Czytaj książkę: «Из дневника», strona 3

30 октября. Петербург

Вчера был важный день. Они с детой пришли ко мне и принесли сборник его стихов, изящную книжку в прекрасной обложке, с надписью мне.

Обедала я у них с бенедиктином по этому случаю.

Но Люба и Аля – теперь это хуже всего.

6 ноября. Петербург

Вот Смородский, этот смешной, неуклюжий поэт, которого презирал Сашура и со смехом писал на его стихи рецензию¹². В этом году он уже написал еще и еще и заметно лучше; его начинают признавать.

14 ноября. Петербург

У меня прошлое воскресенье обедали наши и Семен Викторович.

Аля пришла в своем коричневом платье и с пушистой прической, по-моему очаровательная – с тем, чтобы говорить. Ну, и говорила. Весь обед и весь вечер они с С. В. спорили и друг друга не понимали. Он ее, конечно, жестоко обидел, как он это умеет. Между прочим, заявил, что Сашурины стихи талантливы, но никуда не годятся по форме. Про книжку сказал: «Побаловались в первый раз, а там будет другая книжка. Другие и паршивее начинали». Я думаю, это – педагогия, чтобы не захваливать «дету», а кроме того, Але на зло.

А, может быть, и зависть даже. Она просто так поняла. Ведь не даром же Мережковские-то одобряют и Брюсов тоже. Он объясняет это тем, что нужно поддержать своего. Но главное то, что говорил он о «новом царстве». Она спрашивала новых слов, говоря, что ничего нового от него не слыхала, что все это она уже читала и слыхала раньше, а он из себя выходил, говоря ей: «Это не во мне, а в вас: я вам золотые слова говорил, а вы не видите и не слышите, вы – одна из тех счастливиц и т. д.». Даже кричать на нее начал одно время и совсем озлился. Потом утих. Она была уничтожена.

Это для Али все ново. Она привыкла, что ее все слушают, что она-то уж собаку съела на этих вопросах. А С. В. прямо говорит: «Какая неопытность!» или: «Вы не можете оценить сущности стихов».

Ей я говорила потом, что в нас с ней любви больше, чем в нем. Она же в припадке самоуничижения говорила, что это смело, что мы с ней стары и потому его не принимаем. Дети пришли в восторг, хотя Люба ничего не поняла, кажется.

Хотя я и плохо образованна, но Аля еще гораздо хуже меня. Она очень невежественна, и это ей сильно мешает. Между прочим, прочтя Мережковского и «Три разговора» Соловьева, она думает, что все узнала, всю истину, что другого, кроме Ницше, не стоит и читать, и пренаивно это высказывает.

Она людей презирает, я их люблю.

И так я люблю людей вообще, а в частности я их никогда не обижаю и отдельных умею любить сильно и хорошо. Она любит так одного Сашуру.

А маму она обижала жестоко, как я никогда не обижала.

23 ноября. Петербург

И вот я задумала освободить Алю от Любы и по-новому заняться музыкой: поучила дуэты и после обеда написала Любе шуточное приглашение и послала с Аннушкой. Она пришла, но такая невеселая, что мое настроение сразу упало. Спросила: «Почему тетя такая веселая? Мы говорили об этом за обедом». Пели – плохо довольно, но я была храбра, несмотря на все, что было обескураживающего.

Пришел Сашура, до того мрачный, что Люба еще стала печальнее. Должно быть, дома у них совсем плохо. Вот завтра узнаю, когда Аля придет. Боюсь, что это будет очень нехорошо, потому что покорный и униженный тон не годится, а более суровый и уверенный – тоже. Впрочем, теперь, может быть, ласка всего нужнее. А веселость не выйдет. Они ее спугивают мгновенно. Я только одна у себя и весела. Впрочем, с кем-нибудь другим еще могу, может быть, только не с ними. Печальные и страшные.

30 ноября. Петербург

С. В. Панченко проповедует новое царство – без семьи, без брака, без быта, с общим достоянием, с отниманием детей семилетних у матерей. Мне кажется, что много правды и новизны в его словах, но холодно будет в его царстве.

1905

12 января. Петербург

С 8-го января началась общая забастовка всех фабрик и типографий в Петербурге.

Началось чинно, торжественно и религиозно. Рабочие во главе со священником пошли к Зимнему дворцу с Евангелием, крестом и хоругвями. Но в них стреляли, попали в Евангелие и крест. Со всех сторон рабочие стремились к дворцу, но их не пускали. У нас¹³ была большая толпа, чинная, серьезная, тихая и прекрасная. Франц выступил со своим отрядом в боевой амуниции в 8 ч. утра и встал около Спасителя. Аля его проводила и пошла по улицам одна, и Сашура пошел один. Она около 11-ти зашла ко мне (у меня Оля Федорович), и мы пошли все по улицам. Видели толпы рабочих и солдат и слышали издали залп. К счастью, гренадеры пока не стреляли. Франц двое суток провел, не раздеваясь, почти без сна.

Много слухов и вранья. Полиция глупа и близорука.

Про войну эти дни все забыли.

Я, конечно, оставила все свои дела. Каждый день вижусь с Алей. На фоне всего этого Люба, будирующая после неистовых ревнивых сцен (Кина¹⁴ и Зинаида Гиппиус), не сочувствующая движению, презирающая рабочих, а главное-то Алю. Или злостно молчит, или прорывается злыми вспышками, как было вчера вечером, когда мы с Олей у них сидели в день моего рождения. Вчера днем вдруг пришла ко мне Аля с нежным бело-розовым букетом, а потом Сашура с Любой с красными тюльпанами. Были веселые и милые, требовали чая, конфет и еды. Все было прекрасно. Аля назвала Любу хулиганкой, да не один раз, а два; Люба обиделась и ушла с этим. По-моему, это была первая ракета. У них был Недзвецкий с новым букетом для меня, пил чай, говорил много интересного, но был самодоволен и очень уж презирал Франца и Россию. После его ухода и пошли разговоры о вреде и пользе фабрик. Она развивала обычную свою теорию о пагубности фабрик, денег и т. д., выказывая обычное же презрение к науке и законам истории и политической экономии. Сашура, обыкновенно говорящий то же самое, был на Любиной стороне. Многое у Али было нелогично, и, главное, выказывалась невежественность, но было умно и оригинально, А Любино было все сплошь чужое. Кончилось резкой выходкой Любы в передней при Наливайке¹⁵. Думаю, что дальше было и хуже. Если бы был у них Андрей Белый, он бы поддержал Алю и вообще нашел бы слова, примирившие обе стороны, а Люба не посмела бы говорить резкости. Аля упомянула, как авторитет, Семена Викторовича, но это было бестактно, потому что Люба его невзлюбила и презирает.

20 января. Петербург

У Али – Андрей Белый – милый, умный, талантливый, добрый, но боже, до чего утомителен и многословен. Люба ожидает объяснения теории Lapant, то есть секты блоковцев, и уже настроена необычайно благожелательно. А я поначалу плохо в это верю. Если это не пойдет далее «гносеологии» и пр., то мы не много узнаем. Он так мил с Алей, так ободряет ее своим отношением, что ему можно бы за это простить и блоковцев, но считать его непогрешимым я не могу. Его суждения часто неверны и даже безвкусны. Андреева¹⁶ и цыганские романсы. Сваливанье в одну кучу всех новых романсов, суждение о Штраусе, преувеличенные восторги перед д'Альгейм¹⁷. Но все это так понятно Але и Любе. Я даже не спорю. Зачем?