– Лёша. Бондарев, – в смятении Лёха прикидывал, стоит ли рассказывать о странном попадании в вагон, но курчавому это и не понадобилось. Он затолкал Лёшу в купе и представил присутствующим, во множестве занимающим полки:
– Это Лёша-морячок из двенадцатого. По распределению к нам. Дайте кто стакан. Стакан есть чистый?
Все загалдели ещё больше, подвинулись и усадили Лёху на жёсткую деревянную полку напротив парня с гитарой. Вручили стакан (чистый ли? он постеснялся спрашивать).
– Из двенадцатого? Алёну Протасову знаешь? Это у вас кто-то от поезда отстал? Ну, налейте же ему, человек с пустым стаканом сидит!
Лёха успевал только крутить в разные стороны головой и широко улыбаться как мультяшный персонаж, приговаривая: «Не-нет.. не знаю..нет..»
– А ты чего бритый? Больной что ль?
–В смысле? – начал было Лёша, как со всех сторон закричали, защебетали: «Сказали же, из армии только, не видишь, человек в форме, ты, Хлявкин, чего цепляешься, из армии он, с флота он».
Прихлёбывая вино, Лёха отметил, что, действительно, у присутствующих парней наблюдались странные стрижки с несколько отросшими, по его меркам, патлами, а некоторые ещё и усы носили. У девушек тоже с причёсками наблюдалось что-то чуднОе – в основном, они носили пышные стрижки каре или закручивали длинные волосы «гулькой», как у встреченной им в проходе девушки. От крепкого противного вина на голодный желудок (плодово-ягодная бормотуха какая-то!), а ещё от духоты и переживаний Лёха раскис и смотрел на всех изумлёнными детскими глазами.
– Ты в каком море ходил? – крикнул кто-то Лёхе (вероятно, Хлявкин) с верхней полки.
– А давайте споём про море! – перехватил кто-то инициативу к большому лёхиному облегчению.
– А давайте! – гитарист одним глотком допил остатки вина из стакана, – на, поставь на стол, – и ударил по струнам.
«В нашу гавань заходили корабли,
Большие корабли из океана».
«В таверне веселились моряки, ой-ли, – подхватили девушки, – И пили за здоровье атамааана».
– Ты первый раз в стройотряде? – прокричала Лёхе на ухо девушка с серыми, слегка раскосыми глазами.
– В стройотряде? – глупо улыбаясь, переспросил Лёха, – Эээ..
– И я – первый. Да ещё в такую даль, – сероглазая улыбнулась.
– В даль? – опять переспросил как попугай Лёха.
– Шутишь? – девушка замахала руками, чуть не расплескав вино, – Казахстан! Я дальше БССР никуда не выезжала. В Москве даже не была, – она как-будто расстроилась, – я вот со второго курса, Сашка с верхней полки с третьего…
Белобрысый весельчак, сидевший у окна, откликнулся:
– Не наводи тоску, Наташка! Так и сидела б в своей общаге. Хоть романтики вдохнёшь! Степи, кони, ковыль!
– Денег мало-мало заработаешь, – выкрикнул кто-то под общий смех, – не всё ж мамке тебя содержать.
– Да что вы всё «деньги, деньги», – парень с гитарой оборвал песню. Леха заметил на его рубашке значок с красным флажком и какой-то аббревиатурой, – Нельзя же для себя только жить. Поможем братской республике, совхоз построим, общежитие. Народ в степи потянется сельское хозяйство развивать. У меня брат год назад, в шестьдесят втором, ездил, так он сейчас уже председатель комсомольской ячейки на факультете. Справимся! Ты, Самохина, лекции колхозникам можешь читать. По истории!
– Ой, да ладно, ребят, ну что завели опять партсобрание. Всё знаем, понимаем, чувствуем! А вино у нас ещё есть? – раздался озорной девчоночий голос и все опять загалдели, засмеялись…
В Лёхиной голове под стук вагонных колёс крутилось: «Ка-зах-стан-Ка-зах-стан- Ка-зах-стан..» Пользуясь царящим вокруг гвалтом и хаосом, он поднялся и нырнул в проход, нащупывая в кармане пачку сигарет. Это дело следовало немедленно перекурить.
«В шестьдесят втором!» Лёха медленно, как лунатик, двигался в сторону тамбура, то и дело проводя ладонью то по лицу, то по коротко стриженной голове, как будто пытаясь смахнуть с себя этот морок. Это у них, значит, шестьдесят третий сейчас? Чушь какая-то. Да это съёмки скрытой камерой! А эти все – актёры! Идиотизм. На следующей станции сойду, хоть в чистом поле. А может я в этой.. временной дуге или как её там? Вон, Димон в «СПИД-Инфо» читал, что люди пропадают как не было, целыми семьями. Я же в Крым в восьмидесятые с мамкой ездил плацкартным – там вагон как вагон, мягкий, уютный, а это какой-то ящик, оклееный бумагой. «Ыыыы»,– завыл тихонько Лёха, чувствуя, как он сходит с ума среди энергичных комсомольцев, едущих строить общежития в казахских степях.
Ад – это закрытое пространство, вроде несущегося без остановок вагона, наполненное активистами с ликующими улыбками и бьющей через край энергией. Лёха избегал активистов-энтузиастов. Ещё со школьных времён он усвоил, что активист не успокоится пока жива в нём надежда сделать из тебя второго такого же. «Блин, я попал», – простонал Лёха, глядя на летящий за окном зелёный массив. К счастью, стройотрядовцы распределились по купейным отсекам и ему не приходилось продираться сквозь пассажиров. Он, правда, на нервной почве чуть не схватил за грудки чудака в вязаном жилете, который, проворно спрыгнув перед его носом с верхней полки, судорожно запихивал что-то за шиворот. «Ой, прости, прости, братушка, не серчай!», – блеснув железным зубом запричитал прыгун. Лёха, не ответив, ухватился рукой за следующий поручень (поезд начало маленько потрясывать) и собирался уже продолжить движение, как вдруг стоявшие у самого выхода из вагона молодые люди зашумели и пассажиры из отсеков начали выглядывать наружу.
– Так ты хочешь сказать, это не твоя книга, Дмитриев? –высокий человек с залысинами с достоинством древнеримского сенатора протягивал книгу стоявшему перед ним высокому молодому человеку. Молодой человек держал руки в карманах, стараясь казаться спокойным и только тихий, слегка дрожащий голос выдавал его волнение.
– Впервые вижу, Семён Аркадьич.
– А как ты объяснишь, что она оказалась в твоём рюкзаке?
– Не знаю, Семён Аркадьич, может перепутал кто.
– Таак, – прошипел тот, что с залысинами, – ты еще и своих товарищей обвиняешь в распространении антисоветчины. Не выйдет! – вдруг истерически выдал петуха «сенатор», – здесь едут честные комсомольцы, стремящиеся помогать своей родине, а не порочить её!
Плешивый затряс книгой над головой. Книга выглядела довольно дешёвой, в картонном переплёте, с корешком, обтянутым синей изолентой. Аккуратными большими буквами от руки на обложке было написано «МЫ» и ещё «Е.И.За..» . Дальше Лёха не разглядел. Судя по воцарившейся тишине и по напряжённой фигуре парня, а больше всего, по пугливому шепотку за спиной, Лёха догадался, что у парня, похоже, серьёзные проблемы. «Украл он её, что ли?– удивился он, – Может, раритет какой? Было бы из-за чего шухер поднимать. Сколько она может стоить, в самом деле!»
Парень смотрел на плешивого с вызовом и молчал.
– Не зря нам на тебя приходили сигналы, Дмитриев, что ты антисоветскую литературу держишь, – медленно и веско произнёс плешивый, – Не зря мы тебе предупреждения давали. Не наказывали. Не отчисляли. Ну, да уж хватит. Предупреждений – хватит. Якименко! – плешивый повернулся к одному из стоящих за спиной сопровождающих, – иди в восьмой, приведи милиционера…Нет! Пошли сюда милиционера, а сам иди к машинисту. Пусть сообщит на станцию, что нам нужен отряд милиции для сопровождения нарушителя советского закона в отдел, – собирай вещи, Дмитриев, – авторитетно заявил плешивый, повернувшись к нарушителю, – на следующей ты сходишь.