Вольфганг Амадей Моцарт. Его жизнь и музыкальная деятельность

Музыка Моцарта изящна, благородна, грациозна. «Моцарт бесконечный мелодист; все у него поет, темы его сонат – настоящие арии. Он мелодист приятный, благозвучный; он поет лирически, не страдая за человечество. Мелодичность Моцарта не только красива, но в ней проявляются различные настроения». Этот человек испытал так много страданий, что отклик их должен бы был звучать в его музыке, между тем она полна света, мира и душевной ясности, «как будто земные страдания пробуждали только одни божественные стороны этого человека; а если по временам и проносится тень скорби, то за ней виден душевный мир, проистекающий из полной покорности Провидению». В его музыке редко слышатся страсти, но она проникнута чувством, глубокой поэзией, полна жизнерадостности и веселья. В ней нет сентиментальности, но в каждой ноте сияет любовь и красота. В ней, пожалуй, отразилась несколько «манерность» того времени: «Это было время утонченности и чопорности во всем: в обращении, в разговоре, в костюме. Мужчины носили напудренный парик с косичкой сзади, кружевное жабо, кружевные манжеты, шитый фрак, чулки, башмаки; дамы носили прическу вроде башни, ходили в фижмах, в которых нельзя было повернуться. Танцы были медленные, с глубокими поклонами или подпрыгиванием». Но манерность эта – только во внешней форме его музыки, в тонкой отделке, в поэтической грации. В музыке его нет ничего грубого, пошлого; душа его какою была в жизни, такою же вылилась и в его творениях; «за что ни брался Моцарт, из всего у него выходили жемчужины».

Любимой формой сочинения Моцарта, более всего удовлетворявшей потребностям его духа, была опера; и она всецело обязана ему своим развитием и тем драматизмом, который впервые у него выступил в музыке наравне с действием и со словами. До него в опере, как и во всей музыке, царила итальянская школа, основанная на ложных началах. Ее главная цель была виртуозность и внешние эффекты; на содержание, на соответствие слов с музыкальной фразой не обращалось внимания. Свободный полет фантазии был стеснен нелепыми правилами, созданными рутиной, но не вытекавшими из внутренней потребности, что иногда мешало достижению надлежащей силы и красоты выражения. Притом допускались такие антихудожественные приемы, как остановка среди фразы с целью дать возможность певцу выдержать удобную для пения гласную или показать в длинном пассаже подвижность своего голоса. Иногда действие прерывалось в ожидании скучной ритурнели (припева) или же чтобы дать певцу время запастись воздухом для длинной ферматы (выдержанной ноты).

Глюк первый понял всю ложность такого направления и старался избавить оперу «от всех злоупотреблений, вкравшихся в нее вследствие суетности певцов и слишком большой уступчивости композиторов». Он стал стремиться к «благородной простоте; избегал щеголять трудностями на счет ясности; ценил находку новизны только в том случае, если она естественно вытекает из ситуации и выражения, и никогда не смущался пожертвовать правилами ради эффекта» (письмо Глюка).

Таковы были новые принципы Глюка, о которых он сам пишет к герцогу Тосканскому и которыми он поколебал рутину итальянских приемов. Но эти принципы особенно сильно выразились в произведениях Моцарта, который является не только реформатором итальянской, но создателем немецкой оперы, или, лучше сказать, того типа музыкальной драмы, который господствовал вплоть до наших дней, видоизменяясь согласно времени с его требованиями и нововведениями. Моцарт преобразовал оркестр и первый применил его в том полном составе, в каком употребляется он до сих пор. Моцарт был предтечею Бетховена не только по времени, но и по тому, что он своими преобразованиями внешних форм и внутреннего содержания разработал ему материал, изгнал из музыки все рутинное и пошлое и, приучив вкус и слух публики к новизне сочетаний и приемов, приготовил ее к восприятию тех божественных красот, которыми обогатил музыку гений Бетховена и которые до сих пор остаются величайшими и несравненными образцами произведения человеческого духа.

Младенческие оперы Моцарта написаны всецело под влиянием итальянских композиторов, но уже в «La finte giardiniera» его гений начал проявлять свою самобытность, а в последних сочинениях все ярче и ярче выступало направление, возродившее оперу к новой жизни. Лучшие его оперы, в которых его гений достиг полного расцвета и проявился в полном блеске и силе, это – «Свадьба Фигаро», «Волшебная Флейта» и «Дон Жуан». Все три оперы были написаны им в Вене; Моцарт сам выбрал сюжет «Свадьбы Фигаро» из комедии того же названия Бомарше, а известный в то время либреттист да Понте передал слова для оперы. Постановка оперы встретила немало препятствий: во-первых, император запретил представление пьесы Бомарше на сцене Национального театра; когда же он, познакомившись с изменениями и сокращениями либретто, разрешил оперу, то против нее вооружились все завистливые и недоброжелательные музыканты с итальянцами во главе. Чтобы положить конец всем интригам, император приказал немедленно поставить «Фигаро». О первом представлении его существует два совершенно различных рассказа: одни передают, что певцы и музыканты так дурно исполняли свои партии, что Моцарт в отчаянии вбежал в ложу к императору, прося его защиты; другие рассказывают, что первое представление было блестящим и представляло настоящий триумф: театр был переполнен, почти все номера повторялись два-три раза, так что опера продолжалась вдвое дольше. Последнему рассказу можно скорее верить, так как он подтверждается письмом Леопольда Моцарта, приехавшего в Вену на это представление, и еще тем курьезным фактом, что вслед за первым представлением «Фигаро» вышло запрещение требовать повторения номеров. Конечно, о таком запрещении позаботились враги Моцарта, употреблявшие все усилия, чтобы помешать успеху его произведений. Одно время «Фигаро» затмил успех оперы «Cosa rаrа» Мартини, и в продолжение двух лет после того представления «Фигаро» не давались, возобновившись только в 1789 году.

За все неудачи и неприятности в Вене Моцарта вознаградила Прага. Музыкальная публика в Праге была гораздо развитее венской, обладала более тонким и художественным вкусом, и Моцарт среди нее нашел себе надлежащую оценку. Немедленно после постановки «Фигаро» в Вене антрепренер пражской Оперы Бондини поставил ее у себя; опера привела слушателей и исполнителей в необычайный восторг: певцы и оркестр послали Моцарту приглашение приехать в Прагу и приложили к письму сочиненное в честь него стихотворение. Конечно, Моцарт не замедлил воспользоваться приглашением и вместе с женой отправился в Прагу. Их поместил у себя граф Тун и в тот же день устроил в своем доме концерт, после которого Моцарта повезли на бал, где собрался весь цвет пражской молодежи и все танцы состояли из мотивов «Фигаро». Вообще, в то время в Праге «говорили только о „Фигаро“, слушали только „Фигаро“ и вечно все „Фигаро“, – как пишет сам Моцарт. Нечего и говорить о том, как публика и артисты отнеслись к Моцарту; достаточно сказать, что он послал письменную благодарность дирижеру оркестра, Стробаху – так доволен он был сам исполнением своей оперы. Тут же, среди своих друзей, он сказал, что с удовольствием написал бы оперу для публики, которая так хорошо его понимает, как здесь; Бондини поймал его на слове и заключил с ним контракт, по которому Моцарт обязывался представить новую оперу к началу будущего сезона, за сто дукатов. Эта опера называлась „Дон Жуан“. В Праге Моцарт дал два концерта с громадным успехом и возвратился в Вену, обогащенный тысячей флоринов. Текст к „Дон Жуану“ Моцарт поручил тому же да Понте, и в сентябре 1787 года снова отправился в Прагу заканчивать оперу на месте ее первого представления. Импресарио приготовил Моцарту помещение в гостинице „Трех львов“, но Моцарт проводил большую часть времени в виноградном саду своего друга Дуссека, где и писал за каменным столом среди зелени, окруженный друзьями, с которыми болтал и играл в кегли, что нисколько не мешало его творчеству.

Про репетиции „Дон Жуана“ рассказывают следующие анекдоты: одна певица никак не могла вскрикнуть достаточно естественно и сильно. После многих тщетных повторений Моцарт пошел на сцену, подкрался к ней сзади, неожиданно и довольно грубо схватил ее за руку – она вскрикнула, как нельзя лучше. „Вот так хорошо, – засмеялся Моцарт, – вот так и надо кричать“. У одного трубача тоже никак не выходило одно трудное место, и Моцарт направился к нему, чтобы объяснить, как этот пассаж должен звучать. Трубач обиделся: „Того, что вы хотите, нельзя сделать, и не вам меня учить играть на трубе“. „Боже меня избави от этого, – воскликнул Моцарт, – дайте мне ноты, я их исправлю“. И он изменил это трудное место. О том, как он написал увертюру накануне представления, уже сказано: увертюру исполнили с листа, и „хотя много нот попадало под пюпитры“, по выражению самого Моцарта, но вся опера прошла с блестящим успехом. Надо заметить, что оркестр состоял из далеко не первоклассных артистов, но, воодушевленные гениальной музыкой и присутствием автора, они доказали, что при добром желании даже с небольшими силами можно достигнуть многого. Настроение и прием публики были самые торжественные; тотчас после представления импресарио послал да Понте восторженное письмо, начинавшееся так: „Да здравствует да Понте! Да здравствует Моцарт! Все импресарио и все исполнители должны вас благословлять!“