Он появился утром, этот маленький беззащитный человечек. И вскрикнул, пораженный увиденным вокруг огромным миром. Ведь до этого был только теплый и уютный, маленький – в материнском чреве.

Мать улыбнулась и прижала его к своей груди:

– Здравствуй, малыш!

Их глаза, такие похожие, встретились.

Темный человек вошел в комнату, и мать инстинктивно обняла ребенка покрепче.

– Мадам, вы нарушили закон, – сказал человек.

– Это несправедливый, чудовищный закон. Я не хочу ему подчиняться! – словно в бреду заговорила женщина, все еще прижимая к себе ребенка.

– Мадам, вы не понимаете всей важности своего поступка, – человек попытался объяснить ей – вкрадчиво, с деланой мягкостью в голосе. – Земля перенаселена, и каждый новый человек усугубляет положение. Наша планета не может прокормить стольких людей сразу. Поэтому и ввели закон – не более одного ребенка на семью. А у вас уже второй! Ведь из-за вашего ребенка кто-то будет голодать!

– Никто не будет голодать, – возразила мать, еще сильнее сжимая объятия. – Я отдам ему свой кусок хлеба, если нужно.

– Поймите, мадам, сейчас это один человек. Когда он вырастет, у него появится естественное желание иметь детей. И вот уже целая цепочка. В будущем это могут быть тысячи людей – от одного. Неужели не ясно?

– Нет-нет, до этого не дойдет. Тем более… Как же тогда те, кто не могут иметь детей? Этот ребенок заменит человечеству чьего-нибудь чужого, не имеющего возможности родиться ребенка.

– Мадам, к сожалению, в расчетах учтены бездетные пары. Им даже выплачивают премии в выражение благодарности планеты. Я вынужден буду забрать вашего ребенка и уничтожить его во имя человечества.

– Мне наплевать на человечество, которое уничтожает моих детей! – крикнула мать, судорожно сжимая своего сына.

Но вдруг она бросила тревожный взгляд на ребенка и медленно отняла его от груди, все больше бледнея. Ее губы дрожали, и глаза уже ничего не видели вокруг.

Перед ней на простынях лежал ее сын. Он был мертв.

Темный человек улыбнулся краешком губ и вышел из комнаты. Свой долг он исполнил.

Октябрь 1996

Музыкант

Навстречу солнцу шел он в поисках счастья. Кудри задорно рассыпались по его плечам, неразлучная подруга-гитара пела на ветру какую-то тихую ей одной известную песенку – и птицы подпевали ей, кружась над головой путника, легко и бодро шагающего по пыльной грунтовой дороге. Казалось, все вокруг улыбалось Музыканту.

На горизонте уже был виден Город, стекающий по склонам холма белой пеной домов и зелеными водорослями садов прямо к морю необыкновенного сияющего лазурного цвета. Там наверняка в каком-нибудь кабачке найдется кружка холодного золотистого пива. И Музыкант сможет отдохнуть немного, сбросив стоптанные грязные сапоги и любуясь танцующей фламенко стройной красавицей. Он споет всем, кто захочет его слушать, свои песни – и гитара поможет ему. Недаром же столько времени шептались они в тени дубов и ясеней, вязов и кипарисов.

Музыкант хотел дарить людям радость, хотел научить их видеть мир по-детски наивно, легко, как видел он сам, и показать людям чудо, таящееся в каждой самой незначительной мелочи. Именно за этим ходил он из Города в Город и пел.

Сережка подложил под голову руку, чтобы удобнее было лежать, и улыбнулся своим мыслям.

– Сережа, к тебе Оля пришла! – сказала за дверью мать.

Сережка сел, огляделся – вроде, порядок – и крикнул:

– Входи, Оль!

В комнате появилось некое ангелоподобное существо с синими-пресиними, немного наивными глазами и пушистыми мелко вьющимися светлыми волосами. Они познакомились три месяца назад, когда он спас ее от хулиганов на улице. Сережке сильно досталось, но все-таки шпана смоталась, а Оля робко подошла к нему, присевшему на тротуаре отдышаться и утирающему рукавом кровь, и сказала:

– Спасибо вам! Я могу вам помочь? Может, «скорую» вызвать?

– Не надо, – отказался Сережка. – Помоги мне лучше встать.

– Конечно, – защебетала девушка. – Ах, какая я глупая! Извините, пожалуйста…

Оказавшись на ногах, Сережка попробовал пройтись и с удовольствием отметил, что у него это неплохо получилось. Он взглянул на свою подопечную повнимательнее:

– Ну что, Одуванчик, как тебя хотя бы зовут?

С тех пор Оля стала для него Одуванчиком. Вот уже три месяца они встречались. И Сережка все яснее чувствовал, что ничего подобного с ним еще не было. Впрочем, он пока старался не слишком задумываться об этом.

Оля впорхнула в комнату мотыльком и присела рядом с Сережкой на кровать:

– Привет!

– Привет, Одуванчик, как жизнь? – он обнял ее за плечо и чмокнул в щечку. – А я вот валяюсь. Ленюсь. Как тебе такая перспектива?

– Какая? – не поняла Оля.

– Лениться вместе, – пояснил Сережка, дотянулся до гитары, лежавшей неподалеку от него на полу, и немного побренчал струнами, настраивая ее.

– Научи меня играть, – попросил Одуванчик, с интересом разглядывая инструмент, и осторожно прикоснулся к одной из струн пальчиком. Сережкина рука автоматически накрыла ладонь девушки. Их взгляды встретились на мгновение.

– Давай никогда не расставаться? – неожиданно даже для себя предложил он. Как-то само вырвалось, ничего такого он не собирался говорить. Но сказал – и осознал, что ничуть об этом не жалеет. Даже наоборот: хочет, чтобы так и вышло.

Оля, удивленная, какое-то время молчала, потом улыбнулась так нежно, что у Сережки сердце защемило.

– Хорошо, – просто ответила она. Полудетские черты ее приобрели оттенок озорства. – А что мы будем делать вместе всю жизнь?

– Возьмем гитару и пойдем бродить по дорогам, давать концерты на площадях, ночевать в стогах душистого сена и любоваться звездами, – начал перечислять Сергей.

– Вот это да! – мечтательно восхитилась Оля. – А зимой?

– Зимой мы будем возвращаться домой, пить на кухне чай с вареньем и есть мамины пироги, вспоминая лето. Кстати… – он потянул носом воздух. – Пироги-то уже поспели!

Он мигом слез с кровати и ласково потрепал девушку за щеку, склонившись к ней для этого:

– Не скучай, я сейчас вернусь, – и выбежал за дверь.

Этот Город ничем не отличался от других. Те же налезающие друг на друга от тесноты домишки из серого камня на окраинах, такие же грязные и унылые бедные кварталы, резко контрастирующие с богатыми белеными виллами. Упитанные свиньи валялись в лужах, напоминая чем-то бегемотов. Одинокие козы бродили вдоль дороги и щипали редкие травинки, кое-где пробивающиеся из-под камней. Но чем дальше к центру, тем шире и чище становились улицы, симпатичнее здания, больше простора и веселья в воздухе.

Музыкант оказался на площади, вымощенной серовато-коричневым булыжником, гладким от множества лет и ног. По одну сторону высилась небольшая церковь, по другую – ратуша. А чуть дальше вглубь улиц болталась вывеска Трактира – лучшего в городе питейного заведения с гордым названием «Корова и Петух». Оттуда слышался смех, доносились крики, музыка и аплодисменты. Усталый путник, не долго раздумывая, направился прямиком туда.

В «Корове и Петухе» был аншлаг. Люди – трезвые и пьяные, все, кто мог хоть немного видеть, сидеть, стоять или хотя бы лежать, смотрели в центр зала. Пробившись к центру круга через плотную стену посетителей, Музыкант увидел Ее.

Прекрасная, как сама любовь, девушка в длинной красной юбке и белой блузке, с алой розой в густых черных волосах танцевала под звуки бубна и гитары. Танец был страстен, как огонь, как буря. Он захватывал зрителя целиком, заставляя следить за каждым движением гибкого тела, за каждым ударом кастаньет. Он молил о любви и обещал любовь.

Один лишь мимолетный взгляд ее огромных глаз цвета здешнего моря, одна улыбка полных чувственных губ – и сердце Музыканта вспыхнуло фениксом. Вокруг нее одной закружился мир, для нее одной теперь звучали песни. И он уже не мог думать ни о чем другом.

Последний удар бубна – и девушка сошла со сцены. Восхищенные взгляды провожали ее тонкую фигурку. Потеряв чувство реальности, лишь в последний момент Музыкант вдруг понял, что Она идет к нему.

Сунув нос в кастрюлю, Сережка с наслаждением потянул ноздрями воздух и спросил у матери, разминавшей тесто:

– С чем пирожки, мам?

– С мясом, с картошкой, с яблоками.

– А скоро можно будет есть? – Сережка проверил, горячий ли чайник.

– А ты что, торопишься? – поинтересовалась мать. – И гостью даже чаем не угостишь?

– Угощу, конечно, – заверил Сережка, деловито выхватывая из миски еще не остывший пирожок и, обжигаясь, а потому перехватывая его то и дело пальцами, наконец, засунул в рот. С набитым ртом он продолжил: – И вообще, какая же она гостья? Вот возьму и женюсь на ней.

– Жених! – засмеялась мать. – Ну что ж, по крайней мере, есть надежда дождаться внуков.

Сережка задорно сморщил нос, чтобы еще больше позабавить мать, и вернулся к своему Одуванчику.

– Сейчас чай будем пить, – объявил он с порога комнаты.

– Но ведь сейчас лето, – напомнила Оля, улыбаясь.

У Сережки перехватило дыхание. Он понял, что сейчас не утерпит и поцелует ее.

– Ничего, – выдавил он хрипло. – Это не страшно.

– Почему ты так странно смотришь? – спросила Оля.

Не в силах больше сдерживаться, Сережка потянулся к ней – и она не отстранилась. А после, счастливые, оба засмеялись над своими обалдевшими от внезапного поцелуя физиономиями.

– Ну вот, теперь мы точно не расстанемся, – подытожил Сережка. – Они жили долго и счастливо и умерли в один день. Как ты на это смотришь?

– На что? – уточнила девушка.

– На то, что мы сейчас пойдем бродить по улицам и выступать перед публикой.

– В городе нет стогов сена и нельзя разводить костры.

– В городе есть все. А главное, там есть ты, Одуванчик, – Сережка нежно обнял девушку. – У нас еще столько стогов сена впереди, что ни одному цыгану не снилось!

Был праздник. И Город стал непривычно многолюден. Дома покрылись гирляндами цветов и флагов, все заборы и столбы стыдливо закутались в разноцветные ленты. Непривычно чистые дети бегали за привычно грязными свиньями. Под ногами путались бродячие собаки в надежде поживиться вкуснятинкой. Со всех концов площади доносились умопомрачительные запахи жареных сосисок, лепешек и пива. Торговцы звали людей взглянуть на лотки с товаром. Между горожанами важно прохаживалось несколько жандармов, следивших за порядком. А нарядный бургомистр с женой стоял на крыльце не менее нарядной ратуши в ожидании праздничной проповеди. Он первым по традиции должен был войти в церквушку и чинно сесть на передней скамеечке.

Посреди площади играл квартет лохматых и шустрых старичков всех размеров, весело притопывая в такт самим себе.