь возможной депрессии, донья Фелипа потакала любым капризам сына, стараясь во всем угождать избалованному мальчику, ибо любой запрет вызывал у Сальвадора Фелипе длительный приступ истерики. Где бы его ни застигал отказ, мальчик опрокидывался навзничь, катался по земле или полу, сучил ногами и требовал немедленно исполнить его желание.

– Мы будем играть в короля?

Тишина на чердаке заставила юного Дали оглянуться в поисках Галючки. Мятые корыта, ржавые тазы, стиральные доски – в этом уютном местечке валялся разный старый хлам, но подружки не было.

Мальчик робко позвал:

– Гала! Где ты? Галючка!

Но в ответ услышал лишь сдавленный смешок, как будто бы кто-то ужасно хочет рассмеяться, но изо всех сил сдерживается, зажимая себе рот ладонями.

– Я знаю, ты здесь! – обиженно выкрикнул мальчик, вслушиваясь в тишину в надежде на новый взрыв девичьего смеха.

Так и не дождавшись ответа подружки, не на шутку испугавшийся Сальвадор кинулся вниз по лестнице, вбежал в комнату матушки и зачастил:

– Пожалуйста, мама, прошу вас! Позвольте мне сделать из прачечной на чердаке студию! Мне очень, очень нужно! Ну пожалуйста!

– Да, сердце мое! Пусть это будет студия! – легко согласилась донья Фелипа, целуя сына в темноволосую макушку, которую каждое утро заботливо расчесывала серебряным гребнем и опрыскивала духами. – Все, что ты пожелаешь, любимый!

Тут же отправленная на чердак прислуга вытащила оттуда весь старый хлам, собрав по дому и разложив на специально принесенном наверх столе все незаконченные работы молодого дарования. Туда же принесли закупленные в лавке художественных принадлежностей мольберты, кисти, краски. Все это богатство поступило в полное распоряжение юного Дали. Ванну, что стояла в углу чердака, хотели вынести, но новый владелец студии не позволил этого сделать.

На следующее утро Сальвадор Фелипе, спасаясь от жары, сидел обнаженный в заполненной прохладной водой ванне и дописывал начатый ранее натюрморт, рассчитывая на то, что Галючка, притаившись в уголке, во все глаза смотрит на него. Он принимал горделивые позы, исполненные величия, и представлял, как шикарно выглядит со стороны. В том, что он невероятно красив, Сальвадор ни минуты не сомневался и, любуясь собой как бы глазами Галючки, ласкал себя в самых сокровенных местах, испытывая болезненно сладостное удовольствие, смешанное с нестерпимым стыдом. И, желая ускорить их свидание, он работал как одержимый, стараясь сделать как можно больше и как можно лучше, черпая художественные навыки из книг по искусству.