Пока они с охающей (ну зачем ты!) Поленькой и Федей разгружали машину, Алина Петровна, куда-то исчезла, потом вышла на кухню, молча мокрыми глазами поглядела на продуктовое изобилие и поблагодарила – Спасибо, Нелль – теперь мы перекрутимся…
Оказалось, вернее было с трудом вытрясено из Поленьки – в этот раз финансовые проблемы семьи зашли еще дальше, чем заходили обычно. Отцу задерживали зарплату за три месяца, их заводик уверенными шагами поспешал к банкротству мама отработав второй месяц, денег вовсе не видела. Поленькины клиентки частично по тем же причинам задерживали оплату заказов – еще немного и их число округлится до десятка. Другими словами, Поленькина семья последний месяц уже не видела перспектив скорого влезания в долги. Собственно даже в долги влезть и то не к кому. У всех знакомых примерно такой же швах.
Что ж ты делаешь – шипела Неллька – почему просто не взяла деньги, эти чертовы деньги, у меня? Я тебе что, чужая? Я думала – мы подруги, ближе родни!
Нелль, не обижайся, пожалуйста, почему ты должна платить за то, что мы не умеем вести дела?
Что?! Ну ты… Еще скажи, что ты работать не умеешь! Пашешь с утра до вечера и все, что ты делаешь – идеально. Разве ты виновата, что в нашем государстве хорошая работа – всегда хорошая, совсем не оплачивается? Ах, ты! Завтра прямо с утра привезу денег и попробуй только не взять!
Извини, не могу, не возьму. Ты ж понимаешь – мы очень нескоро сможем отдать.
Ах вот как? Ах, ты не желаешь быть моей должницей! А как насчет меня? Не заставляй вести подсчеты. Если уж на то пошло, тут неизвестно еще кто кому будет должен!
Но я… я же никогда, ни разу в жизни не давала тебе денег – совершенно искренне удивилась Поленька.
Вот как? А семья твоя меня годами кормила. Это не считается?
Поленька от души расхохоталась. Так у нас картошка, ну там еще кое-чего, овощи. Так это все свое. Ну, ты скажешь, тоже.
Поленька, если бы я эти овощи на рынке покупала – с меня бы денег содрали. Да там еще и на какой вульгарный нитрат налететь – а нечего делать. А у тебя все свое, натуральное. Но картошку сырую грызть то же ведь не будешь. А в ресторане за готовку денег вообще немеренно накинут. А твою стрепню я с закрытыми глазами от любой ресторанной отличу, никогда не спутаю. Вот и посчитай… а то смеется она. Милая, дорогая, когда же ты научишься свой труд уважать? Ведь тебе цены нет, ты это понимаешь? И уж если мы сегодня так неумно свалились в эти подсчеты, так я тебе еще скажу – на все перечисленное ярлык цены еще можно прилепить, а как подсчитать, сколько ты меня, да чуть ли не с колыбели, поддерживала, успокаивала. Эх!
Э, э, парень, куда ты одеваешься? – вынуждена была Неллька саму себя перебить.
По настоянию матери наматывая на шею шарф вместе с ухом и ртом, Феденька что-то пробурчал.
Что, что – переспросила Нелли.
Так все – заточение кончилось – гулять иду.
Слышь, Федор, не ходи гулять.
Это еще почему? – удивился Феденька.
Нелли чуть было не брякнула – на улице страшные дяди с «испарителем людей» бродят и тебя тоже испарят! И где тебя потом искать, если тебя не будет?
Слышь, Федь, ты гулять не ходи, а я тебя начну учить на машине ездить, а вырастишь, права помогу получить.
Да ну?
Вот – зуб даю.
Феденька почесал в голове. Ладно. Завтра.
Погоди, почему завтра?
Потому, что сегодня ты меня уже не учила – хихикнул Феденька и исчез за порогом.
Поль, я скоро вернусь – крикнула Нелли из прихожей и рванула с вешалки куртку.
Уличная температура опустилась ниже нуля. Поздняя осень, будь она неладна. Нелли скользнула за руль. Говорила же отцу – не надо дизельного движка. Так ведь нет, папа – в своем репертуаре – надежнее, он видишь ли и разгоняется медленнее, все времени хватить поглядеть, куда ты, милое мое дитя, правишь, не выросло ли у тебя дерево посреди дороги. Все это прекрасно и замечательно, но дизельную машину нужно греть, не поедет она вот так сразу, когда водителю за быстроногими малолетками гоняться приспичило.
Нелли таращилась на индикатор – стрелка никак не желала подниматься хотя бы до сорокоградусной отметки.
Сейчас, сейчас – твердила Нелли и старалась проследить взглядом за Феденькой, но парень, как и следовало ожидать, разминувшись с фонарем на углу Вербной, сгинул с глаз в первую же секунду.
Куда он мог пойти? Направо, за угол, а дальше с Горлового? Нелли нажала клавишу, оконное стекло послушно уехало внутри дверцы, оттуда сразу же пахануло влажным холодом и колючий ветер закружил по салону. Зато Нелли услышала, как где-то вдалеке впереди-слева раздался нестройный хор мальчишеских голосов. И ответный возглас Феденьки. Слов было не разобрать, но Нелли поняла – соскучились пацаны – радуются воссоединению. Правильно, мальчики, не скрывайте своей радости, вопите погромче и подольше. Как бы отвечая Нелли, ребята еще раз громко рассмеялись – звук все еще оставался на прежнем месте, и Нелли быстро выжала сцепление. До углового фонаря доехала очень медленно, но когда повернула за угол в набирающую силу темноту Горлового, рука сама собой потянулась к панели. Нет – остановила себя Нелли – свет включать нельзя – обойдемся мы без света. Как ни тихо ехала машина, шелест гравия все равно выдавал движение. Нелли съехала правой стороной на обочину, вплотную к краю дороги, где росла еще кое какая трава. Уровень шума, производимый машиной, как будто немного снизился.
Но если я в этой темнотище сползу в кювет, то и заборы зацеплю, чего там до них – всего то узенькая тропка. Вот тогда треск, грохот поднимется – сбежится полгорода. И Нелли медленно вернулась на дорогу. Голоса приближались. Нелли повернула из переулка налево в Проломный тупик. Еще метров двадцать – и все. Нелли поставила коробку на нейтралку и накатом дотянула сколько хватило инерции.
Ребята сидели на лавочке старого деда Сереги. Разросшиеся кусты сирени из палисадника давно пробрались на улицу и скамейка оказалась окруженной плотным овалом веток с кое-где сохранившими темными, скрюченными листьями. Особенно широко разрослась сирень на юге, как раз в той стороне, где пряталась Нелли.
Дед Серега – местная гроза пацанов и проводитель в жизнь линии образцового поведения не только подрастающих поколений, но и давно выросших, наверняка ребят слышал. Дом стоял мерах в пяти от невысокого досчатого забора. Нелли видела, как тень хозяина недовольно повисела за занавеской в ближайшем к ней боковом окне и отступила назад – глубоко в комнату.
Дед Серега, как и многие другие принципиальные, живущие по правильным законам люди, достаточно часто попадал в собственные же ловушки. Жить правильно – значит жить тяжело. Дед Серега еще с младых годов это понял, но от «прынципов» не отступался. Вот и сейчас, ему очень не нравились непрошенные ночные гости, однако… Скамейка перед его домом всегда была широка и удобна и всегда имела высокую покатую спинку – поглядеть с расстояния, так будто одна и та же последние пятьдесят лет в нетронутом виде простояла.
Когда пацаны (а ведь известно как «сидят» пацаны) выламывали фрагменты скамьи или скособочивали ее, дед, обычно на следующее же утро и в любое время года, кряхтя выносил со двора инструменты и все поправлял, когда же скамейка уже не подлежала восстановлению, стругал новую. И облюбованное ребятами место в Проломном типике долго не пустовало.
Да гони ты их в шею, этих негодников – советовали деду Сергею соседи. Что ж ты на них все время трудишься, пущай сами себе скамейку сколотят, а потом уж садятся, а то ишь, повадились. Да и шуму от них, как от куриной фабрики.
Но дед только плечами поводил – никак нельзя – закон гостеприимства… Вот идет по улице усталый путник, где ему передохнуть? А тут, пожалуйте – моя скамья, вся в сирени. Ветки ее в жару от солнца загородят, в холод – от ветра заслонят. Присел человек, дух перевел и дальше отдохнувшими ногами отправился
Дед, окстись, какие путники? Тут у нас и не ходит никто – тупик потому что. Да и путники теперь все на машинах ездят.
Не – отвечал дед твердо – нельзя людей от свого дома гнать, грех это. Не нами заведено – не нам и менять.
Ну городские к деду Сереги, конечно, привыкли. А приезжим – чудно.
Однажды дедову свояченицу, что на соседней улице проживает, прибыла навестить семья ее дочери. Вот зять с сыном пятилетним на другое утро прогуляться отправился. А дело зимой было, после февральской трехдневной метели. Городские улицы, известно как убираются, чего уж тут про тупики говорить. Идут отец с сыном гуськом по узенькой, протоптанной в снегу тропочке, а недалече им на встречу, дед Серега также, осторожненько пробирается. Парень этот-отец думает, дойдем до вон того дома, где подъезд расчищен, там мы и разойдемся, ходу добавил. А дед, расчищенное место прошел, не глядя, дальше прет, а как осталось до встречных с десяток шагов, с тропки слез и чуть не по пояс в сугроб провалился – дорогу освободил.
Парень такой любезности очень подивился – да вы, что – говорит, дедушка, я все же помладше буду – сам бы вам тропинку уступил, а Кольку на руки бы взял.
Э, нет – отвечает дед из сугроба – не положено. Тот, который один, должен дорогу уступить. И пусть пацан у тебя еще маленький, но разве он не человек? Вот и выходит – я один, а вас – то двое… Не нами заведено, не нам и менять.
Говорят парень этот после того, как они с семьей обратно к себе в Челябинск отбыли, прислал деду Сереге письмо аж на гербовой бумаге. И на первой странице пытал его вежливо, еще о каких обычаях рассказать, ну а на другой целой странице сам разными умными русскими обычаями восхищался, о которых читал или слышал. Свояченица толком и не знает, кем зять работает, а что к порядку отношение имеет – это и так понятно.
Неллька это все про деда вспомнила, потому как могла теперь твердую надежду иметь – ребят с этого места не сгонят. Если и сами никуда не тронутся – значит полный порядок. Можно рассчитывать, что они посидят, пошумят, а потом спокойненько по домам разойдутся. Как услышу, что прощаются, успею задним ходом машину отогнать, небось расставаться, как здороваться будут – громко, меня не услышат.
Ветер гулял по салону, поддувая под ноги и почему – то с особой силой нажимая на затылок. Но окно закрывать нельзя. Печка на холостых оборотах грела не слишком сильно. Нелли повернула выключатель на третью позицию. Не очень шумно? И кутаясь в зимнюю куртку, стараясь хотя бы одной стороной лица поглубже завернуться в шиншилловый ободок воротника, планировала – как вернусь домой, надо первым делом чаю с малиной попить – простужаться мне сейчас нипочем нельзя.
Мальчишек же холод не беспокоил совершенно. Они о чем-то громко заспорили и Нелли напрягла слух.
Чего ты к нему привязался? – басил кто-то из мальчиков – ну и голосок у ребенка…
Тайны, тайны, да какие там тайны? Ты что, все еще в сказки веришь? И глуша чей-то более тихий голос, продолжал – тебе все звуки те покою не дают, когда официант пропал, да мало ли там кто чего где делал. Может, Верка соседка благоверного своего за пьянку мокрым бельем по мордасам лупила, а ты уж завернул – невесть чего. Если бы немец звуками убивал, мы бы их, небось услышали, когда дядя Казимир внутрь дома воевать ходил. По твоему – его тоже немец незаметно грохнул. Но в тот раз никакого мокрого шлепанья никто не слыхал. Да, ну, не так уж мы и шумели….И снова – ну, да, твой Мадьяров… с ним только разговоры разговаривать, по нему самому тюрьма плачет. Если хочешь приколоть, давай лучше этого Мадьярова найдем, повяжем и в милицию снесем. Ефимов небось, обалдеет! Он не поймал, а мы – нате на блюдечке. Вот это – в масть. В городе, нас тогда, небось, все зауважают и даже директриса отвяжется, а уж училки точно больше ни одной пары ни в жисть не поставят – не посмеют. Ну, как тебе это?… Ага – кажется. Во, во – я и говорю. Может немец твой тоже неизвестно кто, только нет на него ничего, иначе, Ефимов у него давно поселился бы, а то вон ни разу и не допрашивал – об этом весь город знает. Да и прочесали мы у него двор – то уже, нету там ни рожна.
Двор – не дом… Последнюю фразу Нелли услышала отчетливо и голос узнала. Пауза тянулась. Детский бас больше не спорил… Холодный ветер забрался сначала под одежду, потом под кожу – у Нелли все внутри заледенело. То ли от сквозняка, то ли от последних Феденькиных слов. Не до конца продумав свои действия, Нелли рванула передачу, взвизгнула покрышками и почти одновременно – врубила дальний свет. Она подлетела к скамейке, взревев покрышками, развернула машину немного боком, стараясь поймать всю компанию в свет фар.
Пацаны, не рассчитавшие, что машина вообще когда-нибудь остановится, дружно загородились рукавами.
Нелли с примершей к лицу улыбкой выпорхнула из авто.
Мальчики, здравствуйте, о, Феденька! Что вы тут делаете, дети?
Это ты чего, интересно, приперлась – совсем недружелюбно протянул Федор.
Мда ммм, мальчики, я давно спросить хотела, а где же ваш железный друг?
Неллька, что ты несешь?
Фи, ну и манеры! Я спрашиваю – куда ваш мотоцикл делся… на счастье соседей? Про соседей девушка вслух не добавила.
Неллька, или говори, чего надо, или вали отсюда.
Что значит – чего надо. Я что уже с молодыми людьми и поговорить права не имею?… и что я в самом деле несу…
Неллька, ты чего, влюбилась? А, я знаю – небось в Вована. Он у нас большой и толстый – как раз для тебя. Ну, правильно, раз взрослые женихи покончались… Погоди, ща мы его спросим – если захочет с тобой прокатиться – забирай, он тебе и про железного друга расскажет…
Ну, как прикажите с ними общаться… Зачем же один Вован. Вы мне все нравитесь. Предлагаю… сейчас позволю каждому на моей красавице по кругу прокатиться, кто не умеет – поучу. Только потом – сразу к родителям. Феденька, а ты сядешь последним и отвезешь нас домой. Ну, как?
Федор непонятностей не любил. Это нас к тебе в подшефные запихнули, или как? А кто, Ефимов?
Но Нелли уже увидела заблестевшие глаза мальчишек и далее объясняться не стала.
Нелли точно знала имя самого крупного пацана – Вован, вперед! И заняла место справа. Ох, и жалко машину. Ну, ладно один, единственный раз, потерпи их, милая моя. Завтра оденусь потеплее и буду следить пешком. Раз их железный друг где-то в канаве отдыхает – значит никуда они от меня не уедут.
Ну, умеешь, или показать? И давай поаккуратнее. Я свою машину очень люблю…
«Последний раз», конечно, не прошел. Следующие полдня пришлось катать Федора. Противный мальчишка твердил – мало, еще. Он стучал коробкой и выл газом. И Нелли начала хвататься за сердце. Зато вечер Федька без обману просидел дома. Однако на следующий день от договора решительно отказался и под лозунгом – «свобода дороже!» умчался на улицу. Неллька напихала под куртку кучу кофт и шерстяные носки в непредусмотренный для них размер сапог. И выкатилась на порожки колобком с ногами несмазанного робота.
Куртку пришлось расстегнуть, потому, что двигаться в ней получалось чудно, боком и не быстро. Носки тоже пришлось из сапог вытащить. Когда Нелли, спрятавшись за каким-то низкорослым кустиком, еще на своей улице, производила эту процедуру со второй ногой, ее слегка качнуло и она наступила прямо в ледяную лужу, отдернула ногу и окончательно потеряв равновесие и протрещав оставшимся тоненьким верхним ледком завалилась в лужу уже всем боком. За все время слежки правый бок и ступня так и не согрелись. Весь вечер партизанила она за мальчишками и благополучно проводила Феденьку до дому, не чувствуя ногу уже до верху и даже ощущая лед внутри живота. И на следующий день с постели уже не поднялась. Прямо с утра – 39. Болезнь всполошила родителей и они потребовали ее немедленного возвращения домой. Однако насквозь простуженная Нелли проявила изрядное упорство и уехать отказалась. С ней осталась ее мама. Поленька тоже не отходила. Без конца поила своими отварами и давала таблетки, которые прописал, самый лучший в городе терапевт. А Нелли извинялась и благодарила. Она пыталась думать воспаленными мозгами и вечером, после ужина, когда все дамы дружно убирали со стола посуду, подозвала Федора.
Говорить было трудно и очень больно, поэтому Нелли старалась выражаться покороче.
Мне нужно, что бы ты сидел дома. Ни о чем не спрашивай, скажи, что ты за это хочешь.
Неллька, ты чего, заболела?
Как видишь.
Да, нет головой!
Не груби. Да или нет.
Не фига себе, конечно, нет!
Федор, мы должны договориться. Ты живешь в хорошей семье – ты не знаешь, какими противными могут быть взрослые. Мне придется тебя заставить. Понимаешь, шантаж, оговор или еще что-нибудь в этом роде.
Что ты несешь?
Я должна оградить тебя… Я боюсь… Мы уже потеряли одного нашего… Я…Нелли закашлялась.
Не, ну точно – больная!
Федор, если ты пойдешь вечером на улицу, то и я за тобой. Халат накину и в тапочках на босу ногу побегу.
Дура, помрешь. У тебя ж температура!
Федь, мне больно говорить. Так как?
Нелль, ты сказала – мы потеряли своего. А кого потеряли? И кто это мы.
Оговорилась.
Врешь. Ты и Мадьяров. Да?
Ого! Любишь тайны. Понимаю. Я тоже люблю. Тогда давай так. Я поправлюсь и отвезу тебя к… тому человеку, о котором ты говоришь, а ты за время моей болезни – только в школу и назад. А?
Отвезешь и вы мне все расскажете?
Ну, конечно, а иначе какой смысл?
Можно мне подумать?
Этот процесс завсегда одобряю.
Феденька унесся из комнаты. Нелли устало откинулась на подушки.
К концу вечера они пришли к новому соглашению. Федька сторговал еще помощь в ремонте мотоцикла у Полиного механика. И наличие по вечерам на террасе всех его дружбанов. Нелли спросила разрешения у Поленьки. После чего они ударили по рукам.
Умный ребенок – а все равно ребенок – думала Нелли. Ребенка можно переиграть. Первое, ну или по крайней мере второе, чем всегда поинтересуется взрослый человек – это сроками. У меня подозревают правостороннее воспаление легких. Если и завтрашний консилиум подтвердит этот диагноз, меня только двадцать один день колоть будут. Потом реабилитационный период. Так я его могу совершенно законно с полгода дома продержать, а он, небось больше, чем на неделю и не рассчитывает.
Мальчишки… Детство – размытое, в нем время бессрочное.
Через неделю Нелли стало немного легче и однажды днем, когда Феденька был в школе, а ее мама отправилась по делам домой, она не несколько часов уезжала. Куда – не сказала. Вернулась перед самым Федором и успела нырнуть в постель.
Только бы капот не догадался потрогать, вокруг все снежком запорошено, а моя красавица красным лаком за версту блестит, эх. Если я больная – должна в постели лежать, если здоровая – значит его домашнее сидение закончено и пора выполнять обещание.
Нелли вздохнула. Вот мы время тянем, а на что, спрашивается, надеемся? В реальности продержу я его еще месяца два, ну максимум, пусть не полгода, а месяца три. Ну, а дальше? Что изменится дальше? Олег говорит – брать Крафта нужно только с поличным. Это значит – кто-то должен стать подставным. Парочка добровольцев у нас, правда уже есть, но Олег сильно сомневается – очень опасно – можем и не вытащить. Он предлагает себя. Говорит, что давно Крафту надоел, и, возможно, серьезно рассердив немца, можно «уговорить» его отказаться от планов на него, на Олега. Конечно, немцу проще в отношении него просто немного подождать, в этот раз дело с властями зашло достаточно далеко – Олег – вне закона. Невмешательство – стратегия подходящая. Олега порешат чужие руки. Ну, а если создать ситуацию, при которой у немца не останется другого выхода?
Я начинаю думать, как Олег. Да, я хочу, что бы весь этот кошмар поскорее закончился, я хочу жить с любимым долго и счастливо. Но рисковать им я не совершенно не хочу. А пока Крафт надеется избавиться от Олега с помощью милиции, он не станет в его отношении ничего предпринимать. И так – мы вернулись к началу. Как же сдвинуться с мертвой точки? Я не знаю. Я устала. Для таких вояжей, как сегодняшний променад я еще слишком слаба. Но я должна думать.
Думать! – Нелли провалилась в забытье. Перед ее закрытыми глазами расплывались бардовые круги, она была далеко от этой теплой и уютной спальни и поэтому не слышала, как зазвонил телефон.
Поленька, произнеся тревожным голосом несколько коротких слов, и почти бросила трубку на рычаг. Потом снова сорвала ее и набрав длинный перечень цифр, заручилась у кого-то согласием. Взглянула на строгое, даже во сне лицо подруги, похватала какие-то пакеты и кое-как одевшись, выскочила на улицу. Если бы ее видели хоть кто-нибудь из домашних – они бы немедленно забеспокоились, потому что Поленька не свернула на улице ни налево, ни направо, а побежала прямо через дорогу, вошла в открытую калитку и, о ужас, вскоре исчезла в особняке Крафта.
Поленька вернулась домой живая и невредимая спустя два часа и сразу же зашла в спальню поинтересоваться здоровьем подруги – Анжелика Максимовна, как она?
Спит беспокойно – ответила Неллина мама – все время ворочается и лоб горячий, по-моему, ей хуже. Она куда-то ездила? Машина поверх сугроба стоит.
Да. Ну что с ней поделаешь. Объявила себя здоровой и куда-то укатила, в вернулась чуть живая.
Ты подумай, что вытворяет, ну пусть только проснется. А у Крафта как дела?
Лучше, ему стало плохо и он попросил зайти. Я врача вызвала, чаю вскипятила, посидела рядом. Врач ничего опасного не нашел – говорит, похоже вегетативно сосудистый криз. Какие-то таблетки прописал – я в аптеку сбегала… Прямо какая–то напасть – все кругом разболелись.
Да уж. Чего хорошего.
Вечером за обеденным столом Поленька нехотя рассказывала домашним о своем визите. Алина Петровна как обычно объемно сердилась, Феденька больше фыркал и обошелся короткой емкой фразой – с ума сошла! Отцу Поленькин поступок тоже не понравился. Это был тот случай, когда забракованный Нелли огромный дом сегодня пришелся бы Поленьке очень кстати, потому, что Нелли, проснувшись, тоже услышала ее повествование, ведь постель и центр гостиной разделяло всего какие – то пять метров.
Остаток вечера Поленька успокаивала Нелли. Ты же видишь, со мной ничего не случилось. Мы соседи и должны друг другу помогать. Ты ведь не думаешь, что я в ответ на просьбу зайти к человеку, которому стало плохо, могу ответить – не пойду, болейте без меня.
Нелли ругалась, грозилась и рвалась сама зайти к «больному человеку», что бы кое-чего ему втолковать.
Поленька, ты бываешь временами ужасно доверчивой, ну как ты не понимаешь, никакой болезни у этого Крафта нет и в помине. Он столько раз и под разными предлогами норовил затащить тебя к себе домой, но ему это ни разу и не удалось. И теперь он не придумал ничего лучшего, как, зная твою дурацкую доброту, испугать тебя болезнью и заставить переступить его порог. Он понимает, сволочь, что в следующий раз это будет уже гораздо проще.
Правильно, завтра я не буду так волноваться, когда снова пойду его навестить.
Что? Опять попрешься? Не пущу! Ни за что!
Да что тут такого особенного-то, да я и пообещала уже.
Нет, ты только погляди, что делается! У этого садиста денег куры не клюют – пусть наймет сиделку, если и в самом деле заболел. Хотя я в этом очень и очень сомневаюсь.
Нелль, ну зачем ты так. Кто угодно может заболеть. И я просто зайду его проведать, а как сиделка, я все равно не умею…
Знаешь, если ты так уперлась, тогда я тоже пойду. Нет, ты скажи, кто тебе дороже? Я или этот страшный человек? Я уже попробовала на улицу выйти. И несколько часов куда-то провалилась, место действия как корова языком слизнула – не помню, как вечер наступил. Ну и ладно, но одну я тебя все равно не отпущу!
Планам Нелли сбыться было не суждено. Она с самого утра боялась закрыть глаза и именно поэтому проворонила Поленьку. От напряжения устала и после обеда все-таки отключилась. Поленька улыбнулась ей – спящей и бодрствующей у постели Анжелике Максимовне и спокойно собравшись, тихонько ушла.
На этот раз Сергей Оттович встречал ее у входа у порога. Я видел как вы выходили из дому – объяснил он – я очень раз вашему дружескому визиту. Проходите, прошу вас.
Поленька взглянула на немца – вы выглядите сегодня гораздо лучше – с удовольствием объявила она.
О, благодарю вас.
Поленька вручила немцу скромные гостинцы и получила очередную порцию горячей благодарности.
Поленька, позвольте, я ознакомлю вас с домом. Конечно, я понимаю, что вы знаете расположение помещений не хуже меня, поэтому я покажу вам лишь комнаты, которые изменились. Прошу вас наверх. Мою спальню вы вчера уже видели и я, разумеется, не позволю себе пригласить вас туда снова в здоровом, так сказать состоянии. Следующая комната – это гостиная. О, ничего интересного – обычное современное наполнение. Телевизор, мягкая мебель, фикус в горшке, хотя эта картина малоизвестная картина кисти Шагала заслуживает особого внимания. Да, да, меня уверяли сразу несколько экспертов, что это подлинник. Мне очень нравится Шагал. Вы интересуетесь живописью? Ага, понимаю, более классические работы. Тогда оставим Шагала. Прошу дальше – эта комната не только самая большая, но и главная в доме – это мой кабинет и лаборатория одновременно.
Поленька переступила порог и огляделась. Огромное помещение, про него говорили, что здесь прежде располагалась бальная зала. Стеллажи книг под потолок, многие в темных переплетах, какой-то прибор, похожий на градусник отдельно на стене, огромный стол, с идеально чистым непонятым оборудованием, рядом – письменный – на левой его части – стопка чистой бумаги, на правой – три монитора с темными экранами. Ни одного исписанного листа или документа. Напротив стула – свободное рабочее пространство. Несколько удобных кресел по углам, перед столом. С другой стороны рабочего стола еще офисные, на колесиках стеллажи, также сверху до низу заставленные непонятными штуковинами. Стены комнаты в портретах, снизу имена и годы жизни – цифры в основном 16 – 18 века. Некоторые имена знакомы по школе, только имена – лица портретов уже стерлись из памяти. Вот Джордано Бруно – обрадовалась Поленька припомнившемуся лицу. Да, очень знакомое имя, только не помню, в какой области работал. Моя безграмотность…
О, вы задержали взгляд на Бруно. Мне бы хотелось, чтобы его портрет висел в моей комнате. Очень интересный, оригинальный человек. Среди всего прочего, он считал руки – органом чувств. Я же основываю свою работу на руках, как на главном инструменте физика. Сейчас постараюсь попонятнее объяснить. Видите ли, Поленька, несмотря на все усилия современной физики, мы до сих пор не в состоянии объяснить сути подавляющего большинства процессов бытия и познать глобальные механизмы мироздания, в соответствии с которыми существует и развивается наша планета и мы сами. Единственное, чему мы научилась за время существование нашей цивилизации – это строить гипотезы и подтверждать или опровергать их экспериментальным путем. Мы умеем уже довольно точно моделировать опыты и делать из них узкоспециальные выводы. Хотя, конечно, и здесь существуют погрешности и допуски, несколько искажающие общую картину результата. Но другого выхода, как идти к знанием опытным путем у нас, к сожалению, нет, пока нет. О, я очень рано это понял и избавил себя от траты времени на витание в облаках. Я был избавлен от синдрома третьего курса, когда студенту физику кажется, что он все осознал, охватил и разобрал. И он, не мудрствуя лукаво, предлагает сверхглобальные теории познания мира. Я же сразу начал работать не только головой, но и руками, поэтому мои достижения на фоне еще студенчески времен и были достаточно ощутимы. Я выбрал для себя давление – как область экспериментальной физики. Я начал с начала, отфильтровав все утверждения не подтвержденные опытным путем, базируясь только на доказанном и уже не споря с ним и не тратя время на дополнительные доказательства. Человечество накопило достаточно честного материала и мне, к примеру, изучающему компрессию и декомпрессию, как области давления, уже не требовалось изловить змею, как Бойлу в 1660 году, запихивать ее барокамеру и вглядываться в ее глаза, что бы в их жидкости разглядеть появление пузырьков. Я принял проверенное накопленное и пошел дальше. Мой диплом, как уверяли мои профессора вполне тянул на ученную степень, но ее – то как раз мне получить и не удалось. О, я работал тогда с большим энтузиазмом. Я был влюблен в физику, верил в ее возможности, полагал, что верно понимаю, как именно должен работать и не видел смысла ничем больше заниматься. Как говаривал Резерфорд – существуют две группы наук – физика и собирание марок. Я полностью, каждой клеточкой мозга с этим согласился. Моя увлеченность и работоспособность не знала границ. Подготовленная мною кандидатская диссертация, по уверениям тех же профессоров, в свою очередь тянула на докторскую. Я играючи ставил частные задачи и легко решал их, доставая из головы идеи, как другой достает книги с полки.
Хотите, я расскажу вам, что было дальше – с этим юным идеалистом? Может быть присядем? Вам удобно? Первый раз… Меня попросили оказать помощь с диссертацией одному незнакомому парню – родственнику зав. лабораторией, в которой я после окончания института работал. О, я очень обрадовался и даже возгордился, ведь мой начальник мог попросить о содействии практически любого сотрудника нашего НИИ, более опытного и занимающегося проблемами, более близкими тем, о которых шла речь в данном случае. Но я, просидев какую-то неделю за горой учебников, легко вник в суть проблемы и тут же на гора выдал беспроигрышную тему вожделенной диссертации, запросто привязав ее к имеющейся в нашем НИИ технической базе. Парня срочно оформили старшим научным сотрудником в соседнюю лабораторию, экстерном по своим каналам проставили кандидатский минимум, зачислили в аспирантуру Физтеха и пропустили его эксперименты в нашем базовом НИИ впереди паровоза и через какой-то год уже вывели на защиту. Разумеется, я постоянно контролировал весь этот процесс, и две главные главы его диссертации были написаны лично мной. Я вдолбил в голову протеже все, что нужно было вдолбить и защита прошла вполне успешно. Мой начальник очень благодарил меня и я ошибочно полагал, что сейчас–то уже наступит очередь моей собственной диссертации. Но не тут то было. Буквально на следующее утро после шумной ресторанной пирушки по поводу защиты, на которой кстати сказать мой счастливый подвыпивший протеже клялся мне в вечной дружбе, меня вызвали в начальственный кабинет. Я право не рассчитывал на такую скорость признательности. Я успел уже кое-чему научиться и понять, что между горячим душевным «спасибо» и скромной материальной благодарностью у людей, особенно у начальства, проходит достаточно времени.