Маша, очнись!

Праздников праздник и торжество торжеств

9 класс, 15 апреля

Завтра Пасха – наш праздник. Соревнуешься в битье вареных яиц, ешь апельсиновую пасху и самые страшненькие и вкусные на свете куличи: у мамы каждый год проваливается куличная серединка, и мы пытаемся исправить положение сахарной пудрой. Ничего не выходит, и мы всегда позорно стоим в Страстную субботу рядом с красивыми куличами и краснеем.

Но главное в Пасхе совсем не куличи, а ночная служба, на которую мы традиционно ходили с папой, пока мама, еще до их развода, ждала нас с мясными салатами дома.

Пасха – это что-то типа Нового года, только с Богом вместо Деда Мороза: чувствуешь, что где-то, в слоях реальности, происходит чудо и наступает новое время. Это время для тех, кому так нужен второй шанс и вторая попытка.

Пасха – праздников праздник и торжество торжеств.

К нашему бибиревскому храму слетались тени людей, которые под фонарями превращались в наших соседей, знакомых и даже людей, каких каждый день встречаешь по дороге в одно и то же время.

В толпе я увидела нашего завуча Нину Ивановну. Обычно строгая и недовольная, она улыбнулась мне.

В храм было не зайти, поэтому мы встали у дверей. Хотелось спать. Я не разбирала слова молитвы и только крестилась вместе со всеми, но папа внимательно слушал и, кажется, плакал.

Всем зажгли свечи, и я встрепенулась: начиналось самое главное. Кучками мы пошли по весенней мерзлой ночи. Плечам было ужасно холодно, но пальцам горячо. На мой напряженный, почему-то оттопыренный мизинец капал воск, как бы напоминая: твоя плоть жива и уязвима, и кто ты – по сравнению с Богом.

Над нами пролетели два белых голубя, и от них в темноте даже стало светлее.

«Это же как мама и папа. Может, Бог что-то хочет мне сказать? Дать подсказку? Боже, помоги мне понять, что же нужно», – напряженно думала я.

Мы дошли до входа в храм. Я осмотрелась: на полунощницу собралось, кажется, всё Бибирево. Тут батюшка крикнул «Христос Воскресе» и люди грянули: «Воистину Воскресе!»

Я вздрогнула и от неожиданности заплакала. Никто не заметил, даже не взял за плечо, и на второй и третий раз я надрывно, немножко захлебываясь, кричала со всеми: «Воистину Воскресе!»

Тут я оглянулась и поняла: папы нигде не было как будто уже очень давно. Я позвонила папе один раз, потом еще, еще и еще, обежала вокруг храма, запрыгнула в сам храм. Потом, как меня учили, встала на месте, где потерялась.

Папа не пришёл и спустя полчаса, и спустя час. Я бегом возвращалась домой, стуча зубами и потирая себя ладонями. Пригибала голову, делалась сутулой и ускоряла шаг, когда проходила мимо приподъездных алкашей. Заходила в тень, когда видела крепких околофутбольщиков. Из носа от перевозбуждения пошла кровь вперемешку с соплями, которые сливались со слезами и затекали в рот.

Дома мама сразу всё поняла и долго отогревала чаем с куском кулича, обнимая меня за голову.

Когда мама поцеловала меня на ночь и выключила свет, я прокралась к полке над письменным столом, где стоял наш иконостас, взяла иконку с Иисусом и сказала ему: «Мне теперь больше некуда, понимаешь? Возьми меня с собой, пожалуйста, и дай мне знак, чтобы я знала, что ты есть».

Тут за дверью послышался грохот и мамин крик. Когда я прибежала, мама лежала на полу, обнимая себя за левое плечо, и плакала. Рядом в грязной луже валялась половая тряпка.

Почему мама решила помыть пол именно ночью? Почему разлила ведро? Почему в итоге получила просто синяк, а не перелом руки, который на несколько месяцев лишил бы её работы в оркестре? И почему всё случилось именно тогда?

В тот вечер Бог подал мне знак и сказал не умирать и позаботиться о маме.

«Ты теперь мой новый отец, – говорила я тихо иконе, пока мама мазала себе на плече йодовую сеточку, – я всегда-всегда буду тебя слушаться, только никуда не уходи, пожалуйста, и береги маму»

Яблоко не бери

9 класс, май

Я хотела спуститься по лестнице. Паша проходил мимо и опять хотел сделать то, что делал всегда, но вдруг сзади подошла Ева и взяла его за запястье.

«Подойдешь к ней…» – начала Ева.

«Так что?» – сказал Паша.

Ева заорала: «Потому что нравишься ты ей, хватит!»

Ева толкнула его, Паша полетел с лестницы и ударился о кафель. В сознание он пришел не сразу.

Я испугалась, но подумала: «Надеюсь, он не вспомнит ее слова».

Ева, красная, подошла ко мне и выпалила: «Ты не стерва и никогда ей не будешь. И уходи, уходи отсюда».

Она отвернулась и высморкалась в рукав. На следующий день в школу пришла полиция с воспитательной беседой. Еву исключили совсем перед выпускными экзаменами.

На посошок – на прощание

9 класс, 20 мая

«До 20 мая включительно абитуриентам придут результаты вступительных испытаний на электронную почту», – эту новость на сайте гимназии я обновляла раз за разом: вдруг поменяют, вдруг результаты уже выслали, а письмо не пришло, вдруг они задерживаются.

20 мая я ждала последние два месяца, а в тот самый день обновляла почту даже на уроках математики: за использование телефона провинившемуся ставили единицу и выгоняли с урока.

Уведомление всплыло на перемене, сразу после урока математики. Сначала шел долгий дурацкий текст с благодарностями за участие.

«Неужели так долго благодарят, потому что не прошла?» – снаружи я застыла, а внутри легкие стали бегать по кругу, немного подпрыгивая.

Последним предложением, даже не выделенный жирным шрифтом, стоял результат.

Сто из ста. Я захрипела, пошла спиной назад и ударилась головой о школьную стенку.

«Машенька, ты чего?» – спросила учительница по литературе Людмила Ивановна.

«Я от вас… То есть вы мне все… Ой… Я поступила!» – выпалила я, заревела и бросилась обнимать опешившую Людмилу Ивановну.

Мужская, не случайная, не Людмилы Ивановны, рука коснулась задницы.

«Поздравляю. Надеюсь, ты все еще носишь эти свои ключи», – прошептал Паша.

Дома мама обняла, купила «Прагу», и мы долго смотрели по телевизору концерт № 1 для скрипки с оркестром Шостаковича.

«Это, получается, все? Больше их всех не будет?» – думала я.

А в полдвенадцатого, когда я уже думала попытаться уснуть, мне позвонили с неизвестного номера.

«Вдруг бабушка с того света шлет весточку?» – подумала я и взяла трубку.

Но в трубке с самого начала ломаным голосом стали тараторить.

«Ты знаешь, я мечтаю об острове – таком с кокосами, но без пальм, не люблю пальмы. Понимаешь, меня каждое лето в этот долбаный Дубай с этими пальмами, я не могу его уже видеть. И чтобы на острове никого, я их тоже всех видеть не могу. Чтобы я лежал на песке, и на меня океан вот так – с головой. А ты зубрила. Ты что, насовсем?»

Я помолчала пару мгновений и ответила Паше: «А на этом острове есть Лес?»

Тогда он бросил трубку.

Я села в кровати, чтобы подумать, но мыслей не было.

Я доиграла скерце

9 класс, конец мая

Нас погнали в актовый. По школьному радио явно первоклашичьим голосом, запинаясь, читали стихи о весне.

Выпускные экзамены я сдала на отлично, кто-то с Божьей помощью, но тоже сдал.

В актовом пахло заключением – только не заключением во внутреннюю тюрьму, как всегда было у меня, а заключением, побегом из этой внутренней тюрьмы.

«За блестящие успехи в учебе, труд и твой божий дар, Маша! Именно он вел тебя все эти годы по нелегкой и такой интересной дороге учебы, – профукала в микрофон директриса, – но нам всем интересно вот что: кто же был с тобой рядом все эти годы?»

Я посмотрела на Пашу. Паша еле слышно покачал головой из стороны в сторону и одними губами сказал «нет».

Потом я вспомнила о Еве – и тут увидела, как Ева выходит из актового, чуть подпрыгивая: так она делала, когда злилась на меня и хотела передразнить. Ева пришла ради меня, но все поняла и вместе с тем ничего не поняла.

Когда стоишь в самом конце – на уроке физкультуры ли или в конце пути – понимаешь: а точно ли все это было важно в масштабах Вселенной?

Паша вдруг показался обычным мальчуганом, который хотел выпендриваться, но влюбился и стал вести себя, как вредоносное насекомое: кусаться, но все еще быть ужасно уязвимым. Ева оказалась одинокой, озлобленной на мир девчонкой, которая пыталась с помощью нашего общения заявить о себе хоть кому-то. Настя так хотела быть идеальной, но этому никогда не суждено было сбыться. Мама оказалась просто мамой, а вот папа…

Папа оказался потерянным, отчаявшимся человеком, который наделал кучу ужасных ошибок, получил свою двойку – но для меня пока карандашом. Папу было даже жалко.

И вообще всех было нестерпимо жалко.