Рассказки

Глава 4. Любимец публики

Жизнь на новом месте пришлась Гоше по вкусу. Ничего другого он себе и пожелать не мог: слишком мала была его фантазия, чтобы мечтать о большем. Каждое утро он выглядывал из запыленного окошка каморки и оценивающе осматривал двор с высоты своего низкого положения.

– Непорядок, – нахмурившись, признавался он сам себе и быстро брался за дело.

А дело свое он знал и любил. Для начала он расчистил весь двор, выгреб мусор, вымел грязь и разбил повсюду клумбы, которые очень скоро щедро заросли лебедой и чертополохом. Потом огородил забором маленькую площадку в глубине двора и назвал ее собачьей. Там по его воле и по желанию бродячих псов и владельцев домашних питомцев выгуливались собаки всех мастей и пород и вполне мирно уживались друг с другом. На этом забота Гоши о четвероногих друзьях не закончилась. Он с удовольствием делился с ними дарами помойки, а они, благодарные, бегали за ним целыми стаями, отпугивая недоброжелателей.

Но таковых у Гоши не было. Напротив, он быстро сделался любимцем всего двора, особенно детворы. И неудивительно, он всегда был рад поиграть с ребятами в любые игры и позабавить их своими цирковыми навыками.

Дети, едва завидев его длинную нескладную фигуру, громко и радостно кричали:

– Привет, Неунывайка! Где твоя балалайка?

Тогда Гоша брал в руки лопату или метлу и изображал на ней игру, весело приплясывая и посвистывая. А свистеть он умел не хуже любого мальчишки и знал, как ловко подражать птичьим трелям. Так, отдыхая от пыльных работ на собранных в кучу старых ящиках и сломанных табуретках, он, к великой радости местных сорванцов, делился с ними своим мастерством. Когда же вся толпа ребят вместе со своим предводителем поднимала дружный хоровой свист, то со стен домов сыпалась штукатурка, в окнах дрожали стекла, а бродячие коты с диким воплем разлетались прочь как ошпаренные.

Гоша оказался своим парнем и среди малышей. Они любили собираться на детской площадке, отремонтированной его руками. Здесь была огромная песочница, заботливо обложенная булыжниками и кусками шифера, качели с надежно закрепленными скрипучими цепями, горка с наспех сколоченными кривыми ступеньками и даже настоящая шхуна, собранная из фанеры, листов алюминия, двух дырявых тазов и днища старой надувной лодки. Вокруг этой площадки, круглой, как арена цирка, стояли низенькие скамеечки, на которых восседали родители и бабушки с дедушками, выгуливавшие своих детей.

А когда выходил на середину арены, точнее площадки, Гоша с пустым ведром, веревкой и консервными банками из-под кильки, разворачивалось самое настоящее цирковое представление. Тогда зрителями становились все: и стар, и млад, и местная публика, и случайные гости двора. А Гоша, чувствуя себя гвоздем программы, уверенно ступал в самую середину круга между шхуной, горкой и чистыми урнами и показывал все, на что был способен. А мог он многое. Гоша ловко жонглировал банками, ходил по натянутой между столбами веревке, как по тротуару, и вытаскивал из пустого ведра фантики, бантики, воздушные шарики и сломанные детские игрушки. Толпа мальчишек и девчонок радостно рукоплескала ему, старушки в умилении утирали слезы, а зрители посерьезней бросали на арену в благодарность артисту бублики и конфеты.

– И кто говорил, что не будет аплодисментов? – искренне удивлялся дворник-артист и продолжал свое дело.

Двор стал живым и веселым. И тон ему задавал Гоша-Неунывайка, носясь с утра до ночи туда-сюда в поисках мусора и новых забав.

Глава 5. Гнев Ивана Иваныча

Однажды вполне добрым летним днем в самый разгар дворового веселья на арене-площадке на Малой Остаповке показался черный автомобиль, из которого чинно выплыл круглый лысый человек в очках и с портфелем в руке.

– Куда это я попал? – озабоченно спросил он сам себя, не узнавая прежнего вида двора. – Надо разобраться, надо распорядиться, надо навести порядок.

И тут до его слуха донесся веселый крик:

– Давай, Неунывайка, бис!

Перед глазами удивленного Ивана Иваныча (а это был именно он) и почтенной публики, собравшейся на представление, предстал клоун Гоша в желтой купальной шапочке на голове, заменившей ему лысину, с нарисованными сапожным кремом очками вокруг глаз и с мешком на животе, сделавшим его настоящим толстопузом. Иван Иваныч весь напыжился, надулся и уже собирался положить конец этому безобразию, но, оставаясь незамеченным для других, решил не выдавать своего присутствия и заодно досмотреть действие до конца.

А в это время толстяк артист беспокойно озирался по сторонам и визгливо кричал:

– Это что за беспорядок? Где тут дворник? Подать его сюда! Я им займусь, я с ним разберусь.

Он со всей силы бил себя кулаком по толстому брюху, то есть по мешку, а из него, как пробки из бутылки, выскакивали резиновые мячики, плюшевые зайчики и бумажные самолетики. Они разлетались по всему двору под громкий смех детворы, а один надувной гусь попал тупым клювом прямо в лоб Ивана Иваныча. Он насупил брови, раскраснелся, еще больше надулся и готов был лопнуть от возмущения, но новый фокус дворового артиста заставил его оставить задуманное. Словно фонтан брызг, из широких рукавов Гошиной рубахи прямо в публику выбросился разноцветный поток ирисок.

В мгновение ока малыши окружили метателя конфет и громко заголосили:

– Это мне! Это мое!

В густой куче протянутых детских рук мелькала, словно молния среди туч, желтая лысина Гоши, а его самого не было видно. Ивану Иванычу не терпелось расправиться со своим насмешником. Он пытался прорваться сквозь толпу, толкаясь и ругаясь, но все безуспешно.

А тем временем представление продолжалось, и на смену аттракциона сладкой щедрости пришел другой – волшебной неожиданности. Насытившаяся ирисками, детвора отступила от своего кормильца, а он не нашел ничего лучше, как облачиться в пестрое лоскутное одеяло, выброшенное, вероятно, по ненадобности на помойку. В нем, как в мантии факира, Гоша совершил оборот вокруг своей оси и медным голосом произнес загадочную фразу:

– Я не я, земля не земля. Чудо, явись, за мной угонись.

С этими словами он приподнял вверх лоскутную мантию, закружился на месте волчком и громко завыл, словно гул двигателя ракеты на старте. И вдруг все увидели, что посреди двора на пыльном асфальте осталось лежать только одеяло.

– А где же Гоша? – вполне разумный вопрос пронесся над потрясенной толпой.

Все глянули в сторону говорившего. Им оказался Иван Иваныч, весь красный не то от смущения, не то от возмущения.

– А вот и я! – послышался радостный ответ.

И взгляды толпы устремились в противоположную сторону. Прямо напротив растерянного Ивана Иваныча встал, точно памятник, во весь свой нескладный рост сам Гоша. На этот раз в руках артиста была метла, которой он, вероятно, тоже собирался позабавить публику. Однако, заметив неприветливый взгляд начальника, быстро передумал, но не стал ни пугаться, ни пытаться оправдаться, а только широко улыбнулся своей доброй глупой улыбкой.

«Вот дурень-то», – подумал начальник жилконторы, а вслух сказал:

– Весело живете, я посмотрю. А про дело, значит, забываешь?

Гоша, не теряя улыбки, уверенно замотал головой.

– Как же, забываю? Вы только поглядите: двор чист как слеза. Стараюсь от души.

– От души, говоришь? Так-так…

Иван Иваныч потер свои пухлые ладошки, еще раз скептически огляделся и, не найдя, к чему придраться, медленной походкой направился к своему автомобилю.

– А это еще что? – гневно прорычал он, случайно уткнувшись взглядом в огромную кучу мусора, высившуюся Эверестом в темной глубине двора.

– А это помойка, видите ли.

– Видеть-то вижу. А я что велел тебе с ней сделать?

Однако ответа на свой вопрос строгий начальник получить не смог. Как раз в тот злополучный момент над вершиной помойки пролетала черная ворона и, заметив на фоне грязного асфальта светлую лысину Ивана Иваныча, каркнула от неожиданности. Гоша ей приветливо свистнул, и тут же из близлежащих кустов послышался эхом оглушительный свист из разных мальчишеских глоток, а за ним – заливистый собачий лай. «Эверест» не выдержал такого звукового натиска, и на светлую голову Ивана Иваныча посыпался камнепадом целый поток разбитых бутылок, окурков, рваных газет, стоптанных тапок и прочих даров богатого источника отходов, именуемого попросту помойкой. Громкий радостный хохот сбежавшихся маленьких любителей больших пакостей довершил душевное падение высокого начальника.

Нетрудно догадаться, какие ругательства сыпались на голову незадачливого дворника по пути Ивана Иваныча из грязи в князи, то есть от мусорной кучи к своей машине. А Гоша, поспешно догоняя его, терпеливо кивал своей непутевой головой и охотно соглашался со всеми обвинениями.

– Вы только не беспокойтесь, я исправлюсь, я разберусь, я приберусь.

Но начальник уже не слышал его, раздраженно заводя двигатель, а про себя сердито бубнил:

– Все, терпенье мое лопнуло. Вымету его отсюда поганой метлой. Нет, не сейчас, пусть сначала весь мусор выметет.

Глава 6. Чудеса на помойке

Старушки на лавочке мирно беседовали под теплым летним солнышком во дворе дома номер тринадцать и успевали при этом зорко глядеть по сторонам, не пропуская самой малой мелочи.

– Что-то давненько нашего Гоши не видно, – посетовала одна, почесав себе за ухом вязальной спицей.

– Как же, не видно? Вон он на балалайке играет, аж досюдова слышно.

– Ась?

– И не на балалайке, а на бутылках, – поправила собеседницу старушка с очками на носу и серьезными мыслями во взгляде. – За забором концерт дает. Бутылочник-балалаечник!

И впрямь, возле старого сарая, прячась от посторонних глаз, Гоша не бездельничал. Прежде чем отправлять на помойку разбросанные где попало бутылки, он бережно составлял их на скамейки, под скамейки, на бревна, вешал на забор и обломанные ветки кустов, а потом начинал бить по ним гнутой алюминиевой ложкой, изображая из себя музыканта.

– Видать, хорошее настроение у него, – заметила одна из старушек.

– А у него всегда оно хорошее, – заметила другая и углубилась в вязание.

Но она ошиблась. У Гоши в то веселое утро оно было не просто хорошее, а самое замечательное. Отыграв положенные аккорды, он рьяно собрал все бутылки в кучу, погрузил их на скрипучую тачку и, напевая: «Еду-еду на помойку, чтоб начать большую стройку», – повез собранный урожай на эту самую помойку. А о какой же стройке шла речь? Да, об очень простой. От дворника требовалось собрать как можно более кучно весь мусор, чтобы приезжающий по нечетным дням мусоровоз мог без лишних усилий и грязной ругани все погрузить и быстро вывезти прочь.

Но дело на этот раз, как, впрочем, и в другие разы, не сразу пошло. Увидев разбросанные у подножия огромной мусорной горы разноцветные коробки и коробочки, большие и маленькие, из-под обуви и зубной пасты, пастилы и конфет, Гоша на минуту размечтался.

– Эх, сколько добра пропадает! А ведь можно было бы сотворить из них что-нибудь эдакое… – сладостно вздохнул он, а потом грозно добавил, обратившись к самим коробках: – Эй, вы, безобразники! Разлеглись тут, как на пляже. Я вас как…

Гоша размахнулся было метлой, но картонные «безобразники» поспешили опередить его порыв и сами собой вмиг выстроились цветастыми кирпичиками в высокую нестойкую башню. Самая верхняя помятая коробочка из-под печенья «Полет» оказалась на уровне второго этажа прямо напротив балкона семнадцатой квартиры.

– Вот здорово! – ахнул Гоша.

Но тут же пожалел об этом. На его беду, на балкон вышел известный всему двору шалопай Колька, держа в одной руке огурец, а в другой – рогатку, с которой не разлучался даже дома. Недолго думая, маленький стрелок выпустил из нее надгрызенный овощ и метким попаданием угодил в самую вершину. Башня рухнула как подкошенная. Колька пришел в восторг, а Гоша – в уныние.

– Ах, вы мои бедные. Дайте я вас подберу, пожалею…

– Пи-пи-пи! – плаксиво запищали коробки и коробочки, заботливо подобранные Гошей в пыльной траве, грязных лужах, на острых булыжниках.

И снова усилиями терпеливых Гошиных рук они были возведены в высокое стройное творение и доставали уже окон двадцать первой квартиры. И так это чудо простояло целый день, радуя своим величием всех местных ребят, включая шалопая Кольку, который позабыл, что у него была когда-то рогатка. И даже соседские девчонки и мальчишки нарочно прибегали сюда, чтобы полюбоваться чудесным мастерством мусорного искусства.

А под вечер, когда серый сумрак начал равнодушно скрывать изящные очертания Гошиной архитектуры, во двор нежданно-негаданно явился гость, которого и раньше никто не хотел здесь видеть. Громкий резкий свист ознаменовал его приход. Гоша от неожиданности вздрогнул и устремил взгляд на башню.

Рядом с ней в неясной тени близлежащих осин виднелся силуэт здорового детины, доходившего ростом чуть ли не до вершины мусорного сооружения. Это был Васька-бандит из соседнего двора – гроза не только местной малышни, но и всех взрослых жителей и головная боль участкового милиционера дяди Миши, который уже не раз ловил его за хулиганство. Шутить с ним было делом опасным. Это понимал и сам Гоша. Да и было, чему испугаться: в руках верзилы тоскливо пищал полосатый котенок, зажатый крепкими безжалостными пальцами. Он будто просил: «Помогите!»

– Эй, парень! Ты бы отпустил животину, – заступился за котенка Гоша и на всякий случай отступил на шаг назад.

– Это ты на кого вареник разявал? Я те щас в момент его прихлопнул, – пообещал хулиган и для убедительности поднес свободный кулак к носу защитника животных.

Кулак оказался размером с Гошино лицо. «Промахнуться трудно», – подумал Гоша и благоразумно отступил еще на шаг назад. На этом шансы на спасение закончились: он уперся спиной в осину, предательски вставшую у него на пути. А в глазах Васьки, несмотря на вечерние сумерки, полыхал злобный огонь, предвещавший быструю расправу, жестокую и неминуемую.

– Пи-пи-пи! – еще громче запищал сдавленный несчастный котенок.

– Пи-пи-пи! – повторили за ним жалобу коробочки, задрожав всей своей многоэтажной фигурой.

Гоше тоже очень захотелось заплакать, но ему не дали. Как только Васькин кулак оказался высоко в воздухе, тут же сотня коробок и коробочек черной стаей налетела на большого обидчика маленьких существ и принялась клевать его своими острыми углами, шлепать его оторванными клапанами, плевать в него тухлятиной и кислятиной. Васька взвыл громче всех этих писклявых налетчиков и выпустил из рук котенка. Полосатый малыш растерялся еще сильнее и задрожал от страха, видя свирепый Васькин взгляд. Еще мгновенье, и побитый разъяренный «хищник» раздавит маленькую жертву своим тяжелым грязным ботинком.

Но тут подоспел на помощь Гоша. В его ловких руках каким-то чудом оказалась старая дырявая шляпа, которой он заботливо накрыл котенка. Налетевший в тот же миг Васькин ботинок пнул ее со всей силой. Она подскочила вверх, перевернулась и откатилась в сторону, пустая и мятая, а на пыльной дороге не осталось ничего.

– А где жи… животина? – недоуменно произнес Васька, глупо моргая глазами.

– А нету. Фокус!

– А-а-а! – взревел Васька и ринулся на Гошу, как волна на прибрежную скалу. Но взять неприятеля штурмом ему не удалось: огромная пустая коробка из-под телевизора «Горизонт» ловко нахлобучилась ему на голову и прочно укрепилась на ней. Еще несколько безуспешных попыток избавиться от картонного плена привели бедолагу-хулигана к твердой, как стена, осине, которая завершила его движение к неприятелю.

– Ха-ха-ха! – дружно хохотали мальчишки и девчонки, невесть откуда взявшиеся на месте стычки.

– Ну, гад, ты еще меня не знаешь! Ты у меня за все ответишь! – рычал Васька, с яростью сдирая с головы проклятую коробку. А увидев, что его обидчика уже и след простыл, сжал в ярости кулаки и грозно пообещал: – От меня не уйдешь, так и знай.

– Больше этот негодяй к нам во двор никогда не явится, – со знанием дела заключила одна из старушек, почти вовремя подоспевшая к месту важного события.

– Ась?

Глава 7. Важная новость

Жизнь большого двора на Малой Остаповке продолжалась самым мирным образом, не предвещая ни нашествия хулиганов, ни пьяных драк, ни строгого контроля высоких начальников. Сам Иван Иваныч, благополучно забыв о своем обещании расправиться с нерадивым дворником Гошей, спокойно улетел в отпуск на юг и пребывал в самом приятном расположении духа на берегу Черного моря. И только несносные мальчишки продолжали стрелять из рогаток в ни в чем не повинных голубей, голуби продолжали гадить на сияющие блеском и бумажками со словом «покрашено» лавочки, а старушки продолжали присаживаться на них, обновляя свои юбки яркими полосками, и плести россказни из последних слухов, долетавших до их тугих ушей.

– А знаешь, Макаровна, что энтот псих наладил кастрюлю из-под щей, ага, с помойки, значит, взятую, и звонил в нее прутом железным – злых фулюганов отпугивал.

– Ты про что, Никитична? Чего-то я в толк не возьму.

– Да про того, энтого… про дворника нашего.

– Какой же он псих? Он вовсе и не псих, он нормальный, только не такой, как все, – вмешалась баба Бабанова. – Я вам вот что скажу, только вы ни гу-гу. Это секрет, понятно? Мне Федоровна рассказывала, а ей фельдшер из пятой квартиры, а ему… Ну, это неважно. Он, этот дворник, и не дворник вовсе.

– А кто? Да, говори же, не томи, злыдня.

– Вот я и говорю. Он этот… как его? Шайтан, то есть шантан или…

– Шаман! – первой догадалась Никитична. – То-то я и смотрю, с головой он не дружит.

Все охотно согласились с таким заключением и дружно закивали своими седыми головами.

– Ась? – вступила в беседу Анастасия Карповна. – Как же не дружит? Он со всеми дружит: и с Ванькой, и с Санькой, и даже с оболтусом Колькой. А с Васькой-бандитом… Не, он с энтим вовсе не дружит.

– А вот я слышала… – поспешила поделиться последними новостями молчавшая до сих пор бабуся с очками на носу и серьезным взглядом.

Но договорить не успела: ее речь бесцеремонно прервал участковый дядя Миша, неожиданно явившийся на бабью сходку без всякого приглашения.

– Это еще что за базар? – строго спросил милиционер. – Кто вам позволил разглашать ложные сведения?

Старушки дружно проглотили языки. А дядя Миша продолжил допрос как ни в чем не бывало:

– А знаете ли вы, бабушки, что за распространение слухов, наносящих вред следствию, можно по закону сесть в тюрьму?

– По какому такому следствию? – первой обрела язык самая смелая баба Макаровна.

– Уголовному, – невозмутимо ответил участковый и для убедительности разгладил свои длинные черные усы и поправил козырек фуражки.

У старушек очки полезли на лбы, платочки встали дыбом, а языки прочно приросли к гортани.

– Следствие по делу об ограблении магазина спортинвентаря на улице Чернышевского, дом четыре, – медным голосом проговорил страж порядка, а потом, смягчив тон, более дружелюбно спросил: – А вы, бабушки, может, слышали что-нибудь об этом? Я ищу свидетелей по этому делу. Оно произошло вчера на соседнем с моим участке. Надо помочь милиции.

Старушки разом оживились и все вместе как по команде раскрыли рты:

– Я все видела.

– Я все слышала.

– Я все знаю.

– Я все расскажу.

У милиционера как ветром сдуло фуражку, усы подскочили кверху, и он в ужасе закрыл глаза.

– Молчать! – грозно скомандовал он. – Говорить по одному. Антонина Макаровна, что вы видели?

– Я все! – выпалила Макаровна. – То есть… ничего… то есть он виноват. Это все его фокусы.

– Да, да! – возбужденно подтвердил хор старушечьих голосов. – Это он, Гошка-хулиган. Вы его проучите, как следовает.

Милиционер пообещал, что Гоша-хулиган ответит по всей строгости закона и, не найдя сколько-нибудь вразумительных объяснений у словоохотливых старушек, поспешил по своим служебным делам. А напоследок взял с участниц разговора слово о неразглашении тайны следствия.

– Ни-ни! – хором пообещали они.

Глава 8. Гоша-бандит

Лишь только участковый скрылся от их прицельного взгляда, старушки тут же без всякой команды «разойдись» кинулись врассыпную. И уже через полчаса и Васильевна, и Андреевна, и Петровна, и Тимофеевна – словом, все знали об ужасных злодеяниях Гошки-бандита.

Оказывается, он собрал целую шайку отъявленных негодяев и во главе их совершил дерзкий ночной налет на магазин не то запчастей, не то стройматериалов, не то еще чего-то. Сначала они убили сторожа, потом вступили в схватку с прибывшим отрядом милиции и открыли по нему огонь. Всех уже упекли в тюрьму, и по заслугам. Только одному главарю Гоше удалось вырваться из рук правоохранителей самым чудесным образом. Это был его главный фокус. И теперь вся милиция сбилась с ног в поисках этого проходимца.

Двор жужжал как растревоженный улей. Неизвестно, каких фантастических размеров в глазах добрых старушек достигло бы совершенное пропавшим дворником преступление, если бы во двор ни вошла Харитониха – бабушка Кольки Харитоненко из семнадцатой квартиры.

– Ну, что раскудахтались, старые сплетницы? – возмутилась она. – Кому на этот раз косточки промываете?

– А, Надежда! Разве ты не знаешь? Про Гошку ничего не слыхала? А я все знаю, все слышала. Попадись он только мне! – пообещала баба Бабанова и потрясла в воздухе своим костлявым кулаком.

А Харитониха обвела всех загадочным взглядом, помолчала с минуту для пущей важности и самым вкрадчивым голосом медленно произнесла:

– Все-то вы знаете, да не все. А я вот тама сама была и все своими глазами самолично видела. Вот!

– Не может быть.

– Врешь!

– Да что б мне лопнуть! – гордо заявила Харитониха и для убедительности ударила себя по костлявому боку.

– Бабах!

Что-то громко хлопнуло в кармане ее широкой юбки, и она подскочила на месте точно ретивая козочка.

– Тьфу ты, напасть! – выругалась она. – Все это он, Колька-шалопай, внук мой непутевый. Подложил мне надувного кролика. Все беды в доме от него. Вот и вчерась домой вечером не вернулся. Ну, и пошла я его искать. Все дворы, значит, облазила – нет его.

– Да ты не тяни, Надь. Об деле говори.

– Вот я и говорю. Вышла, значит, я на улицу Чернышевского к тому дому, где спортивный магазин.

– Ну, ну, давай же!

– Ну, я и говорю. А в доме том Валерка Канчуков живет, то есть Кольки моего друг.

– А дальше?

– А дальше наступила ночь…

Голос Харитонихи задрожал, дыхание стало неровным. Старушки обступили ее плотным кольцом, стараясь быть как можно ближе к эпицентру больших страстей. Они старательно навострили свои тугие уши и вытянули свои длинные жаждущие знаний носы.

Но, к сожалению, им не довелось узнать всей правды из уст Харитонихи, скрытой и от нее самой. А дело было так. Накануне вечером Колька, и впрямь, бегал к своему приятелю на улицу Чернышевского и гонял с ним по двору весь вечер старый дырявый башмак вместо мяча, начисто забыв о времени, о своем обещании вернуться домой не позднее десяти часов и о силе отцовского ремня. Когда же совесть, наконец, дала о себе знать, было уже совсем поздно, не было видно ни футбольного башмака, ни серых подъездных дверей, служивших воротами, ни возможности доскакать домой к положенному сроку. Уже ничего на свете не могло спасти Кольку от неминуемой расплаты. И она, вне всяких сомнений, состоялась бы, кабы не одно обстоятельство – пропала баба Надя.

– Как, ты один? – изумленно всплеснула руками мать.

– А где же бабушка? – отец бессильно опустил ремень.

По недоуменному выражению Колькиного лица родители поняли, что он и сам потрясен таким оборотом дела.

– Она пошла тебя искать, – пояснила мама. – Времени-то уже сколько.

– И потерялась, – заключил отец. – Что же теперь делать?

А делать ничего не надо было. Бабушка уже звонила в звонок одной рукой и стучала в дверь другой.

«Всыпать бы ей хорошенько», – подумал Колька, но вслух ничего не сказал.

Зато сказала баба Надя. Прямо с порога она обрушилась на недоумевающих домочадцев потоком крайне важных известий об очень страшных событиях, свидетелем которых она стала по воле случая.

– Представляете, в магазине спортивного инвентаря произошло ограбление.

– Какого магазина? – не понял Колькин отец.

– Какого инвентаря? – не поняла мать.

– Ну, на улице Чернышевского. Там магазин обокрали, все вынесли до ниточки. А знаете, кто грабитель?

Глаза Кольки загорелись горячим светом.

– Кто? – хрипло произнес он и на всякий случай присел на пол, спрятавшись за тумбочкой.

– Гоша, дворник наш. Вот кто бандит!

– Не может быть, – прошептал Колька и, выглянув из-за тумбочки, в страхе покосился на родителей.

Но они были слишком увлечены рассказом бабы Нади и не обратили внимания на сильную бледность сына.

– Еще как может! Я сама видела, как его выводили в наручниках из магазина и сажали в милицейскую машину, а потом с сиреной повезли в тюрьму.

Для пущей важности бабуля покрутила у себя над головой красным платком и громко завыла.

– Что с тобой, Коленька? – вдруг всполошилась она, перестав выть. – Почему ты сидишь на полу и почему такой бледный? Тебе нездоровится?

– Спать ему уже давно пора, – рассудил отец и, громко зевнув, первым пошел в спальню.

– Да, сынок, иди ложись, – согласилась мать и тоже ушла.

Так, виноватый, но ненаказанный Колька-шалопай поплелся на ватных ногах к себе в комнату, а в ушах у него звенели жутким откликом непривычные слуху слова: «бандит», «сирена», «тюрьма».