Стеклянный занавес

– Напрасно думаете, что они не связаны. Одевайтесь, – разозлилась Валя, приоткрыла дверь и крикнула: – Маргарита, верните ему деньги! Это не мой больной, ему к священнику на исповедь.

Когда выходила на улицу после приёма, думала, зачем так подробно расспрашивает? Можно лечить молча. Как говорит Ада, меньше будешь знать, позже будешь вставлять золотые нити.

Но Лев Андронович учил их в духовном университете, что, подкрутив крохотную гайку, можно восстановить всю внутреннюю механику. А вылечив мизинец, поменять человеку биографию.

Дома мать возилась на кухне, оттуда волшебно пахло пирогами. Вика и Шарик выбежали встречать в коридор, и Валя ошеломлённо застыла. Вместо зализанных назад волос Викино личико обрамляла стильнейшая стрижка.

– Ничё хаерок? Типа пикси. Как у Деми Мур! У нас так все герлы подстриглись. Но ты не врубишься, ты не видела фильм «Призрак».

– Не видела, но тебе идёт, – похвалила Валя.

– А ещё вот. – Вика задрала халатик. – Зацени чулочки! В Луже купила!

На её ногах были тёмные чулки на широкой кружевной резинке.

– Красивые, – залюбовалась Валя.

– Тебя померю, такие же куплю. Герлы с актёрского сказали, в них трахаться удобно, а то пока колготы стянешь…

Валя с отвращением вспомнила хлопчатобумажные чулки в «рубчик», какие носила в старших классах и медучилище. Они пристёгивались грубыми резинками к специальному поясу, который мать шила из ворованной ткани, украсив перламутровыми пуговками.

Полоска тела между чулками и трусами зимой обмерзала, и на девочек напяливали байковые трико с начёсом. А увидев в журналах импортные колготки, бабы из городка прозвали их «чулки с трусами».

И кулёмали самостоятельно, пришивая хлопчатобумажные чулки к панталонам. Зрелище получалось не для слабонервных, но эстетическая сторона мало кого занимала.

Хлопчатобумажные чулки называли «толстыми», а тех, кто достал через спекулянтов гэдээровские «капронки» и «дедеронки», считали проститутками. Эти чулки примерзали к ногам при минусовой температуре, и снять их было можно, только поливая тёплой водой. Первые капронки Валя купила на свадьбу, а о колготках тогда и не мечтала…

Как Вика сказала про чулки? «В них трахаться удобно, а колготы пока стянешь…» И эта стрижка? Пикси? У неё роман? Почему молчит? Как к этому тактично подступиться?

– Прикинь, Ельцин поздравил пипл с контрактной армией! – объявила Вика. – Кто играет с динамитом – тот придёт домой убитым. Гонит про контрактную армию?

– Когда-нибудь будет… – Передача, которую Валя вела с генералом Воробьевым, не свидетельствовала о быстроте перехода армии на контракт. – Давай не про выборы, и так завтра съёмка с доверенным лицом.

На съёмку с Голубевой Валя приехала пораньше. Ада, Лариса и Катя сидели в кабинете за накрытым к чаю столом.

– Держи, Лебёдка, Ларискин сценарий. Сперва эту Голубеву как бы мни, размягчай вопросами, – протянула Ада папку. – Потом поглаживай: «как вы уже сказали», «как я поняла благодаря вам». Вопросы, подчёркнутые красным, задашь, когда она двумя лапами схватится за сыр. Голубеву надо отработать на высшем уровне!

Из всего этого следовало, что за передачу Аде хорошо заплатили, а сценарий нулевой.

– Катя, Лариса, чтоб ни одного провокатора в студии не было! Эфир прямой! За каждого провокатора вычту из зарплаты! Ты, Лебёдка, не смотри на меня зверем! Всё на мне! Реклама на мне, рейтинги на мне, выборы на мне! – внезапно заголосила Ада. – Горяевские люди велели снять в скоропомощном режиме интервью с губернаторами! А поди поймай их трезвыми!

Валя, не откликаясь, листала сценарий.

– Поймала одного трезвым, сидит в расстёгнутой рубахе, на груди золотая бляха с полкило брюликов, – продолжила. – Прошу, снимите на время интервью, отвечает – она мне душу греет! И место ему в «Чёрном дельфине», а не в губернаторском кресле!

Валя знала от Тёмы, что «Чёрный дельфин» – колония особого режима, считающаяся самой страшной из зон. И снова промолчала.

– Ты мне передачей с Голубевой одолжение делаешь?

– Не тебе, а Виктору! – отрезала Валя и пошла на грим.

– Ну, просто сказка о золотой рыбке… – прошипела вслед Ада.

В гримёрке ждали своей очереди две попсовые певицы, Валя знала их в лицо, но не могла запомнить по фамилиям и тем более по репертуару. Их трескотня не давала сосредоточиться на тексте сценария:

– Как ни включишь телик, сплошняком твои рожа и жопа!

– Ну, ты сама себе Гэллап!

– Слышь, а я со своим рассталась. Прикинь, он при живой мне с другой бабой!

– Так ты по нему не сохла, ты сохла по его кредитке.

– И по кредитке тоже. Видишь, как мне губы передули?

– Можешь за эти вареники снять с клиники бабки.

– Сказали, это моя реакция на вторжение в организм! Организм железный, в него только дулом танка не вторгались.

– А волосы наращивала?

– У меня все запчасти не родные…

Диалог настолько выбешивал, что Валя потребовала загримировать себя без очереди, сославшись на прямой эфир. А потом спряталась в артистическую, где мурчала трёхцветная кошка, а костюмерша Антонина Львовна аккуратно лепила на подошвы четырёх ультрамодных сапог бумажную клейкую ленту.

– Девчонкам, что в гримеркё, на музыкальной передаче два часа по сцене топать. А там и грязь, и пыль, и шляпки от гвоздей. Потом же обратно в магазин сдавать как новые, – пояснила она. – Лентой клеить придумала, как окошки на зиму. Чтой-то вы как в воду опущенная?

– У меня доверенное лицо Ельцина – какая-то ректорша, – призналась Валя. – Засыплет агитками. Сценарий мёртвый, а эфир прямой. Антонина Львовна, Ельцин победит?

– Чего ж не победить? Мужик сильный. Пьяному море по колено, а лужа – по уши.

– Голосовать пойдёте?

– Мне зачем? Я жизнь прожила. Костюм ваш на вешалке. Подгладила чуток. В фирмах ваших не понимаю, но материал с пошивом дорогущий.

Костюм был песочного цвета с наглухо застегивающимся френчем и юбкой ниже колен. Он идеально сидел на Вале, хотя казался слишком тёплым.

Однако при входе в студию прилип Федя Кардасов:

– В этом пойдёте или всё же переоденетесь?

Валя не удостоила его взглядом. Лариса Смит сидела в углу, теребя бахрому очередной псевдорусской шали в крупных розах, и при виде Вали отвела глаза, чего нельзя было сказать о Кате и Корабельском.

Те уставились так, словно видели её впервые. Рудольф стояла у мониторов и всеми зубами улыбалась даме в модных очках, на которой Валя увидела тот же самый песочный костюм с френчем и юбкой до колен.

– Будущее выборов означает будущее России! Чтоб приготовить уху в аквариуме, достаточно поставить его на огонь, а чтоб сделать наоборот, надо быть Господом Богом! На вас колоссальная ответственность! – пафосно вещала Ада Голубевой. – Одна проблема – сдохли кондиционеры, в студии будет Африка…

«Кто эта Голубева, что Ада так пляшет перед ней, и как глупо мы будем выглядеть в одинаковых костюмах», – успела подумать Валя.

Кивнула Голубевой, и та доброжелательно улыбнулась в ответ.

Ада перевела взгляд на Валю и вскрикнула, словно её ударило током:

– Твою мать, сговорились?! До прямого эфира четыре минуты! Зюгановцы напишут, что ельцинский штаб выписал вам обмундирование! Лебёдка, бегом расстегни пиджак!

– Там комбинашка.

– Цвет?

– Чёрная.

– Запомни на всю оставшуюся жизнь, бельё на тебе может быть только бежевое! Это закон телевидения! Елена Георгиевна, а у вас что под пиджаком? – Аде было не до хороших манер.

– Бронежилет, – пошутила Голубева.

– Это полный обвал картинки! Над нами уржутся свои и чужие! Эй! Со скоростью света организовать что-нибудь! Блузку, футболку, майку! С себя снимите! Иначе все уволены! – заорала Ада так, что Голубева отшатнулась.

Сотрудники засуетились, оглядывая друг друга. Катя вцепилась в Ларису, стаскивая с неё шаль в огромных розах.

– Океюшки, океюшки… Это… авторская работа… – залепетала Лариса.

– Х…вторская! – в рифму заорала Ада, держась за виски. – Твой, Лариска, сценарий! Ты жопу не подняла глянуть на костюмы! Не спи, Лебёдка, заматывайся в эту похабщину! Хоть пиджак прикроем!

Подскочила к Вале, расстегнула верхние пуговицы френча, подвернула борта, организовав вырез, выкрикнула:

– Брошку, булавку, бегом!

Молоденькая администраторша сняла с себя и подала дрожащей от страха рукой брошку с голубым оленем. Ада закрепила шаль оленем, который был тут ни к селу ни к городу, помогла Вале закатать рукава, и пиджак был замаскирован.

Валю затошнило от пропитавших шаль Ларисиных духов, как тошнило от самой Ларисы. И при всём отвращении к Аде она оценила её скоропомощную реакцию, хоть и выглядела теперь как огородное пугало. Но пусть журналисты лучше оттопчутся на этом, чем на одинаковых костюмах в кадре.

Ректоршу Голубеву Валя представляла пожилой занудой, а она оказалась полноватой милашкой из тех, кому категорически не стоит худеть. И хоть была лет на десять старше Вали, оцепенела от мизансцены.

– Елена Георгиевна, душечка! Работаем в условиях, приближённых к боевым! – бросилась успокаивать её Ада. – Соберитесь, моя хорошая! Лебёдка, чеши под камеры! Сядешь в кресло, юбку подтяни, чтоб коленки сверкали! Х… они тогда поймут, что на вас одинаковые костюмы. Елена Георгиевна, миленькая, глоточек коньяка для разрядки?

– Вот уж увольте, – попятилась от неё Голубева.

– Здравствуйте! С вами передача «Берёзовая роща» и я – Валентина Лебедева. Наша сегодняшняя гостья – ректор Педагогического университета Елена Георгиевна Голубева, – произнесла Валя.

Подтянув юбку с коленок, чувствовала себя неловко, сроду не носила короткие юбки. Из-за сломанных кондиционеров в студии была жарища, и зрители обмахивались пригласительными билетами.

– Елена Георгиевна, исход президентских выборов важен для каждого жителя страны. Не по сценарию спрошу, почему вы стали доверенным лицом Ельцина? Вы – ректор университета, у которого на счету каждая минута, – спросила Валя, демонстративно отложив Ларисин сценарий.

Голубева улыбнулась, заиграв чудесными ямочками на щеках, и глазами дала понять, что сцена с одинаковыми костюмами сделала их сообщницами:

– Тогда и я отвечу «не по сценарию». Три года руковожу университетом, всеми силами делаю его атмосферу свободной и праздничной и опасаюсь, что победа коммунистов вернёт нас в прежнюю тусклую и бесправную жизнь.

– Как объяснить это людям, выбитым из привычной колеи? Они, с одной стороны, злятся на разбогатевших, с другой – не хотят обратно в социализм, – выговорила Валя, представив лицо Горяева, шокированного шалью с розами и выставленными напоказ коленками.

– Люди понимают политику как волшебную палочку и хотят отдать её в надёжные руки. За нагромождениями лозунгов от них ускользает реальный человеческий образ, так что расскажу о Борисе Николаевиче без агитации, – ответила Голубева с домашней интонацией.

– Так уж и без агитации?

– Попробую. Моё образование, мои успехи, моя энергия – заслуга родителей. И я преклоняюсь перед людьми, которые сделали себя сами. Борис Николаевич родился в семье кулаков, разорённых советской властью. Деда выслали, отца отправили в ГУЛАГ строить канал Москва – Волга, – начала Голубева.

И Валя буквально застыла, она этого не знала.

– Он учился в Березняках и в седьмом классе был исключён из школы за то, что вступил в конфликт с учительницей, которая била детей и заставляла работать у неё дома. Он пожаловался в горком партии и доучился в другой школе.

– Семиклассник пожаловался в горком партии? – изумилась Валя.

Но тут старушка в старомодном бархатном платье выкрикнула из первого ряда:

– Банду Ельцина под суд! Банду Ельцина под суд!

Она была дебютанткой, нанятой за три копейки, а не профессиональной провокаторшей. Кто-то привёл её сюда, попросив надеть лучшее, и Валя представила, как старушка репетировала этот выкрик дома, усевшись перед трюмо. И как забивала духами запах нафталина, идущий от платья.

Ей было жалко старушку, но прямой эфир есть прямой эфир.

– Зюганов начинает выступления с этой примитивной кричалки, придуманной политтехнологами. Разве у вас нет своих слов? – обратилась Валя к старушке.

– Аплодисменты! – зашипела Ада из-за мониторов, и зал захлопал.

– Я продолжу, – в строгой преподавательской манере сказала Голубева. – Молодой Ельцин стал мастером спорта СССР по волейболу, играл в команде Высшей лиги страны и тренировал вторую сборную УПИ…

– Американцев позвали выбирать вашего Ельцина! Потому что своим противно! – перебил её пожилой мужчина в костюме и широком галстуке, каких уже никто не носит.

И Валя увидела, что он пьян. Пьяных в студию не пускали, значит, хлебнул для храбрости в зале и не рассчитал силы.

– Ошибаетесь, в очереди стоят, чтоб поработать в его штабе! – повернулась к нему Голубева. – А когда Ельцин победит, все станут врать, что работали на него! Позволите мне продолжить?

– Союз развалили, народ обокрали! – откликнулся мужчина; мало того, что он был пьян, так ещё всё время теребил свой доисторический галстук.

Пьяный в прямом эфире – это засада, вывести его можно только в рекламную паузу. Да ещё и лица у Вали и Голубевой тут же заблестели из-за сломанных кондиционеров и тёплых костюмов, а гримёрша тоже могла войти только в рекламную паузу.

– Он успел поработать каменщиком, бетонщиком, плотником, столяром, стекольщиком, штукатуром, маляром, машинистом крана, мастером, – продолжила Голубева. – Поступил на стройфак Уральского института, дорос до директора лучшего в Свердловске домостроительного комбината… Но, не поверите, никто никогда не слышал от него слова мата!

– Вот бы и строил дальше! – встал из второго ряда худющий молодой человек с интеллигентной бородкой. – Кого он назначил губернаторами? Это же бывшие секретари обкомов!

«Яблочник, – подумала Валя, – привет от Юлии Измайловны». И вспомнила слова Ады про то, что место губернатору с золотой бляхой в «Чёрном дельфине».

– А кого б вы назначили, если ни у кого из демократов нет управленческого опыта в регионах? – мягко спросила его Голубева.

– Да просто компартию надо было запретить, как нацизм запретили в Германии! – пылко добавил молодой человек.

– Согласна! Компартия не только не ответила за содеянное, но и оказалась в оппозиции, – кивнула Голубева. – Я и сама там состояла, но не по любви. Просто без партбилета в моей профессии не допускали не только до защиты докторской, но и до защиты кандидатской! Но управлять регионами всё равно кто-то должен.

– Аплодисменты! – зашипела Ада из-за задника.

– Всё разворовали и валите на коммунистов! – снова активизировалась старушка в бархате.

И тут Голубева превратилась из милашки в валькирию и привстала с кресла, чтобы почти прокричать старушке:

– А вам известно, что коммунисты исчерпали валютные резервы и золотой запас? Что продовольствия к августу девяносто первого года оставалось на тридцать два дня? Что даже зерна своего не было и муку делали по мере поступающего импортного? Мэр Попов готовил спецотряды для борьбы с голодными беспорядками! И депутаты предоставили Ельцину и Гайдару чрезвычайные полномочия, потому что были напуганы до смерти!

Голубева налила в стакан ненавистной воды «Лесной источник», вволю напилась, и Валя представила, как навязчиво держат сейчас камеру на бутылке.

– Извините, очень жарко, – оправдалась Голубева и продолжила с прежним запалом: – Был выход – превратиться в Северную Корею, выдавать по корочке хлеба и бить прикладами тех, кому её не хватило! Никто не предлагал другого выхода! Ни белые, ни красные, ни зелёные!..

– Куда дели деньги? – гаркнул пьяный мужчина в широком галстуке, который его беспокойные пальцы зачем-то скатывали снизу вверх в трубочку.

И Валя ужаснулась, что всё это сейчас на крупном плане.

– Деньги при СССР истратило правительство Павлова, а Россия после девяносто первого года признала долги перед Западом, сделанные коммунистами, и стала их в одиночку выплачивать! – ответила Голубева, словно он мог это понять на своей дозе. – Без признания долгов нельзя было получить кредиты, выйти на финансовые рынки, вступить в МВФ, во Всемирный банк и так далее.

– И бог с ними со всеми! На что они нам тут? – выкрикнула старушка в бархатном платье.

– Если у них не занять, из чего было платить вам пенсию? Где взять на зарплату госслужащим, врачам, силовикам, учителям и остальным? – спросила её Голубева.

Она говорила без тягомотины и многозначительности. И то, что напротив друг друга сидели блондинки в похожих юбках с птичьими фамилиями Лебедева и Голубева, снижало пафос и делало тему домашней и касающейся каждого.

Когда передача закончилась, подкладка костюма была насквозь пропитана потом, а Валя – выжата как лимон.

– Не ожидала, что буду кричать, – повинилась Голубева в Адином кабинете за накрытым столом. – Но эти люди ведут себя хуже студентов.

– Они подсадные, у вас же нет подсадных студентов, – объяснила Валя.

– Выпить, подкрепиться, дорогая Елена Георгиевна! Вы сделали в этом формате невозможное и пробили зрителя током по кончикам пальцев! – Ада тряхнула пачкой газет. – Только почитайте заголовки наших противников: «Беловежский преступник», «Главарь оккупационного режима», «Алкан в Кремле», «Ельцин и его жидовская свора», «Борух Элькин»!

– Да, штаб у них убогий, – кивнула Голубева и повернулась к Вале: – С вами очень комфортно в студии. Только жарко, как в бане.

Катя протянула ей салфетки, промокнуть лицо.

– Спасибо, но это моя последняя передача, – громко сказала Валя, скорее Аде, чем Голубевой.

Все на секунду застыли. Удивлённая Голубева хотела было задать вопрос, но Ада напала на неё с трескотнёй:

– Ваше появление – приз нашему каналу! Когда на переломе эпохи носители нравственности оглашают свою позицию, это становится для общества камертоном!

Было ясно, что эта патока неисчерпаема; Голубева посмотрела на часы, протянула Вале визитку и перебила Аду:

– Извините, у меня учёный совет!

Когда за дверью стих стук её каблуков, Рудольф выдохнула:

– Доверенное лицо с возу, кобыле легче! Катя, Лариса, почему в студии столько провокаторов? Если эти грёбаные кондиционеры не заработают, будете стоять всю следующую съёмку с опахалами! У меня от перегрева пульс сто! Лебёдка, ты открыла тему, как Колумб Америку, и сделала эту лису живой и честной.

– Она и без меня живая и честная, – откликнулась Валя.

– Голубева – лучшая из доверенных лиц. Олигархи на программу не пойдут, артистам никто не верит, остальные как заезженные пластинки. Не скажу тебе, с кем эта Голубева спит, но выбор правильный. С такой мёртвой хваткой дорастёт до министра или сенатора, – резюмировала Ада.

– Мне неинтересно, с кем спит она и с кем спишь ты. Но сценарий нулевой. А креатив туалета в парке даётся Ларисе лучше, чем креатив президента, – не удержалась Валя.

И Катя ей подмигнула.

– Я, Лебёдка, так замоталась, что туалет в парке из-под носа увели, – с досадой призналась Ада.

А Лариса стала обиженно запихивать в сумку шаль, словно не решалась надеть её после Вали.

– Не хочешь мне ничего сказать? – вкрадчиво спросила Ада.

– Всё уже сказала, – равнодушно напомнила Валя. – До свидания.

И пошла в артистическую снимать пропотевший песочный костюм.

Зазвонил сотовый, на нём вспыхнула надпись «Виктор». Понятно, что смотрел прямой эфир, хочет обсудить по горячим следам, но сил разговаривать ни капли. Не дожидаясь унизительного коллективного развоза на одной машине, Валя вышла из Останкино, остановила бомбилу и поехала домой.

Квартира благоухала сиренью, наломанной Викой в парке, и на душе у Вали потеплело. Бабушкин сад в мае утопал в сирени. Она настаивала цветки сирени от всех видов кашля, а промытые листья советовала класть на синяк и ранку, как подорожник.

– Что, доча, с этой пышкой кричали ровно агитаторы? – спросила мать. – Так надо?

– Так надо, – кивнула Валя.

– А пьяница там елозил, как вошь на гребешке, тоже так надо?

– Так получилось…

– Уж платком твоим налюбовалась. А что ж юбчонку тёмненькую под него не подобрали? Специально разножопицу сделали?

– Специально, ма.

– Реклама «Выбирай сердцем» – душевная. А всё ж Мавродий победил бы Ельцина, кабы на выборы пустили! Мавродий – голова! Да уж, бог своё, а чёрт своё, – с сожалением добавила мать. – Ключи на стол не бросай! Ключи на столе к ссоре!

И ушла в кухню.

– Ну-ка позырь на меня! – скомандовала Вика, она видела всё, чего не видела мать. – У тебя глаза цвета кремлёвских звёзд! Опять температура?

– Перегрелась, перепсиховала, – отмахнулась Валя и отправилась в ванную, полежать в прохладной воде.

Снова позвонил Горяев, взволнованно спросил:

– Что случилось? Ада сказала, ты час как уехала!

– О, ты меня не забыл? – решила покривляться Валя.

– Забудешь тут! Еду по городу, а ты отовсюду улыбаешься со своим «Лесным источником».

– Где? – По Валиному телу побежали мурашки.

– На Кутузе, например…

– Стыдобища какая!

– Стыдобища, как тебя вырядили на передачу с доверенным лицом. Просто купчиха у самовара. Хотя коленки затмили всё.

– Правда, Ельцина консультируют американцы?

– Что там журчит? Ты в «Нью-Васюках»?

– Где?

– Есть такой сумасшедший ресторан в Староконюшенном переулке. С водопадом. Свожу как-нибудь.

– С водопадом? Ничего себе! В ванне остываю после Голубевой… Вода льётся. Так что там с американцами?

– Приехали молотить три перца, которые восемнадцать лет назад пихали Клинтона в губернаторы Арканзаса. Срубили бабла, а толку как от козла молока. Мы не понимаем, что в стране творится, у наших политологов ум заходит за разум, а для американцев это вообще китайская грамота. Конкретно с Гарантом работают только Катя Егорова и Игорь Минтусов из «Никколо М»… Про остальных враньё.

– Виктор, я послала Аду и ушла с передачи, – начала было Валя.

Горяев несколько секунд помолчал и жёстко ответил:

– Обсудим после выборов. Целую.

Хотела ответить, но он повесил трубку. И это было обидно до слёз.

Когда легли спать и погасили свет, Вика сказала из своего угла комнаты:

– Препод подтвердил, что на этом законе поимели многих артистов. Там с какого года надо за кадры из фильма платить, а со старых – греби лопатой. Но Горяич твоя крыша, и если он не наехал на Аду, значит, крыша – фуфло.

– Виктора волнуют только выборы. А я Аде сказала, что больше у неё не снимаюсь. Боюсь, устроит тебе проблемы с ВГИКом.

– Да найсовей меня на курсе никого! Зуб даю, завтра она позвонит, будет трясти баблом, – оживилась Вика. – Прикинь, трубку беру я и гружу её доверху.

– И что ей скажешь?

– Коготь учил, когда сбываешь наркоту, пролетает тот, кто назвал цену первым. Прикид у тебя на передаче был атасный, но бабка обкайфовалась.

– Знаешь, Вик, Ада дала бумагу, что она хозяйка рекламы, с таким лицом, будто она, а не я на деньги попала, – наконец сформулировала Валя.

– Потому что ей по фигу: туда лимон, сюда лимон. Ей кайф в человечков играть. У нас барыги были, которым главное не деньги, а зависимость. Жрали зависимость, как вампиры. У нарка уже ломка пошла, а он «захочу – продам, захочу – не продам». Адка бесится, что ты клала с прибором на её власть и деньги. Она к ним по трупакам карабкалась, а ты пришла такая вся «не по понятиям».

– Вик, ты умеешь включать телефон на громкую связь, чтоб я разговор слышала?

Соня им прислала телефонный аппарат, которого Валя побаивалась.

– Фигли там уметь? Кнопка подписана инглишем.

Ада действительно позвонила в девять утра, чтобы застать Валю тёпленькой, но Вика подготовилась: с ночи отключила Валин сотовый и притащила телефонный аппарат на длинном шнуре поближе к себе. Включила громкую связь, и комнату заполнил напористый голос Ады:

– Лебёдка, всё ещё дрыхнешь?

– Ой, Ада Густавовна, это Вика, – ответила Вика избыточно сонным голосом. – Валя с утра свалила.

– А ты что там делаешь? У тебя что, родителей нет? – поинтересовалась Ада.

– Ох, Ада Густавовна, меня так плющат перенсы! Прикиньте, папка не разговаривает с мамкой, Валя не разговаривает с папкой, а я разбодяживаю этот Бермудский треугольник, – затараторила Вика, подмигнув Вале. – Зашли мы вчера с папкой отдать бабке таблетки от давления. Бабка нас сразу кормить, тут, бац, Валя с передачи в глухой невменяйке…

– Бабка – это кто? – с неподдельным интересом спросила Ада.

– Галина Федоровна, Валина мазер. Она ж спит и видит, чтоб Валя с папкой в обратку сошлись. Короче, Валя за эти таблетки давай на папку орать…

– Почему?

– Папка – суперневропатолог, Валя в таблетки не верит, про это у них тёрки. Они ж расплевались ещё до Горяича, когда папка её обозвал деревенской знахаркой. Короче, папка со мной на лестницу вышел, говорит, у Вали нервный срыв. Ночуй здесь, смотри за ней.

– Что значит, до Горяича? Она ж с ним как бы с министерства! – Ада не пропускала такие вещи мимо ушей.

– В министерстве они только втюрилась друг в друга, но она ж тогда ещё Муму была.

– Ты мне порожняк не гони! Говори, куда уехала? – окоротила её Ада.

– Ой, Ада Густавовна, она мне трепать запретила, но я ж вам ВГИКом обязана! – Вика изобразила крайний испуг, хотя Валя уже давилась от смеха.

– К Горяеву уехала?

– Вы меня не сливайте, я ж по-любому ваш человек, раз вы у деда учились! На какой-то канал уехала. На какой, не сказала. Вы ж её знаете – Зоя Космодемьянская! Там продюсер то ли Мамушкин, то ли Мамочкин… Предложил за нормульный ценник передачу про лечение травами.

– Не врёшь?

– Да я сама в ауте! Говорит, из-за какой-то рекламы от вас свалила, – убедительно прикалывалась Вика. – На Горяича по телефону орала: «Какая из тебя крыша, если Ада рекламные деньги обкарманила? На хрен вы мне оба?» Замену ему ищет, с ней теперь шагу не ступи – олигархи с ходу ширинку расстегивают!

Валя, лёжа в постели, почти кусала подушку, чтоб не расхохотаться, и Вика пригрозила ей кулаком. Матери дома не было, а Шарик, услышав, что они проснулись, стал подвывать и скрестись в дверь.

– Что за звуки? – насторожилась Ада, чувствуя, что её дурят.

– Пудель дверь царапает. Человек собаке друг, у собаки нету рук… Впущу?

Вика долетела босиком до двери, и Шарик, погавкивая, пробежал по комнате и устроился у неё на постели.

– Думаешь, уйдёт с передачи? – не то Вику, не то саму себя спросила Ада.

– Вы ж Валю знаете – если чё, бьёт с ноги. Передаче без неё шиндец, а столько сил и бабла вложено! – проговорила Вика с неподдельной грустью, и Валя снова пожалела, что Ада не запихнула её на актерский факультет.

– Хочу как бы в командировку отправить, – забросила удочку Ада. – В прохладное место. Чтоб подостыла.

– Не поедет. Горяич её по выборам загонял по Зажопинскам.

– В Швецию хочу послать. – Ада сделала грамотную паузу. – Вместе с тобой.

– В Швецию? – Вика чуть не выронила трубку, начисто забыв свою роль. – Фигасе!

– А потом в Данию…

Валя с Викой растерянно переглянулись.

– Тут я бэзандестенд… В Финляндию она точно поедет, там подружка. Вы меня с той подружкой в баню возили, где оркестр играл перед бассейном. Про Швецию и Данию не врубаюсь.

– Финляндии в меню нет, а Швеция и Дания на блюдечке. Из Стокгольма в Хельсинки доберётесь на пароме за две копейки. Короче, обработай её на поездку.

– Конечно, Ада Густавовна, изо всех сил навалюсь. Только я вам ничего не говорила и вы со мной не разговаривали! – стала умолять Вика.

– Целую крепко, твоя репка! – Ада положила трубку.

– Какая ещё Швеция и Дания? – удивилась Валя.

– Типа взятка турпутёвкой. Прикинь, мы с тобой в Стокгольме на паром и к Соньке с Юккой в Хельсинки! – Вика натянула одеяло на голову и пробубнила сквозь него: – Сплю дальше, раз учёбу прогуляла. А ты настраивайся. Даю установку на Швецию и Данию, как Кашпировский.

– Кто такой Мамушкин-Мамочкин?

– Даун с нашего курса. Нарезает вокруг меня круги, как хохлатый пингвин вокруг самки.

Было понятно, что подачка от Ады обяжет Валю, захлопнет капкан – придётся снова ломать себя и вести передачу, набивая чужие карманы деньгами с рекламы воды. Но с другой стороны, она увидит Соню! А пожаловаться можно только ей. От Вики утаивает одно, от Горяева другое, от Юлии Измайловны и матери почти всё.

Да и Лев Андронович, рассказывая о регрессионной терапии, говорил, что нельзя игнорировать страну, которая тебя сама позвала. Что купленные путёвки – это потребительский туризм, и только приглашения, внезапно надиктованные небесным диспетчером, поднимут тебя на новую ступень.

Вечерние новости раскалила информация о взорвавшемся в поезде метро сиденье на перегоне между «Тульской» и «Нагатинской». Показывали вылетевшие стёкла вагона, кричащих людей, испуганных милиционеров. Говорили о четырёх погибших, двенадцати госпитализированных, используя новые выражения «транспортная война» и «слепой терроризм».

Мать собралась в церковь, молиться за пострадавших. Валя так разнервничалась, что отменила завтрашний приём больных. И еле удержалась, чтоб не набрать телефон Горяева.

А в двенадцать на сотовый позвонила Катя:

– Водила к тебе поехал за загранпаспортами. Если фоток для анкеты нет, с паспорта переснимут.

– За какими паспортами? – не поняла Валя спросонья.

– Твоим и Викиным. У Адки всё схвачено, завтра шлёпнут визу. Билеты и паспорта с визами водила передаст, когда повезёт в аэропорт.

– В какой аэропорт?

– Вот что ты прикидываешься? Ты же Адку раком поставила, что хочешь в Швецию! – заорала Катя.

– В Швецию? – Валя окончательно проснулась.

– Представительские в конверте. С самолёта переводчик встретит.

– Кать, а гостиницы там дорогие?

– В командировку летишь, а Вика прицепом. У тебя встреча с каким-то начальством. Гостиница оплачена. Только не думай, что Адка что-то делает задаром.

– Кать, в метро взрыв… – напомнила Валя. – А я в Швецию…

– Ну, взрыв! Что теперь, всем застрелиться из рогатки? Хорошие парни побеждают плохих везде, кроме новостных программ. Когда ещё взрывать, как не под выборы? Адка-то радовалась: «Швецию ей надо? Пусть вместо меня прётся в Швецию!» У неё там какая-то байда, и вдруг ты требуешь именно Швецию…

– Я требую? – Казалось, всё это розыгрыш.

– Перед этим сходишь завтра вечером в Балчуг, там окученный Адкой приют для девочек. Водила передаст набор кассет с детскими фильмами. «Берёзовая роща» дарит приюту сюси-пуси. Выйдешь и вручишь наклейкой в камеру.

– Ладно, везите кассеты. Кать, если уеду, дублёрша ведь передачу про взрывы завалит…

Она не собиралась больше сотрудничать с Адой, но взрывы.

– Опять тупишь! Нам надо выбрать Ельцина! Так что залепим взрывы кремовыми розочками! Случайно взорвалось сиденье, начальник поезда лишён премии за то, что не обнюхал его, как спаниель. В девяносто втором, когда ЕБН брякнул, если цены поплывут, он ляжет на рельсы, мы все рельсы из кадров вычистили. Чуть не из Анны Карениной их вычистили!

И положила трубку. Валя стала тихо одеваться, чтоб спуститься к водителю, но, передав ему загранпаспорта, пожалела. Какая у неё там может быть важная встреча? И кто она такая, чтоб её ждали в Швеции? Ада явно что-то задумала.