– Да, Веруш, я многодетный папочка. Может – прогуляемся с тобой, вспомним прошлое, поболтаем?
– А что, папочке домой не пора?
– Не пора, Веруш, не пора, – грустно как– то это все прозвучало, но Вера Аркадьевна про себя решила – с женой в ссоре, видимо, хочет ее одиночеством воспользоваться, а потом как тогда обнять, поцеловать и попрощаться ласково навсегда.
Мелькнула мысль, что ну и пусть, проведу вечер как давно мечтала. Но гордость какая-то взыграла в ней – пусть толстая, пусть одинокая, но с женатым путаться, хоть вроде бы и с родным таким – два года они были не разлей вода – не годится для ее натуры.
Она помотала головой:
– Нет, Павел, не получится, дела у меня дома. Да и одиночество ведь разным бывает – кого тяготит, а кого ведь радует, понимаешь?
– Понимаю. Не берут или сама не идешь? – насмешка больно ударила ее в виски пульсирующей болью. Много, видимо, курила сегодня, давление поднялось.
– А тебе-то что? Домой иди, к тройнятам своим, – она подошла к краю проезжей части и подняла руку. Такси практически сразу радостно остановилось, ставя точку в разговоре. Вера, не оглядываясь, как могла грациозно залезла на первое сиденье «Волги», сказала водителю куда ехать и уже из окна помахала Павлу. Тот стоял злой, нахмуренный, в зубах сигарета. Не махнул ей.
Потом Вера Аркадьевна не раз вспоминала встречу, иногда ругала себя за гордость, взыгравшую в ней тогда, иногда считала, что правильно поступила. Но могла бы с родным когда-то мужиком провести время хотя бы в ресторане, или прогуливаясь. Поговорили бы, поставили все точки над и. Ну да ладно, дело прошлое. Но никого Вера так больше не полюбила. После того случая она решила махнуть рукой на все приличия и больше не отказывать себе ни в чем.
Один роман с клиентом, потом с коллегой, потом с парнем, который ремонтировал у нее проводку в квартире. Да мало ли было всего за эти пять лет. Отсутствием достатка материального Вера Аркадьевна не страдала, частенько ездила заграницу, куда душа желала, и куда подруга Анка отправит – у той свое турагентство было, самое раскрученное в их городе. В «заграницах» Вера Аркадьевна тоже не терялась, особо не жеманилась и не капризничала. Часики ее женские тикали беспощадно. Такой вот нездоровый, мягко сказать, образ жизни бег их – часиков– совсем ускорил. И в сорок лет из зеркала на Веру Аркадьевну строго посмотрела женщина лет сразу так и не определить скольки, может и хорошо одетая и неплохо ухоженная, но старая и больная. Да, как в мультике любимом, у нее то «лапы ломило, то хвост отваливался».
К врачам обращалась, но пока не находили чего– либо серьезного, советовали похудеть, не пить, не курить, ну как обычно, не нервничать. Голод, холод и покой, естественно. А как не нервничать, если тебе сорок, ты хочешь замуж и детей, а Мужчины всей ее жизни нет? Да она бы согласилась на мужчину от которого хотела бы иметь ребенка, пусть и воспитывала бы она его одна! А все какие-то попадались не те. Может просто тех нет? Вдруг Вселенная ее породила, а ее вторую половинку еще нет или уже он жил когда-то, до нее. Тоже вот так искал ее во всех, страдал, думал, не нашел и умер.
И вот подругу лучшую потеряла. Давно они с ней дружили. Со школы еще. Потом Анка замуж вышла, дети родились, а все равно они дружили. И Вера помогла Анке бизнес свой наладить, и с детьми оставалась, и даже как-то отпустила Анку с мужем на месяц на моря, а детки с ней были. И не устала она, а ей прямо за счастье было вставать пораньше – готовить им завтрак, будить их, собирать одного в школу, другую вести в детский сад. Она специально вела девочку за руку, хотя та и ходила уже в подготовительную группу, это чтобы хоть ненадолго почувствовать себя мамой.
А потом, когда праздновали Верины сорок лет в ресторане, Анка подарила ей путевку в Тайланд на неделю и сама хотела ехать с ней, но что-то там в агентстве произошло и путевка чтобы не пропала, полетел Валера – Анкин муж. Конечно другой номер и все такое. И полное Анкино доверие. Но то ли мужчин в Тайланде оказалось мало, то ли отель супер семейный был, но Валера незаметно как-то и для себя, да и для Веры оказался в Вериных объятиях.
Когда вернулись, Валера собрал вещи и переехал к Вере. Зачем не понятно. Спать не стали они вместе. Она в спальне, он в гостиной. Старый знакомый, друг можно сказать. Совесть его за Тайланд мучила, вот и не шел домой. Дети снились, жена.
Анка извелась вся, похудела, бизнес ее почти рухнул. Это друзья доброжелательно при встрече рассказывали нашей парочке, как же без таких друзей! А продолжалось совместное проживание это месяца три от силы. Потом, видимо, Валерка с женой как-то встретился, она его простила и он, не говоря Вере ни слова, съехал. Вернулся домой. А Вера осталась опять одна. Ждать? Чего? Или кого?
Из близких – родители, пожилые уже сами, отчаявшиеся увидеть внуков, беспокоящиеся за непутевую дочь. Росла всем на зависть – бойкая, здоровая, умная, вежливая. Что с девкой стало, недоумевали они. А когда она с Валерой стала жить, родители перестали с ней разговаривать; она раз в неделю звонила им, чтобы спросить как здоровье – трубку брал отец, говорил, что у них все в порядке, спрашивал как она сама и сразу прощался. Вера знала, что мама лежит с рукой на сердце сейчас, плачет. Она бы многое отдала, чтобы посидеть с ней рядом, подержать за руку.
Да, самой надо было с Валерой порвать, к Анке на коленях приползти, авось бы простила ее. Да, гадина она, Верка Басникова, гадина, как детям их в глаза смотреть, соседям как? Но что теперь делать? Частенько бывает – живем мы не думая, как не на себя жизнь примеряем. И стыдно потом, а покаяться гордыня тупая не велит, и еще хуже от угрызений совести. Кто –то привыкает потом к угрызениям, внимания на них не обращает и продолжает свой путь. А кого –то они поедом едят до тех пор, пока не исправит человек что напортил.
На той неделе, когда Валера съехал, она позвонила родителям и рассказала им об этом. Отец всегда громкую связь включал, и тут мама, услышав новость, подошла к телефону. Заплакала, позвала к себе с ночевкой (они жили в пригороде), уверяла, что все наладится, в церковь просила сходить, свечку Анке за здравие поставить, с поклоном сходить к ней. Вера обещала, но пока вот не собралась. Сама то она простила бы за такое? Подумалось ей, что Анку бы простила, сколько она ей помогла советами, присутствием своим, неунываемой своей душой, верой, что у Веры все наладится. «Да уж, Вера верит»,– ей самой понравилась эта игра слов.
И вот, сейчас сидит Вера Аркадьевна Басникова на скамейке в парке после работы, в подавленном душевном состоянии, с грузом вины на душе, с желудком, набитым перед выходом из кабинета рюмкой коньяка и упаковочкой масляных пирожных из соседней кондитерской. Недовольная своим внешним видом и своей жизнью уставшая женщина нотариус. И с сигаретой в зубах. В разорванной юбке (а до дома еще идти и идти).
И что-то произошло в ней.
Рвотный позыв заставит ее вскочить и забежать за скамейку, в кусты. Ее тошнило, почти не давало ей отдышаться. Прохожие шли мимо, ведь это был центральный парк и многие по пришествии весны любили после окончания трудового дня пройтись по молодым аллеям. Одна женщина узнала ее, подошла, предложила вызвать скорую, Вера в ответ отрицательно помахала свободной рукой. В другой она по-прежнему сжимала камушки.
Она даже не думала как выглядит. (Выглядела она, конечно, ужасно. Помада красная размазалась– рот был как у Джокера, волосы растрепаны – ведьма ведьмой, белые рюши блузки из-под пиджака все в коричневых пятнах от рвотных масс.) А в голове мысли – помираю, Боже не дай вот тут на дорожке как какой-нибудь потаскушке. А кто я, как не потаскушка, я исправлюсь, я выреву у Анки прощение, вымолю. Я стану лучше. Я буду всем помогать. И так далее.
Наконец желудок ее был почти чист, как у только что родившегося младенца. Воды с собой не было. Кое– как очистив лицо влажными салфетками, Вера присела вновь на скамейку. Обалдевшая от такой подставы со стороны своего организма, она посидела немного закрыв лицо руками, а потом посмотрела по сторонам в поисках тропинок, чтобы как-то незаметно добраться до дома. Тропинку заметила, а еще увидела девушку, которая давно уже так сидела на скамье, что была наискосок от Вериной. Неподвижные, немигающие зеленые глазищи запали Вере в голову. И пока Вера пробиралась домой через еще после зимы до конца не протоптанную тропинку, ей то тут, то там мерещились эти глазищи.
На самом деле они ей не мерещись, а преследовали ее до самого дома, да и в квартире пара ящеркиных глаз пристально следила за женщиной, пока та мылась, чистила зубы, переодевалась. Вера чувствовала себя очень неуютно, но списывала это на то, что с ней произошло в парке. Она решила, что отравилась пирожными, хотя это было впервые, всегда в той кондитерской продают свежее. Наверняка, во всем виноват возраст, да и неделя тяжелая, – с таким решением Вера пошла в гостиную, легла на диван, щелкнула пультом от телевизора, увидела длинноволосого ведущего в очочках и с чуть запинающимся торопящимся голосом, суетящегося на экране и – уснула.
Передачу эту, идущую каждый вечер на буднях, Вера любила. И иногда даже принимала чью – либо сторону и сопереживала героям. А сейчас приснилось ей, что она сама участвует в передаче. Вот справа на диванчик присел ведущий и спрашивает : «Вера Аркадьевна, расскажите как Вы все же решите поступить, отдадите самое дорогое в обмен на другое самое дорогое? Или же у Вас есть какой-то иной выход?» Вера чувствовала как раскрывает рот, но слова оттуда не идут, а слышится лишь подобие мычания. Но видимо ее поняли и началось обсуждение. Какие -то красивые ухоженные девушки и женщины, выглядящие будто их только что отфотошопили, говорили что-то, потом вставали обычные каких мы видим каждый день на улицах, в транспорте и магазинах и тоже что-то говорили. Вера посмотрела на ведущего, а это уже не ведущий сидит рядом с ней, а девушка с головой ящерицы, глаза зеленые, прищуренные, не поймешь какие – злые ли, добрые ли. На самой платье изумрудами искрится, а на шее на золотом шнурочке камушки знакомые – красный и белый, друг к другу прижимаются, и будто слезы из них капают.
Засмотрелась Вера на камушки и проснулась. Еще ночь, не утро даже. Пошла к раковине воды попить, к стакану на столешнице стоящему потянулась, а рука наткнулась на прохладную кожаную спинку. Ящерка! Вот она, видно ее, ночи то светлые сейчас! Рука дернулась от неожиданности, стакан завалился на металлический край раковины, раскололся и Вера зачем –то схватилась за него и порезалась. Кровь заструилась по пальцам, но Вера боли не почувствовала, она смотрела на ящерку, та нее, а рядом на столешнице лежали камни, надетые на золотой шнурок. Окровавленной рукой Вера взялась за них и повесила их себе на шею.
Не отрывая взгляд от ящерки, она тихонько сняла тапок с ноги, подняла руку, прицелилась, но вдруг пожалела животинку. Лишний грех на душу брать, кому ящерка плохо сделала, напугала ее, ну и что? Не сложно Вере спуститься и дать ящерке уйти домой. Так она и сделала, отнесла животное на улицу и выпустила под деревья. Ей даже показалось, что ящерка одобрительно головой покивала.
Пока Вера Аркадьевна в плаще, надетом прямо на пижаму, стояла у деревьев, ее из окна первого этажа разглядывала тетка Нонна, зуб имевшая на Веру по линии ее профессиональной принадлежности. Когда-то Нонна не хотела наследством делиться с детьми мужа, который скончался ровно через год после заключения брака, и просила Веру в этом ей помочь – оформить бумаги на нее, мол, дети то в столице, и не узнают ничего, а узнают, так она к тому времени все имущество, нажитое непосильным трудом дяди Якова распродаст и уедет в далекие края, пусть судятся, если захотят. Вере Аркадьевне, естественно, предлагалось взять часть с продажи имущества.
Вера не согласилась, сделала все по закону, да еще мораль тетке Нонне прочитала, ну и через это попала к той в немилость. Вера никому не рассказала о преступном замысле тетки, зато та растрепала всему городу, что это сама Вера Аркадьевна ей такое предложила. Неприятно было Вере, но что – что, а работу свою она выполняла безукоризненно. Вызывали ее в Палату в центр ( тетка и туда кляузу настрочила), она там все объяснила, ей посоветовали обратиться в полицию, или в суд с заявлением о клевете, но Вера не стала. И так почти все в городе знали как она относится к своему делу, а также знали язык тетки Ноны и боялись его. Вот так начнет позорить, так греха, как говорится, не оберешься. Анка тогда, кстати, сильно помогла Вере, просила не вступать с Нонной в войну, мол собака лает –караван идет. Так и вышло – кое-кто посудачил да и забыли.
Вот и сейчас тетка Нонна решила оконфузить несговорчивого нотариуса и стала ту фотографировать на камеру своего телефона. А Вера в это время наклонялась к земле, чтобы ящерку выпустить, и на снимке получилось так, как будто ее рвет, и стоит она в пижаме и плаще нараспашку у деревьев на детской плошадке.
Вера ушла, а тетка Нонна налила себе кофе со сгущенкой – вот ведь здоровье железобетонное у семидесятилетней женщины – кофе ночью пить! – и села на диван смаковать фотографии. Вдруг из-за занавески, вздувшейся от легкого весеннего ветерка, шагнул дядя Яша. Он очень хорошо к Вере Аркадьевне относился при жизни, как к дочке, консультировался с ней по поводу наследства, после того как женился на Нонне, все хотел брачный договор составить с ней, да не успел. Та ведь ему клялась в любви до гроба, и гроб особо ждать себя не заставил. Умер дядя Яша неожиданно для всех. Днем был как огурец, радостный, внук у него в Москве родился, а утром рано весь дом услышал, как заголосила Нонна. Дяде Яше было уже около девяноста лет, поэтому патологоанатом над ним не работал, написали в справке «инфаркт» и похоронили. А Нонна уже через неделю у Веры в кабинете сидела. Были у Веры подозрения насчет смерти дяди Яши, но она решила, что не станет просто так голословно кого-то обвинять.