Глава 7
Надо сказать, дроздовские дети не всегда были балованные и непослушные. Если было нужно, любой даже самый заядлый шалун мог сделаться серьезным и воспитанным. Такие чудеса нередко встречались в сельской школе.
Анна Андреевна, добрая и приветливая, но строгая и неподкупная учительница, начала урок не совсем обычно. Она не стала вызывать учеников к доске и не спросила, все ли справились с домашним заданием.
– Сегодня мы поговорим о добрых делах, – сообщила она классу и внимательно оглядела ребят. – Скажите мне, кто из вас может похвалиться, что сделал доброе дело, ну, скажем, вчера или на днях?
Ученики оживились. Конечно, за такие ответы оценки ставить не будут. А похвастаться перед одноклассниками дело нужное.
– Я вчера весь наш двор от ворот до самой бани от снега расчистил, папке помогал, вот, – бодро отчитался маленький веснушчатый мальчишка. – А потом еще и соседу помог, дядя Гоше. У него нога больная, он плохо ходит.
– Молодец, Миша, – похвалила Анна Андреевна. – А ты, Максим, чем можешь нас удивить?
– А я вчера откопал в снегу колесо от телеги Фрола Макарыча. Он его потерял, а сам найти никак не мог.
– Это хорошее дело. А еще кто-нибудь может рассказать нам о своих добрых поступках?
– Я могу.
– И я.
– Давайте по очереди.
– Я, Анна Андреевна, пустила к нам в дом бродячую собаку. Она чуть не замерзла совсем на морозе. Мама сначала отругала меня, а потом тоже пожалела собаку. Я назвала ее Морозяка, и она осталась у нас жить.
– А я птичку покормил на нашей улице хлебом и просом.
– А я младшего братишку Саньку отвез на саночках в детский садик.
– А я помог бабушке дойти до дома. Она шла по дороге, поскользнулась и чуть не упала.
– Чья же эта бабушка, Ваня? Ведь у тебя нет бабушки.
– А это не моя. Она ничья. Это Горевуха, то есть Марья Гавриловна.
Ваня потупился, замялся немного, а в классе послышался смех.
– Ха-ха! Горевуху спасал. Так ей и надо, пусть себе падает. Она противная.
Учительница рассердилась.
– Как вы можете так говорить, – сказала она в возмущении. – Добро нужно делать всем и всегда. Его каждый заслуживает.
Никто не стал ей возражать.
Глава 8
Добрые дела в Дроздах любили делать не только дети. Их мамы и папы, тети и дяди, бабушки и дедушки частенько помогали и своим родственникам, и своим соседям, и соседям с других улиц, а то и вовсе чужим людям. Так, с приходом холодов в селе Сафроново, что за лесом, в часе езды верхом, замерзла в реке лодка, зажатая льдами. В ту пору как раз проезжали мимо на санях два брата-дроздовца. Они и помогли местным рыбакам-неудачникам вытащить лодку на берег. За это сафроновцы дали им целую корзину свежевыловленных лещей.
Так, брат Игнат и брат Кондрат вернулись с уловом домой, а там, видят, мужики спасают избу дяди Михайла. Еще по осени залилась вода через худую крышу аккурат под нижний венец. А пришли холода, и превратившаяся в лед влага раздвинула скрепы, и разошлись стены. Вот-вот дом накренится. Что тогда делать? И дюжина пар сильных мужицких рук с огоньком да с крепким словцом сладили дело. А Игнату и Кондрату не досталось никакой доделки.
Они и не серчали. Чего грустить, когда вокруг такая благодать? Снег искрится, мороз за нос щиплет, ребята в снежки играют, азарт подогревают. Едут себе братья дальше.
Вот уж и дом Солонихиных. Семья у них большая, детишками богатая. Все время детский смех аж до другой улицы слышен.
А тут не до смеху. Солониха кричит, надрывается. Что такое? Братья подкатили, узнать хотят, что стряслось. А в погребе у доброй Серафимы Васильевны вся картошка, как есть, померзла. Не успели ее как следует соломой укрыть, надеялись, пронесет. А мороз по-своему распорядился. Вот и плачет теперь баба, чем детей кормить, не знает. А к ней уж соседи поспешают, кто чем помочь рад – кто куль картошки тащит, кто мешок репы, кто пуд лука репчатого. А братья ей всех лещей до единого отдали.
– Чем и благодарить-то вас, люди добрые? – снова плачет Солониха.
– На твою доброту своей отвечаем, – говорит ей Меланья. – А вот есть такие, что сами от добра убегают.
– Это кто ж такие? Небось, не из нашей деревни? – не поверил ей Фрол Макарыч.
– Как же! Из нашей. Пошла я на днях угостить пирожками бабу Горевуху, а она меня со двора прочь погнала, точно собаку.
Маленькая Милка в кроличьей душегрейке издалека, и впрямь, на серую собачонку походила. Фрол только плечами пожал и почесал темя.
– А верно Милка подметила, – вступил в разговор кум Митька. – Собирался я тоже Горевуху выручить, дров ей наколоть да воды натаскать. А она меня как увидела, клюкой на меня замахала. «Убирайся, – кричит, – а то старосту позову».
– И не клюкой вовсе, а зонтом своим, – поправила Митьку розовощекая Полинка. – Она его заместо трости носит, чтобы ходить легче было. А он ей не помогает вовсе. Скользит, и удержу нет. Я сама видела, хотела руку ей подать, а она в сторону от меня, как от чумы, шарахнулась.
– И я видела, – оживилась баба Назариха. – Иду мимо церкви нашей Троицкой, значит, смотрю, а Гавриловна сидит на паперти, видно, отдохнуть присела. А я-то сдуру решила: милостыню просит баба. И дала ей на пропитание самую малость. А она как закричит, как заругается!
– Ну, раскудахтались, оглашенные, – замахал руками дед Степан, самый старый и самый сведущий из всех стариков на селе. – Все бы языками попусту молотить. Вовсе не такая Марья Гавриловна. Уж я говорю, значит, знаю.
– А какая она? Лексеич, не обидь, расскажи, – подошла поближе к нему Серафима, а за ней следом, не пряча любопытства, все ее домочадцы от мала до велика.
– Такой ли она была? – начал Степан Лексеич. – Первая на деревне веселушка была. Скольких девок она переплясывала, на каких только гулянках не подпевала, сколько парней за ней бегало, ух! И что ни попроси, все отдаст, все сделает, ничего не пожалеет.
– Не может быть, – усомнилась младшая дочка Солонихи, и глаза ее округлились, точно блюдца. – Разве она была молодой и веселой?
– А то как же! – дед Степан закивал своей седобородой головой. – Я еще мальцом бегал к ней на двор с ребятами. То по леденцу на палочке раздаст каждому, то сказку добрую расскажет, то йодом коленку разбитую смажет. Да, времена нынче не те…
Дед покряхтел, хотел еще что-то добавить, но тут подошла учительница Анна Андреевна.
– Времена-то те же самые, – справедливо заметила она, – а вот люди… Некоторые с годами черствеют, словно хлебная корка, от добра отворачиваются.
Глава 9
И правда, Горевуха сторонилась людской доброты, но никто из ее односельчан не знал и не догадывался о причине такой перемены старухи. Она же тем временем, наполовину ослепшая и оглохшая, стала еще и чрезвычайно мнительной и подозрительной. То сослепу не разглядит, кто к ней в дом пожаловал, то не услышит, кто ее по имени окликнул. А то вдруг пригрезится ей, будто воры к ней в дом ломятся, последний куль сухарей отобрать норовят. А от протянутой милостыни убегала, думая, что у нее самой выпрашивают на подаяние.
– Я и так бедная и несчастная, – причитала с утра до ночи Горевуха, глядя в окно за серыми занавесками. – И в избе у меня не топлено, и в кладовой у меня пусто, и вода в колодце застыла, и никто мне не поможет, и никто обо мне вспомнит. Злые люди, злые.
Так и жила Горевуха наедине со своею тоской. И люди о ней стали и в самом деле понемногу забывать. Да и не до того им было. Помимо забот по хозяйству, прибавилось еще хлопот по случаю зимних праздников. Наступали Святки, а за ними Новый год в Дрозды торопился, а там и Рождество. Тут уж не до печали.
Мужики в лес зачастили, елки попышнее, позеленее ищут, в дом тащат. Бабы стряпню праздничную затевают. Колокол дроздовской церкви радостный звон разносит по домам и дворам и далеко в поля и перелески. Дети большими шумными толпами собираются и с песнями и прибаутками по деревне с мешками, колядуют по случаю великого праздника. Летят песни-колядки по всем улицам, даря радость людям, а ребята получают взамен целые горы подарков. А людям не жалко. Они, веселые и беззаботные, гуляют, празднуют, набивая пузо и ни о чем плохом не думают. Во всех домах горит свет, топятся печи, столы ломятся от угощений, а воздух переполняется детским смехом и самым благодушным настроением.
Только Горевуха сидит одна у окна за пустым столом, мусолит беззубым ртом сухую корку, кислым квасом запивает, и на дорогу смотрит. А там в темноте рождественской ночи видит темные фигуры с большими мешками. «Знать, разбойники рыщут, добро у честных жителей отбираю», – думает старуха и на всякий случай подпирает кочергой старую хлипкую дверь. Теперь-то никто не проникнет в ее жилище, никто не посмеет нарушить ее покой.
Но покоя себе она все равно не находит, думы тяжкие одолевают старуху, мучают ее тревоги и видения. Ходит по избе, словно медведь-шатун, и приговаривает:
– Никто мне указ. Сама все знаю.
А знала она, что глубоко несчастна и что корень всех ее бед – в людском бессердечии.
А раз люди виноваты в ее горе, то пусть и отвечают сполна. Так решила забытая всеми Горевуха. И потому всех односельчан, и малых детей, и взрослых людей, и стариков, и старух, ждала злая участь – оказаться пол властью ее неуемного гнева.
Глава 10
Началась теперь для Горевухи другая жизнь. С самого утра, едва только рассветало, она выходила на крыльцо. При себе всегда имела зонт-клюку и самое мрачное настроение. Оглядевшись подозрительно по сторонам и убедившись, что никто ее не видит, она поднимала вверх голову в потрепанном платке и устремляла свой острый старушечий нос к кривой черной туче, похожей на нее саму и не сходившей с неба ни на один миг. Потом скомканным беззубым ртом начинала тихое злобное бормотанье, переходившее в громкий надрывный шепот:
– Туча, туча, нависай,
Снега, снега рассыпай,
Не жалея, от натуги
Намети побольше вьюги!
Голос старухи, долетая до грозной тучи, будил в ней недовольство стихии, и она рассыпала по земле огромные сугробы, поглощавшие друг друга, как волны в океане.
Но Горевухе этого было мало. Тогда она, опираясь на клюку, шла хромой походкой через глубокие снежные заносы до самой мельницы и зловещими уговорами заставляла мельничные крылья вращаться в бешеном темпе.
– Крылья, крылья, мельтешите,
Ветер, ветер нагоните.
Пусть сильнее вихрь помчит,
Все задует, все затмит, —
шептала она с горячим злорадством.
И, покорный воле раздраженной старухи, разгулявшийся до предела ветер готов был снести все нестойкое и шаткое в деревне: соломенные крыши домов, перекошенные заборы, собачьи будки, журавлиные жерди на колодцах и, не насытившись малыми жертвами, желал смести с лица земли и всю деревню вместе со старухой и ее зонтом. Но та упрямо держалась на ногах и только подливала масла в огонь, жадно размахивая своим платком, словно крыльями.
Едва ураган разыгрывался, она уже торопилась к речке Дроздовке. Там продолжались ее суровые заклинания:
– Не жалей, зима, свой гнет,
Куй мощней и крепче лед.
Аж до самого до дна
Стыньте, души, ото льда.
У самой Горевухи душа, видимо, уже совсем заледенела, и она щедро делилась ею со всем миром.
Но и этого ей казалось мало. Тогда она отправлялась в чистое поле, что сразу за оврагом у края села. Там, стуча клюкой о замороженную землю, призывала к злодейству невидимые силы:
– Не скупись на холод, стужа.
Мне мороз страшнее нужен.
Заморозь весь белый свет.
Все застынет в вихре бед.
И тогда самые суровые морозы начинали неистовствовать по всем Дроздам и их окрестностям. А Горевуха ликовала:
– Бойся, бойся, стар и млад!
Погубить мороз вас рад.
И трясла своей клюкой в вихре снежного буйства, радуясь своей власти.
А народ дроздовский, загнанный лютой старухой по домам, сидел в них сиднем, не вылезая, боясь холода пуще огня. За заледенелыми окнами люди не видели ничего, кроме снежной бури, а за наглухо закрытыми дверями не слышали ничего, кроме ее жуткого завывания. И никто из них не ведал, что все это – дело рук Горевухи.
Лишь изредка выбежит кто-нибудь из теплой избы на жгучий мороз то ли за вязанкой дров, то ли за водой, то ли скотину покормить. И увидит тогда в снежном облаке не то птицу, не то зверя в черном одеянии, рыскающего с длинной клюкой по заметенным дроздовским дорогам. Перекрестится добрый человек и скорей в избу воротится от беды подальше.
А страшная старуха все бродит на ветру, не боясь жуткого ненастья, все нашептывает себе под нос глухие проклятья, утопающие в вое вьюги.
Глава 11
Тут и весне срок пришел, а зима, прочно обосновавшись на дроздовской земле, и не думала покидать завоеванные ею пределы. А вещая старуха только подогревала ее холодный пыл и, поднимая к небу костлявый кривой палец, наговаривала:
– Весны не будет.
Как-то пробегали ребята мимо горевухинского дома и увидали ее, стоявшую у калитки прямо под грозной черной тучей. Завидев детишек, старуха замахала на них клюкой, и они припустили быстрее.
– Мама, мама, а почему баба Гавриловна на нас ругается? – пожаловалась матери прибежавшая домой старшая дочка Меланьи Анютка.
– Ну, наверное, вы плохо вели себя. Вот она и рассердилась.
– И вовсе нет. Она сказала: весны не будет.
– Это она напрасно так сказала, – ответил глава семейства плотник Прохор, сколачивая новую скамейку. – Не слушайте вы ее. И чего зря сидите? Спать пора.
Дети отправились на теплую печь, но спать не стали.
– А разве так бывает, чтобы весны не было? – с недоверием прошептал маленький Яшка, прячась под толстое одеяло.
– Бывает, раз Горевуха так говорит, – ответила шепотом Анютка. – Она старая, потому все знает.
– Я боюсь эту бабусю.
– И я боюсь.
Детский шепот прервал грозный голос Прохора:
– Тихо! Будете баловаться, Горевуху позову. Тогда вам несдобровать.
А сам нервно покачал головой и вопросительно посмотрел на жену. Та даже передернулась от неприятного ощущения, вызванного одним только упоминанием о злой старухе.
Накликав беды, Горевуха держала теперь в страхе не только детей, но и взрослых дроздовцев.
– Весны не будет, – слышали изредка прохожие, видя на улицах черный силуэт с клюкой, и спешили прочь.
И детям строго-настрого было велено избегать всякой встречи с бабой-бедой.
Глава 12
– Да, плохи дела, – кряхтя и кашляя, проронил дед Лексеич, глядя на односельчан, собравшихся на сельской сходке в доме старосты.
– Да уж, хуже некуда, – подтвердила баба Солониха, мусоля клетчатый платок и кутаясь в полушубок.
– Что делать-то будем? – спросил староста Федосей Федосеевич в валенках и стеганом жилете и обвел всех пристальным взглядом. – Думу думать надо.
Все дружно молчали. Такого еще не было в достославных Дроздах. Оставалось только уповать на милость природы и продолжать грустить от неотвязчивой зимней стужи.
Люди терпеливо переживали случившееся, не надеясь уже дождаться весны. Тут уж и лету черед пришел. А зима, как наладила свое господство, так и ни с места. Жизнь, хоть и продолжалась, но будто застыла навеки. И всем было по-прежнему горько и тоскливо. И все уж позабыли, что такое праздники, веселье и радостное настроение.
Глава 13
Только раз в доме Настасьи Ильиничны бросили думы о скуке. Маленькая девочка Машенька, любимица всей семьи Воронковых, справляла нынче именины. Собрались родственники со всей деревни, да еще и соседей позвали. Посадили посреди горницы счастливую именинницу в розовом платьице с бантами, поставили перед ней большой круглый пирог со свечами и дружно запели:
– Как у Машеньки-душеньки
Праздничек в радость.
В подарочек сладость —
Именинный пирог.
Положи-ка в роток.
И дети, и взрослые встали в круг и давай водить хоровод. А Машенька-душенька взяла кусочек пирога, но в рот не положила. Пока народ веселился, ее не замечая, накинула на плечи платок, вышла с пирогом на порог – птичек покормить. А там и нет никого, все попрятались. Только ветер по двору гуляет, снег раздувает.
Вдруг видит девочка: в снежной мгле бабушка старенькая плетется, еле ноги волочит. И не радостно вовсе старушке, плачет, слыша, как в доме музыка громко играет, народ развлекает.
Подбежала Машенька к ней и пирог ей протягивает.
– На, бабуска, не плачь.
А в это время в доме смолк шум голосов, музыка играть перестала. Дверь распахнулась настежь, и на крыльцо выбежала перепуганная мать Настасья Ильинична. Видит, дочка Машенька в небрежно накинутом пуховом платке стоит радостная, улыбается.
– Что с тобой, деточка? – взволнованно спрашивает женщина. – Тебя никто не обидел?
Машенька отрицательно замотала головой и опять улыбается.
Однако мать ей не поверила, да и гостьи тоже, высыпавшись на крыльцо. Во время гулянки кто-то заметил в окне мрачную фигуру Горевухи. Хватились – а Машеньки-то нет. Но страхи оказались напрасны.
– Бабуска холосая, – стала защищать ее девочка. – Она сказала, сто она тозе Мася.
– Значит, это все-таки злая Горевуха.
– Она не злая, она доблая. Она сказала: спасибо, Масенька.
– А еще что-нибудь сказала? – не унималась мать, на всякий случай ощупывая ребенка и плотнее укутывая в платок.
Народ с нескрываемым любопытством встал вокруг плотным кольцом.
– А исе бабуска Мася сказку лассказала.
– О чем же сказка?
– Сказка пло лето, пло солныско и пло тепло. Вот.
Люди на крыльце стояли молча, не зная, что и подумать. А тем временем вой вьюги усилился. Женщина подхватила ребенка и поспешила в дом. Остальные последовали ее примеру.
Пурга разыгралась сильная и свирепая, как в первый день зимы. Люди испугались больше прежнего. Не было страшно только девочке Машеньке, поверившей в добрую бабушкину сказку.
Глава 14
Когда наступило утро, она первой выскочила во двор в одной фланелевой рубашонке. Стоя на крыльце, она услышала радостный колокольный звон, перекрикиваемый неугомонными голосами дроздов, спрятавшихся в ветках кустов и деревьев. С ясного синего неба на землю, утопающую в зелени, щедро лились яркие лучи по-летнему теплого солнца.
Следом выбежали на улицу и все Воронковы, а за ними и все село. Такого еще не видели его жители. Они шли шумной толпой по главной улице и диву давались. В распаханных полях рожь колосится, в огородах овощ поспевает, в садах яблоки и вишни соком наливаются.
Собрался весь дроздовский народ потрясенный посреди Троицкой площади перед церковью с горящей на солнце золотой главкой. Стоят люди и шушукаются:
– И вправду, весны не было. Лето сразу настало. А где же Горевуха с ее пророчествами?
И поспешили дроздовцы всем миром к захудалой избушке старушки, что пряталась всю зиму напролет под огромной черной тучей. Прибежали, глядят, а тучи-то и нет вовсе. Перекошенная калитка утопает в лопухах и крапиве. Люди во двор входят, видят: двери и окна все нараспашку. В дом входят, а там по пустой избе ветер-забияка гуляет. А старухи и в помине нет.
– Где же Горевуха? – удивляется в угрюмом молчании народ, бродя по пустынному жилищу.
– Смотрите, что это? – вдруг раздалось откуда-то снаружи.
Люди высыпали на улицу. Каково же было их удивление, когда перед общим взором возник подле забора куст черемухи, весь усыпанный белым пушистым цветом.
– Точно, как в тот, год, что посажен был, – заметил дед Степан и почесал седую бороду. – Сажала его сама Марья, цвел красиво. Я еще мал был, вот как сейчас Машенька.
Он взял девочку за ручку и повел ее к белоснежному кусту, единственному признаку весны, что остался в деревне Дрозды, прочно утонувшей в солнечном лете.
– А где зе бабуска Мася? – спросила девочка и посмотрела своими синими, как небо, глазами в белесые глаза старика.
– Превратилась наша баба Маша в черемуху, белую и цветущую. Будет теперь радовать глаз.
И все согласились с ним. Ведь куст черемухи, как и добрый человек, должен нравиться всем.
И в самом деле, с тех пор Горевухина черемуха, вернувшись к жизни, больше никогда не засыхала, и с ранней весны до поздней осени цвела белым душистым облаком, и только зимой скидывала свой цветущий наряд и укутывалась густым снежным покрывалом. И тогда над ней вновь нависала черная туча и засыпала землю снегом. Но зимы никто уже не боялся. Все знали, что весна будет и тепло обязательно вернется.
Угол
Часть 1. В углу
Глава 1. Наказание
– Здравствуйте, тетя Таня. Здравствуйте, дядя Дима. А Тиша дома?
Усатый хмурый мужчина, вышедший на порог квартиры вместе с добродушной пухлой тетенькой в фартуке, нахмурил брови и строго ответил:
– Дома-то он дома, но гулять не выйдет. Наказан.
Малыш в коротких штанишках на одной лямке и рубашке с оторванной пуговицей убедительно шмыгнул носом и дал понять всем своим видом, что сдаваться не собирается. Наглым пронзительным взглядом серых мальчишеских глаз он в упор посмотрел на добрую тетю. Та улыбнулась ему.
– Ну, раз пришел, то можешь проведать его, но только на пять минут, а потом…
Мальчик не услышал, что будет потом, потому что реактивной ракетой влетел в дверной проем и через четверть мгновенья был уже в маленькой комнате своего друга.
– А, Гришка! – обрадовался тот и вяло улыбнулся. – А я, видишь, стою тут, в углу…
Гришка, а именно так звали шустрого гостя, а если точнее, то Гришка-игришка, прекрасно видел, в каком незавидном положении находился его верный приятель.
Тишка считался первым другом Гришки, хотя друзей у бывалого сорванца и заводилы всех ребят во дворе было великое множество. Но его почему-то больше тянуло к скромному тихоне Тихону, всегда одетому в чистую выглаженную рубашку и всегда целые брюки. И потому-то никакая кличка не приставала к нему, кроме его собственного имени Тиша, ведь был он тише воды, ниже травы.
И он в свою очередь рад был дружбе с неуемным и богатым на выдумки Гришкой-игришкой. Именно Гришка мог в любую минуту разбудить в тихой натуре приятеля азарт и радость приключений.
– Вот, наказали меня за вчерашнее, – вздохнул он и повесил нос.
– А, подумаешь, – равнодушно отозвался Гришка. – Мне, между прочим, тоже влетело. Батька, знаешь, как выдрал. О!
Гришка показал то место, которое получило заслуженное наказание.