Жертвы осени

Москва, наши дни

Колесников нервничал. Его источник не отвечал на звонки, а думать о чем-то другом Тимофей просто не мог. Новая статья не писалась, он бесцельно смотрел в монитор и не видел уже написанных строк.

Раздраженно оттолкнув ноутбук, Тимофей откинулся на спинку кресла, закинул руки за голову и шумно выдохнул. Его очень задело, что какая-то никому не известная провинциальная соплюха пытается заработать на его теме. Его! Он совершенно серьезно считал тот цикл статей и телерепортажей о серийном убийце собственной находкой, только он мог работать в этой теме, только он должен был продолжать писать – если уж там снова было о чем писать.

– Но какого черта молчит Иваныч? – снова набрав номер и выслушав длинные гудки, пробормотал Тимофей. – Если в деле Бегущего появились какие-то новые детали, почему я не узнал об этом?

Ему и в голову не приходило, что его источник мог просто забыть об этом старом, хоть и нашумевшем деле. Действительно, столько лет прошло, убийца в тюрьме, сидеть ему еще долго, почему Иваныч должен об этом помнить? Хотя сотруднику отдела по связям с общественностью не могло не быть известно о новых обстоятельствах, если они на самом деле появились.

– Ведь с чего-то же эта курица взяла, что Бегущего могут освободить? Не на ровном же месте, по таким делам условно-досрочного не предусмотрено, – бормотал Тимофей, откладывая мобильный и дотягиваясь до сигаретной пачки.

– Тимоша! – раздался капризный женский голос на лестнице. – Ты чего тут закрылся?

Колесников раздраженно бросил на стол незажженную сигарету.

– Я просил не называть меня так?! – рявкнул он, и вошедшая в кабинет стройная блондинка в длинном шелковом халате обиженно спросила:

– А почему ты на меня кричишь?

– Потому что ты мне мешаешь! Я просил не подниматься на второй этаж, когда я работаю, неужели это так трудно?!

Девушка повернулась и вышла, хлопнув дверью, и Тимофей едва сдержался, чтобы не заорать еще громче.

«Будет теперь ходить весь день с недовольной моськой, – все так же раздраженно подумал он, снова беря сигарету и щелкая зажигалкой. – Почему я вообще ее терплю? Ведь дура же, пустышка! Одни нервы!»

Мила Пестова была девушкой очень красивой и почти такой же глупой, это Тимофей понял почти сразу, с первых минут знакомства. Он увидел ее около трех лет назад в ресторане, где отмечал день рождения, она пришла с кем-то из его друзей, но по окончании шумной и пьяной вечеринки уехала с Тимофеем, а наутро вовсе не торопилась покидать его загородный дом.

Колесников тогда не возражал – ему даже в какой-то момент начало казаться, что Мила подходит ему в качестве подруги: с ней было легко, она прекрасно готовила, всегда хорошо выглядела, смотрела на него снизу-вверх – ей льстило, что такой известный журналист, чье имя мелькает в самых престижных изданиях, а лицо то и дело можно увидеть на голубом экране, обратил на нее внимание.

Но в последнее время Милу словно подменили. В ее мягком, хорошо поставленном голосе начали мелькать капризные нотки, она то и дело намекала, что в ее двадцать восемь пора бы уже иметь какой-то более определенный и весомый статус, чем звание любовницы, что Тимофей слишком много работает и слишком мало внимания уделяет «светской жизни», как она это называла. Ей хотелось чаще бывать на каких-то мероприятиях, куда Тимофей регулярно получал приглашения, на кинопремьерах, которые он терпеть не мог, на музыкальных премиях и прочих сборищах, посещаемых так называемой «богемой».

Но у Колесникова не было на эти походы ни времени, ни желания, ни сил, он соглашался присутствовать только там, где ему лично было интересно, или на мероприятиях, которые никак нельзя было пропустить. Мила же хотела красивой жизни и надеялась, что Тимофей ей это обеспечит.

– Зачем тебе закрытый показ фильмов Феллини? – спрашивал он с издевкой. – Ты ведь даже не знаешь, кто это такой.

– Но там будут актеры, режиссеры, известные люди!

– Забудь. Там будут только нафталиновые любители старой итальянской киноклассики, а меня пригласили в надежде, что я упомяну название элитного клуба, который проводит этот просмотр, в своей передаче или статье. Но я Феллини не люблю.

– Да в этот клуб все хотят попасть! Там вход строго по приглашениям, просто так не попадешь! – настаивала Мила, и Тимофей начинал раздражаться:

– В «Матросскую тишину» тоже сложно попасть – туда не хочешь?

– А что это? – округлив тщательно накрашенные глаза, спрашивала она, и Колесников, только рукой махнув, уходил в кабинет.

Мила ничего не читала, кроме заметок в светской хронике, не интересовалась ничем, кроме модных брендов, и постепенно в результате этого увлечения одна из комнат в загородном доме Тимофея превратилась в гардеробную, где на полках и вешалках хранились обувь, вещи и сумки с громкими иностранными именами на бирках.

Ему иногда казалось, что Мила заболеет и умрет, если вдруг окажется, что крем, который она нанесла на лицо, вовсе не от известной мировой марки, а какой-нибудь корейский или – что вообще не дай бог – отечественный. В ресторанах Мила выбирала только эксклюзивные блюда, даже овсянка, которую она ела по утрам, заказывалась на каком-то специализированном сайте и была в десять раз дороже той, что продавалась в супермаркете, например.

Колесников считал, что девицы такого плана давно канули в Лету, что называется, то есть попросту вымерли – подобное поведение всегда казалось ему отголоском голодного детства, пережитком девяностых, когда люди, ничего прежде не видевшие, вдруг дорывались до денег и возможностей. Но сейчас-то…

Стяжательство Милы носило болезненный характер, но первую пару лет Тимофей не придавал этому особого значения: деньги у него были, тратить их на Милу он мог себе позволить, хотя не очень понимал, зачем одной женщине двадцать пять сумок, например, многие из которых одинаковые, просто выполнены в разных цветах.

Надо отдать Миле должное – при всей своей глупости она ни разу не поставила Тимофея в неловкое положение перед друзьями, ни разу не ляпнула ничего, когда он давал комментарии на каком-нибудь мероприятии, всегда была корректна и очаровательно улыбалась, помалкивая. Тимофей очень ценил в ней это умение не демонстрировать свою недалекость. Возможно, она была не так уж глупа, раз понимала, чего не стоит говорить и в каких обстоятельствах.

Сегодня же Мила просто оказалась не ко времени, да еще с этим идиотским «Тимоша» – именем, которое Колесников с детства терпеть не мог.

– Ладно, потом извинюсь, – пробормотал он, снова набирая номер информатора.

Город Вольск, год назад

– Н-ну, танцуй, п-подруга.

Васильев размахивал над головой каким-то листком, и Васёна, оторвавшись от монитора, посмотрела на него:

– Что это?

– Даже не знаю, с-стоит ли тебе показывать. – Роман снова помахал листком.

– Рома! У меня сроки горят, некогда твои загадки разгадывать.

– С-спорим, ты сейчас вообще обо всем з-забудешь?

Роман положил листок перед ней на стол и отошел к окну, сел на подоконник.

Васёна бросила взгляд на лист и обомлела. Перед ней лежал уже не фоторобот, а совершенно нормальная фотография человека, с лица которого он был составлен. Черно-белый оттиск, с которого прямо на Васёну смотрел симпатичный молодой человек.

– Кто это?

– А ты п-переверни, – посоветовал Васильев.

На обратной стороне обнаружился текст мелким шрифтом, и Васёна с замирающим сердцем начала читать:

– Вознесенский Леонид Витальевич, такого-то года рождения, серийный убийца по кличке Бегущий со смертью. – Она подняла глаза на Васильева. – Ничего не понимаю…

– Ну так п-покопайся, п-поищи, – невозмутимо посоветовал тот, спрыгивая с подоконника и направляясь к двери. – А я сделал все, что м-мог. Обедать п-пойдешь?

Но Васёна отрицательно затрясла головой и ничего не сказала, уже вбивая в поисковик фамилию и имя человека с фотографии.

Чем дальше она переходила по ссылкам, тем страшнее ей становилось.

Дело происходило в их городе двадцать лет назад и поразило Васёну размахом и жестокостью убийств. Жертвами серийного убийцы Вознесенского всегда оказывались молодые женщины от восемнадцати до тридцати лет, совершавшие пробежки или просто спешившие на работу по территории старого заброшенного парка на западной окраине города. Все убийства происходили по одной схеме: Вознесенский выслеживал жертву, нападал на нее сзади, слегка придушивал, насиловал и убивал выстрелом в грудь. У каждой жертвы он непременно забирал какой-то предмет – сережку, заколку, колечко или цепочку, а то и просто выдергивал шнурок из капюшона спортивной кофты, например. И обязательно срезал прядь волос.

Всего жертвами Вознесенского стали двенадцать девушек и женщин, и только одной из них, Еве Александровской, чудом удалось выжить. Ее нашел гулявший с собакой молодой человек, вызвал «Скорую», и врачам удалось спасти пострадавшую. Она же и опознала Вознесенского, что дало возможность следователям спустя год кропотливых поисков все-таки завершить дело и передать его в суд. Вознесенский получил двадцать пять лет – максимальный срок наказания, который отбывал теперь в спецколонии.

– Непонятно только, какая связь между Вознесенским и Тиханевичем, – пробормотала Васёна, отталкиваясь от стола и докатываясь в кресле к стене.

Она перевела взгляд на окно и увидела, что на улице давно стемнело, а она, увлеченная своими поисками, даже не заметила этого, просто машинально включила настольную лампу, когда перестала четко видеть буквы на экране монитора. Настенные часы показывали половину девятого.

– Ого… – проговорила Васёна растерянно. – Это же меня сейчас охрана начнет вместе с креслом выносить…

Она быстро вынула из компьютера флешку, на которую сбрасывала материалы, выключила всю технику и, прихватив пальто, выскочила в коридор. Навстречу ей уже шел дежурный охранник:

– Дома не ждут, что ли? Никого нет давно, а она все сидит и сидит.

– Извините, – пробормотала Васёна, стараясь прошмыгнуть мимо. – Заработалась…

Пожилой охранник только головой покачал:

– Заработалась она… с парнями встречаться надо, а не за компьютером сидеть до ночи. Как домой-то пойдешь, темно уже?

– Да я не боюсь…

– Не боится она… через парк только не шастай, мало ли…

Слова о парке сразу вернули Васёну к прочитанным сегодня статьям.

– Это вы про заброшенный парк?

– А ты в нашем районе другой знаешь?

– Нет… А почему через него ходить нельзя?

Охранник уставился на нее удивленно, а потом, видимо, что-то прикинув в голове, махнул рукой:

– Да ты и знать-то об этом не можешь, конечно… сколько тебе лет тогда было…

– Тогда – это когда? – вцепилась Васёна, предвкушая интересный разговор.

Охранник только вздохнул и снова махнул рукой:

– Да было дело… Топай домой, говорю. А лучше давай-ка я тебе такси вызову.

– Не надо мне такси! – запротестовала Васёна. – Расскажите про парк лучше, а?

– Тебе что, серьезно нечем дома заниматься?

– Нечем! – радостно подтвердила она. – Отец в командировке. А вам наверняка одному тоже скучно, да?

– А я наверняка на работе, мне тут некогда скучать.

– Как вас зовут? – спросила Васёна, и охранник вздохнул:

– Вот липучка… Ну, Игорь Ильич меня зовут.

– А я Василиса. Лучше просто Васёна – меня так все называют.

– Ты журналистка, что ли? – Он смерил ее недоверчивым взглядом. – Или так – бумажки перекладываешь?

– Журналистка, – кивнула она. – Я криминальную колонку веду, не читали?

– Мне в свое время криминала в жизни хватило – во! – охранник провел ребром ладони по горлу. – Так что я такое, извини, не читаю теперь.

– А почему?

– Потому что опером я был раньше, навидался и бандитов, и потерпевших, совсем теперь ничего об этом знать не хочу.

Васёна почувствовала, как у нее внутри все задрожало от предвкушения. Она вцепилась пальцами в рукав охранника и заканючила:

– Игорь Ильич, дорогой, ну вам ведь все равно тут особенно заняться нечем, пожалуйста, расскажите мне что-нибудь, а? Мне очень нужно!

– Я тебе бабка-сказочница, что ли? – удивленно таращился на нее сверху вниз охранник. – Что я тебе рассказать-то могу, ведь не работаю уже почти двадцать лет!

– Так а мне и надо как раз про двадцать лет назад! Ну очень надо, понимаете? Вы чай любите? У меня в столе есть пачка очень вкусного чая, мой папа такой любит, – бормотала Васёна, чувствуя, что почти уговорила охранника.

– Чай люблю, – кивнул он. – Водку-то на службе нельзя… да ты, поди, и не пьешь крепкое?

– Нет, – радостно призналась Васёна. – Так давайте по чайку, да? Я мигом!

– Ну, в дежурку тогда спускайся, я пока кипяток поставлю.

Она шустро развернулась, влетела в кабинет, быстро нашла в столе пачку чая с вяленой клюквой – и, выскочив в коридор, побежала вслед за удаляющимся Игорем Ильичом.

Город Вольск, наши дни

Разговор с Резниковым немного успокоил Еву, но ненадолго. Каждое утро вновь давалось ей с огромным трудом, и самым мучительным оказался процесс открывания плотных штор на окне в спальне.

Едва прикоснувшись руками к чуть шершавой поверхности материала, Ева чувствовала внутреннюю дрожь. Ей казалось, что стоит только сделать движение руками в стороны – тут же за стеклом она снова увидит его. Бегущего со смертью. И никакие самоуговоры не помогали, не убеждало даже то, что живет она на шестом этаже и при всем желании, даже вышедший на свободу, Вознесенский не сможет возникнуть в оконном проеме.

Таблетки помогали плохо, но увеличивать дозу Резников категорически отказался – считал, что Ева давно научилась справляться с такими состояниями и лишняя химия в организме ей совершенно не нужна.

– Не выдумывай, – говорил он в ответ на ее жалобы. – Ты прекрасно понимаешь, что никакие таблетки не уберут из твоей головы то, что ты себе придумываешь сама. Поэтому – что? Правильно, прекращай думать о том, чего нет и никогда не может быть! Все твои страхи – только плод твоего же воображения. А как мы решили поступать с подобным?

– Рисовать, – вздыхала Ева и, выйдя из кабинета Резникова, направлялась в магазин, где покупала альбом, карандаши и ластики.

Она почему-то всякий раз покупала все новое, предпочитая выбросить остатки после того, как «вырисовывала» свои страхи. Рисунки она отдавала Вадиму, не желая хранить их в своей квартире.

– Когда-нибудь я устрою твою персональную выставку, – шутил он, убирая очередной альбом в шкаф. – Так и назову: «Страхи Евы».

– Там можно будет найти и упечь в стационар пару-тройку скрытых психов.

– Это еще почему?

– Кто нормальный будет на это смотреть? Ну кроме тебя, конечно. Но ведь ты тоже не добровольно, а по работе…

Вадим только улыбался. Он всегда считал Еву очень талантливой и в ее рисунках видел вовсе не то, что казалось тем, кто видел их впервые. Ева рисовала себя – то, что было у нее внутри, а вовсе не тех монстров, что терзали ее вот уже много лет.

– Типичная шизофрения, – сказал как-то коллега, просматривая альбом. – Неужели ты этого сам не видишь?

– Нет у нее никакой шизофрении. Ее в свое время просто залечили чуть не до смерти. Неправильная терапия, понимаешь? Тоже все под шизофрению подгоняли. А у нее просто была сильнейшая депрессия на фоне пережитого. Но кто двадцать лет назад в это вникал? Так и сгубили девку. А она талантливая была… могла бы, кстати, в школе работать, училась ведь. Но куда – с таким-то послужным списком.

– Ты, Резников, столько лет в профессии, а все такой же романтичный юноша, как после выпуска. У твоей Александровской наверняка была шизофрения и до того, как с ней все это случилось, только латентная, без симптомов. А нападение просто раскрыло ее. Раньше или позже она все равно бы проявилась, ты ведь должен это понимать.

Но Вадим не был согласен с этим. Он действительно никогда не считал Еву больной, он видел в ней сломленного обстоятельствами и бездушным отношением врачей человека, который вот уже столько лет отчаянно пытается цепляться за нормальную жизнь – насколько это возможно в ее ситуации.

Еву не брали на работу – никуда, даже мыть полы, едва только узнавали о том, что она лечилась в стационаре. Она даже думала уехать куда-то, чтобы начать все сначала, но потом поняла, что в чужом городе, совершенно без связей, ей наверняка очень быстро станет хуже, и тогда даже помочь ей будет некому, потому что Резникова рядом не окажется. И она смирилась.

Сегодня Ева собиралась на кладбище к матери. У отца могилы не было, он пропал без вести в середине девяностых, и тот факт, что они с матерью вообще остались живы и даже сохранили небольшую квартиру, можно было вполне считать чудом.

Отцу Евы принадлежал один из двух крупных банков в городе, и на тот момент он считался самым богатым и влиятельным человеком в городе. У маленькой Евы были няня и личный водитель, огромная комната в загородном доме, обставленная сказочно красивой мебелью, которую отец выписывал из Италии, множество игрушек и любимые куклы. Ее одевали как принцессу, и отец в редкие моменты выходных так ее и называл: «моя принцесса», катал на специально для Евы купленном пони по огромной территории вокруг дома, а иногда устраивал для нее показы мультфильмов в большом домашнем кинотеатре, смотрел их вместе с ней и радовался как ребенок.

Сказка закончилась мгновенно. В банк отца вложил деньги местный криминальный авторитет, а один из заместителей решил, что отдавать эту сумму банк не будет. Заместителя нашли с пулей во лбу через неделю где-то за городом, а отцу выставили условие: вернуть деньги с большими процентами и выплатить штраф в таком же размере.

Как ни старался Александр Петрович, но таких денег собрать не смог. Он понимал, что нужно спасать жену и дочь, но вывезти их за границу не успел – его затолкали в машину прямо возле здания банка и увезли в неизвестном направлении.

Еву и ее мать долго перевозили с одной квартиры на другую сотрудники милиции, охраняли круглосуточно. Они потеряли все: сбережения, загородный дом, банк – но жизнь все-таки сохранили, а в банковской ячейке на имя матери обнаружились документы на небольшую квартиру на западной окраине города. Там они и жили тихо, как две мышки.

Матери пришлось снова выйти на работу, и теперь только ленивый не усмехался презрительно, глядя на то, как жена банкира Александровского выдает карточки в районной поликлинике: врачом ее не взяли. Ева окончила школу и поступила в педагогический институт, казалось, что жизнь наладилась, и тут на ее пути в буквальном смысле возник Бегущий со смертью – и все опять покатилось под откос.

Мать умерла, когда Ева в очередной раз лежала в больнице, заколотая до овощного состояния сильнодействующими препаратами. Ее даже на похороны не отпустили, и впервые на могилу Ева попала только через полгода. Теперь она старалась приезжать хотя бы пару раз в год, словно искупая вину за то, что не была рядом, когда мать умирала, хотя батюшка из кладбищенской церкви не раз говорил, что такой вины не существует.

У отца могилы не было вообще, и, сидя на лавочке рядом с могилой матери, Ева старалась убедить себя, что и он тоже упокоился здесь, рядом с любимой женой. В такие моменты Ева чувствовала себя одинокой как никогда.

Москва, наши дни

Колесников ехал на встречу со своим информатором из Следственного комитета. Вызвонить его не удалось, но Тимофей знал, где тот любит обедать, а потому решил нагрянуть в кафе лично. Его очень беспокоило молчание информатора, он платил тому хорошие деньги и всегда рассчитывал на свежую информацию, которую, собственно, и получал до сегодняшнего дня.

– Что могло случиться? – бормотал Тимофей, медленно двигаясь в пробке по Садовому: где-то впереди произошла авария, но он не успел вовремя свернуть и теперь вынужден был терять время. – Вот будет номер, если его сняли…

Полковник Иванютин, или просто Иваныч, «сидел на зарплате» у Колесникова еще с тех пор, как только пришел работать в службу по связям с общественностью. Они были знакомы сто лет, Иваныч часто приезжал к Тимофею за город, парился в бане, любил ходить в ближайший лесок за грибами. Информацию поставлял исправно, и выходило, что Колесников оказывается в курсе всех громких дел куда раньше остальных коллег. Его программа на одном из телеканалов всегда имела хорошие рейтинги, а собственный интернет-портал привлекал много читателей и хорошо цитировался. Платил Иванычу Тимофей исправно, в общем, дружба была взаимовыгодной.

Добравшись наконец до кафе, где всегда обедал Иванютин, Тимофей кое-как припарковал машину и бросил взгляд на часы – в его распоряжении оставалось минут пятнадцать, не более.

Быстрыми шагами он вошел в кафе и остановился, окидывая зал взглядом.

Иванютин сидел на своем любимом месте – у большого панорамного окна, и перед ним уже стояли чашка кофе и стакан минеральной воды: полковник отобедал и вот-вот полезет в карман за карточкой.

– Позволь мне. – Тимофей опустился на стул и вынул портмоне.

– О, Тимоха, – удивленно проговорил Иванютин. – А ты как тут?

– Ну, знаешь ведь пословицу про гору и Магомеда?

– И кто из нас кто?

– Хорош прикидываться, Иваныч. Что произошло? Я с утра все твои телефоны оборвал – в чем дело?

– Я с утра на брифинге был, не до звонков.

– А потом?

– И потом были дела, – отрезал Иванютин, отодвигая чашку. – У меня, если знаешь, повыше тебя начальство имеется, и вот оно хочет результат от работы.

– Я плачу тебе достаточно, чтобы тоже хотеть результат.

– Ну нет пока ничего интересного.

– Да? А про возможный пересмотр дела Бегущего со смертью что скажешь? Не так интересно? – вскинулся Тимофей, которому очень не нравилась новая манера поведения полковника.

– Нет никакого пересмотра. Что там пересматривать – двенадцать доказанных эпизодов и одиннадцать трупов? Какой идиот вообще будет что-то там пересматривать? – удивился Иванютин.

– Тогда что вот это? – Тимофей вынул из кармана пиджака сложенные вчетверо распечатки статьи, прочитанной им утром. – И между прочим, это уже вторая статья на эту тему за год!

Иванютин взял их, полез за очками, быстро пробежал глазами текст и, снова сложив листки, протянул Колесникову:

– Чушь.

– Там в уголочке количество просмотров – не обратил внимания? И это только за утро! – тихо рявкнул Тимофей. – А если учесть еще разницу во времени, то сейчас там наверняка…

Но Иванютин перебил:

– Я в вашей кухне не разбираюсь! Ты спросил – я ответил, нет никакого пересмотра дела, даже разговоров нет, я бы знал! Если у тебя все, то мне пора.

– То есть вот так возьмешь и уйдешь?

– Тима, что ты хочешь? – наклонившись над столом, негромко спросил Иванютин. – Я ответил на твой вопрос, что еще?

– Узнай все поточнее.

Полковник выпрямился и покачал головой:

– У тебя что – какие-то проблемы? Иначе с чего бы ты начал откапывать мертвое дело двадцатилетней давности? Совсем исписался, решил о прежней славе вспомнить?

– Слышишь, ты… – начал закипать Колесников, но полковник положил руку ему на плечо, придавил обратно к стулу и произнес:

– Полегче! Посиди тут, кофейку вон выпей, подыши… Если будет что-то, сообщу, я наш договор помню. Но голос на меня не повышай, запомни это.

Он развернулся и пошел к выходу, а Тимофей, словно уронив что-то тяжелое и почувствовав облегчение, откинулся на спинку стула и поманил рукой официанта.

После встречи с Иванютиным у Тимофея остался какой-то мерзкий осадок, особенно после вскользь брошенного им «исписался». В глубине души Тимофей именно так себя и чувствовал – выжатым, опустошенным, не способным написать или снять что-то такое же громкое, как тот пресловутый цикл статей о серийном маньяке из провинциального города. За всю последовавшую карьеру ему так больше и не подвернулось ничего подобного. Да, Колесников умудрялся остаться на плаву, хорошо зарабатывал, но такого профессионального подъема, как в молодости, уже не ощущал.

Командировку в город Вольск он тоже тогда получил скорее случайно: главред газеты, в которой трудился Тимофей, был близким другом его отца, известного в советское время писателя.

И вот там Колесников развернулся. Он был молод, хорош собой, легко входил в доверие к кому угодно, общался просто, проявлял заинтересованность – словом, нравился почти всем, с кем работал. Кроме того, Тимофей обладал прекрасным слогом, доступно, но не примитивно излагал свои мысли на бумаге, и его статьи пользовались повышенным интересом у читателей.

Да и с темой повезло, конечно – написать о таком громком деле мечтали многие журналисты, и местные, и столичные. Но лучше Тимофея этого не смог сделать никто.

В Москву он вернулся уже известным человеком, получил предложения о работе от нескольких крупных изданий и даже одного телеканала, предложившего сделать цикл телевизионных репортажей. Это предложение и дало толчок дальнейшему успешному развитию карьеры журналиста Колесникова.

Цикл передач о серийном убийце, которого с легкой руки Тимофея теперь все называли Бегущим со смертью, вызвал бурную реакцию у зрителей, Тимофея начали узнавать на улице, у него брали автографы, как у настоящей «звезды», его приглашали на телепередачи – словом, благодаря убийце-серийнику Колесников превратился в популярного и узнаваемого человека с прекрасными гонорарами и огромными возможностями.

Потом, конечно, были другие расследования, другие герои, но такого успеха, как с Бегущим со смертью, Колесников уже добиться не смог. И теперь выходило, что полковник Иванютин в чем-то прав: Тимофей просто хотел собрать осколки былой славы и вновь оказаться на вершине, чтобы снова испытать те восхитительные чувства, что пережил в юности. А какая-то провинциальная девчонка посмела покуситься на его золотую жилу, и этого терпеть Тимофей не собирался. Он решил полететь в Вольск и выяснить, что же произошло на самом деле и как эта Стожникова сумела раздобыть информацию – если таковая вообще имелась.