– Я все-таки не понимаю, как он может сажать здесь овощи и еще потом их есть. Гадость какая. У него же хороший дом, много земли…Почему не посадить там?
– Вот ты у нас ,Семен Семеныч, светлая голова, а ума в ней все равно не достает. За огородом ухаживать надо. А тут бесплатной рабочей силы пруд пруди. Соображаешь? –осадил товарища Пилюля.
– Мда уж… Так на каком километре трассы у нас Петька? – улыбнулся врач высшей категории.
– Спит дома Петька ваш и видит десятый сон. Не было там никакого Петьки.
–Как не было? А кого же еще могли черти на ночь принести? – всполошился Сергеич.
– Не бойся. Это всего-навсего полоумный дед.
– Господи помилуй. Что ж его на кладбище-то ночью потянуло? Место ищет?
– Понятия не имею. Когда я подошел, он просто стоял лицом к могиле. Зимина Марина Игоревна, умерла пять лет назад. Жена, скорее всего.
– Зимина… Зимина…знакомая фамилия. О, вспомнил! – радостно воскликнул Пилюля. – Вспомнил. Кирилл Игнатьевич Зимин, тот дедок, что к нам в больницу заходил и угощал пирожками весь персонал. Говорил, доброе дело делали, когда лечили его женушку. Слабое здоровье очень было у нее. К шестидесяти годам почти каждый месяц в больнице лежала. И дед вместе с ней. Вернее, он к ней приходил каждый день. Мы еще удивлялись, что так часто. Старость не радость. Видать, совсем печально остаться одному в таком возрасте.
– У тебя поразительная память. Я каждый раз удивляюсь, почему ты не закончил мединститут. Был бы сейчас, как Семен Семеныч, а не санитаром и носильщиком гробов. Самому не обидно?
–Обидно, Сергеич. А что делать? Работать много пришлось, время тяжелое у меня было. Всю семью за копейки с колен поднимать. Батя по уши влез в долги. Проклятое казино. Моя воля – и я бы все эти игровые автоматы поломал так, как отец поломал нашу жизнь. Когда мне было учиться? Не мог я, понимаешь, не мог корпеть над учебниками, в то время как мать одна пытается прокормить троих детей, муженька непутевого да меня, здоровенного лба. Я ведь в то время не только в больнице работал. То там, то сям крутился. Даже в прачечной белье стирал. Хочешь жить – умей вертеться. Как белье в машинке. Счастье, что все позади.
– Кстати, пока ты тут в воспоминания ударялся, я тоже кое-что припомнил. Знаю я этого старика. Одно время он сюда приходил каждый день. Я тогда один работал сутками напролет. Редко случалось, что Анатоль Борисыч сам сторожил. Надо же было дать и мне выходной…Так вот. Приходил, значит, каждый день, и сидел на скамейке. Иногда даже работал. Бывает, пройду мимо – он оградку красит. Или траву вырывает. Или памятник протирает от пыли. А иногда сидит и не двигается. Я как-то спросил у него, не нужно ли помочь с чем, и вообще, может, мучится от одиночества человек, не с кем поговорить, раз каждый божий день тащится сюда. Говорю, заходите, если что. Посидим, поговорим. А он ничего не ответил, кроме «спасибо вам». Ну, я и не стал приставать.
– Странно. Я ни разу его не видел – удивился я.
–Так я ж еще не закончил. Ты и не мог его видеть. Ходил, значит, он сюда ходил, а потом раз – и исчез. Я уж подумал, помер наш самый частый посетитель. Но на нашем кладбище я его не нашел, и записей не было о нем никаких. Думал, может, в городе умер. Поехал на обследование, например, ну мало ли, что в жизни бывает. Рад я, что он вернулся. Мы никогда не разговаривали, кроме того случая, но мне всегда казалось, что мы знакомы сто лет, что было у нас что-то общее и понятное только нам двоим. Ведь не обязательно все время говорить, чтобы тебя поняли, так ведь?
– Безусловно, Сергеич. Тебе тоже нужно выписать премию. За мудрые мысли и хорошую память. Антохе за художества, тебе за философию – улыбнулся Пилюля.
–Какой ты сегодня щедрый на похвалу. Может, и тебе нужна премия? И Семен Семенычу?
–Конечно. Семен Семенычу за достижения в области медицины, а мне за красивые глаза и невероятное обаяние.
–Вот это ты даешь. Крепко, крепко…
Мы смеялись. Как же я любил подобные вечера и своих товарищей! Разве не удивительно то, что совершенно разные на первый взгляд люди каждый вечер собираются под крышей маленькой сторожки и, отбросив все свои печали и невзгоды, так замечательно проводят время? Наша разница в возрасте с Сергеичем была такой же огромной, как пропасть между санитаром Пилюлей и общепризнанным гением местной хирургии Лозицким. Многие люди недоумевали, как мы можем комфортно себя чувствовать в такой компании. Мы же недоумевали, чему тут можно вообще недоумевать. Мы чувствовали себя братьями, готовыми в любой момент прийти друг другу на помощь. Чего стоил шок работников больницы, когда у проходящего мимо Пилюли отвинтилось колесико на каталке, и важная шишка Семен Семенович, направляющийся в столовую с коллегами, тут же бросился ему помогать. Или, например, наше «панибратство» с Сергеичем, потому что я, двадцатилетний молокосос, видите ли, не проявляю должного уважения к старшему коллеге. Мы считали подобные сплетни неимоверной ерундой и не обращали на них никакого внимания. Мы продолжали играть в карты, веселиться и разговаривать о жизни так, будто бы в ней нет ни проблем, ни однообразия, ни желания бежать от этого всего без оглядки.
Кажется, мы уже играли десятый кон, когда в дверь вежливо постучали. Я совершенно забыл про старика и о нашем с ним уговоре. Удивленно посмотрев на товарищей, я, как самый близко сидящий к двери, пошел открывать.
–Извините, что так задержался. Можете меня выпускать – улыбнулся мне старик. Затем, осмотрев наше помещение, он добавил: «Доброго вечера всем»
Все дружно ответили на приветствие. Старик снова улыбнулся. Я заметил его особенность: он часто и подолгу мог улыбаться. Он снова обвел взглядом всех присутствующих, но уже более внимательно, будто бы старался запомнить нас детально. Сначала он остановил взгляд на Пилюле, чья фигура значительно возвышалась над остальными. Широкие плечи, огромный рост, руки, которые скорее назовешь ручищами, светло-голубые глаза и вдобавок ко всему рыжие волосы. В сказках такими изображают добрых молодцев, которые и Змею Горынычу все головы поотрывают, и бабу Ягу в ее ступе на северный полюс закинут, и Кощея Бессмертного вмиг сделают самым что ни на есть смертным. Ради благого дела, конечно же.
– У вас очень добрые глаза – сказал старик. – Как вас зовут?
– Иван Дмитриевич Пилюлькин. Для друзей просто Пилюля. Мое почтение. А вас, Кирилл Игнатьевич, я знаю. Вы меня еще пирожками угощали. Вернее, всех нас. Вкусные такие, помню, были с грибами да картошкой…Вы сами грибы эти насобирали, да?
– Да, я любил собирать грибы. Это очень увлекательный процесс. Главное – не ошибиться. Никогда не берите гриб, если хоть немного сомневаетесь, что он не ядовитый. Даже малейшее сомнение – уже верный знак. Кстати, людей это тоже касается… Подождите. Вы работаете в больнице, так?
–Совершенно верно – заулыбался Пилюля. – Вы меня помните?
– Не хочу вас обманывать: не помню. Странно, конечно, как вас можно не запомнить? Хотя неудивительно. Мне было тогда совсем не до того.
Воцарилось неловкое молчание. Хоть ножом режь эту тишину. Не любил я такие моменты, и мои товарищи тоже. Один старик чувствовал себя комфортно, он ничуть не изменился в лице и продолжил рассматривать моих друзей.
Врач высшей категории, сидевший рядом с Пилюлей, многозначительно откашлялся. Темные волосы с проседью, хотя вернее будет сказать проседь с темными волосами, серые глаза, внимательно сверлящие каждого, кто с ним заговорит, водруженные на длинный нос очки, придававшие еще большую серьезность. Ростом он был ненамного ниже Пилюли, зато в два или даже три раза худее. В докторском халате он представлял собой нечто внушительное, несущее невероятную силу и гарантирующее выздоровление. Его хладнокровное спокойствие и безупречная репутация мигом располагали к себе больных и коллег, однако наступал вечер, он снимал халат, возвращался домой и из гения Лозицкого Семена Семеновича тут превращался в скучного мужа, пялящегося в телевизор, и невнимательного отца, вечно ограничивающегося дежурными фразами.