Добравшись до комнаты, я ввалилась в нее, чувствуя, что моя душа навеки останется в той беседке. Скомкала ненавистный халат, и швырнула его в мусорное ведро. Оставшись обнаженной, прошла в ванную, рассматривая в зеркале в пол свое отражение. Тело сплошь в засосах и укусах, покрытое ссадинами от шершавой поверхности стола, и синяками от грубых рук Влада. Сердце предательски вздрагивало и замирало от вида этих отметин, губы опухшие, щеки пылают, а глаза лихорадочно блестят. Даже сейчас вспоминая, как он брал меня там, низ живота снова опалило тянущей сладкой болью. Перед глазами до сих пор, его лицо искаженное яростью и желанием, его широкие обнаженные плечи покрытие бронзовым загаром, золотая цепочка, блестящая тусклыми переливами на могучей шее. Я пыталась рассмотреть подвеску, но Влад словно почувствовал мой интерес, набросился на мой рот, сжигая в голодном бешеном поцелуе. Нет, он не целовал. Он сжирал, заглатывал мой язык, кусая и засасывая так глубоко, что я находилась все время на грани глубокого обморока от жгучего наслаждения.

Даже тогда когда взял меня там.

Когда я жила в дома Карима, он брал таким образом своих кукол, красочно расписывая тот день, когда он меня так же возьмет. Я тогда дрожала от страха и отвращения, мечтая чтобы этот день никогда не наступил.

С Владом же, я испытала немыслемое удовольствие, наплевав на стыд, раздавленная тоннами острейшего наслаждения. Снова вспоминаю, как дрожала в его руках, разводя ноги шире, как подчинялась сильным и властным рукам, возбужденная и смущенная одновременно, балансируя на грани нереальной остроты своего удовольствия.

К своему ужасу, я забыла о том, что в доме его ждала блондинистая стерва, и неподалеку от нас лежал без сознания Илья. И вспомнила о нем, лишь тогда, когда Влад, хриплым сорванным голосом поинтересовался, на это ли я рассчитывала, когда кралась как амбарная мышь к любовнику.

– Он так бы тебя трахнул, Ди? Ты бы так же сорвала глотку, крича от наслаждения? – Его слова столкнули меня туда, где я варилась все это время. На самое дно моей ничтожности.

– Скажи, Ди, чем вы занимались, оставаясь наедине наверху?– Хрипло выдавливает в самые губы, низко склонив голову, впиваясь глазами-кинжалами. – За лоха меня держали, трахаясь там как кролики?– Хватает меня за горло, перекрывая кислород, удерживая в плену темнеющих горящих глаз.

– Ты же знаешь… всегда знал…– выдавливаю, цепляясь в его руку, стремясь ослабить хватку.

Он вдруг отшвыривает меня в сторону, как использованную, и ненужную вещь, морща высокий красивый лоб, кривя чувственные, капризным изгибом губы в презрительной усмешке.

– Иди в дом, Ди. Твой хахаль больше не придет к тебе, можешь оставить свои порочные мыслишки при себе. Если уж тебе совсем невтерпеж будет, я могу оттрахать тебя, так сказать, по старой памяти.

И пряча глаза, поднимает с земли халат, накидывая его на мои плечи кончиками пальцев, словно боится прикоснуться, запачкаться.

Подталкивает к выходу, а мне захотелось так ему врезать, что аж зачесались ладони от бешенства, но я ухожу, с гордо поднятой головой, и прямой спиной, чувствуя, как он прожигает ее своим взглядом.

В душе бушует ураган, мысли скачут как блохи, обгоняя одна другую, но у меня сегодня нет сил, чтобы разбираться в себе. И приняв душ, я пообещала себя, как знаменитая Скарлетт О`Хара, что подумаю об этом завтра.

Утром, спустившись вниз, натыкаюсь на блонди, вольготно развалившуюся в гостиной на диване. Вся ее откровенная поза была рассчитана, конечно, на Влада, и при виде меня она скривилась, как – будто моль проглотила.

Я запустила кофемашину, подготовила чашку, стараясь не реагировать на ее пронзительный взгляд, разбирающий меня на молекулы.

– Доброе утро, – обронила девица,– тебе, видимо, не знакомы правила этикета, особенно, если ты находишься в этом доме на правах прислуги. Будь добра, подай мне чай. Я люблю фруктовый, там, на полочке все сорта и вкусы.– Победно добавляет, поднимаясь и звонко стуча каблучками, подходя ближе.

– Я отлично знакома с правилами этого дома и этикетом в том числе. Но позволь узнать, что заставило тебя думать, будто я здесь нахожусь в роли прислуги?– Рассматриваю ее идеальную молочную кожу, гладкие белокурые волосы, душа в себе ревность, стремительно разворачивающуюся в моей груди.

– А в роли кого же еще?– Улыбка кривит ее явно накаченные губы, показывая, словно хищница белые идеальные зубки.

– Я думаю, нужно задать этот вопрос Владу. И если он все же отпустит меня, – не знаю, что на меня нашло, и какой бес вселился, но я отчаянно хотела поставить эту стерву на место, выделив последние два слова, указав, что я здесь только потому, что именно Влад этого хочет, – то мы с сыном, с огромным удовольствием покинем это место.

– Ты, что же тварь, хочешь сказать, что он держит тебя здесь насильно?– Закричала она, брызжа слюной.

– А разве это не очевидно, – спокойно произношу, невозмутимо глядя ей в глаза.– Ты мне вот что скажи, как ты позволяешь своему мужу, держать в доме любовницу с его же сыном? – Выпалила я, в слепом рвении причинить ей боль, ту самую, которая сжирает меня, с тех самых пор, как я увидела ее. Я хотела, чтобы она захлебнулась ею, и поэтому продолжила добивать, не думая о последствиях, которые не заставили себя долго ждать.– Или же ты настолько в скверном положении, что вынуждена помалкивать, пока он страстно имеет любовницу в беседке сада, и делать вид, что все в вашей семейной жизни в полном порядке, и у вас царит глубокая вечная любовь?– Продолжала, спокойно чеканя каждое слово, не замечая в ее лице перемену.

–Знаешь когда Влад был моим мужем, он себе такого не позволял, наоборот…– Договорить я не успела, потому что эта стерва нагло, с идиотским визгом вцепилась мне в волосы, и повалила на пол. В первое мгновения, чувствуя пронзительную боль в голове, я растерялась, поскольку ни разу в жизни не дралась с девчонками. Я была тихим спокойным ребенком, обходила острые углы в общении со сверстниками, и старалась отмалчиваться, чем драться, глотая обиды и оскорбления. Но сейчас словно кто – то другой сидел во мне, и подначивал дать сдачи. Не знаю, как мне удалось извернуться, оставив порядочный клок волос в ее руках, и усесться на нее сверху. Замахнувшись, я принялась хлестать ее по лицу, вымещая на ней всю свою накопившуюся злость и боль, пока меня не сдернули с нее, высоко подняв в воздух.

Мне не надо было гадать, кто это, потому что только один человек может так прикасаться – напористо, сильно, и одновременно нежно. На последнем слове, мысленно чертыхнулась, пытаясь взять себя в руки.

В голове звенело, тело бьется мелкой дрожью, дыхание сбилось, ладони горят от хлестких ударов, и весь озлобленный вид Влада примчавшегося на бабские крики, поначалу меня совсем не испугал, а наоборот, раззадорил еще больше. И дав волю своему гневу, я бросилась на него, хлеща теперь уже его, оторопевшего, в изумлении раскрывшего рот.

– Да успокойся, черт возьми, уже, – скрутив меня в секунду, швырнув на низенький диван под стенкой, поспешил на помощь своей стерве, бережно поднимая ее с пола, убирая нежным жестом с лица растрепанные волосы. Меня этот факт чрезвычайно задел, и я позорно зарыдала, закрыв лицо руками. Вскочила, и бросилась прочь, наверх, в свое уединение, к своему сыну.

Но замерла как вкопанная за углом, уже поставив ногу на первую ступень, едва до моих ушей долетел тусклый всхлип этой поганки.

– Выгони ее, Влад, прошу тебя, посмотри, что она со мной сделала! Ты не можешь так поступать со мной! Зачем ты привез в наш дом свою любовницу и сына? Что мешало тебе пристроить ее где-нибудь подальше от меня, от нас?– Задыхаясь, говорила она, не забывая жалобно всхлипывать, давя на жалость. От ее слов у меня холодок побежал вдоль позвоночника, и я напряглась, боясь пропустить ответ Влада. Но он молчал, держа в напряжении не только ее, но и меня, притаившуюся за открытой дверью.

– Влад… Ты слышишь меня? – Хороший вопрос, меня он тоже очень интересовал.

– Это не мой ребенок.

– Но она сама мне об этом только что сказала! Она высмеяла меня за то, что ты притащил их в наш дом!

– Ян, я разберусь, ладно? Тебе не о чем переживать. Иди наверх и приведи себя в порядок.

–Ты накажешь ее?

– О, можешь даже не сомневаться!

Дальше я слушать не стала, поднялась наверх, сгорбившись словно старуха, под гнетом обиды и горечи. Артём еще сладко спал, и поправив ему одеялко, я вышла на балкон, стараясь успокоиться. Руки тряслись и горели от ударов, пульсируя от боли и напряжения. Глубоко вдыхая свежий весенний воздух, я потихоньку взяла себя в руки, сгорая от стыда за проявленную агрессию. Я ругала себя за то, что опустилась до уровня базарной бабы, чувствуя, как горит щека, да еще и при Владе. И синяк наверняка будет, мысленно представив, как буду ходить с таким украшением, застонала. Мне не давала покоя мысль, что Влад уже устроил свою жизнь, и может быть даже любит эту… свою Яну. Но как же тогда пошедшая ночь? Разве он не пылал? Я же чувствовала его дикий голод и горячий отклик. Его боль и… нежность, хоть это и не самое подходящее слово для того что происходило под покровом ночи в саду. А может он со всеми такой пылкий, и я придумываю того чего нет?

Окончательно запутавшись, я направилась в комнату, да так и замерла на пороге. Влад стоял возле кроватки и смотрел на спящего малыша. По его лицу ничего не возможно было прочесть, он всегда мастерски скрывал свои эмоции и чувства, или же надевал такую маску, какую требовали сложившиеся обстоятельства.

Подняв на меня отстраненный взгляд, поманив пальцем за дверь, вышел, не сомневаясь в том, что я последую за ним.

Первое мое желание было закрыть за ним дверь на ключ, пусть манит пальцем свою Янку, но рассудив, что все же поговорить необходимо, я, сцепив зубы, и поправив растрепанные волосы все же последовала за ним.

Влад ждал меня в коридоре, в одних легких домашних штанах и наполовину застегнутой темной рубашке, скользнув по мне взглядом с головы до ног, сжав кулаки, дал знак следовать за ним. Снова пальцем. Как собачонке.

Пока я медленно тащилась за ним, злость снова достигла своего апогея, и я уже пожалела, что пошла за ним.

Едва войдя в его кабинет, аналогичный тем, что были у него в других домах, Влад направился к бару, и плеснул себе в стакан скотч, медленно отпил и посмотрел на меня.

– Я хочу, чтобы ты извинилась перед Яной. – Процедил он, впиваясь глазами в мои растерянные. Смысл его слов не сразу достиг моего сознания, а когда все же я осознала, о чем он просит, внутри все задрожало от его слов, взбунтовалось и грозило вывалиться из меня в виде самой настоящей неприглядной женской истерики. Я даже хохотнула соответствующе, тут же смолкнув под давящим тяжелым взглядом.– Твое поведение непозволительно, и ты должна понести наказание, в первую очередь за то, что распускаешь нелепые сплетни.

Каждое его слово кнутом обрушились на оголенные нервы, я часто задышала, подбирая нужные слова, чтобы, наконец, расставить все точки над «i».

– Да, конечно, каким образом прикажешь это сделать? – Прошла и села в кресло, сложив ногу на ногу, пряча дрожащие руки в подол широкой домашней юбки. – Наверное, чтобы быстрее ее обида прошла, мне нужно встать на колени и поцеловать ее туфлю? Тогда твоя жена простит меня, и тебя за то, что ты притащил нас сюда?

Он стоял, облокотившись о стол, и сверлил меня темным взглядом, крепко сжав губы в одну линию. Подавив желание подойти, и провести пальцем по ним, заставив их вернуться в свою неповторимую форму, и снова продолжила.

– Объясни, наконец, зачем мы здесь, и что тебе от нас нужно?

– Я что – то пропустил момент, когда согласился тебе отчитываться, или кому бы то ни было. – Поставил стакан на стол, вцепившись руками до побелевших костяшек в стол по обе стороны от себя.– Ты будешь делать так, как я сказал и точка.

– Нет.

–Что ты сказала? Повтори, я не расслышал.– Тихо прошипел он, нагоняя на меня страха.

– Нет.– Твердо произнесла глядя ему в лицо, которое темнело с каждым моим вдохом.– Я ничего тебе не должна. Как и ты мне. Да – да, можешь приберечь этот взгляд для своей жены, и требовать что – либо ты имеешь право только с нее, как и манить пальцем, так и… так и…– запнулась я, от того что едва не сорвалось с моих губ.

– Трахать,– порочная улыбка выровняла его губы, отозвавшись во мне легкими бабочками внизу живота,– судя по твоему румянцу, ты хотела сказать именно это. Удивительно, ты еще не растеряла способность краснеть, моя милая. – Иронично произнес Влад. Оторвался от стола и медленно двинулся ко мне. Подошел так близко, что я чувствовала аромат его тела, без парфюма, так свойственного ему, а того, как пахнет его кожа. Этот запах мгновенно проник в мой организм, заставив плавиться тело как горячий воск. – А теперь послушай меня внимательно Ди, – наклонился низко ко мне так, что наши лица разделали лишь несколько раскаленных сантиметров, вибрирующих от каждого нашего вздоха, посылая армию мурашек по моей коже, положив руки на подлокотники кресла по обе стороны от меня.– Во – первых, Янка мне не жена, и наврядли ею когда – нибудь станет, наш с тобой брак, знаешь ли отбил у меня эту вредную привычку. Мне теперь не нужен, как ты видишь, штамп в паспорте, чтобы кого – то трахать. Во – вторых, ты принадлежишь только мне, и пора бы тебе это запомнить. Я тебе сказал однажды, что от меня ты отправишься только на кладбище. В этом я тебе могу помочь, если ты так яростно желаешь от меня избавиться. Ты привязана ко мне, нравится тебе это или нет. И я не потерплю никого возле тебя, не потому что все еще люблю тебя, а потому что с детства ничем не привык делиться с другими. В – третьих, – его взгляд опустился на мои губы, которые я неосознанно облизнула, – ты должна уважительно относиться к моей девушке, и тебе придется извиниться перед ней, за свои нелепые слова.

– За какие именно? Какие слова ее настолько сильно ранили, что она забыла о телесных повреждениях, требуя удовлетворить моральные? – Прошептала глядя ему в глаза. Я с ужасом ждала его следующих слов, и когда они все же прозвучали, голова закружилась с такой скоростью, что мне пришлось прикрыть глаза, чтобы собрать волю в кулак и произнести то, что надо глядя прямо в его пылающий зеленью взгляд.

– Ты… сказала, что он мой.– Я задохнулась от того сколько всего проскользнуло в глубине его глаз. Горечь. Обида. Злость.

– Абу как – то сказал,– начала я тихо, прокашлявшись, – что ты не можешь быть отцом Артёма, и… я понимаю, как это звучит, но, тем не менее, это так, Влад…

– Заткнись. – На его лице дикая раздирающая боль, – Я никогда не думал, что ты настолько жестока, чтобы соврать в таком,– прошипел он, обдавая мое лицо горячим дыханием. Я не могла оторвать взгляда от манящих губ, совершенно не воспринимая то, что эти самые губы с таким трудом выталкивают, раня и меня, и себя.– Ты не только шлюха, ты еще и брехуха, Ди.

Снова прикрываю глаза, боясь показать какую адскую боль причиняют его слова. В голове пусто, и фразы способные доказать правдивость моих слов попросту пропали. Растворились. Все заготовленные слова волшебным образом сдуло нашим тяжелым дыханием, с шумом разлетающегося в тишине кабинета.

– Это же легко проверить, правда, Влад,– Шепчу, открывая глаза, встречаясь с его, глубоко пряча свои чувства, – вопрос в другом ведь? Что потом делать с этой самой правдой? Как потом жить, вспоминать и … думать, где женщина, принадлежащая тебе во всех смыслах, провела тот год, каждый день из которого умирала… Так легко проверить… Но ты же гордый, тебе легче пойти на поводу у своих амбиций, чем у здравого смысла.

Подскакиваю на месте, от его резкого захвата. Обеими руками схватив мое лицо, обрушив на меня горящий взгляд, сжигая мое самообладание в прах.

– Ты блядь, представить себе даже не можешь, что я чувствовал, разыскивая целый год женщину, принадлежащую мне, как ты выразилась, во всех, смыслах. Тебе не передать того чувства, которое разорвало мой мозг, когда увидел эту самую женщину с человеком, которому одному из трех, доверял как себе. И не тебе сейчас говорить о высоких чувствах, жалкой ничтожной предательнице.

Каждое его слово било меня наотмашь по горящим щекам. Каждое гребанное слово было правдой. Но лишь отчасти.

Как сейчас признаться, что снова оказалась в том чертовом борделе? Как глядя в глаза сказать, что единственная сестра, бросившая меня вместе с матерью была элитной шлюхой? И что долги ее отрабатывать повесили на меня?

Вся эта «правда» так и повисла между нами, навеки погребенная под толстой плитой моего страха увидеть в его глазах отвращение и презрение. Пока в его глазах горят боль, вперемешку со страстью и едва уловимой нежностью, которую он старается глубоко спрятать, я могу жить, говорить, улыбаться. Но что будет, когда эти родные и любимые глаза будут жечь брезгливостью и отвращением? Я гнала подальше от себя даже саму вероятность, боясь представить себе ее даже мысленно.

Его близость давила на меня, мешая мыслить и дышать, заставляя обостриться все мои инстинкты, алчно жаждущие его каждой своей гранью. Мои мысли уже перетекли в другое русло, настроив свои радары на хлещущую через край его сексуальность. Запах его губ, кружил голову, пепел его слов, посылал разум в свой далекий, но такой желанный полет от реальности, туда где нет, всего того что сейчас заставляет его дрожать от злости и смотреть так, что руки на себя наложить хочется.

Тянусь к нему губами, робко прикасаясь к его, таким теплым и родным. Сейчас я не хотела думать ни о чем другом, желая, чтобы он сдался, схватил меня руками, ртом, как сегодня ночью. Чтобы дал почувствовать свою защиту, так необходимую мне. Хотела заглушить, обмануть его страстью кричащий во все горло внутренний голос, сетуйщий, что Влад как собака на сене, и пора это менять. В этом я была с ним солидарна, и даже готова к решительным дальнейшим действием, но… потом.

Сейчас хоть разок почувствовать его тяжесть на себе, глотнуть его аромат, захлебнуться им, позволить растекаться по венам исцеляющим потокам. Осторожно поднимаю дрожащие руки и кладу ему на грудь, чувствуя, как яростно стучит его сердце, боясь сделать вздох, и спугнуть его растерянность и ранимость, показавшуюся вдруг из – под треснувшей маски невозмутимости и равнодушия.

Вкладываю в свой взгляд всю свою любовь, обнажая себя костей, отдавая себя в его руки. Секунды томительно перетекали в минуты, и он казалось замер, как перед обрывом, не решаясь сделать тот самый последний шаг. Но, вдруг, забрало с грохотом захлопывается на нем, пряча все то, что еще секунду назад давало мне надежду, явив мне того самого Влада, которого я ненавидела до судорог, обжигающего своим безразличием и холодом.

– Иди к себе и переоденься. Янка права, ты тоже должна отрабатывать свой хлеб, и теперь будешь помогать Эмме Петровне по дому. И предупреждаю сразу, оставь мысли о побеге. Охрану я уже предупредил. – Сжимая, отдирает мои руки от своей рубашки, не спеша выпускать их из своих. Потом словно опомнившись, отбрасывает их, как – будто они могли его испачкать.– Сейчас должна приехать няня из агентства. Она будет присматривать за ребенком пока ты работаешь. Через пятнадцать минут ты должна быть уже внизу.

Оттолкнувшись от кресла, пошел к выходу, пряча руки в карманах домашних штанов.

– Не забудь, ты должна извиниться перед Янкой, – сказал перед самым выходом, и, не дожидаясь моего согласия, скрылся за дверью.

– Ага, как же! Обязательно.– Проговорила себе под нос, оскорбленная до глубины души тем, что он заставил меня работать. – Ну, ничего, Влад, посмотрим, как долго ты сможешь противостоять мне.

И стоя кровавые планы мести ему и его стерве, я поспешила наверх кормить сына.

Диана

Няня мне не понравилась от слова совсем. Первое что подкосило весь ее имидж в моих глазах,– это фамильярность. Едва переступив порог комнаты, девица начала мне тыкать, поучать, и обращаться со мной так, будто мы знакомы с ней со школьной скамьи. Второе, что я ненавидела, – сплетни. Прожив с Владом под прицелом сотни глаз служащих, меня буквально передергивало от небылиц собственного сочинения, которые регулярно доносились до меня, выводя из себя.

Мало того, как по мне, Ирина, так звали девицу, являла собой представительницу древнейшей профессии, ни мало не смущаясь своего откровенного декольте и коротенькой юбочки, так еще и в добавок ко всему понятия не имела, как обращаться с ребенком. Все эти сюси – пуси выводили меня из себя, но в который раз заглянув в ее положительные рекомендации, характеризирующие ее как профессионала своего дела, я скрепя зубами оставила ее со своим сыном и собралась идти вниз.

–Да, хозяин у нас просто секси, – поправляя коротенькую юбчонку выдала она, – не удивляюсь, почему его супружница волком смотрит. Боится, поди, лишиться тепленького местечка. А, он – то, хорош, в кулаке дамочку держит. Кааак рявкнул на нее, я чуть под ноги ему не свалилась. Хотя я и так еле на ногах устояла при виде его лица и взгляда. Ох, и горяч! Не ожидала моя бедная душа такого сюрприза в виде ста килограммов чистого секса и мужской красоты.

Я так и залипла, открыв рот, вцепившись рукой в дверь, отчего – то промолчав о том, что Янка ему отнюдь не приходится супружницей, как она выразилась.

– А ты что, так и пойдешь в этой бабской юбке? – Критически, морща аккуратный носик, глядя на мой наряд, продолжала девица. – Ты чего? Только не говори, что этот красавчик оставил тебя равнодушной, ни за что не поверю. Такая харизма у мужика – один на два миллиона приходится, как по мне, ему достаточно один взгляд в мою сторону и я согласна!

– Не спеши ему в ноги падать. Он тебя раздавит и не заметит. – Осадила я, пытаясь перевести тему на менее болезненную. Запрещаю себе реагировать на эту сомнительную нимфу, душа в себе ростки недовольства и ревности, мысленно отвесив себе звонкую пощечину. – И юбка у меня в самый раз, а ты лучше за ребенком смотри. – Выскочила, стараясь не хлопнуть дверью,

– Ну, как знаешь,– фыркнула обиженно в след эпатажная Ирина.

Спустя некоторое время Эмма Петровна, зайдя на кухню, удивленно осмотрелась, явно не понимая моих действий на ее вотчине. Я же невозмутимо перебирала тарелки, от нечего делать, и расставляла их так, как мне нравилось. Назло всем. Ей, Владу, Ирке, Янке…

– Диана, позволь узнать, чем тебе не угодили мои тарелки?!

– Наши, Эмма Петровна, теперь наши!

– Не понимаю, девочка моя, объясни что происходит?– Отложив в сторону корзину с зеленью, включая кофеварку, аккуратно, понизив тон, спросила она, – Давай, присядь, оставь тарелки, никуда они не денутся.

– Он велел вам помогать, поэтому я здесь, – поделилась я, подперев подбородок рукой, удобнее устраиваясь на барном стуле, – с легкой подачи этой белобрысой стервы.

– Ох, Ди, не знаю даже что и сказать. Мне, конечно, очень приятно твое общество, но зачем ему это понадобилось? – Всплеснув руками, едва не опрокинув пустые чашки на пол.

– Ну, у него советчик хороший рядом есть! Переживает Яночка, как бы я их не объела, наверное.

– Вот что я тебе скажу, девочка моя, – запищала кофеварка, оповещая о готовности напитка, Эмма Петровна, по очереди наполнила каждую чашку, и уселась напротив меня. – Между вами с Владом очень много всего происходило, и черт знает что твориться до сих пор, но он все так же тебя любит.

Ее слова вызвали у меня язвительный смешок. Но под укоризненным взглядом экономки, я пристыженно сникла, уставившись в чашку.

– Ему больно, Диана. Я вижу, он страдает. И не знает, как с тобой поступить, вот и кусается.

– Я бы с этим поспорила, Эмма Петровна. Этот изверг всегда знает, чего хочет. Всегда! – Произнесла нараспев, чувствуя, как кольнуло где – то под ребрами.

– Не говори так, девочка. Изверг разве бросил бы на произвол судьбы маленького уродца с его нищей матерью? – Тихо прошептала женщина, вытирая краешком фартука выступившие слезы. – Никому до нас не было дела, а больной ребенок требовал особенного ухода. Я так многим ему обязана. И так виновата…

Язык прилип к нёбу, и шальная мысль, маячившая на горизонте, постепенно обрела четкость. А с нею и ужас. Не может быть.

– Только не говорите, что Булат…– слова застряли в горле, отказываясь растворяться в гнетущей тишине кухни.

– Да, милая, Егорка – мой несчастный сын. – Ее голос стал еще тише, и казалось, что женщина разговаривает сама с собой, совершенно забыв о моем присутствии. Я же переваривала эту болезненную мысль, смущенно глядя в лицо убитой горем матери. Для любой женщины рождение больного ребенка это огромная беда, которая на протяжении всей жизни будет идти рядом, рука об руку с твоим чадом, взрослеть вместе с ним, ярким пятном алея в исковерканной недугом судьбе. – Влад не бросил его, и помог нам. Мы с ним так давно, что я уже не помню своей жизни без него. Всегда его сильное плечо было мне опорой, а Егорка его как любит. Хоть он и уродец, но у него такое чистое и открытое сердце.

Я содрогнулась внутри, вспоминая последнее свидание с Егоркой, он же и небезызвестный Булат, который одним своим видом вгонял меня в глубокий обморок. Трудно думать о его большом и чистом сердце, когда глазам больно на него смотреть. Но сейчас, глядя на страдание его матери, я хоть и с трудом, но заставила себя пересмотреть свое отношение к нему, стараясь удержать в узде мысли, скакавшие как блохи по зыбкой панике поднимающейся внутри. Если его мать здесь, по всей вероятности и он тоже.

– Вам не в чем себя винить Эмма Петровна, – стараясь утешить экономку, бередящую собственные раны, проблеяла я, украдкой оглядываясь по сторонам, ожидая его появления с минуты на минуту.

– Ох, если б так, моя девочка, если б так… Ну да ладно, что – то я расклеилась совсем. Так вот, Влад добрый человек, только судьба у него очень непростая. Ему много досталось по жизни, и ты самое светлое и ценное, что было и есть у этого мужчины.

Не решаясь перечить женщине, дабы не вызвать нового потока несчастных слез, я предпочла оставить свое мнение при себе, и перевести разговор в другую плоскость., все еще косясь на дверь.

– Эмма Петровна, а где повстречались ваш сын и Влад? Вы сказали, что он мальчишкой спас ему жизнь?

Ответить экономка не успела, испуганно вскочив со стула. Я к слову, едва не рухнула со стула, чудом чашку не разбила. В этот момент на кухню как тайфун влетел Влад, быстро оценив царившую обстановку, бросив на меня полный ярости взгляд.

– Ребенок орет,– проревел так, что стекла задрожали в оконных рамах.

Вслед за Эммой Петровной рефлекторно вскочила и я, проклиная его чертов характер.

– Если бы кое – кто не отправил меня на кухню, он бы не орал! – Ответила ему тем же, поспешив скрыться с его разъяренных глаз.

***

– Эмма Петровна, вы заставляете меня в вас разочароваться, – медленно, пряча дрожь в голосе, цежу каждое слово. В надежде, что она расслышит исходящую угрозу. – Я, кажется, велел вам, и вы, кстати, поклялись держать язык за зубами. Что заставило вас нарушить данную вами клятву? Вы хотели разболтать ей о том, кто я есть?

Пожилая женщина задрожала как осиновый лист, пряча руки за спину.

– Что вы, Влад Генрихович, у меня и в мыслях не было. Так просто к слову пришлось. Диана очень обижена на вас… И потом, я давным давно сказала вам, чтобы вы не смели даже мысленно себя называть как – то иначе. Вы человек с большущей буквы, с огромным сердцем…

– Да что вы заладили своими огромными сердцами! Вы что, же, решили заняться сводничеством? Предупреждаю, это плохая затея. Я не позволю вмешиваться в свою личную жизнь.

– Вы слышали?

– К вашему счастью да, уважаемая Эмма Петровна. И своевременное вмешательство в вашу милую беседу спасло вас от разбитых иллюзий, потому что если б вы разболтали то, о чем поклялись молчать, вы бы лично убедились, что я тот, кто есть на самом деле.

– Нет нет. Я не думала даже. Простите, Влад Генрихович, я никогда ей ничего не скажу, вы же знаете. После всего, что вы для нас сделали…

– Очень на это надеюсь. На этом и закончим.

Услышав обрывок их разговора, у меня волосы на голове зашевелились. Нашла с кем откровенничать, бл*дь, ну что за народ бабы? Не делай добра и не получишь зла, старинная мудрость. Ее длинный язык едва не довел меня до инфаркта, аж под ложечкой засосало.

Диана вскочила с кухни как ошпаренная, оставив после себя лишь тонкий едва уловимый аромат. Глубже его вдыхаю, мысленно выругавшись. Он заставлял все внутри дрожать, и желать ее еще сильнее. Хотя куда уж сильнее.

С ней что – то происходило, и я не мог понять что. За то время, что мы не виделись, она неуловимо изменилась. Не внешне, хотя некоторые перемены все же есть, а внутренне. Я смотрел в ее глаза и не мог прочитать ее как раньше, натыкаясь на такую же непроницаемость, и это срывало мне крышу.

Какой черт дернул меня пойти у Янки на поводу?

Внутренний голосок так противненько смеется. Не придуряйтесь, Влад Генрихович, всё – то вы знаете.

Вывести ее хочу из себя, чтобы до предела, как ночью.

Видеть ее хочу, трогать хочу. Губами, руками, членом, в конце концов. И за это ненавижу себя еще больше. Как целка блядь, устоять не в силах, заглядываю ей в рот как преданный пес, а она только взгляд отводит, сучка.

Да еще и уезжать надо. Еще один сраный «благотворительный» вечер. Французы хотят урвать свой кус от завода и принялись икру метать. Пусть мечут. Пока это выгодно всем, и мне в том числе. Едва ли кто знает, что на дочерние предприятия акции скуплены через подставные лица. Этот «сюрприз» для французишек будет в буквальном смысле убойным. А пока нужно играть по правилам, разыгрывая партию как по нотам.

Мысли о предстоящей поездке не давали покоя, особенно тот факт, что придется оставить ее здесь. Не тащить же ее, в самом деле, с ребенком во Францию? И не признаюсь даже самому себе, что и няню специально для этого привезли по моему приказу.

Как представлю, что с Ильей оставлю, так в голове простреливает, и сердце прошивает высоковольтным разрядом. Хоть Илюха и надолго нейтрализирован, но эта ее блядская забота, разрывает внутренности. Она уже спрашивала о нем пацанов. Беспокоиться. Блядь.

Эти мысли изъели меня всего вдоль и поперек. Не дают покоя ни днем ни ночью. Она как наркотик, отравила весь мой организм, растекаясь по венам ядерной смесью, сделав зависим. Каждый день, миг, в ожидании своей дозы. Взгляда ее блядского. Запаха. Вкуса. Улыбки. Я уже давно подсел на нее, и соскочить не представляется возможным. И самое главное, я, блядь, как самый что ни на есть наркоман, не в силах понять, всю степень поражения, не в состоянии оценить масштабы бедствия, наивно, как последний дурак, полагая, что смогу, когда придет время разорвать связь.