Глава 3
Трахею царапает ночной алкоголь, выцепляю глазами логин-пароль, чтобы, спрятав лицо за личиной чужой, узнать, о чём думает миленький мой. Втолочь в поиск буквы и нажать «Ввод» – сейчас я узнаю, чем он живёт; его музыка, видео, группы – всё! – охватит тоскующих глаз полёт.
Стоп! – кипятком каждый орган во мне обожгло.
Что? – прорывает нутро разбитое стекло.
Как?! – я не верю, скрежещет в ушах немой визг.
Почему… – прекратилось дыхание, замерла жизнь.
Он влюблён. Да, влюблён, эти буквы не врут. Не в меня. Как возможно? Почему вдруг?
Упущен!
Ушёл!
Проиграла!
Позор!
Я знаю лекарство. Словно карманный вор, пробираюсь к воде и, нащупав стакан, подцепляю – увы! – но не средство для ванн.
Моё тело прекрасно. Так юно, свежо. Ему могло бы понравиться.
В голове пелена. Тяжелеет рука. Мне иначе с этим не справиться.
Красиво и весело.
Ворожит ворожея, пот стекает по шее, и на коже ног расцветают бутоны алых цветов.
Кровавое месиво.
Мама станет ругать, но она не узнает. Будь же счастлив с той, с кем ты рядом проснуться готов.
Бог Солнца Ра из любимых египетских сказок оказался бессмертным хранителем девичьих душ. Нет, он не Ра! Вампир Аро из «Сумерек»! Кровоглазый палач-дворянин… Блин, кожа горит. Чтобы боль чуть облегчить, направляю на ляжки горячий душ.
Надо спать. Завтра снова напяливать джинсы, хоть известно, что ткань будет больно тереть. Отпускать. В медитации нет больше смысла. Как за птицами в небе, за запёкшейся кровью часами смотреть.4
__________
Самое адреналиновое, когда пишешь код – это чувство, что он у тебя не получается.
Гуманитариям со стороны кажется, что программирование – это жутко скучное занятие. Много цифр и букв, странных отступов и всяких скобочек – в целом, мало похоже на поэму Марины Цветаевой или фантастический роман.
На деле же каждое написание нового кода похоже на битву с Драконом. Это настолько поглощает, что забываешь всё вокруг: где ты, кто ты, во что ты одет и день ли за окном. Всё, на чём сосредоточено твоё внимание, это идея – и её воплощение, которое не хочет клеиться.
И ты чувствуешь – нутром! поджилками! – что есть для твоей задумки какое-то элегантное решение в пару строк, но оно никак не приходит в голову и не попадается в StackOverflow. Дракон посмеивается, ковыряется в зубах, наблюдает, как у тебя зудят поджилки и расходятся кишки, но после нескольких часов утомительной битвы и несчётных чашек чая и кофе, ты вонзаешь в его сердце заключительные Ctrl+Enter – и он рассыпается, превращаясь в произведение искусства.
Ты любишь свои скрипты, как родных детей – в каком-то смысле ведь они и есть дети твоего разума. Пересматриваешь старые коды, которые ты писала, когда ещё только начинала учиться – и растроганно смахиваешь слезу умиления.
Твой первый код, которым ты гордилась, должен был вылавливать программистов в Тиндере. Незамысловатые строки на питоне, написанные за пару предновогодних ночей, обрабатывали алфавит и выдавали:
«If you tell me the right answer, maybe I am your True <3
Let’s go swimming, hugging, dancing. I’ll be gentle like a dove»
Увы! Вечную любовь ты там так и не нашла, хотя отдельных типов впечатлила.
Вирус-вирус-вирус. Ангела Меркель ушла на карантин. Да кого это волнует, господи? У тебя код не получается!!! Пиши давай, а не прокрастинируй!
__________
Мая мама – самая красивая мама на свете!!! Она харошая и добрая и умная.
Када я падаю с вилосипеда она мне дует на каленочки и гладит и абнимает. Нидавна я упал но был с папой и папа сказал не реви станеш мущиной а мама гаварит я и так хароший и мама говорит што плакать можна если хочеца. Папа гаварит што взрослых надо слушаца всегда патаму што взрослые старше и монарше но я не знаю што такое монарше но я думаю что мама старше и взрослее всех взрослых и папы тоже паэтому я решил слушаца толька её.
Када я был маленким я думал што на свете есть адна мама мая мама но патом я пришол в садик и после абеда Петька сказал скора мама придёт но пришла какаято тётя и забрала Петьку а мая мама пришла вечером после тихава часа и так я понял что Петькина мама это не моя а моя не Петькина. Ну и слава богу. Так взрослые гаварят но я не очин знаю зачем богу слава. Его и так все знают. А меня никто не знает например. И маю маму знаю только я и папа и другие взрослые и маи друзя в садике. Но не все все все люди на свете. А я бы хотел чтобы все все все знали про маю маму. Она патаму што очин замечателная.
Но я всё таки рад што у Петьки свая мама патаму што если бы Петька был и для маей мамы сын мы бы жыли вместе а я не хачу. На тихам часе када васпитателница уходит Петька пердит и хахочет. Девачки растраиваюца и шыпят фу перестань и Алёнка плачет патаму што очин любит спать но Петька мешает а я хахачу тоже изза девчонак и патаму што Петька азорник но сам тоже растраиваюсь патаму што пахнет ужасна. Так каждый ден в садике. Я бы не хател паэтому штобы Петька со мной жыл. Если он так каждый ден будет делать у меня дома это будет савсем не смишно. Харашо што мая мама только мая.
Сам я никогда в садике не пердю штобы девачки не плакали и не шыпели как змеюки но иногда мне тоже хочеца быть азорником как Петька. Но я хачу как нибуть падругому быть азорником. Пока я не придумал как. Над нами живёт дядя Игорь у него усища как варабйи и всегда слышно када он чихает и я хахачу. Нидавна он чихнул и в тот же миг на улице включились все фанари и я думаю теперь вот он азорник или валшебник?
Мама гаварит што не нужно переживать патаму што я и так самый азорниковый азорник и самый валшебниковый валшебник на свете и я радуюсь но кажеца мама хочет штобы я был рад и паэтаму так гаварит а на самом деле я ещё не самый азорниковый азорник и не самый валшебниковый валшебник но я думаю што каданибуть точна буду.
Мая мама работает припад пре пад ававателницей. Это как васпитателница только для взрослых. Мама гаварит што её ученики это савсем ещё дети но я видел кой каво из них и у аднаво была барода. Я ребёнак то есть я уже канешно старше стал чем када мне было два года два месяца и три дня я тогда белачку увидел первый рас в парке Саколиники но я всё равно ребёнак. Вобщем у меня нет бароды и у Петьки нет а у таво дяди была каричневая с зоветушками и он был высокий очин выше папы. Я не знаю как можно быт ребёнкам с барадой для миня это загатка. Мама гаварит што все люди на самом деле дети и она тоже но если мама старше всех на свете и даже она ребёнак то кто тада взрослые?
Ваабще мне кажеца што очин многое на самом деле не такое как не на самом деле. Кажеца однако а на самом деле другяко.
Када я хажу басиком у миня пятки грязные и мама гаварит ой их сабаки даже есть не будут фуфуфу. Не знаю зачем сабакам маи пятки но каждый раз хахачу и хачу штобы мама ищо так сказала.
У мамы руки краснючие часто особена када папа дамой позна приходит как качели и мама пережывает и кладёт меня спать а я падслушиваю хатя падслушивать нехарашо это все знают. У неё чишуя на руках как у рыбы каторая на сонце многа лежала и загарела. Мама гаварит што это очин балюче и што боль уходит в кости. Я представляю што боль это девочка и у неё шляпка красивая красная и платьэ как у васпитателницы и туфелки на каблучьках и она уходит к маме в кости как Алёнка уходит спать када тихий час. Я расказал маме про Алёнку и она улыбалась. Я хотел штобы мама ищо улыбалась и сказал што у неё такие руки што сабаки есть не будут но мама не расмеялась а расплакалась и я растроился тоже. Я не хотел мне казалось будет смишно как када мама гаварит мне про пятки.
Моя любимая игрушка это Роки из мултика Щинячей патруль. Я надеюс што каданить у меня будет настоящий щинок но сейчас Роки мой лудший друг. В мултике у Роки есть лудший друг Маршал и мы с Петькой решили что он Маршал а я Роки. Роки супер.
Вчира папа апять вирнулся дамой позна и мама ругалась а папа пыхтел и падал а патом захрапел а мама ему расказывала всякие истории разные. Не знаю зачем она это делала патаму што он спал и не слышал зато я абнимал Роки и слушал так што харашо што она это расказывала и Роки слушал тоже. Я правда не понял много штук. Например она сказала што ей пазванили греки и сказали што не будут с ней встречаца изза Каронайо из Китая. Мама сказала што сначала не поняла кто такой Каронайос а потом поняла што это Кавид и засмиялась. Не знаю как можна не хотеть встречаца с маей мамой она ведь такая замечателная. Я решил што эти греки навернае савсем дураки.
Типерь мне жутко интересно кто же такой Кавид Каронайос но я стесняюсь спросить маму патаму што я это падслушал а падслушивать нехарашо. Роки щитает што мама меня всё равно любит так што спрасить можна но я пака не уверин. Роки придлажил штобы я сказал што это он падслушал а я спал крепко крепко и не слышал ничево и што это всё Роки расказал мне патом утром. Не знаю как быт.
Мама сказала што пока в садик я хадить не буду так што у Петьки тоже не смогу спросить савета и у Алёнки тоже. Я Алёнке сделал открытку с бусинками карсивую но тада патом падарю када опять можна будет хадить в садик.
__________
Батюшки-светы, да как же это возможно-то? На Пасху-то в Храм Господень – и нельзя? Да что же это делается-то такое, люди добрые! Где же это видано! Как-никак, Антихриста происки, всё верно отец Сергий говорил, не иначе!
В Светло Христово Воскресение – и людей не видеть, не христосоваться! Мать честная, да за что же нам такое наказание-то! В церкву не ходить, звону колокольнему не любоваться!
Патриарх вон чё придумал, читайте, мол, дома над куличами тропарь да водой брызгайте. Вот так когда Христа распинали, так все дома-то и сидели-посиживали, трусы просиживали! Вот и случилось так распятие! Сидите дома, к Христу не выходите, ангелов Божиих не слушайте!
А в том-то году какая Пасха красная была! Матушка Ксения яички мои похвалила, красиво-то как разукрашены, говорит, вот Господу-то приятно будет, что мы так за него радуемся.
А в этом году: сидите все по домам, ироды! Носу своего из дому не высовывайте в Светлый Христов День. Да скажи нам такое в прошлом году – да разве мы бы поверили?
Вот и небо всё тучами затянуло. Видит всё Бог, гневается! Ничего от него не спрячешь! Сколько на свете живу – землю топчу – так и не было ни разу на Пасху ни облачка. А тут – муть, а не небо! Разгневался Бог, заслонился от нас, не хочет видеть предателей своих.
Он нам – любовь, а мы ему – извини, дружище, для нас важнее продовольствие и шкура телесная. Ты-де далеко, а шкура-то наша поближе будет. Мы её лучше побережём, а ты там уж и сам как-нибудь управишься, без нашей помощи воскреснешь. В Ашан – это завсегда можно, а к тебе в Храм светлой милости причаститься – это уж уволь, как-нибудь в другой раз!
Иииииииииии, люди добрые, да как же это возможно-то! Остановите нашествие Антихриста, пустите к Господу!
__________
Щека. Горячо тепло. Сухо, шершаво. Ладонь, старушки.
Шея. Хрип, кашель. Не вижу. Боль, боль в голове. Молоко в глазах, уберите. Шея, трёт, рвёт, хрип, рука к шее – верёвки нет.
По щеке вверх-вниз. Горячо вода – кап. Кап. На нос кап. На лоб кап.
«Мелайна».
Кап на глаз. Кап на ухо. Ладонь по щеке вверх-вниз, по волосам. Тепло, как дома.
«Ты вернулась!»
Молоко отплыв. Щека снизу – ворс. Пыль, запах пыли в нос, уберите. Красное –что? Стол? Кровь? Ковёр? Красное, жёлтое, ворс брак с щекой – ковёр.
«Мелайна, ты вернулась»
Кап-кап. Дайте увидеть. Шея разрыв, разрез, трёт, больно, уберите.
Вхшелюх – аааа! – вода на лицо! Ведро? Всё? Ааааа! Холодно, холодно! Глаза, щиплет! Аааааа, холодно! Платье, мокро!
«Мелайна, очнись! Просыпайся!»
Руки старушки плечи хвать, трясти не надо, голова боль, мокро холодно, а!
«Мелайна! Ботинки, вон, совсем уже прохудились! И как ты силы нашла в этот раз вернуться? Девочка моя, лапонька моя, хорошечка, я так боялась за тебя! Я думала, мне не видеть тебя больше! Так сердце изболелось! Как я без тебя, доченька? Мелайна, очнись, просыпайся! Пожалуйста! Вернись ко мне! Ну, давай!»
В горле бурлит. Кровь, жижа, мокрота, сухость, ножи, верёвки, режет, не могу, больно, больно, не могу сказать, не могу больше, не могу, останови, стоп, хватит.
«Ну ответь что-нибудь!»
Желчь, кисло, горло режет, шея больно, рот сухо, холодно, ворс щека трёт, кожа треск, жилы наружу. Силы в грудь, вдох, скрежет: «Ер… я ту… дом!»
Выдох, бух, тьма.
__________
Надпись на камне: «Не нужно отрицать бога, чтобы с ним встретиться».
Глава 4
Вирус, вирус, вирус. Россия на карантине, у границ Москвы километровые очереди, в метро давка из-за полицейских. Толпятся, вбивают вручную номера QR-кодов.
Ты бегаешь по комнате.
Стопы отлетают от паркета, об стенки хлыщет на бегу нечёсаная грива.
Над тобой – потолок, над потолком – кровать, на кровати – соседка, на соседке – армянин.
Соседка стонет в такт твоим стопам. Ты бежишь быстрее, пытаешься перегнать стук кровати о потолок. У соседки дома – ни дочери, ни матери – лишь новый мужчина и звериные стоны. Бежишь на кухню – вой соседки отдаляется, бежишь в комнату – над головой ишачий визг. Дочь и мать вернутся домой, спросят: что поесть? Соседка ответит: шаром покати, сходите в магазин.
Литрес – 100 рублей – скачиваешь книгу с причудливым названием. Что-то про апрель и теоремы – как раз то, что нужно.
Первый абзац: «А что, если мир, как в том фильме, – это компьютерная матрица?». Бросаешь телефон на стиральную машинку, включаешь воду: горячая, холодная, из вытяжки – вонь химикатов, смотришь в зеркало – и опять бежишь.
Комната – кухня – комната, в ванной журчит вода, над головой стонет соседка. Комната – кухня – комната, за окном идёт дождь, слепая старуха кричит: «Зулейха!»
Комната – кухня – комната. Мышцы напрягаются, свищет ветер, ты чувствуешь себя живой.
Сталкеришь парня, с которым учишься. Последнее «живое» о нём воспоминание – покупает кофе на углу закоулка. Он – один, кофе – один, глаза – два, и оба – грустные. Видит тебя – улыбается: «Пока! До скорой встречи! Придёшь в следующий раз? Тогда увидимся!»
Голос неприятный. Но в целом он норм. Так что сталкеришь.
Внезапно – он идеален.
Он слушает те же песни, что и ты. Смотрит те же видео – и уже не первый год. Читает те же паблики – в подписках ни одного позорного. Ездил на стажировку в Рим. У него красивые пальцы. И брови, как у тебя. Вы бы идеально смотрелись вместе. Он – идеален.
Вы линейно зависимые уравнения. Если мир – это матрица, то вы – линейно зависимы.
Ты бегаешь по комнате.
Одна история, одно уравнение, взятое с разным коэффициентом.
Стопы отрываются от земли.
Вы бы образовали идеальную систему, вы слушаете один курс, вы любите одно и то же, вы сошлись в одной точке.
Из распахнутого окна на пол хлещет дождь.
Значит, вы избыточны, значит, матрицу можно сжать до ранга, значит, он – это уже ты, значит, ты – это уже он, значит, вы друг другу не нужны, значит, он тебе не нужен.
Ты рушишься на кровать. Соседка издаёт финальный стон.
Значит, лучше остаться одной.
Дождь за окном и на полу, вода в ванной и на полу, слёзы на лице и на постели.
А зачем.
Вирус, вирус, вирус. Заполненный водой апрель.
__________
Солнечные лучи затопили площадь, убаюкивают пыль, прогревают землю.
Утро, ещё совсем рано, почти нет никого. Подтягиваются первые сонные продавцы, вытаскивают товар из телег и сумок, раскладывают его на кособоких столах. Зевают, потягиваются, судачат о своём.
Она повернулась лицом к солнцу и старалась не закрывать глаза. Известная забава: таращиться на него так долго, что либо мир расплавится в твоей слепоте, либо ты увидишь нечто иное. Интересно, а стал ли от солнца белок глаз таким же лимонно-золотистым, как и его лучи? Жаль, нет средства проверить.
Глаза щиплет, мир сжимается и раскрывается вновь. Сквозь пульсирующие веки – болючий сияющий шар. Интересно, а играла ли так та девушка с чёрными волосами, когда была маленькой?
Представив, что погрузилась в транс, она закрывает глаза и отворачивается. Распахивает веки, но видит только золотые пятна, облепившие Вселенную. Теперь она царь Мидас из маминой сказки! Даже могущественнее! Не нужно касаться предметов, чтобы они превратились в чистое золото.
Ветер принёс запах апельсинов. Не выплывая из солнечного транса, она дрейфует сквозь золото к невидимым фруктам, как мореплаватели, что держат курс к неведомым землям в поисках шёлка.
Её маме на днях заказали почистить персидский ковёр из земель Каибовых. Она не знала, где Персия и добрые ли там люди, но ковёр завораживал. Там были и луны, и солнца, и цветы, и узоры разные. Ночью, тайком от мамы, она пробралась к нему, чтобы ещё раз хорошенечко рассмотреть, и почему-то подумалось, что наверняка в месте, куда попала черноволосая девушка, повсюду такие ковры.
Сквозь золото проступил апельсин. Она протянула к нему ладошку – маленькие шершавочки заветного шара. Взяла в ладони – тяжёленький. Поднесла к носу – свежий. Закрывает глаза, раскрывает рот и…
Хлысть! Полосой по оголённым икрам обжигающая боль, золотой мир распадается, апельсин выкатывается из рук и теряется в пыли. Оборачивается – а там глава города, туча без берегов, машет руками: «Стащила. Деньги где?» Хлысть – жирной ладонью наотмашь по детской щеке, на белые кудряшки спрыгивают слёзы, крохотные ручки саднятся об пыльную твердь.
Мир крошится, рвётся, ломается. Золотые пластинки звенят и осыпаются на землю.
Она не слышит, как торговка кричит: «Стойте! Зачем же так! Пусть взяла бы, это же просто ребёнок! Ну зачем Вы так, у Вас же самого сын, её ровесник! Она же просто играла! Детям полезны фрукты! Мы бы потом с её матерью рассчитались, как следует, все же тут знают друг друга! Зачем Вы это? Зачем жестокость?»
Она не слышит, как он отвечает: «Мы не можем вытравить падаль, но должны пресекать в ней мерзость».
Дамиан всего этого не заметил. Он стоял поодаль и любовался на оловянные фигурки. Разная одежда, разные причёски, разные позы. Каждый человечек – уникален! У каждого свои секретики, в каждом – свои чудеса.
Он обернулся на отца и громко захлопал в ладоши, привлекая его внимание. Ой. Отец опять потный, глаза надуты, на земле тяжело дышит маленькая девочка, облачные кучеряшки чешутся в пыли. Кто её обидел? Папа хочет её спасти?
Дамиан бежит к девочке, простирает к ней руки, врезается в ногу отца, осекается о кровавые белки его глаз и жесты: «Ты едешь домой. В колесницу. Быстро». Дамиан в замешательстве: «Девочка?». Отец взмок и покраснел, дышит тяжелее, пыхтит свирепее. Дамиан боится и повинуется.
Девочка пытается решить, что больнее: солёная вода, капающая в ссадины, солнечные лучи, втекающие в глаза, или человеческая злоба, ворвавшаяся в золотой мир.
Шаги жирного удаляются. Торговка берёт за плечи и целует в молочную головку. Гладит, обнимает, чистит апельсин.
__________
Мария Луиза Вайсман (1899-1929) «Маленькая коллекция кактусов, 1»
из сборника «Лесное сердце», пер. А. Чёрного
Так царь Мидас терзался мукой страсти
Повсюду видеть отблеск золотой,
И даже на пиру вино и сласти,
Песок дороги под его пятой –
Всё для страдальца превращалось в злато
Проклятое. Вот так и я – в огне,
От каждого касания расплата
За страсть мою и боль готова мне,
И ты за мной повсюду неизбежно
Землёй и небом следуешь, как цель,
Напоминая, настигая нежно.
И даже если, выдумкой губя,
Посмею я, превозмогая хмель,
Тебя избегнуть – вновь найду тебя.
__________
Онлайн-пара в Zoom:
– Видел ли кто-то из вас когда-нибудь буддийскую ступу? Это такое религиозное сооружение – не подумайте, ничего общего с кухонной ступой, в которой можно что-то пестиком толочь. И Баба Яга тоже не в такой ступе по миру путешествовала. Нет, у буддистов ступа – это культовый монумент, часто полусферической формы, к которому ведут этакие ступеньки. Я сейчас включу демонстрацию экрана, покажу вам.
Так вот. Гандхарские берестяные манускрипты – это одни из древнейших буддистских документов, нам доступных. Первый век до нашей эры.
– А где находится Гандхара?
– Это территория между Пакистаном и Афганистаном. Северо-западный Пакистан, восточный Афганистан.
– Понятно, спасибо!
– Пожалуйста, Лиза. Так вот. Манускрипты были найдены внутри сосудов, захороненных либо в самих ступах, либо неподалёку от них. Иногда, кстати говоря, в сосуды помещали и хоронили уже довольно потасканные и истрёпанные документы. Не полноценные манускрипты, а, скорее, их останки.
Интересно, что ровно таким же образом и в тех же местах хоронили и буддийских монахов. Помещали останки в специальные погребальные вазы, а сами сосуды хоронили в ступах или неподалёку. Ричард Саломон, профессор из Вашингтона, считает это неплохим доказательством, что и тексты, и почившие монахи были равноценными носителями Дхармы – просто в разных формах. Равные по значению для культуры символы, носители, трансляторы Дхармы. То есть текст не обесценивался, а ставился вровень человеческому существу.
Кстати, вы знали, что для создания одного из красителей – не во времена Гандхары, а позднее, правда, но всё же – использовали коровью урину? Получался жёлтый цвет с особым загадочным блеском. Пожалуй, сейчас мы бы назвали его люминисцентным. Поговаривают даже, что для производства этой урины выращивали специальных коров. Они питались лишь листьями манго да водой – и ничем больше. Извините, что отвлеклась от темы, зато теперь у вас есть ещё одна байка, чтобы удивлять друзей за пивом. Что ж, вернёмся от коров к нашим баранам.
Итак, представьте. Вы – археологи, и вы обнаруживаете в ступе сосуд, в котором наверняка прячется какой-то текст. Вам, конечно же, хочется прочитать этот текст. Но сама ваза – не менее древняя. У неё самой как у предмета есть характеристики, которые также могут быть весьма ценны и интересны как для науки, так и для культуры, и для общества в целом. Но текст не достать из заточения без разрушения материнского сосуда. Вы должны сделать выбор: либо ваза, либо текст в ней. Либо мать, либо дитя.
С той же проблемой сталкиваются исследователи по всему миру. Например, в Египте. Не только фараонам, но и обычным людям хотелось попадать в рай после смерти. Ритуальным целям – ритуальный ответ. У древних египтян не было средств на полноценные саркофаги и посмертные украшения, и потому они упаковывали тела в разукрашенные картонажи, стилизованные под гробницы фараонов. Конечно, выглядит это далеко не так богато, но, будем надеяться, что все эти люди успешно добрались до рая.
Кстати, забавное слово, вы не замечали? Σαρκοφάγος, саркофаг. Это даже не существительное изначально, это эпитет к слову «камень». «Камень, плоть поедающий». Саркофаг. Древние, всё-таки, были романтиками.
Но что касается картонажей, то там, конечно, речь ни о каких каменных гробницах не шла. Снаружи часто были доски обычные, кое-как сколоченные, а сам картонаж – это та самая обёртка мумии. Вот то, что вы, наверное, представляете себе при слове «египетская мумия» – и есть картонаж. Саркофаг для бедных.
По сути, картонаж – это слепленные воедино использованные папирусы. Представьте себе стопку спрессованной бумаги, пропитанной клеем. С одной стороны, такой массой – пока она ещё сырая – удобно оборачивать предметы. С другой стороны, когда масса застывает, она становится достаточно твёрдой, чтобы использовать её как защиту внутреннего от внешнего. И раскрасить можно поверх узорчиками всякими. Глазки на лице нарисовать, например, парик, медальоны на шее – и так далее.
Так не только людей хоронили. В Тебтунисе, например, найдены мумии священных крокодильчиков, также упакованных в красивый картонаж.
И вот мы находим такую мумию. И такая она красивая, такая она древняя. Художник старался, расписывал её. Хорошо. А под росписями – что? В слоях картонажа – что? На слепленных папирусах – что?
Бесполезные расписки? Или стихотворение Сапфо? Письмо сына-врача матери о том, что он приедет домой позже, чем обещал, потому что в Александрии вспыхнуло восстание, и у него теперь много работы? Или Гомер? Или истёртые листы, на которых невозможно будет что-либо прочитать?
Никто никогда не знает заранее.
Легче, конечно, когда условная буддийская ваза уже раскрошилась донельзя. Или когда содержимое легко выпадает из сосуда. Или когда с картонажа стёрлись все росписи, и сам он уже порядком подразвалился. Тогда – понятно, предпочтение отдаётся тексту. А если нет? Если исходный найденный предмет – тоже хорош и ценен, как и возможно сокрытое в нём содержание?
Таким образом, археологам и другим исследователям всегда нужно сделать важнейший, принципиальный этический выбор. Что важнее: сосуд – или текст, который в нём содержится? Папирусы – или картонаж, который из них состоит?
– Так вот почему Бодлер говорил: “A sweetheart is a bottle of wine, a wife is a wine bottle“.
– аР, я ценю Вашу начитанность, но мизогиния Вам не к лицу.
__________
Когда ей тварь плоть раздирала,
Ты знаешь, как она кричала?
Молилась, без сил говорить,
Хоть бы он смог её убить.
Пламя сжигало её грудь,
И она силилась вздохнуть,
Но ледяной воды потоп
Врывался и душил взахлёб.
И день за днём, за часом час,
На диво эфиопьих глаз,
Как дикий и чумной примат,
Живой кунсткамер экспонат,
Она болталась среди скал,
Китовий метился оскал,
И слышал каждый эфиоп
Хрустящий тела стук об столб.