Ведьмин век. Трилогия

– Признайся, что ты не Дюнка. Признайся, ну?!

Очередная вспышка света высветила две блестящих бороздки на ее лице:

– Что я… не я?.. Как скажешь…

Он хотел сказать – «уходи откуда пришла». Но не сказал. В горле стоял комок.

– Оставайся. Ты свободна… делать, что хочешь. Но я тебя боюсь… Дюнка. Я уйду.

– Не… покидай…

– Я хочу жить!

– Клав… не покидай… меня… будем вместе. Пожалуйста…

Она шагнула вперед, протягивая руки. Клав отшатнулся, будто его ударили, метнулся прочь, захлопнул за собой дверь.

И услышал глухой стон. Совершенно нечеловеческий звук; так мог бы стонать упырь, упустивший добычу…

И сразу – детское всхлипывание.

Он забыл, где лифт.

Ударившись в чью-то дверь, он вылетел на лестничный пролет и кинулся вниз, охваченный паническим, тошнотворным ужасом. Он несся прыжками, чудом не подворачивая и не ломая дрожащие ноги; его ботинки грохотали по бетонным ступеням, и ему казалось, что в полутьме ночной лестницы за ним гонятся. Бесшумно и страшно.

Потом бесконечная лестница закончилась; на улице, освещенной огнями, не было ни души. Клав перебежал к противоположному тротуару и, не удержавшись на ногах, упал на четвереньки.

Никто не видел его. Разве что старушка, страдающая бессонницей, да влюбленные, проводящие ночь во взаимных ласках, могут взглянуть сейчас в окно и увидеть посреди пустой улицы шатающегося подростка-наркомана…

Телефонов было три. Шеренга, застывшая в ожидании жетонов.

Клав обшарил карманы. Жетонов не было; впрочем, этот номер относится к числу немногих, для которых платы не предусмотрено…

А, вот ключ. Ключ от съемной квартиры; ключ от двери, за которой тоскливо стонет… нет, не надо вспоминать. Ключ жжет пальцы, прочь его, прочь…

Кусочек металла звякнул в железном брюхе урны. Клав не испытал облегчения.

В телефонной трубке равномерно гудел космос. Клав поднял глаза к единственной звезде, одолевшей и тучи, и заслон высоких крыш; если у космоса есть голос – это голос пустоты в телефонной трубке. Набирай…

Четыре единицы. Запомни, каждый гражданин: один, один, один, один!..

Трубка опустилась на рычаг. Не-ет…

Жуткий звук, поразивший его из-за закрытой двери, повторился снова. В безобразно цепкой памяти. Так, что захотелось зажать себе уши.

«Запомни, каждый гражданин… мы твой храним покой. Четырежды нажми «один»… недрогнувшей рукой…»

Он засмеялся. Недрогнувшей… как прочно заседает в голове всякий мусор, вроде детских стишков…

Чуть ниже клавиатуры некая недрогнувшая рука выцарапала чей-то номер. И нарисовала непристойную картинку.

Трубка поднимается к уху, как пистолет к виску. Никогда не приходилось поднимать пистолет…

Указательный палец четырежды коснулся единицы.

Короткий гудок. Вежливый женский голос:

– Диспетчерская службы «Чугайстер». Говорите.

Он молчал.

– Диспетчерская службы «Чугайстер». Говорите…

Клав дернул за рычаг. С силой, едва не выворотив его из гнезда.

– Не ломай телефон.

Как холодно. Какой внезапный холод.

Клав оцепенел, не сводя глаз с непристойной картинки. В телефонной будочке стало темнее. Потому что снаружи падала тень.

– Клавдий Старж, третий виженский лицей… Ночной сокрушитель таксофонов.

Клав обернулся.

Теперь он вспомнил, где они встречались. На посту дорожной инспекции, где Клав врал про некую проститутку, а подвозивший его водитель смотрел удивленно, с изрядной долей гадливости. А чугайстеров было двое, и говорил в основном тот, который повыше…

– Видишь, как смешно, Клав. Ты не успел еще и номера набрать, а мы уже тут как тут… Во всеоружии. – На ладони, обтянутой черной перчаткой, лежал ключ. Тот, что три минуты назад полетел в урну.

– Да, Клавдий Старж. Ты однажды обманул меня. Провел. Никому, кроме тебя, до сих пор этого не удавалось. Ты далеко пойдешь, Клавдий Старж… – Прозрачные глаза чугайстера придвинулись ближе. – Ты далеко пойдешь, потому что… хоть ты и обманул меня – но все-таки остался жив. Поздравляю.

* * *

Со стороны показалось бы диким – но больше всего сейчас он боялся обрадоваться.

Потому что через несколько минут будет уничтожено положение вещей, превратившее его жизнь в сплошную пытку.

Но он знал, что, если испытает сейчас хоть тень облегчения – никогда себе не простит. Безнадежно падет в собственных глазах, потеряет право именовать себя мужчиной, Клавом, собой…

Но он не почувствовал облегчения.

Он вообще потерял способность что-либо ощущать – просто стоял и смотрел. Окна на пятнадцатом этаже. Неторопливые шаги по лестнице, гул грузового лифта…

Потом они вышли.

И она шла с ними – сама.

Глава 8

Человек, живший четыреста лет назад – Великий Инквизитор Атрик Оль, – и не предполагал, что его подробный, для домашнего пользования писаный дневник будет расшифрован, адаптирован к языку далеких потомков и издан для служебного употребления. Поскрипывая при свече гусиным пером – а Ивга была уверена, что перо, в особенности гусиное, обязано скрипеть, – Атрик Оль скрупулезно переносил на бумагу впечатления прошедшего дня, понятия не имея ни о будущих читателях, ни о своей собственной жуткой участи; книга, которую Ивга начала читать с последней страницы, производила на нее странное впечатление, одновременно притягивая и нагоняя тоску.

Последняя запись была датирована днем смерти автора и казалась бессвязной, рваной, неоконченной.

«Вчера, испытывая сильную боль в правой половине живота, не совершил подобающую запись, посему исправляю упущение с утра… Сударыни мои ведьмы, как представляется, сами устрашились дела рук своих – и за вчерашний день вода не поднялась ни на палец… Так твердят люди, так твердит оставшийся в городе сброд, так полагает даже сам господин герцог – я не спешу разубеждать их, потому как надежда греет и насыщает, если нет тепла и пищи, пусть утешаются надеждой… Я один не усомнюсь ни на мгновение, что сударыни мои не способны собственных безобразий устрашаться – и если сегодня вода не поднялась, завтра жди напасти еще худшей…

А потому я один не могу надеяться – такого рода надежда лишит меня сил, а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок… Ибо матка, Матерь-Ведьма, затаилась так близко, что я не могу спать, чуя ее дух… И не далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами, которые уже выковала моя воля…

…Мне виделся мир, где сударыни мои изведены под корень. Скучен и сер и бесплоден; однако мир, где сударыни мои расплодились без меры, ужаснее стократ… И нет будущего, камень не стоит на камне, а носится в бесконечном месиве из воды и суши, ни один дворец не устоит, лишенный твердой опоры… Долга, обязанностей… цепей, лишающих нас воли – но дающих нам силу жить…

Красногрудая птица, именуемая также снежной, просит хлеба под окном. Велю служанке накормить ее – в последние скудные дни и служанка сделалась скупа…»

На этом месте записи заканчивались. По всей видимости, Великий Инквизитор Атрик Оль в жизни не написал больше ни строчки – разве что подпись под каким-нибудь последним приказом; короткий комментарий сообщал только, что «в результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего, вероятно, причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль был обессилен и частично ослеплен, после чего масса собравшихся в городе ведьм получила над ним неограниченную власть. На гравюре неизвестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечатлен момент смерти Атрика Оля – ведьмы засмолили его в бочке, обложили соломой и сожгли…»

Она сидела во Дворце Инквизиции, в приемной, в обществе молодого референта, который делал вид, что страшно занят. На стене висел большой экран, на котором без звука шла аналитическая программа. Оторвав взгляд от книги, Ивга увидела знакомое лицо на экране – не то политик, не то журналист, но совершенно точно – лгун; «…очистить, в какой-то мере…»

Ивга включила звук.

– …Все эти скромные и честные, за которых отечески ручалась наша славная Инквизиция… кого она держала на так называемом учете, а значит, на свободе… Так вот, сегодня это действующие ведьмы. И, может быть, уже через год они создадут свою «Инквизицию»! И нас с вами, не принадлежащих к ведьминому роду… а таких через год будет меньшинство… и нас с вами будут брать на учет и сажать в изоляторы. Ведьмы будут править миром, вот представьте себе! Вам не нравится?! Так напомните герцогу, что вы граждане! Что вы платите налоги! Что беспомощная структура, именующая себя Инквизицией, должна либо защитить вас, либо закрыть свою ко…

Ивга, поморщившись, переключила канал. На экране появилась молодая смешливая девушка, поперек лица ее темнела черная полоска – «маска», создающая иллюзию анонимности.

– …это сделала?

– Она у меня парня увела.

– Того самого, за которого она замуж выйти хотела?

– Хи-хи… Хотела. Перехотела, с-с-с…

Цензура прикрыла непотребное слово длинным сочным шипением.

– Ты знаешь, что за такое бывает?

– Ведьме бывает, а не мне.

– Ты ей заплатила?

– Хи-хи… Так я вам и сказала… Если заплатила – это уже сговор. А так – кто знает…

– У человека ноги отнялись – тебе разве не жаль?

– Наперед думать надо было… когда чужого парня отбивала!.. С-с-с… С-с-с!..

В кадре появился комментатор, глядящий так проникновенно, что Ивге пришло на ум слово «волоокий».

– Человечество живет в обществе ведьм не день и не два… И не век… Посмотрите вокруг. Вы, вы сами – никогда не вступали с ними в сговор? Если да – то почему плачете теперь, обнаружив в тетрадке вашего занемогшего сына цепь-знак, открытку, подаренную одноклассницей?

Ивга приглушила звук:

– Что такое цепь-знак?

– Ты не могла бы мне не мешать?

Референт хмурил брови, но в глазах его не было раздражения. Ивга знала, что этот молодой честолюбивый парень, который тем не менее вряд ли сумеет когда-нибудь стать инквизитором, втайне ей симпатизирует.

Она улыбнулась, сама чувствуя, как мило и обаятельно приподнимаются уголки губ:

– Миран… извините.

Референт посопел, притворяясь, что погружен в работу; наконец тяжко вздохнул:

– Цепь-знак… Значок одноразового воздействия. Воспроизводится любым классом ведьм с уровнем «колодца» не ниже тридцати… Что такое уровень «колодца», ты знаешь?

Ивга кивнула:

– Примерно.

– Так вот. Цепь-знак имеет свойство вызывать стойкую привязанность к человеку, этот значок предъявившему. «Цепной» человек, лишенный общества «хозяина», испытывает муки наркомана, которого лишили дозы… Я понятно объяснил?

– Как энциклопедия, – сказала Ивга серьезно.

Зазвонил телефон; подняв трубку, референт привычно захватил ее плечом:

– Приемная Вижна-один…

Ивга увидела, как брови его дрогнули; голос, впрочем, не изменился ни на йоту:

– Да, ваше сиятельство. Да, прямая линия сейчас отключена… Да, ваше сиятельство. Одну минуту.

Щелкнула кнопка. Референт заговорил другим голосом – не суховато-вежливым, каким говорил с Ивгой и, как выясняется, с герцогом тоже, а сдержанно-почтительным, каким разговаривал исключительно с Клавдием:

– Прошу прощения, патрон… Его сиятельство на проводе, патрон… Да, патрон…

Через полчаса дверь кабинета открылась. Клавдий Старж, мрачный как туча, проигнорировал референта и скупо кивнул Ивге:

– Пошли. Пора работать.

* * *

Корова идет под луной, белая, будто фарфоровая.

(Ищи сверхценность)

Вымя касается высокой травы; Ивга упивается силой. Не тратит ее и никак не выказывает, просто несет, будто до краев наполненный подойник. Ее сила как молоко, с запахом травы и цветов.

(Ищи сверхценность сверхценность сверхценность)

По белому зрачку луны проползает длинная, как червь, темная туча. Корова испуганно дергает ушами; в громкий запах ночного поля вплетается едкая струйка дыма.

Мир пуст; счастье иллюзорно. Корова – фарфоровая безделушка, сила – ветерок, едва касающийся трав…

(Ищи)

Она – заблудившаяся дочка. Она не найдет мать – слишком велико поле, слишком высоко стоит зеленая рожь…

Ивга плачет. Где ее мать?

* * *

В машине она спросила у мрачного Клавдия:

– А вы видели, как действует цепь-знак?

– Замечательные у тебя интересы. – В его голосе явственно прозвучало презрение.

Ивгу задело: будто по ее лицу провели холодной мокрой тряпкой. Будто хлестанули розгой…

Интересно все же, о чем сегодня беседовали его сиятельство герцог и Великий Инквизитор города Вижны.

– Круг моих интересов непередаваемо широк, – отозвалась Ивга холодно. – Может быть, мне надо знать про цепь-знак. Для общего развития.

– Странно, – пробормотал Клавдий равнодушно. – Я был о твоем интеллекте более высокого мнения.

Ивга оскорбилась и надолго замолчала.

* * *

В маленькой квартирке, которую Ивга привыкла мысленно называть своей, она приняла душ и задремала перед телевизором; засыпать в одиночестве на огромной, как поле, кровати было слишком тягостно и нудно. Телевизор бормотал глупости – зато почти человеческим голосом; Ивга задремала, и телефонный звонок заставил ее подпрыгнуть в кресле.

– Цепь-знак, – сказал Клавдий безо всякого приветствия, – вернейшее средство убить всякое доброе чувство. Когда один человек физически не может жить без другого… и причиной этой зависимости – грубое принуждение… Это изощренная пытка, Ивга.

Ивга молчала, прижавшись к трубке щекой.

– Ты будешь смеяться, но я видывал и ведьм, которые единственно для этого прошли инициацию. Чтобы вернуть любимого.

Ивга облизнула губы.

– Но они ошиблись, Ивга… После инициации… короче говоря, у действующих ведьм вообще не сохраняется потребности кого-либо любить. Любовь – чувство, которое делает человека зависимым. А ведьмы этого не терпят.

Часы на книжной полке, с виду бронзовые, а на самом деле пластмассовые, громко тикали в тишине; по темному циферблату ползла красная секундная стрелка.

– Вы тоже… не терпите зависимости? И поэтому никого не любите?

Теперь молчал Клавдий. Достаточно долго; Ивга ждала. Красная стрелка завершала круг.

– Собственно, зачем я позвонил… Я только что говорил с Назаром. Он много думал, он готов с тобой встретиться. А ты готова?

Прыгнуло, замирая, сердце.

* * *

В половине третьего ночи Клавдия поднял телефонный звонок.

Спустя десять минут он впрыгнул в приоткрывшуюся дверцу служебной машины, и пузатая цистерна-поливалка, степенно ползшая вдоль кромки тротуара, испуганно шарахнулась от черной с затененными стеклами бестии.

Ехали молча. Позавчера Клавдий подписал приказ, санкционирующий участие Великого Инквизитора в оперативных выездах; сейчас, когда черная машина бесшумно неслась пустыми, призрачно освещенными улицами, в его ноздрях стоял запах горящего оперного театра. И подраненная рука напоминала о себе раздражающим неудобством.

У входа в ночной клуб «Тролли» перемигивались маячками две полицейские машины; Клавдий прикрыл глаза. Он не чуял ведьмы. И это почему-то было плохо.

Вместо обычного вышибалы на входе дежурил мрачный полицейский; Клавдий не счел нужным предъявлять ему значок. За него это сделал идущий позади Коста.

– Спокойно, Инквизиция.

Уютный зал, направо бильярдная, налево еще какая-то ерунда, наверное, бар… Полным-полно полицейских. Полуодетые люди вдоль стен; нет, это не люди, это полуодетые господа, посетители клуба «Тролли». И их дамы, прикрывающиеся кто чем. Небрежно брошенное на столик вечернее платье, упавший бокал, лужа дорогого коньяка, впитавшаяся в еще более дорогой ковер… Какая-то ажурная тряпочка под ногами…

Стоп. Нечто в углу, накрытое простыней. Простынями… И здесь – жертвы…

Клавдий закусил губу. Он не чуял ведьму – но ощущал неясное напряжение. Как будто держишь в руках фальшивую купюру – со смутным беспокойством, хотя глаза и говорят, что беспокоиться нечего.

Он обернулся к Косте. Тот мрачно пожал плечами.

– Что случилось, хозяин?

Высокий тучный человек с невыразительным лицом не был хозяином. Просто дежурный администратор – и, вероятно, вскорости этого места лишится.

Навзрыд плакала полуголая дама, умоляя позволить ей уехать; полицейские со скрытым злорадством отказывали. Кто-то просил разыскать оброненное брильянтовое колье, кто-то бранился, как последний грузчик, но большинство молча стояли вдоль обитых шелком стен. Администратор вздрогнул, встретившись с Клавдием глазами.

– Дело вот в чем, – сообщил розовощекий капитан полиции, неслышно оказавшийся рядом. – Здесь работала стриптизерша. Они взяли ее на работу месяц назад… без документов. Без документов вообще, за одни только красивые сиськи!

Розовощекий капитан сделал возмущенную паузу. Клавдию, находившемуся в рабочем ритме восприятия, она показалась долгим бессмысленным молчанием.

– Без документов взяли за красивые сиськи, – проговорил он сухо. – Дальше?

Капитану понадобилось время, чтобы ухмыльнуться; Клавдий терпеливо ждал.

– И когда эта девка сегодня вышла на сцену… они никто не может толком рассказать! Посудомойка из бара успела позвонить в полицию, представляете, посудомойка!.. А мы, как приехали, сразу же позвонили вам, потому как дело это по вашей части… Вот…

Капитан кивнул молодому полицейскому, несущему вахту около укрытых простынями тел. Парень откинул ткань, стараясь глядеть в сторону.

Пятеро, с неприятными лицами удавленников, со следами веревки на шее, абсолютно голые… Четверо мужчин и полнотелая дама. Клавдий отвернулся.

– На люстрах. – Розовощекий капитан снова сделал паузу, на этот раз зловещую. – Кто на чем – на ремешках, на шнурочках… Так и висели, как груши, пока прочие… ну так и не скажешь точно, чего было-то, по вашей части это дело… Стриптизом они все, короче, как один…

Клавдий вскинул голову:

– Как?

Капитан кивнул на тучного господина, сквозь шерсть на груди которого проступала изящная татуировка. Тот шагнул вперед, несмотря на протестующий возглас наблюдающего за порядком полицейского:

– Господа инквизиторы… Я хотел бы сохранить в тайне свое имя, от прессы… Я достаточно известный в городе человек… Так вот, я готов назначить достаточно высокую премию за поимку этой ведьмы. Большая, полная, черноволосая, на левом плече родинка…

– Что здесь было? – мягко перебил его Коста.

Известный человек потупился:

– Мы все осознавали, что делаем… Это было… ужасно. Как в трансе, как под, извините, гипнозом…

– Они все танцевали стриптиз, – с нервным смехом сообщил капитан. – Все, мужчины и бабы, дотанцевались догола, а эта сука стояла смотрела… Потом вешаться принялись… все бы перевешались…

Известный человек поднял руку к лицу:

– У нее из глаз были… знаете, такие… такие из глаз, вроде как флюиды… если это можно так назвать…

– А потом? Куда она девалась потом?!

Вмешался администратор. Тень скорого увольнения уже лежала на его лице – но он ухитрялся сохранять самообладание:

– Как только послышалась полицейская сирена… Она ушла. Через черный ход.

– Почему вы ее не задержали?! – возмутился известный человек. Тень на лице администратора проступила отчетливее.

– Допрашивать будете? – Розовощекий капитан благодушно кивнул на полуодетых, близких к истерике посетителей.

Клавдий покачал головой.

Присутствие ведьмы… Присутствия вроде бы не было. Тревога была – неопределенная и потому все нарастающая. Переходящая в чувство опасности.

Коста, руководитель опергруппы, чуял еще острее. Его люди стояли тесной группкой, и Клавдий заметил, что они инстинктивно стараются держаться парами, спина к спине, – значит, ощущают опасность тоже.

– Эвакуируйте потерпевших и персонал, – сказал Клавдий розовощекому капитану. – Отзовите своих людей. В здании останется только Инквизиция.

Капитан на минуту опешил – но возразить не решился.

* * *

«Многие спрашивали меня, и много раз я сам себя спрашивал: а не роднится ли мастерство инквизитора с искусством колдуна?.. Все мы знаем, что сила ведьмы – от ведьмовства ее, и нет ничего удивительного, если сударыни мои умеют безо всякого яда отравить источник и отворить кровь безо всякого ланцета… Какого же рода та сила, что обуздывает сударынь моих, от века не знающих узды?..

Говорят об инквизиторах, что они колдуны. Говорят, что начертания на камне, коими братья мои инквизиторы угнетают сударынь моих ведьм, есть не что иное, как колдовские знаки; говорят, что инквизиторы подчиняют себе силою колдовства. Спрашивали и меня об этом, но я молчал.

Те, что зовут себя колдунами и живут в пещерах, заставляя нетопырей прислуживать себе, – те, как я думаю, странны и бесполезны. Они твердят, что добывают знание, – но что их знание, пыль на столешнице непознанного… Их заклинания действуют одинаково на нетопырей и белок, и даже людей и ведьм – колдуны не делают разницы; их умение бывает красивым и поражающим воображение – но и только. Что проку в нетопыре, подносящем вино, – горько глядеть на мучимую тварь…

Впрочем, я отвлекся. Вода в бутыли, которую я положил себе под ноги для согрева, остыла – время распорядиться, чтобы бутыль заменили. В эту зиму самые крепкие ставни не спасают от холодов… А у меня так ноют суставы, и все ухищрения лекаря действуют неполно и совсем недолго…

Говорят, что у колдунов не болят суставы. Говорят, что колдуны никогда не болеют – и здоровыми, как весенние птички, ложатся в гроб… Умирать здоровым обидно. Жить в болести – обиднее, но о чем я, ведь будь я, Инквизитор Вижны, колдуном – к чему мне лекарские примочки?..

Служанка пугается, видя, как я смеюсь сам над собой…

Значит ли, что всякий инквизитор не есть в то же время колдун? Что умение инквизитора – не магический дар? Что такое те невидимые петли, которыми мы заарканиваем сударынь моих ведьм, и почему они не действуют на прочих?..

Говорят, инквизитор, умеющий повелевать ведьмой, повелевает и всеми другими тоже. Да, скажу я, – как повелевает всякий человек, исполненный внутренней силы; нет никаких тайн в умении инквизитора подчинить себе друга, любовницу или хоть толпу горожан. Он делает это без помощи своей силы – одной своей волей… Но для начертания на камне дознавательного инквизиторского знака одной воли мало.

И тогда, в ночной печали глядя в огонь, я спрашиваю себя: ведь ведьмы тоже творят знаки? Иные, но природой своей схожие с нашими? Что, если сила инквизитора – всего лишь отражение ведьминской силы, данной нам против ведьм и для того, чтобы мир оставался прежним?..»

Ивга закрыла книгу.

Мир оставался прежним; за окном поднимался рассвет. И теперь о встрече с Назаром можно с полным правом говорить – сегодня.

* * *

Он наивно полагал, что знает о ведьмах все.

Он шел вслед за Костой – маркированным инквизитором, блестящим оперативником; может быть, именно поэтому его собственное внимание оказалось чуть притупленным. А может быть, нет – просто все, что случилось потом, на несколько порядков превосходило его блестящую реакцию.

Коста встал. Начал поднимать руку, будто желая защититься, – и медленно, как в рапиде, стал валиться на бок.

И тогда Клавдий ощутил то же.

Потому что ведьма была здесь. Никуда не ушла. Не сбежала через черный ход. Она попросту сделалась недосягаемой для их чутья; в момент удара, свалившего Косту, Клавдий увидел ее только глазами, потому что чутье его молчало, полумертвое, ошпаренное.

Да погибнет скверна.

Женщина смеется. Покачивает на руках серый с блестками шарф – как младенца; смеется снова, и от этого ее смеха у него, возможно, прибавится седых волос. Вот он, старый его кошмар, повторяющийся, бывало, из ночи в ночь – будто он встречает ведьму, превосходящую его по силам…

Нет, дело не только в этом. Что за странный, вызывающий, неестественный жест – она баюкает шарф…

«Наша мать – нерожденная мать».

Снова смех.

Ее уход не был похож на бегство; она как будто не допускала и мысли, что Клавдий станет ее преследовать. Шарф, переставший исполнять роль младенца в жутковатой игре, упал на паркет рядом с неподвижным Костой.

– Стоять!

Он не произнес ни звука, но она отчетливо слышала его окрик. Полуобернулась, обнажила в усмешке зубы.

Он ударил.

Удар способен был свалить с ног полдесятка ведьм – но эта лишь улыбнулась шире; только секунду спустя он понял, что прорвал ее защитную завесу и теперь может чуять ее.

Но не может классифицировать.

Щит? Флаг? Воин-ведьма?

– Стоять, тварь!..

Сквозная дыра. Колодец без дна.

* * *

Был рассвет.

Она бежала, едва касаясь асфальта босыми белыми ступнями; Клавдий кинулся к машине, где растерянный бледный водитель пытался и не мог завести безотказный прежде мотор. Клавдий вытолкнул его из-за руля, упал на сиденье сам, сжал зубы, напряг мышцы, вырывая тупое железо из-под чужой воли; двое парней Косты на заднем сиденье, похожие, как близнецы, одинаковым движением вывели в воздухе каждый по знаку Пса. Он ощутил их слабую, но помощь.

Ведьма бежала по пустынной утренней улице, по самой середине, по осевой, но ступни ее все не утрачивали младенческой, снежной белизны; он собьет ее. Если не удастся схватить – он собьет ее, бросит под колеса…

Машина не желала повиноваться. Несмотря на его усилия, на знаки Пса и специальную маркировку, нанесенную, как положено, на днище; Клавдий дергал рулем, уходя от столбов и бетонных оград, а ведьма бежала легко, играючи, и расстояние между ними не сокращалось.

«Тогда придет она, чудовищное порождение враждебных человеку сил… Она придет, и стадо кусачих мух сделается смертоносной армией безжалостных ос…»

Неужели?!

Сбить на асфальт танцующую на бегу фигурку профессиональной стриптизерши – прихлопнуть поднимающуюся гадючью голову, оборвать весь этот кошмар, кошмар последних недель?..

Всплеск его воли на мгновение высвободил машину – так, что очертания улицы размазались, а парни на заднем сиденье опрокинулись на спинку; Инквизиция предпочитает мощные моторы. Расстояние между Клавдием и ведьмой за несколько секунд сократилось вдвое; стриптизерша обернулась, в ее глазах стоял смех. Если бы руки Клавдия не прикипели намертво к рулю – заткнул бы уши.

В следующее мгновение лобовое стекло покрылось трещинами, сделалось мутным и непрозрачным. Клавдий нажал на тормоз; стекло волной осыпалось наружу.

Он снова видел улицу. Красный полукруг восходящего солнца над крышами, босая женщина, выбегающая на перекресток… Розовыми прожилками сверкают на асфальте подсвеченные солнцем трамвайные рельсы. Синим контуром встало в конце широкой улицы далекое здание вокзала. Как безмятежно, как красиво…

Он упускает ее?!

Ярость помогла ему собраться с силами; его воля рванулась вслед за ней, дотянулась до босых ног, навесила на щиколотки пудовые, неподъемные гири… Или нет?!

Да. Вот она споткнулась, замедлила шаг… Пытается вырваться, и вырвется наверняка, но на это потребуется несколько секунд, тех самых, вот этих…

Улица снова размазалась по сторонам от машины – и в лицо ударил ветер, и запоздало осыпался последний островок недобитого лобового стекла. Солнце вставало, солнце, испуганно притормозила опустевшая поливальная машина… Ведьма хромала, с каждым шагом все более избавляясь от невидимого, подаренного Клавдием груза, но расстояние до нее становилось все меньше, меньше, меньше… Клавдий уже различал прореху на подоле тонкого светлого платья, длинную царапину на обнажившейся голени и розовое ухо, пробившееся сквозь пелену темных блестящих волос.

Он напрягся, готовясь к поединку. Возможно, самому важному. Возможно, главному в его жизни. Может быть, последнему, как у инквизитора Атрика Оля…

Ведьма остановилась в самом центре перекрестка. Под сплетением черных проводов; остановилась и обернулась, и Клавдий встретился с ней глазами.

Она тоже знала о судьбе Атрика Оля. И о судьбе убивших его ведьм знала тоже. И теперь неподвижно стояла и смотрела, как несется прямо на нее черная машина с выбитым лобовым стеклом…

Нет, теперь она смотрела в сторону.

Откуда-то сбоку, с узкой булыжной улицы на перекресток выползал медлительный синий трамвай. Первый трамвай сегодняшнего дня, еще сонный, еще пустой – ползущий к вокзалу трамвай номер два. В квадратных окнах отражалось низкое солнце.

Еще мгновение назад ведьма была здесь – а теперь уже висела на подножке, обеими руками вцепившись в переднюю водительскую дверь; еще мгновение – синяя гармошка открылась, пропуская ведьму внутрь.

Клавдий зарычал, посылая ей вслед удар – слишком слабый, потому что надо было еще и совладать с машиной; ребята на заднем сиденье выхватили каждый по пистолету. Это зря; стрелять по ведьме – себе дороже…

Трамвай дрогнул. Дернулся, как от боли, – и пошел вперед, попер через перекресток, игнорируя все правила движения и свой собственный честный маршрут. Играючи перескочил через стрелку – Клавдий увидел запрыгавшие под колесами искры. Трамвай рванул, въезжая на огромную улицу Индустрии, поддал ходу, покатился под уклон…

Поворот руля. Педаль, вдавленная в пол. Ветер, выедающий глаза.

Невообразимо длинная улица Индустрии на всем своем протяжении еле заметно уклонялась под гору. Трамвай, набравший скорость курьерского поезда, грохотал, раскачиваясь из стороны в сторону, поднимая за собой шлейф коричневой пыли; Клавдий, щуривший воспаленные глаза, сквозь стекло различал оцепеневшую фигурку вагоновожатого. И гордо выпрямившуюся, прямо-таки монументально воздвигшуюся рядом женщину. Клавдию хотелось стрелять. Если бы он не знал, что всякая пущенная в ведьму пуля почти наверняка убивает стоящего рядом свидетеля – а то и самого стрелка…

Улица Индустрии кончилась. Будто вырвали из-под ног длинную ковровую дорожку. Трамвай, не снижая скорости, вылетел на поворот.

Непонятно, как железо может издавать такой звук. Не скрежет – свист, будто тысяча обезумевших регулировщиков вопят в свои свистки, взывая к ведьминому благоразумию…

Трамвай, будто лошадь-иноходец, разом оторвал от рельс все свои левые колеса. Уже в воздухе они продолжали бешено вращаться.

Клавдий изо всех сил потянулся вперед, словно желая поддержать валящуюся набок громаду; к сожалению, он был властен только над ведьмами. Над городским транспортом – никак.

Трамвай рухнул. Содрогнулась земля, лопнула ближайшая витрина, трамвай перевернулся, вскинув колеса к небу, давя и кроша припаркованные у тротуара машины; перевернулся снова, и какое-то мгновение казалось, что сейчас он ударит о стену дома с расколотой витриной – но силы падения не хватило. Трамвай – уже не трамвай, а его изувеченный труп – опрокинулся назад, в железно-стеклянное месиво, оставшееся от ни в чем не повинных машин, и земля вздрогнула снова.

Клавдий обнаружил, что сидит, изо всех сил упершись в приборную доску, вдавив до отказа педаль тормоза, хотя машина стоит неподвижно, и на заднем сиденье никого нет, дверцы распахнуты.

Солнце вставало, из красного становясь золотым…

Вагоновожатый умер в больнице.

Двое пассажиров раннего трамвая остались жить, а больше на месте катастрофы никого, по счастью, и не было.

Ведьмы не было тоже. Ее так и не нашли.

* * *

Парусник-абажур светился изнутри. На стенах студенческого жилища лежали причудливые тени; Ивга хотела улыбнуться старой, такой знакомой комнате – но не смогла.