Один из семидесяти

Часть II
Верх счастья на вершине доброты

Одержимый пришелец

Если в тебе недостаток веры, то и бытие не верит в тебя.

Лао Цзы

– Но мы не можем проявить подобное негостеприимство, – неожиданно смилостивился Киаксар. – Римский император подумает, что мы поступаем так из-за своей дикости. Великий император Август^[62] всячески благоволит к нам, не будем же мы пренебрегать его расположением и без подробного разбора казнить его людей.

Егише с облегчением подумал, что, судя по всему, местный правитель не вполне осведомлен о том, с какой ненавистью император Август относится к тем, кто связан именем Христа.

– Присядь, – неожиданно предложил царь царей иноверцу, указав на место перед собой. Правитель, как правильно догадался Егише, был более осведомлен в делах большой политики, нежели в религиозных пристрастиях сильных мира сего.

По лицу жреца Эштара можно было понять, насколько его возмутила неожиданная перемена в повелителе. Хотя оно оставалось непроницаемым, в глазах заметались молнии. Только что Киаксар продемонстрировал перед всеми, насколько мнение главного жреца ему безразлично, и что правитель волен единоличным решением вершить общее дело, не считаясь даже с главным духовным саном. Последние слова правителя вызвали глухой ропот в зале. Егише между тем поклонился и опустился на ковер на почтительном расстоянии от царя.

– Мой народ очень гостеприимен, даже слишком, – продолжал властитель, – тому пример, что твои люди нашли себе занятие на моей земле. Атропатена – великая страна и дает приют многим. Но торговые люди, мастера и умельцы, тем более, ученые мужи приносят нашему государству только пользу. Какую пользу могут принести нам твои намерения? – он приподнял руку, и слуга, взбив шелковую подушку, подложил ее под локоть своего хозяина.

– Люди должны чтить свою веру, это главная заповедь зороастрийца, – все же вмешался жрец, явно недовольный тем, что правитель перешел с иноверцем на доверительный тон. – Наши люди в отличие от других не подвержены разврату и праздности, слишком крепка их вера, и мы прилагаем к тому все силы, – не преминул Эштар напомнить царю о своих заслугах. Затем обратился к чужестранцу, и интонация его опять стала угрожающей.

– Наша вера не допускает смешения с другой религией, а грех вероотступничества – самый тяжкий грех для зороастрийца. Что тебе здесь делать? Лишь из своего почтения перед Римом мы не разделались с тобой еще при въезде в наш город. Уходи в свою страну. Завтра же. Иначе тебя постигнет участь Варфоломея.

Егише, казалось, нисколько не испугался угроз.

– Смерть не страшит меня, – спокойно отвечал он, – ибо за нею следует жизнь вечная.

– Недаром царь Киаксар упомянул о твоей наглости! Значит, ты по-прежнему отказываешься подчиниться приказу властителя покинуть Газаку?! – решил подлить масла в огонь Эштар, дабы царь поскорее принял предложенное им решение. Егише на этот раз даже не удостоил главного жреца взглядом. – Ну что ж…

В это время двери распахнулись и в зал вбежал запыхавшийся юнец. В глазах его стояли слезы. Увидев заплаканное лицо сына, Киаксар встревожено поднял голову.

– Отец, – мальчик бросился к ногам правителя, – наша мать умирает! Сделай же что-нибудь!

Киаксар с недоумением посмотрел на своего восьмилетнего отпрыска.

– Что случилось?! – вместо него задал вопрос Эштар. – Разве Иотапа не разрешилась благополучно от родов еще в благословенный харватат?^[63]

– Да, да, – мальчик от волнения путал слова и заикался, – брат мой, слава богам, жив и здоров. Но мама… когда я подошел к ней, она не узнала меня, она мечется и произносит какие-то странные слова.

– Он приближался к матери в такое время?! – негромко возмутился один из присутствующих мужчин.

– Этот ребенок привык своевольничать, – заметил кто-то еще тише.

– Отец!.. – мальчик понял, что выдал себя. Смущенно пряча красные от слез глаза, так же скоро он покинул зал.

Киаксар растерянно посмотрел ему вслед. Затем с тем же недоумением взглянул на главного жреца, ответственного за благополучие, духовное и физическое, в его семье.

– Все во власти богов… – уничтожающий взгляд царя заставил запнуться Эштара на полуслове, но, выдержав его, жрец все же продолжил. – Необходимо принести богам в жертву белую верблюдицу, пока вездесущие дайвы не завладели окончательно телом и душой прекрасной Иотапы.

– Сейчас же приступай! Не медля! – тихо, но грозно повелел Киаксар. Главный жрец поднялся со своего места и стремительной походкой вышел из зала. Вслед за ним поспешили несколько священнослужителей и люди из его охраны. Все присутствующие в зале также встали и склонили головы в почтительном поклоне перед вторым человеком власти. После того, как за Эштаром закрылись двери, царь сделал знак слуге:

– Пускай все оставят меня одного…

Искусный мастер

Горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы.

Ветхий Завет. Екклесиаст

По прошествии положенных дней домашнего заточения Махлиатены, Эдае потащила племянницу в обувную лавку.

Стоял полдень. Яркое светило застыло высоко в небе без единого облака. Правда, солнце уже охладило свой пыл. Удалившись от лета, но еще не совсем приблизившись к зиме, оно дарило природе свое нежное всепроникающее тепло, ровно столько, чтобы люди, в своих молитвах восхваляя всесильное светило за его щедрость, были более благодарны, откровенны и лишены всяческого лицемерия.

Эдае сразу заметила пару необычных чарыхов. По форме и тому, как они были украшены, она догадалась, чьих рук была работа.

– Эти чарыхы очень красивы, – указала на них Эдае, – таких в твоей лавке раньше я не видела.

Довольный Ашан прищурился.

– Это работа моего нового работника.

– Тебе нравятся? – Эдае сдвинула брови и толкнула плечом племянницу.

Махлиатена, мечтавшая поскорее вернуться в ювелирную лавку, мимо которой они почему-то сегодня проскочили, стояла с безразличным видом, кусая губы. Ей не хотелось никаких чарыхов, она мечтала лишь о новом браслете с круглыми бирюзинками, как у двоюродной сестры. Но попадут ли они сегодня к ювелиру – это во многом зависело от настроения ее своенравной тетки. Поэтому Махлиатена, стерев с лица недовольство, с готовностью ответила.

– Нравятся! – Она вытянула руку и указала на пару издалека. – Только впереди можно пришить еще по две ракушки, было бы красивей…

– Можно и пришить, – с готовностью ответил мастер. Махлиатена приблизилась еще на шаг.

– А вот здесь, в середине – золотую бусинку!

Сейчас Махлиатена подражала своей тетке: та всегда была чем-нибудь недовольна и старалась в любом деле что-то добавить от себя. Так должна поступать каждая взрослая женщина, считала племянница.

– Умница, дочка! – с восхищением произнесла ее тетка Эдае. – Слышишь, что говорит госпожа?! Добавь, – капризно потребовала она от хозяина. – Сейчас же! Мы подождем.

– Зачем ждать? – пожал плечами удивленный странным поведением женщины Ашан. – Мастер все исполнит и вечером один из моих сыновей принесет чарыхы прямо к вам домой.

– Ладно, – с тем же важным видом сразу же согласилась Махлиатена, повернулась спиной к Ашану и перешла к следующей лавке, где торговали тканями.

Эдае с угасающей надеждой смотрела вслед племяннице. Неужели ей не удастся и сегодня увидеть красавчика, вкус губ которого сделал невыносимо душной не одну бессонную ночь.

– Нет! – непроизвольно вырвалось у Эдае. – Ты… ты можешь все напутать. Позови того, кто шил эти чарыхы! – потребовала она.

Ашан в который раз с удивлением взглянул на заартачившуюся вдруг постоянную покупательницу и скрылся в мастерской. Эдае внутренне ликовала. Она так долго мечтала об этом мгновении, что если бы юноши сегодня не оказалось на месте, ее сердце от тоски, наверное, просто раскололось бы на части.

Давид вышел из мастерской. Его прекрасные блестящие, словно сочные черешни в разгар лета, глаза были округлены от удивления или, скорее, счастья вновь увидеть женщину, одарившую его сладким поцелуем. Давид, по примеру Эдае, изо всех сил стараясь ничем не выдать своей радости, учтиво склонил голову.

Бодрствуй и жди

Дух добьется всего, что сам себе прикажет.

Сенека

– Я хочу купить эти чарыхы, – с трудом сдерживая улыбку, обратилась к нему Эдае.

Обычно местные женщины так запросто не заговаривали с чужими мужчинами. Но, во-первых, она была госпожой, а значит, вольна вести себя с простым людом как ей заблагорассудится. А во-вторых, этот парень был намного младше нее, поэтому ее замечание звучало вполне естественно и не вызывало подозрений.

– Однако тебе следует кое-что добавить. Подойди ближе.

Она указала пальцем, и Давид, взяв чарых в руки, поднес его заказчице.

– Вот здесь и здесь добавь по бирюзе, здесь – две ракушки каури, а здесь…

Неожиданно она коснулась пальцем ладони Давида. Ашан стоял за спиной своего работника и не мог видеть их рук. А тем более глаз своего работника, еще более расширившихся, словно при укусе змеи. Сама млея от прикосновения, хитроумная Эдае начала нежно водить пальцем по дрожащей ладони чернокудрого красавчика. Лицо ее при этом не изменило строгого выражения, и она продолжала отдавать указания все тем же капризным тоном.

– Здесь, смотри, чтобы было все очень ровно… большие золотые бусины…

Разволновавшись, Давид почувствовал, как мгновенно взмокли его ладони, лоб также покрылся испариной. Он испытал все те же почти забытые ощущения, что и при первой их встрече. Но в следующий миг рука его, словно потеряв чувствительность, разжалась, и чарых полетел на землю – из-за угла вышла та, что оставила первый шрам на его нежном, чувственном сердце – прекрасная Махлиатена с лазурным взглядом.

… «Махлиатена»… В степях ожил легкий ветерок и заволновались золотые колосья ржи… «Махлиатена»… С горных круч сорвались чистые как слеза, светлые звонкие ручьи… «Махлиатена»… Птицы расселись по ветвям и заструились тихие трели – зазвучала нежная песнь любви…

На девушке было одеяние желто-золотистых оттенков, стянутое на талии красивым бронзовым поясом. Ноги скрывали теплые шаровары из тонкой верблюжьей шерсти. Поверх платья тот же курди – безрукавка из белоснежной, хорошо выделанной козлиной шкуры. На голове шарф, схваченный на затылке бирюзовыми бусами. На запястьях и лодыжках – грубые золотые браслеты вперемежку с накрученными на тонкие запястья бирюзовыми бусами. Теперь, став взрослой, Махлиатена более тщательно подбирала украшения перед выходом из дома.

Девушка с тем же выражением, что и Давид, уставилась на него.

«Махлиатена, я люблю тебя!» – на Давида повеяло полевыми цветами, и он услышал, как вдалеке зазвенел знакомый лукавый девичий смех…

Ашану не понравилось поведение нового работника. Может, в его стране это было в порядке вещей, но разглядывать чужих женщин, не принадлежащих твоему роду, местным правоверным могло показаться оскорбительным. Тем более что женщины были не из простых, а старшая из них к тому же слыла ужасной скандалисткой. Еще не хватало, чтобы по ее наущению слуги могущественного брата разнесли лавку и оставили детей Ашана без куска хлеба. Он схватил оторопевшего Давида сзади за шею и втолкнул в мастерскую.

– Этот парень – хороший мастер, хотя и иноверец, – заикаясь от волнения, начал оправдываться Ашан, повернувшись лицом к женщинам и стараясь выглядеть как можно учтивее. Он по-своему истолковал удивление, написанное на лицах покупательниц. – Но если вам неприятно, что вашу обувь тачает иноверец, я сам сделаю, какую закажете, а его завтра же выгоню…

– Нет, нет, в Газаке иноверец сейчас не такая уж и редкость. Просто, просто…

Эдае не знала, чем оправдать глупое поведение своей племянницы. Насчет себя самой она была спокойна. Ашан вряд ли о чем-то догадался.

– Просто… можно ли доверять чужестранцу?

– За этого парня я ручаюсь, – Ашан улыбнулся, – он мастер своего дела.

– Хорошо, посмотрим, – Эдае опять недовольно сдвинула брови, – но чарыхы я хочу получить сегодня же.

– Будет исполнено, как вы пожелаете, – Ашан понял, что гроза миновала. – Новый мастер очень искусный, – он начал расхваливать Давида, – у него ловкие руки, и он выполнит в точности все ваши пожелания.

«У него ловкие руки, и он в точности выполнит ваши пожелания… так ли это? О боги, сколько же достоинств у этого богоподобного мужчины!» – с замиранием сердца подумала Эдае. Она схватила оторопевшую племянницу за руку, и они покинули лавку.

И создал бог женщину

…Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к сердцу женщины…

Притчи Соломона

Сотворив вечерю, Егише с учениками вышли во двор вдохнуть перед сном свежего воздуха.

Приближалось время сна. Егише вернулся в гостиницу и вскоре ученики услышали его мерный храп.

Сон праведника, во всем положившегося на бога, глубок и покоен. За время сна зреет ум и упорядочиваются мысли, сила небесная прочит запас физических человеческих возможностей еще на некоторое отведенное для него время и возводит хрупкий хрусталь души.

Кропотливо и заботливо выстраивается за ночь то, что иной сомневающийся и маловерный беззаботно и безоглядно начнет разбазаривать уже следующим же днем, так и не поняв своего истинного предназначения и счастья…

Давид последовал за Егише, а двое других учеников задержались за разговором во дворе.

– Давид стал какой-то странный, – сказал негромко вслед товарищу Рефаим.

– Он рассказал тебе, где поранил голову? – спросил Ванея.

– Я знаю то же, что и ты.

Ванея понизил голос.

– Если все было так, и он не сильно пострадал, почему он все время улыбается?

Они заглянули в окно. Давид лежал, уставившись в потолок мечтательным взглядом и кусая губы.

– Он случайно не мог тронуться рассудком? Я слышал, от сильного удара такое случается.

Товарищи переглянулись.

– Но может, он чего-то не договаривает? – с тревогой произнес Ванея. – Может, это он сам… того… упал с крыши?

– Я видел его рану, – пожал плечами Рефаим. – Она неглубокая и неопасная.

Давид, заметил в окне лица своих товарищей и, спрятав улыбку, отвернувшись, лег к ним спиной.

– Как твоя работа? – спросил Ванея у Рефаима.

– Мне нравится работать у Митридата, он добрый человек.

Рефаим вдруг взял под локоть Ванею и поспешно отвел от окна. Ему давно не терпелось рассказать товарищу.

– Ты помнишь, я тебе рассказывал о тех двух девушках, что хихикали в первый мой приход?

– Те, что прятались?

– Так вот… старшая, Севар, она все время так странно смотрит на меня, – с придыханием сообщил Рефаим.

– Может, ты ей чем-то не нравишься? – обеспокоено предположил Ванея. – Местные люди очень дружелюбны, но ведь женщина – совсем другое дело…

– Как раз наоборот… мне кажется, что она смотрит на меня… с любовью… – Рефаим расплылся в улыбке. – И я подозреваю, что с Давидом приключилось нечто подобное.

– Что «подобное»? Как это, с любовью? – Ванея никак не мог уразуметь, о чем говорит его друг.

– Ну… возможно, он встретил ту самую девушку, которую послал ему сам Господь Бог. Ты понимаешь? Ну, для услады сердца…

– Странно, не успел он приступить к работе, как его тут же начали одолевать демоны… – отвернув голову, произнес Ванея.

– Почему ты так говоришь?

– А кто же еще эти женщины, если не посланные самим…

Ванея прикрыл рот рукой и, округлив глаза, показал за левое плечо. Ведь считается, что злой ангел-совратитель всегда стоит именно за левым плечом. Так, во всяком случае, утверждал их воспитатель в приюте. По его убеждению, женщина есть не что иное, как воплощение зла и явилась в этот мир на погибель мужчине.

– Не знаю… но если это и так… – Рефаим пожал плечами и вдруг сказал с готовностью, хотя и с некоторым смущением:

– Я готов погибнуть ради нее! Ты знаешь, когда я вижу ее смеющиеся глаза, я чувствую… понимаешь, я просто чувствую, что она, как и я, желает быть со мной. Из глаз ее льется теплый свет, словно согревая меня изнутри! Мне хочется петь, работать и я словно чувствую присутствие матери, ее нежность, заботу… – Рефаим присел на скамью и обратил мечтательный взгляд к небу. – Сияние любимых глаз во сто крат сильнее вон той, самой яркой звезды!

Ванея проследовал удивленным взглядом за рукой Рефаима, затем, не меняя выражения лица, посмотрел на друга. Тот, точно так же, как Давид, довольно сильно смахивал на полоумного. Смутившись под изучающим взглядом товарища, Рефаим (точь-в-точь как Давид) поспешно отвернул голову.

– Интересно, со мной тоже начнут происходить подобные чудеса, если я вдруг найду себе здесь работу? – задумчиво произнес Ванея. Рефаим рассмеялся первым. Ванея вскоре присоединился.

– Это удивительное чувство, – Рефаим встал, обнял Ванею за плечи. – Знаешь, когда я впервые ее увидел…

Они полночи просидели во внутреннем дворе гостиницы, и влюбленный Рефаим изливал Ванее свою душу. Тот ни разу не перебил друга, ему самому было удивительно слышать, что, оказывается, на самом деле представляли собой эти женщины.

Давид в это время тоже не спал, мучился от бессонницы, которую принесли ему неожиданные переживания дня.

На заре Егише разбудил громкий стук в дверь.

– Тебя вызывает к себе наш правитель, – Егише увидел на пороге мужчину в белых одеждах, приближенного Киаксара, которого приметил вчера на встрече с царем. – Немедленно!

– Иду сейчас же. Подожди во дворе. – Егише знал, зачем вызывал его царь. Он ненадолго преклонил колени и коротко, но горячо помолился. Затем, склонившись над медным тазом, плеснул себе в лицо воды, расчесал гребнем волосы, бороду и вышел.

– Учитель, а как же я?! – догнал его у ворот Ванея.

– Останься.

Ванея все же вышел со двора и проводил учителя до поворота. На ходу пригладил волосы и протер глаза. Он не успел омыть лицо, как не успел, впрочем, произнести слов утренней молитвы.

Неискушенная

Пусть девушки о муже

Тебя хорошем просят,

Хозяине и доме,

Богатом и большом,

А женщины, рожая,

О легких родах просят —

Ты им, о Ардви-Сура,

Все это можешь дать.

Авеста

– Ты знаешь того парня из лавки? – строго спросила Эдае племянницу, когда они вернулись с прогулки по площади.

– Нет, – по тому, как Махлиатена поспешно отвела глаза, Эдае поняла, что ее подозрения подтвердились: прекрасного юношу и племянницу связывает неведомая ей тайна. Но когда они успели узнать друг друга?

– Доченька, посмотри на меня, – вглядываясь в испуганное лицо племянницы, Эдае не сомневалась, что уже через мгновение будет знать правду.

– Мы с подругами…это было давно… тыкали в них ветками, – чистосердечно призналась Махлиатена.

– В незнакомых людей?! В чужестранцев, иноверцев?!

– Они спали в яме, где пастухи прячутся от холодов. Он и еще трое чужестранцев. Мы решили просто подшутить над ними! – оправдывалась племянница.

– Ты разговаривала с этим иноверцем из лавки Ашана? – голос тетки посуровел, отчего на глазах у Махлиатены навернулись слезы.

– Нет! – девушка с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься, – я знаю, что это значит для правоверной зороастрийки… я зардушти! – с жаром воскликнула она.

– Хорошо, что ты все еще чтишь наши традиции, но задирать чужих мужчин, да еще чужестранцев, иноверцев… – ответ племянницы немного успокоил Эдае. – Судя по тому, как ты пялилась на него, он тебе успел понравиться, да? – через некоторое время, с трудом изобразив добрую улыбку, все же поинтересовалась она.

– Нет, что ты! – Махлиатена вновь опустила глаза.

Махлиатена лукавила. Она, конечно, вспоминала незнакомца, очень уж хорош собою он был. Разве можно забыть его жадный взгляд, полный восхищения, то, как он преследовал ее до самой ограды? Как каждая девушка ее возраста, Махлиатена мечтала о возлюбленном, романтический образ которого после той встречи обрел черты Давида. Но это были совершенно безобидные, легковесные грезы. Сегодня, под нажимом тетки, Махлиатена готова была раз и навсегда отречься от них, она искренне стыдилась своих «нечистых» мыслей и желаний.

Загадочные омуженки

Забудь покой, кто вздумал править женщиной.

Публий

Эдае, все же затаив некоторое недоверие, отстала наконец от племянницы со своими расспросами. Вздохнув, прошла к месту возлежания. Затем поманила рукой племянницу, которая с готовностью устроилась рядом на взбитых подушках. Чувствуя себя все еще виноватой, Махлиатена сидела, потупив взор.

– Я вообще никогда не выйду замуж! – вдруг выпалила она.

Эдае громко засмеялась и Махлиатена облегченно вздохнула. Тетка больше не сердится и, возможно, с нею можно даже пооткровенничать.

– Да! Я слышала, что за большими горами, там, где обитают гаргарейцы, есть племя, состоящее из одних женщин. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Детское любопытство, как обычно, быстро вытеснило недавно пережитую тревогу.

– Слышала, – миролюбиво произнесла тетка, не переставая улыбаться.

– Расскажи, – попросила племянница.

Махлиатена положила себе на колени свою любимицу – куклу Файху в новом красном платье – и приготовилась слушать. Эдае сидела, поджав под себя ноги, чему она научилась, пребывая в долгом плену у парфянского мужа.

– Это племя живет в северных предгорьях Керавнийских гор^[64], на границе с леками и гелами – их разделяет река Мардамалис, – начала Эдае. – Они называют себя омуженками. Мужчин среди них нет, а забредших случайно просто убивают. Порядки их строги и сродни мужским: они прекрасные наездницы, охотницы и даже воины. Говорят, женщины эти редкой красоты и не раз мужчины пытались завладеть ими. Но хотя они и женщины, и их племя не так многочисленно, как в былые времена, в бою они не уступают мужчинам и потому до сих пор живут так, как им хочется.

– Но Хума говорила, что предназначение женщины быть матерью и женой. Они не выходят замуж, как же пополняется их племя? – спросила неискушеная Махлиатена.

Эдае вновь улыбнулась.

– В начале нового года самые крепкие и красивые из них спускаются в долину. Мужчины знают об этом месте и тоже приходят туда в определенный срок. Но они знают и другое: женщина-омуженка сама должна выбрать себе мужчину. Если кто-нибудь из мужчин останется недоволен ее выбором и откажет ей в любви или, того хуже, попытается взять омуженку силой, будет убит на месте женщинами из охраны. А дальше все как обычно. По истечении определенного срока женщина, побывавшая в объятиях мужчины, приносит ребенка. Говорят, долина та просто сотворена для любовных игр – такого обилия буйных трав и цветов нет больше ни в одном уголке земли…

Махлиатена живо представила себе это райское место.

Посреди зеленых гор живут женщины, предоставленные сами себе. Их никто не принуждает к послушанию, и они не чувствуют никакого давления со стороны требовательных мужчин по одной простой причине – мужчин там нет. Но тут у девушки возник другой вопрос.

– Эти женщины рожают только девочек?

– Нет, почему же, – пожала плечами тетка. – Этим таинством, кому и в какие сроки появиться, руководят боги. Даже жрецы нередко ошибаются. И это неспроста. Ведь если бы, к примеру, женщины нашего рода могли сами распоряжаться своими желаниями, то чтобы угодить мужу и вере рожали бы одних мальчиков, и женский род в конце концов выродился бы. Боги этого никогда не допустят.

– Но если у них рождаются и девочки, и мальчики, но мужчин в племени нет…что же они делают с мальчиками-младенцами? – с ужасом спросила Махлиатена, которая могла предположить лишь один исход.

– Отдают отцам-гергерейцам, а те с радостью их усыновляют. Уж как не им, мужчинам, знать цену такого подарка!

– И у этих женщин не болит сердце при расставании с собственным чадом?

Эдае бросила на племянницу робкий взгляд, та в это время смотрела на свою куклу с нежностью и тоской, словно и ей предстояла разлука с любимой «дочкой».

– Наверное, болит, – Эдае вздохнула. – Но только богам известно, зачем они это делают.

– Откуда же они взялись? – не отставала с расспросами любопытная племянница. – Наши мужчины так суровы, что способны жестоко наказать ослушавшуюся женщину. Как же им удается так вольничать?

– Не знаю, – Эдае устала сидеть и, поднявшись с ковра, сладко потянулась. – Говорят, некогда они жили на берегу Меотиды^[65], а затем поселились в Керавнах. Представь себе, что некогда это племя женщин еще умудрялось заниматься разбоем и доставляло немало хлопот живущим в округе гергерейцам и скифам.

А так как они всегда ходили в мужском облачении, никто поначалу не догадывался, что под личинами мужчин скрываются хрупкие женщины.

Как-то между скифами и омуженками случилось настоящее сражение. Причем о том, что воины сражались с женщинами, они узнали только после того как стали осматривать убитых противников.

Скифы были так поражены красотой и отвагой этих женщин, что сразу же заключили с ними договор о мире и предоставили право самим выбрать место для поселения. Женщины выбрали неприступные горы.

Это был хитрый ход, ведь они слишком хорошо знали мужскую натуру – мужчины и впрямь надеялись пользоваться ими как другими женщинами.

Но однажды явившись к омуженкам большим отрядом, с повозками, полными съестного и вина, дабы всего лишь повеселиться, встретили достойный отпор. Женщины уничтожили весь отряд – всех затем оскопили и, собрав в мешок мужские органы, отправили его с двумя ранеными, но оставшимися в живых, мужчинами обратно туда, откуда они явились. С тех пор мужчины сторонятся этих вольнодумок.

Махлиатена с интересом слушала рассказ тетки о прекрасных и гордых женщинах. От восторга глаза ее были широко распахнуты.

– Какие бесстрашные женщины! Настоящие героини! – не удержалась она от восклицания. Затем, оглянувшись на дверь, прошептала. – Если меня начнут притеснять в этом доме, я убегу в горы и буду жить с этими отважными женщинами!

Эдае опять от души рассмеялась при виде такого невинного девичьего простодушия.

– Тебя? Притеснять?! Да отец кожу с живого сдерет, если кто попытается сделать это! – она присела перед племянницей на корточки.

– Тетя, а почему отец так и не женился? – вдруг спросила Махлиатена. – Может, он влюблен в одну из этих женщин? Порой он надолго уезжает…

– Не смей обсуждать поступки собственного родителя! – строго сказала Эдае. – Отец твой человек военный…

– Но ведь быть без жены – большой грех! Как и женщине без мужа!

Безбрачие и абсолютное целомудрие и вправду осуждались у зороастрийцев. Жизнь мужчины и женщины была подчинена долгу продолжения рода.

– Ну все, сейчас я отправлю тебя в дальнюю комнату! – пригрозила Эдае.

– Нет, нет, прошу! – взмолилась Махлиатена.

При одной только мысли, что ее могут оставить в холодной комнате, где пахнет сырость и нет ничего, кроме каменного возвышения для жесткой постели, в чудесных глазах ее заблестели слезы.

– Позови лучше Хуму, – попросила она.