Умри вместо меня. Повести и рассказы

На завтра Петя стоял на условленном месте, в выгоревшей рубашке, вытертых клетчатых брюках, седенький птенчик с припухлыми склеротическими щеками, в картонном пиджачке.

Агнию он пропустил, не признал в элегантной, разряженной даме бестолковую врачиху с засаленными волосами.

Она залихватски, на высоких каблуках прошествовала к нему и сняла дымчатые очки.

– Аня, ты что ли?

– Изумился птенчик и схватился за дерево.

– Он всегда называл ее Аней.

– Ну и приоделась! На какие шиши?

– Петя сложил щепоткой и потер бледные старческие пальцы.

– На квартиру твою так не оденешься, хоть сто лет сдавай. И на зарплату в доме отдыха тоже.

– С работы я ушла, вернее

– меня.

– Тем более… Признавайся, откуда что берется?

– Он отошел и разглядывал ее, как витрину, прицокивая языком.

– Да и сама ты, как Василиса Прекрасная стала, помолодела,

– восхитился Петя.

– Раскалывайся, как разбогатела? Может, это… органы человечьи за кордон продаешь?

– Он нехорошо хихикнул. Сел на краешек кожаного стула.

– А я, знаешь, после Наты все хирею.

Чтоб увидеть это, не надо было лупы.

– Лариса

– то, дитя ненаглядное, помогает хоть немного?

– Агния позвала официанта, заказала пицу с осетриной и хорошего вина.

– Да что Лариса? У них же дочка растет, сама понимаешь. Муж

– на фирме, пол

– коттеджа взяли в кредит, в Валентиновке. Ты лучше о себе, о себе рассказывай, о своем преображении непонятном.

Подали дымящуюся пицу. В бокалах зеленого стекла забулькало кровавое вино.

– Получается, я за твой счет… да, нехорошо,

– притворно посетовал Петя, работая вставными зубами.

– Я действительно… несколько разбогатела. Племянник мой выбился в люди…

– Ни о каком племяннике ты никогда не говорила.

– Обиженно произнес Петя с набитым ртом.

– Сестры или брата

– у тебя никого нет. Откуда же племянник?

– Была двоюродная…

Петя хмыкнул. Недоумевающие, бегающие глазки ясно говорили: если хочешь, чтоб я верил небылицам, изволь, я сделаю вид.

Агния стала рассказывать о своей поездке, об Италии, о дворцах и музеях, о площади Святого Марка с воркующими голубями.

Петя слушал рассеянно

– равнодушно, ведь ему ничего такого повидать не удалось.

Разговор не получался, и радость от встречи у Агнии приувяла. Чтобы исправить положение, она заговорила о том, что всегда интересовало Петю.

– Как твои аквариумы, рыбки?

Его серенькое личико посветлело, но только на мгновение.

– А на какие «мани» мне их содержать, Аночка? Родимых моих?

– Вздохнул.

– Это же не марки, в альбоме. На один корм сколько надо. Пытался я тут наладить бизнес, продавать мотыля. Но деловар я аховый…

Надо помочь ему, поддержать, хотя бы в память о Нате. Любимая подруга, единственная, сгорела за полгода. Жалко его, Петеньку неприкаянного.

Так они стали встречаться. Агния объясняла Пете

– нехорошо, неприлично говорить: Ната скончалась раком, он интеллигентный человек, инженер.

– Конечно,

– ерничал Петя,

– вы с Наткой Би

– Би —ссы слушали, культуры набирались, а я корпел сверхурочно, на семью вламывал.

– Хотя она знала, в быту своем он не то, что матом, к черту никого не посылал.

Однажды, погожим днем (Агния пока боялась показать ему царские апартаменты), они сидели на Воробьевых, у самой воды, и она вдруг спросила:

– Петя, а ты изменял когда

– нибудь Нате?

Он резко повернулся, глянул на нее красноватыми щелочками глаз.

– Если бы такое… такое имело место, неужто я бы тебе сказал?

Агния смутилась, и, видя это, Петя, чтобы замять неловкость, извлек из кармана маленькую губную гармошку. Поднес к губам, заиграл тирольский вальсок.

Ах да, вспомнила Агния, он и раньше поигрывал, и почему

– то сконфузилась.

– Да убери ты… свой анахронизм. Люди оборачиваются.

– Ну и пусть,

– не обиделся Петя.

– Может, послушать хотят. Гармошку отец привез из Германии, мне, мальцу, в подарок. Да, скрипки у меня нет, и что?

– Петя вздохнул.

– Ты изменилась, Аня, за год с небольшим. Мы все переменились, и не заметили как. Помнишь, кого любили? Кто нам дорог был? Маленький Принц, Экзю

– пери… песню еще пели,

– он обвел рукой воздух,

– а теперь идеал

– этот… продвинутый Гарри Потер, гаденыш.

– Почему гаденыш?

– А кто же он? Бесенок. Маг, видите ли.

Вечером они отправились в театр. Теперь билеты можно купить куда угодно, летом особенно, а театриков разных, в подвалах, да в мансардах видимо

– невидимо. На такой театрик, в отстроенном пент-хаузе старого московского дома, они набрели совсем случайно, разгуливая по вечернему городу.

В душном зальце было не густо публики. Играли какого

– то нашего, провинциального автора: «Иуда, победивший Христа», без антракта. Название

– то их и привлекло. Оба героя, одетые и гримированные как близнецы, тужились, показывая, сколь непримирима любовь божественная и земная, и нет иного выхода в соперничестве, только смерть. Почетная

– на кресте и постыдная в петле на древесном суку

– так ли уж важно? Одиночество Иуды, Магдалина, отвергшая его притязания, апостолы, обвинившие в воровстве

– все эти слезы отлились Христу. Бог не может быть человеком, а если ты заносчиво считаешь себя Богом, тебя самое время распять. И в конце Мария скорбела над обоими: над Иисусом, истекающим кровью (она еще не ведала, что вознесется!) и над тем, кто бесславно умер, ушел в персть земную. Оба

– сыны человеческие. Правда, было не совсем ясно, в чем же Иудина победа? В непротивлении злому року предателя? Жаль, статисты не загримировались под стервятников, поклевали бы иудову печень. Такой Антипрометей или первый Антихрист?

– Этого в Библии нет! Да нет же, Аня, я знаю.

– Возмущался Петя во время действа, толкая ее под локоть.

– Главное ведь

– достоверность.

– Не мешай. Они осовременили, так теперь везде…

– недовольно шептала Агния.

– Удивили!

– Размахивал он коротенькими руками после спектакля.

– Кто может понять Бога, какой у него расклад на уме? По

– ихнему выходит, Иуда и не был предателем.

– Он выразительно смотрел на Агнию, все никак не мог успокоиться.

Что он глядит так странно? Она

– то кого предала? Разве что свою тоскливую, одинокую старость, если старость вообще можно предать.

– Да, предательство было во время войны. Это я понимаю. И то еще надо разобраться…

– не унимался Петя. Агнии надоел бестолковый разговор, она подхватила его под руку и повела на Страстной бульвар.

Ночь крутила свою черную шарманку.

Они спустились в уютный подвальчик. Агния заказала два одинарных виски. Официант с барменом удивленно разглядывали пожилую парочку

– женщину в дорогом прикиде и старичка в квелом пиджаке. Потому что положено пенсионерам на ночь пить кефир, если он им достанется.

Через две недели после похода в театр Петя расхрабрился и сделал предложение. Агния была почти в шоке. То есть она не могла не видеть, как он поедает ее глазами, мнет руку, но что дойдет до этого… представить не могла.

В ласковый день бабьего лета, там же, у близкой серебристой реки на Воробьевых, Петя приобнял ее и сказал:

– Аня. Зачем тянуть бодягу? Мне шестьдесят пять, а тебе… шестьдесят три, постой, шестьдесят четыре, кажется. Кто знает, сколько нам осталось? Не вечные мы. Перед Натой я чист, прошло уже полтора года. И Лариса не кинет в меня камень. В общем, я прошу твоей руки. Что скажешь?

Петя церемонно наклонился и коснулся ее губ своими сухими губами.

– Ты….– заплакала Агния,

– ты похорони меня вместе с Валечкой. Я памятник новый сделала, только выбить осталось… на плите.

– Что ты сразу о смерти?

– Обиделся Петя.

– Ведь неизвестно, кто первый. Я так, гипотетически сказал, мол, не стоит тянуть.

Ах Петя, если бы он знал! Вправе ли она…

– все плыло, кружилось перед глазами. Дождалась! Свершилось невероятное. Чего не могла дождаться в жизни. Вот ведь какой финт копытами! Она еще успеет побывать замужем на излете своих считанных дней. Ната, пожалевшая, обласкавшая, допустившая до своей семьи, это твоя последняя милость, подарок. Уже с того света.

Неизвестно кем снятая речная посудина, с пьяной музыкой, с прыжками за борт, надоевший плеск воды

– все, все растворилось, размякло в ней, обернулось сладкой мелодией. Даже губная гармошка, лежавшая у Пети на коленях, показалась свирелью Пана, с итальянской картины. Ее последние месяцы станут щемяще

– сладкими, как Ремарк, «Жизнь взаймы». Когда смерть рядом, но есть и любовь, и они так переплетаются, и непонятно, что важнее.

Почему Петя ничего не говорит о чувствах, к ней, совсем не говорит. Почему? Ничего, еще скажет. Агния вытерла слезы, встала, распрямила спину. Начнется новая жизнь.

– Ты не ответила мне, Анюша.

– Где

– то далеко прозвучал Петин голос.

– Как не ответила?

– Она осыпала благодарными поцелуями его лицо, словно ставшее родным.

– Ты прямо как молодая,

– смутился Петенька, а она вела его на горку, к кирпичному красавцу, в свои хоромы, где они будут жить. Не в его же малогабаритке, с паутиной в аквариумах.

Петя, приглушив дыхание, ступал по мягкому ковру, Агния слышала, как хрустнули у него пальцы, видела, как по

– кошачьи вспыхнули глаза в сумраке коридора. Будто не веря, что ему предстоит здесь обитать, Петя медленно рассматривал европейскую кухню, морские накаты на стенах комнаты.

– Скажешь, это все твой племянник?

– Нет, Петя, не хотелось говорить сразу. Я получила наследство, умерла моя дальняя родственница, в Америке.

– В Америке, так в Америке,

– бросил Петя, не глядя на нее.

– Мы обязательно повесим портрет Наты, ты найдешь место…

– Зачем это тебе? Не понял.

Выходит, Петенька, перешел от одного терапевта к другому.

– Агнии было грустно и смешно.

Они сходили в магазин за шампанским, и Петя остался у нее.

Ночью он ее разочаровал. Да, не гондольер. Огурчик, советский авокадо. Такой тщедушный голышом, на ее царской кровати, он нервно требовал:

– Ну придумай что

– нибудь сама!

А когда Агния заговорила о «Виагре», непонятливо взметнул бровки.

Но, в конце концов, она брала мужа, а не любовника. И как только Петя захрапел с присвистом (эта новость не порадовала ее), будто поле вспахал, Агния судорожно подумала о «той, которая а шляпке». Которая пока оставалась в тени, не давала почувствовать себя в их треугольнике с Черкасовым, теперь уже четырехугольнике.

Два следующих дня Петя перевозил нехитрые пожитки, в аквариумах заплескалась чешуевая жизнь.

В новеньком, пахнущем краской загсе их не стали мурыжить, пообещали расписать через две недели. Агния позвонила Черкасову.

– Даже не знаю, как вам сказать. Валерий Дмитриевич, я выхожу замуж.

– Поздравляю.

– Он удивленно замолчал.

– Это муж моей близкой подруги, еще с института, он вдовец.

– Неизвестно зачем, Агния пустилась в объяснения.

– Рад за вас.

– Валерий Дмитриевич, я могу завещать ему квартиру на Воробьевых?

Пауза была долгой.

– Вы же знаете, Агния Николавна, подобное не предусмотрено контрактом.

– А деньги

– разве нельзя?

– То же самое относится и к сумме, которую вы получили. Вернее, к остатку. У вас все ко мне?

Он, оказывается, контролировал деньги на ее счете.

Агния вспомнила разговор с юристом, нюансы, не вполне внятные объяснения. Словесные пассажи, из которых тем не менее следовало, что она хозяйка роскошного жилья, по всем документам.

Разозленная, Агния снова набрала черкасовский номер.

– Но квартира приватизирована на меня, я хочу ее завещать.

– Не советую. Вспомните, как она вам досталась?

– Черкасов терял терпение.

– По договору между нами.

– Именно. Разве она принадлежала вам до этого? Раньше у вас была халупа. Вы прямо как из « Сказки о золотой рыбке». В нашем документе нет ни слова о праве наследования.

Агния вспылила.

– Почему вы не оставили мне экземпляр? Забрали договор себе? Что вы молчите? Золотую рыбку поминаете…

Скоро он будет поминать ее. Если будет.

– Упрекаете в неблагодарности….– она давилась слезами.

– Я вам жизнью плачу…

– Ну, ну.

– Примирительно заговорил Черкасов.

– Вместо того, чтобы на свадьбу позвать, вы тут… Я действительно рад за вас. Любви все возрасты покорны.

– Приходите,

– совсем смешавшись, пригласила Агния.

О годах моих напомнил,

– расстроилась. А действительно, что за любовь может быть в нашем возрасте? И удивленно осознала, ее не так уж волнует, достанется ли вся эта роскошь Пете

– сколько он проживет?

– и тем более, его дочери и вертлявой внучке. Просто, на принцип пошла.

На другой день они поехали к Ларисе, Петя уже поведал, рассказал дочери

– просить ее быть свидетельницей в загсе.

Половина коттеджа, о чем говорил Петенька, являла собой унылый долгострой с провисающими стропилами. Семейство, как поняла Агния, теснилось в кирпичной пристройке. Бросив собачиться с рабочими, распаренная, словно из бани, Лариса вышла к ним, снимая на ходу фартук в брызгах цемента. За полтора года она раздобрела, налилась внушительной женской мощью. В двухкомнатной пристройке было душно, на столе дымилась фарфоровая супница.

– Я на дискотеку,

– завидев их, встрепенулась Ленка, остроносая Петина внучка. Ранняя ты пташка, – подумалось Агнии.

Петя топтался, будто и не к дочке приехал.

– Агния Николаевна, – Лариса опустила долу карие Натины глаза, – я не осуждаю папу, я даже рада, что его женой станете вы, близкий нам человек. Но быть свидетельницей, – она разлила по тарелкам бледный картофельный суп, – увольте, это оскорбительно по отношению к маме, к памяти. Как вы сами не понимаете? – Карие глаза равнодушно, с легким укором смотрели на Агнию, на модные бриджи.

Казалось, никогда их ничего не связывало.

– Лара, ты разве не помнишь, как я тебя нянчила, Леночку возила в коляске?

– Вырвалось у Агнии. Оказывается, и в Натином гнезде ее не любили.

– Я попрошу Вадика, он согласится. Кому

– то надо быть от нашей семьи. В такой день…

– Ничего не понимаю,

– краснел, маялся Петя, пока Лариса резала в огороде лук.

– Я же просил, и не было отказа. Я уговорю, обещаю.

– Не надо!

– Махнула рукой Ангия.

– Может, Лара и права.

Поздний обед прошел в молчании. Лариса только осведомилась, где теперь отец будет жить?

Потом Агния слышала возбужденный разговор за тонкой стенкой.

– Мама еще бы пожила, нечего было сдавать в больницу, ее же сожгли. Слава Богу, Агния, а не эта тетка. С которой ты якшался. Думаешь, мы не понимали…

Что городит Ларка?

– Возмутилась Агния. Как без облучения? Она через день навещала Нату, врачи ничего от нее не скрывали, держали в курсе.

– Какая чушь! Нату нельзя было спасти,

– повторяла она Пете в электричке, когда ехали обратно.

Она сдержала любопытство и не стала расспрашивать об «этой тетке», с которой якшался Петя. Все же, прошло два года после Наты.

– Ты не понимаешь!

– Вдруг запетушился он.

– Лара так переживает за мать, она ревнует к тебе.

Петя, всегда живший в тени Наты….а она приходила к ней со своими горестями, за советом…

Агния особенно не задумалась над Петиными словами, лихорадочно готовилась к свадьбе.

Спросить ее, она бы радостно напялила фату, но понимала

– это смешно, неприлично. Хотя не всегда неприличное смешно. Она купила себе белый шелковый костюм, а Петеньке

– светло-кремовый, с расчетом на скорый вояж, на свадебное путешествие. Оба костюма, вынутые из упаковки, тихо лучились на свету; мы будем в них, как ангелы,

– подумала и поперхнулась, если мыслью можно поперхнуться.

Свидетелями были двое

– светлобровый, анемичный Вадик, Петин зять, и приятель Пети, Агния его совсем не знала; с красной кожей сталевара, в шевьетике, он держал цветами вниз какую

– то желтую метелку.

В загсе молодым стандартно, как близнецам, пожали руки, пожелали многих лет долгой и счастливой жизни.

Когда они вернулись домой, Бенедикт, охранник, привез уже все к свадебному торжеству и даже по своему вкусу обставил стол. Он хотел скромно ретироваться, но Агния придержала, оставила. Под жидкие крики:

– Горько!

– Петя, стараясь не помять пиджак, кляцнул вставными зубами, вжал ее губы в свои, запечатлел самый страстный поцелуй, на какой был способен. Непьющий Вадим скучал, Ван Палыч, бывший Петин сослуживец

– не каждый день можно упиться шампанским, намазать губы черной икрой

– собирался гулять долго, но затрещал старенький мобильник и, вот незадача, его жена не справлялась с потопом

– соседи залили потолок.

Под музыку Грига все тихонько рассосались. И они остались одни при свечах, говорить было совсем не о чем. Антонина поддала бы жару. Выкинула коленце! Но не за Тоньку же выходить замуж!

Да кто придумал, что люди любят друг друга? Скорее, надеются на любовь, проживают дни, страшась призрака одиночества.

– Я решила сделать тебе сюрприз, заказала путевки на Крит. Поедем в свадебное путешествие.

– Там все жители кретины,

– засмеялся Петя.

– А что ты забыла на… Крите? Я, может, хочу в Париж?

– Сказал заносчиво, выплевывая косточку из абрикоса.

– Да все умные люди туда едут, Крит

– уникальный остров. Одна пещера Зевса чего стоит, потом, Минотавр…

– Агния вспомнила фреску из флорентийского музея: «Тесей, убивающий Минотавра».

– А на Кипре Зевс ходил по бабам. Не веришь? Сам читал. Конечно, кто платит, тот и музыку заказывает.

Опять те же упреки.

– Зря ты, это колыбель человечества.

– В колыбели спят грудники

– пачкуны.

– Петя пересел в кресло.

– Может, сыграть тебе на гармошечке?

Она фыркнула.

– Но не в лото же нам резаться,

– хихикнул,

– в первую брачную ночь.

Агнии предложили индивидуальный тур, кроме самолета им полагался только номер с завтраком и экскурсовод. Ей хотелось расшевелить слишком вялого, уставшего от жизни Петю. Вспомнила свои спонтанные уроки, и Петя забытый английский пытался припомнить. Теперь они перебрасывались односложными фразами, достаточными для того, чтобы заказать еду или спросить ключ у портье.

Куда девать неподатливые руки и ноги, их жадную силу, жажду движения? Они карабкаются по известковым уступам над чашей Эгейского моря, цепляются за когтистую лозу с дикой красной ягодой; отсюда отправился на Сицилию Дедал, а Икар, обливаясь воском, расплавившимся на солнце, рухнул в голубую пучину; куда девать руки и ноги, бессмысленную плоть, мешающую взлететь? Экскурсовод Никос, с хвостом подвязанных вьющихся волос, с атласным смуглым лицом, вел стихийно сбившуюся группу к развалинам Кносского дворца; вот здесь, чуяла Агния, помещалась черная дыра, вход в Лабиринт; если Минотавр был человеко

– быком,

– недоумевал Петя, не ходивший на экскурсии,

– почему он ел человечину? Агния слушала плавную речь с приятным акцентом, Христоса, а сама думала, наверняка сохранилась зловещая дыра, надо только разрыть поглубже и рухнуть туда заживо, не возвращаться в Москву. Или перевести на Крит остатки денег, прожить сколько проживется, но ведь она заключала договор не с Валерием, а смерть не обманешь, не проведешь; каждый год,

– певуче говорил Христос, в месяце Фаргеллионе,* посылались семь дев и семь юношей, плыли на увитой цветами галере

– в дань Минотавру.

Сладкая смерть, увитая цветами? Находился ли загонщик, штучно отдавали или скопом, или чудище, мордоворот сам утаскивал их в подземелье и объедался так, что косточек не соберешь. Никто не выведет из лабиринта, они погибали за Грецию, в Греции все есть, а она умрет за Черкасова, и не надо гневить несуществующего Бога. Вон сколько веков прошло, а людей еще приносят в жертву; до Агнии вдруг дошел смысл ее имени: агнец, старая овца. Ева, вкусившая от древа познания. Сколько же лет жизни подарит ее смерть Валерию? Вряд ли Мафусаилов век.

Петя, несмотря на жару, в кремовом галстуке, похожий на Чеширского Кота, сидел в таверне на морском берегу и поедал рыбу по

– гречески, запеченную в листьях.

– И как, у тебя еще копыта не выросли, ноги, глядишь, совсем оттоптала?

Наступал мягкий южный вечер. Заведение наполнялось праздной туристской публикой. Наши обживали Крит. Светловолосые девахи с чешуей загара, русские мачо и здесь бряцавшие ключами от взятых напрокат автомобилей, темнокожие, как картофельные оладьи. В кухонном чаду, не спасал свежий ветерок, усевшись на помосте, черноусые греки в расшитых рубашках наяривали сертаки. Агния ела сочные овощи, запивая кисловатым вином. Петя хлопнул мятной водки и поднялся.

– Не устала, так попляшем.

И ритмично завертелся, подбрасывая стрекозиные коленки, выделывая фортеля, не хуже молодых. Даже ущипнул Агнию за задницу.

Она не проявляла такой прыти, усталость давала себя знать, а неуемный Петя теперь крутился с двумя молодками в трясущихся бусах. А она, нашпигованная всякими заморочками

– от «чуда

– маски» до антицеллюлитных уколов, не может взбодрить его старую плоть.

– Петенька еще женится, после меня, найдет изобретательную в постели. Он не промах, и здесь бы попробовал, да не один.

Согласно договору жить ей оставалось три недели.

Пропорции размывались. Георгины нагуливали красное мясо; и было неясно, то ли корсак метнул рыжим хвостом, то ли ржавый древесный лист покатился остроконечной звездой.

В Москве

– не получалось завораживающего кульбита осенней бабочки. Угасающей красиво, по Ремарку. Противно вились не добравшие своего комары. Петю стало все раздражать: переменчивая погода, пятна от чая, пролитого на паркет.

– Ты и Нату вот так донимал?

– Понуро спрашивала Агния.

– Не ровняй себя с Натой. Она не сидела барыней, мы с ней и нужду хлебали, многое что…

Выходит, достаток это плохо. Зачем Петя колбасит?

– Она протирала фланелью вишневую стенку, а Петя, настроенный на выговор, бубнил:

– Неуютный ты человек, Аня, не теплый. И невнимательный. Неужели трудно запомнить, я не люблю омлет! Одиночество, как там ни говори, накладывает свое клеймо. Это я о том, что ты не была замужем.

Петенька, потерпи, уж совсем немного осталось.

Они только вернулись с Крита, да, и приехал Бенедикт, невыспавшийся, хмурый, протянул ей ключи от нагатинской квартиры.

– Все, выселяют нас. Дом будут ломать. Отгрохают такой же, как здесь, монолит. Зато бесплатный, муниципальный.

– Какой?

– Не сориентировалась Агния.

– Бесплатый, говорю. Сейчас быстро строят, не успеете оглянуться.

Она уж точно не успеет,

– подумала Агния.

– Теперь это Петинькино дело, она ему отписала. Пусть и хлопочет. Ей бы, ясно, в монолите не дали. Послали в московский Кудымкар, в Южное Бутово.

Сколько раз она порывалась рассказать ему о Черкасове, про договор, но всякий раз притормаживала себя. А если Петю кондратий хватит, со страху? Разобьет паралич, и ухаживай за ним, а ей Петенька нужен был здоровым. Хотела втайне писать дневник, пусть хоть потом правду узнает, да расхотелось. Перевозя полтора года назад нагатинский скарб, ненароком захватила забытую кем

– то из прошлых жильцов книгу, «Этносферу» Льва Гумилева. Посчитала тогда научной тягомутиной. А сейчас открыла наугад и зацепило:

«В самом деле есть столько людей, не ценящих жизнь: разве мало случаев самоубийства; бывает, что родители бросают детей на произвол судьбы, а иной раз и убивают. И это наряду с дезертирами, уклоняющимися от войны; с теми, кто ради спасения жизни терпит оскорбления; родителями, отдающими жизнь за детей, часто недостойных и неблагодарных. Огромный разброс данных! Кажется, что системы в сумме наблюдаемых данных нет».

А она почитывала женские романы! Тяга к знаниям, проснувшаяся с наличием денег и свободного времени, она понимала, уже никак не воплотится. Поздно, все поздно.

Философия сродни спорту, только она накачивает мышцы души, разума, правда, Агния не догадывалась об этом.

Роковым днем, обозначенным в договоре, Агния с утра, как смертник из американского фильма, жила надеждой, на нее тратила слабую энергию

– а вдруг свалится с неба помилование от губернатора штата, или обесточится, откажет электрический стул? Она мелко суетилась, прибирала какие

– то бумажки, носки. Временами ощущала сердечную аритмию, а так, физически чувствовала себя вполне сносно.

– Что ты, как угорелая, носишься из комнаты на кухню?

– Бурчал Петя за газетой.

Днем, ковыряя курицу за столом, последний обед смертника подается всегда вкусный, Агния затравленно сказала:

– Петя, мне кажется, я сегодня умру.

– Да брось ты. Кажется ей! Давай «скорую» вызовем. Укольчик. Наверное, давление барахлит.

– Я сама врач, ты забыл? Могу себе измерить и уколоть могу. Только это все пустое. Не будем никого вызывать.

– Не хочешь, так не будем.

– Петя пожал плечами.

Какой же деревяшкой надо быть, чтоб ничего не замечать. Звероящиком.

А она все жила, дышала. Несмотря на свой страх, на то, что приготовилась. И пульс выровнялся.

Вот и ночь настала, истек день. Лежа подле мирно сопящего Пети, она лихорадочно ждала, когда же, когда наступит то роковое мгновение, расставание с жизнью? И еще один смысл собственного имени раскрылся ей

– Агония. Пусть это случится во сне, наконец, решила и проглотила снотворную таблетку. Засыпая, расплывчато думала: из какой такой лужи качает Черкасов нефть?

Агния проснулась свежая, воспрянувшая, отряхнулась, как птица в утренней росе. Как же так? О ней забыли! В небесной или в подземной канцелярии ей дали отсрочку. Неизвестно насколько. А если все случилось с Валерием? Вчера, в день, назначенный его Смертью? Его! В том

– то все и дело. Зря он попытался перекинуть картишку, пиковую даму, ей, Агнии!

Только Петя пошел за газетами – это был его ежедневный ритуал, Агния быстро нажала кнопки мобильника.

– Да, – услышала она голос Черкасова, взволнованно задышала и дала отбой.

Ответный звонок не заставил себя ждать.

– Проверяете? Что вы ведете себя как школьница? – Валерий не скрывал злости, впервые он не называл ее по имени-отчеству.

Бесится, что столько потратил на меня, а я не дала дуба.

– Я рада, что вы живы. Что же теперь будет?

– Не знаю, понятия не имею. Усилю охрану.

– Разговор его явно раздражал.

– А когда у меня кончатся деньги?

– Невпопад спросила Агния.

– Надо было соизмерять расходы. Контракт аннулирован, разве вы не понимаете?

– Давайте увидимся, Валерий Дмитриевич.

– Не смогу. Еду в командировку. Повторяю, срок контракта истек, наши отношения автоматически прекращаются.

Раздались гудочки.

Как так – прекращаются? – Не дошло до Агнии. Им с Петей, что, придется съезжать с квартиры?

Два дня она просидела дома, ломая голову, что делать дальше. А на третий – отправилась в банк – закрывать счет, снимать оставшиеся деньги.

– Такую сумму надо заказывать заранее, – строго сказал молодой клерк в окошке. – Приходите через пять дней, только позвоните предварительно.

Во всем препоны.

Некогда ей звонить и приходить. Надо что-то решать.

– Позовите заведующую.

– Ее нет, она будет завтра.

Агния, расстроенная, вышла из банка, и пока она ловила машину и ехала по улицам, заметенным листопадом, желание немедленно рассказать все Пете, больше не таиться, неожиданно улетучилось, да и как расскажешь, он уехал в Валентиновку, к внучке, вечером только будет. Нет, она поступит иначе

– зрело и укреплялось решение, она придумала, к кому обратится. Как раньше

– то не сообразила, ведь только Антонина с ее хваткой, мощной энергетикой, поможет… если и не распутает роковой узел, то уж что

– нибудь присоветует. Что ж, придется покланяться.

Пальцы нажимали нервно кнопки мобильника. Антонина, как обычно, дома. Какая удача!

– Тоня, извините,

– ее голос подпрыгивал, как старенький «москвич» на ухабах

– Тонечка, со мной стряслась беда, то есть она растянулась во времени,

– Агния путалась в словах,

– а сейчас стало совсем безвыходно, вдруг вы поможете мне, надо встретиться, поговорить.

– В чем же дело? Приезжайте прямо сейчас.

– Приветливо ободрила Антонина.

– Адрес мой, надеюсь, не забыли?

Тертый частник глянул на нее наметанным глазом, развернул машину с Ленинского проспекта, и они рванули на Солянку.

– Агния, сказать по правде, я ждала твоего звонка, но…..сама понимаешь,

– Антонина обняла ее чуть ли не на пороге. Это неожиданное «ты», эти объятья, столь не свойственные желчной Клещевой, так согрели Агнию, что она прямо тут, в полутемной прихожей, бросив куда попало сумку, начала свой сбивчивый рассказ про Черкасова и экстрасенса, чертов договор… снос нагатинского дома; не заметила как прошла в комнату, опустошенно опустилась на кожаный диван.

– Значит, сам

– то не хочет помирать, сукин кот! Не в какую!

– Антонина соскочила с кресла, уселась рядом. Черные молнии глаз торжествующе сверкнули.

– Еще бы, расцвет лет, так сказать. А тут еще квартира

– люкс задарма приваливает. Красота!

Агнию поразило, что небывалая исповедь почти не удивила Клещеву, если вообще удивила. Какие железные нервы!

– Квартиру я мужу завещала, я тебе не сказала, я тут вышла замуж…

– А что, он с твоим муженьком не справится? Был бы следующим в цепочке.

Агнию прорвали слезы.

– Успокойся. Завещай кому хочешь. Стоил бы кто твоих слез! Все свое ты сполна вернешь. Родимую площадь, ясно

– деньги со счета. И живехонькой останешься, я тебе гарантирую. Ишь, засранец, капюшон раздул! Мы ему такое устроим, в задницу себя поцелует. Будь спок, перепишет документы на Воробьевку. А ты тоже хороша

– не расчухать разницы между владением и собственностью. Тебя заморочили.

– Она затянулась крепкой сигаретой.

– Ладно, звони этому… Вениамину или Бенедикту, пусть немедленно устраивает встречу с шефом. Небось, Венька, на доброте твоей, неплохо погужевался. Так надо отрабатывать.

Если бы Клещева кинула крошки рыбке в аквариум, наверное, бы тоже потребовала отдачи.

– Ты знаешь Венедикта?

– Что значит – знаю? Виделись. – Уклончиво ответила Антонина.

Агния покорно сняла телефонную трубку.

Клещева села у второго аппарата.

Черкасовский охранник оказался на месте, и очевидно был один, без домашних, но помочь отказался.

– Не получится, Агния Николавна, он не в офисе, а это… ну в общем, через час должен быть в нагатинской квартире, свиданка у него там,

– вяло и неохотно тянул Бенедикт о том, что Агния и так уже давно знала.

– С кем свиданье-то? Вас же выселили, ты сказал.

– Напоследок… да вы со мной ее видели…..– недовольно пробормотал он.

Антонина тоже повесила трубку. Ехидно засмеялась.

– Как это пели, помнишь?

И хоть футболки есть на них,

Одна девчонка на двоих,

Свобода, блин, свобода…

Молодчага! Информацию

– то мы получили, все, что надо было нам, из него вынули. Ключ от квартиры при тебе?

– Вот он, в общей связке.

– Агния потрясла перед ее носом кожаным брелком.

– Ну и ладушки, собирайся.

– Клещева положила в сумку какой

– то прозрачный пакет.

– Он у нас язык проглотит, посмотришь!

– Как сладко ты поешь. А какие у тебя аргументы? Припугнешь его, как же! Все же, вице

– президент «Азовнефти». Вот

– карточка.

– Чего

– чего президент?

– Скривилась Антонина, брезгливо беря визитку.

– Автосервисами он заправляет, это я слышала. Конечно, бензин делается из нее самой. Дядя у него работал в Министерстве нефти и газа, дал на раскрутку, а сам по себе….

– Да я звонила ему в офис в полседьмого утра, отвечают