Умри вместо меня. Повести и рассказы

– Лукаво

– выжидательно спросила Антонина.

– В бассейне еще вода чистая?

Через десять минут они уже сидели в машине.

Агния купила ей билет и тапочки.

Как великолепно плавала Клещева! Пока Агния скромно бултыхалась у бортика. Своими длинными руками, костистым телом она засасывала воду, как жизнь.

– Озоном пахнет,

– подгребла к Агнии.

– Yes, creasy.*

– Английские слова почти без запинки вываливались из Агнии, она очумела. Заговорила! Поплыла в глубоком месте.

– Это должно было случиться. Надо верить в себя,

– скромно потупясь, говорила Антонина по

– английски.

Через пару дней они смотрели английское Евровиденье и Агния уже кое

– что соображала. После голоса диктора на экране замельтешили лебединые па.

– О балет!

– Как бы вырвалось у Антонины,

– my love!**

Агния сообразила. И через день, придя пораньше, в парадном буфете Большого театра, они запивали шампанским пирожные, перебрасывались английскими фразами. Антонина в выстиранном свитере казалась не менее элегантной, чем Агния в парчовом пиджаке.

Из четвертого партерного ряда топот лебединых ног ощущался всем черепом.

– Принц не запутался в своих телках

– кто Одетта, кто Одилия, тут все по Фрейду. Они не могут станцевать Фрейда,

– бубнила Антонина ей в ухо.

– Замолчите!

– Одернули ее сзади.

– Вы что, не видите, я с vip персоной?

– Гордо повернулась. Агния подавилась смехом.

После балета Антонина потчевала Агнию неизменным кофе, у себя.

– Хотите завтра отметить день рождения Данте?

Агния решила, что не поняла.

– Который «Божественная комедия»?

– Вот

– вот.

– Так он жил черти когда! Лет шестьсот назад.

– Это не важно, когда он жил. Такие люди бессмертны,

– серьезно говорила Антонина.

– Будет митинг. В двенадцать.

– Где?

– У Первопечатника. Поедете?

– Давайте съездим.

Назавтра у памятника никого не было, ни одного митингующего. На скамейке, кося под пьяных, обнимались два зачуханных гея.

– Где вы узнали про митинг? Небось в Интернете?

– Обозлилась Агния.

– Да, из него.

– А какое сегодня число?

– Ведь первое апреля!

Они хлопнули себя по лбу и пошли в подвал напротив, пить пиво.

Антонина добровольно взяла на себя все заботы по устройству ее поездки в Италию. И как-то само собой получалось, что Агния должна купить путевку и ей. За 600 долларов.

– Я подумала… и вам надо сделать заграничный паспорт.

– Да, да, my darling,* – слета ухватила свой сыр клювастая Антонина. —Ваш английский еще не окреп, вы и думать по-английски не можете, куда уж свободно объясняться.

Разве не будет переводчицы с итальянским? Но слово – не воробей, а другая, каркающая птица.

Когда Агния протянула Антонине свой паспорт для похода в ОВИР, и она открыла первую страницу, ей показалось, Клещева как-то странно посмотрела на нее. Но взгляд ее слегка косящих глаз действительно был иногда странноватым. Что ж, удивилась моей старой фотографии.

Надо отдать должное Клещевой, она подобрала оптимальный тур

– Милан, Венеция, Флоренция, Рим, на восемь дней; самолет, хорошие гостиницы. Невдомек было Агнии, что маршрут

– дежурный шоколадный набор. Антонина уверяла, группа небольшая, что надо. Агния увидела их всех у стойки в аэропорте, они сгрудились вокруг переводчицы, раздавшейся не по годам девицы. Странный парень с наушниками, он не выключал плеер всю поездку

– мог бы его слушать, никуда не выезжая. Говорливый кругленький стоматолог, со своей аморфной спутницей, наверное, с медсестрой, которую выдавал за жену, слава богу, зубы ни у кого не болели. И наглухо застегнутая, словно траченная молью, пожилая провинциальная профессорша

– филолог, с камерой.

Только Агния с Антониной по

– европейски были в майках, в шортах, сверкали венозными ногами.

Разгон… толчок… взлет, тьфу!

– Стучала пальцами по кожаному подлокотнику Агния, пока самолет тяжело набирал высоту. Антонина поглаживала свое экзотическое кольцо и что

– то бормотала, обращаясь к вождю неведомого племени. Она вся извертелась у иллюминатора от невозможности задымить, попросила двойной джин со льдом. Смотрела хитрющими глазами то на Агнию, то на табло туалетной комнаты, предупреждающее о штрафе за курение.

Ну не наглость ли? Потерпеть она не может. Пройда, вруха. И сына у нее никакого нет, хоть одно фото было бы дома…

Агния прикрыла веки и незаметно для себя упала в сон. Сон был из детства, странный, мать везла ее в эвакуацию из осажденной Москвы, бомбили поезд. В реальности этого не происходило, добрались в относительном благополучии, и ничего не могла она помнить из младенчества, из своих полутора лет… В траве, как выпотрошенные куклы, валялись голые, мертвые люди, плоские

– орнаментом снега, следами пришельцев на выгнутом вереске; синий зверек мозга не поспевал. Несся мраморный вой, оказывается, вой может иметь цвет. Жеребята выбились из теплушки и теперь летели над полем, и она путалась у них в ногах, у нее были мягкие губы жеребенка, и она превращалась в мраморного; только бы спастись, выжить, ей все равно, что будет с матерью, спастись бы…

Агния очнулась как от толчка

– от крошечного движения, от легкой щекотки. По голой руке продолжением сна ползла крапчатая божья коровка. Красненький Божий жук. Как он оказался в герметике самолета? Сел в Шереметьево и вот летит в Италию, сойдет заодно с ними? Или курсирует туда

– обратно, без роду

– племени, без билета. Живет в небе, крапчатый ангел.

Лайнер стремительно снижался. Антонина довольно потирала руки. Через каких

– нибудь полчаса, пройдя таможню, она выскочит за стеклянную дверь, на автобусную стоянку и там уж, пока остальные телепаются, посмолит вволю.

– С прибытием, мэм!

– Она шлепнула Агнию по руке.

Но толстая переводчица Тамара, не дала ей расслабиться в табачном облаке. Все произошло молниеносно, слаженно, вымытый белый автобус уже стоял, ждал.

Ехать надо было полтора часа. Мелькали аккуратные, как нарисованные домики с фруктовыми деревьями, с виноградом. А над ними во весь горизонт распласталось золотисто

– голубое, с легким серым тоном, перванжевое итальянское небо.

– Правда! Все правда!

– Чуть не вскрикнула Агния, подпрыгнула на сиденье, ошеломленная. Небо Рафаэля и Леонардо, великих итальянских картин. Как давно она видела, а врезалось, не забылось. Игорь, многолетний женатый любовник, из надоевшей нагатинской скуки иногда выводил Агнию в большой серо

– каменный музей, подле плавательного бассейна, на выставки…

– Конечно, правда. А вы думали, вам туфту подсунут?

– По

– своему расценила ее восторг Антонина.

Как невыносимо она бывает вульгарна! Агния замкнулась и не стала ничего объяснять. А что могла рассказать, поведать? Игорь выводил ее в свет все реже и реже, казалось, был удручен смертью матери. К черту постельные нежности, она мечтала заменить ему мать, только бы не расставаться. Пустое! Всякая любовь это весть, а подбитых буревестников никто не милует. «Старых возлюбленных нет», ведь поэт написал…

Надо упиваться этим небом, сошедшим с картин, окунаться в небо, как в светлую купель.

Медовая фреска Милана все ярче выступала в вечерней бирюзе. Они должны были заночевать в старинном монастыре

– каменная громада с башнями, порталами, множеством сложных переходов. Оживший роман Умберто Эко, только без коварных убийств. Широкий стол в трапезной был уставлен жареной птицей, яркой зеленью, кувшинами с монастырским вином. К ним вышел пожилой настоятель в сутане, в малиновой шапочке.

– Агата, он говорит на таком красивом итальянском!

– Не преминула вставить Антонина.

– Вы же только английский знаете…

– Ну и что? Я чувствую, по звуку. Когда слова рассыпаются, как драгоценные камни.

– Неплохой у них тут бизнес!

– Скривилась строгая профессорша.

– Если у вас персональный переводчик

– могли бы сказать,

– обиженно

– ревниво выговаривала Агнии Тамара.

Дантист и его подруга смачно обсасывали куриные ножки, обмотанные зеленью. Сибирская филологиня обнюхивала пупырчатым носом каждый налитый ей бокал. Лысоватый парень, не выключая плеера, демонстративно пил минералку.

Агния хмелела с каждой каплей густого темного вина.

– Наверное, из ихних погребов,

– предположила профессорша.

– Ну не с чердаков же!

– Прыснула Антонина, закусывая овечьим сыром.

– А вам не говорили, что вы слишком развязны? Это мужской монастырь, а вы с подругой

– в таком виде.

– Да, со своими шортами в чужой монастырь ни

– ни.

– Антонина уже была под мухой.

– Кстати, у монашек вы бы то же самое вякали.

Спать их отвели в прохладные гостевые кельи с белоснежными льняными простынями. Умиротворенная Агния лежала, уставившись на распятье в углу, под узкой бойницей окна, Антонина ворочалась на железной кровати

– везде в монастыре красовались таблички: no smoking, язвила:

– Никуда и не подашься без смокинга…

Это был крепкий, блаженный сон. Наутро видение неба не исчезло, стало чище, ослепительней. Они выпили козьего молока и, как писали в старых романах, навсегда покинули гостеприимную обитель.

Милан открывался перед ними. Каменная резьба летящего ввысь собора, цепкие корни жизни, ухватившие небо…

Италия, замершая в беспредельном прыжке, пустившая красоту в ширь и в глубь, священные древние рощи, желтые камни, слюдяные глаза тех, кто жил здесь в незапамятные времена, составы красок, придуманные задолго до нашей эры, умбрский язык, исчезнувший язык севера, предвестник латыни, певчий свет, льющийся неизвестно откуда, задарма, светлое язычество, италийские мифы

– волк и орел поддерживали огонь, бросали в него ветки, а лиса окунала хвост в воду, тушила костер; зверь, вскормивший человека. Только в древней Умбрии, жертвенных младенцев никогда не убивали, давали им вырасти и лишь тогда, снабдив вином и хлебом, отпускали из села; плодовитые козы с цветами на рогах, говорящая змея, обвившая смоковницу, она не кусает

– пророчит урожай; а камень в Террацине, на котором было начертано: «Садятся имеющие заслуги рабы, встают свободными»; счастливо грешащие боги улучшают людскую породу, неизменная пара

– Фавн и Фавна, облепленные виноградными листьями, беспутная цветочница Флора, шагнувшая на полотна Тициана. Многорукое и многоногое существо, раскинувшее безразмерные светящиеся крылья над Галереей Сфорца, где в комнатке, под низкими сводами мерцает супер

– звезда «Тайная Вечеря» с рыжеволосым, как северные итальянцы, Христом, принимающим Иудин поцелуй, с недописанной рукой одного из апостолов. По поводу чего уральская профессорша возмущенно сказала:

– Некому дописать, пригласили бы нашего Шилова или Глазунова.

Юноша

– экскурсовод, хорошо знающий русский и русских, стал как вареная креветка, только и смог выдохнуть:

– Но это ведь Леонардо…

– По

– моему, с нас хватит, Агата!

– Клещева ущипнула ее за руку. —Просветились!

– И они вышли в слепящий воздух, зашагали обратно по длинной улице.

– Ой

– ля

– ля!

– Антонина потащила ее к афише на белой стене здания. Не такого уж заметного среди всей этой наплывающей красоты. Чуть правее было приклеено небольшое объявление.

– «Трубадур»! Верди! Поет премьер Конвет- Гардена, это не хухры

– мухры, а сейчас генеральная репетиция. Подымите голову! Это же «Ла Скала»! Прорвемся?

Вот дела! Если Антонина не хитрила, не знала итальянского, то как

– то поразительно чуяла, могла понять, прочитать.

Рослый охранник у входа, похожий на картинного карабинера, не хотел пускать, но Антонина замахала руками, забарабанила по

– английски и они прошли. Ни словечка не дает мне вставить, для чего я брала уроки, досадовала Агния.

– Он спросил пропуск, а я ему лапшу навесила, что мы родственницы этого хрена собачьего

– английского баритона, приглашение дома забыли. —Да, виртуозно наврать, изобразить англичанку Агния, разумеется, не могла.

В полутемном уютном зале приглушенно играла музыка. Только посвященные, кучка избранных, сгрудились в первых креслах. Пышные бакенбарды липли к потному лицу баритона, объемистое брюшко распирало рыцарские доспехи. Но голос, но голос! Как пел этот Энрике! Через минуту Агния забыла о приклеенных баках и о брюхе, завлеченная могучей стихией голоса.

Из музыкальной нирваны Агнию вырвал напряженный шепот Антонины.

– Атас! Бежим в туалет.

– Куда?

– Не поняла Агния.

– Мне не хочется.

– Захочется. Или попадем в лапы итальянских ментов. Тут порядки строгие.

По проходу к ним уже спешили два капельдинера с фонариками. Видно, они знали приглашенных персон поименно.

Втиснувшись в туалетную комнату, Антонина встала на унитаз, подтянулась на руках и, как кошка, вцепилась в высоко подвешенную батарею

– прямо под небольшим окном.

– Лезь сюда!

– Приказала она Агнии.

– Да очки подыми с пола, дуботолка!

Вот что она обо мне думает на самом деле. Агния кряхтела, но у нее ничего не получалось.

– А твои шейпинги

– мейпинги?

– Скроила рожу Антонина.

Наконец, Агния взгромоздилась на батарею.

Антонина подставила ей крепкие пружинистые плечи.

– Дуй в окно! Соберись в комок.

– Ты меня не выдержишь.

– Выдюжу, выдюжу. Я легкой атлетикой занималась. Вбери телеса!

Под дверью зашаркали шаги.

Агния не знала, как произошло это чудо. Она обхватила Антонину руками и вытянула себя на крышу.

Взъерошенная Антонина в запачканной майке была уже тут как тут.

– Как же мы отсюда выберемся?

– Сокрушалась Агния, потирая ободранную щеку.

– Вертолет нам подадут! По пожарной лестнице, вон она, кажется.

– Все твоя ложь насчет родственниц…

– Врут все. Как бабники о своих победах.

– Расторопная Антонина, держась за перекладины, уже спускалась по железной лестнице.

– Обезьянок в зоопарке видела? Так шуруй.

Вот зараза!

Лестница вела в узкий закоулок, их никто не заметил.

Оказавшись на асфальте, они обнялись и снова перешли «на вы».

Звонкая радуга лучей падала с неба, не омраченного дождем. По пути в Венецию они посетили средневековую Падую и Верону. Пышная роза католицизма, в их отечестве высаженная на задворках, среди укропа и лука, повсеместно в Италии отражалась пламенем лепестков на множестве алтарей, светилась на мраморных ликах святых. Агнии нравилось, что в соборе, не выстаивая службу, можно было просто сидеть на прохладных лавках, слушая заоблачный орган. В зарешеченных нишах постоянно шла исповедь.

– Анонимность гарантируется!

– Восхищалась Антонина.

– Посмотрите, святой отец даже не видит того, кто пришел к нему облегчиться.

Ну и словечки у нее!

– А понимание греха, оно есть?

– Еще как есть! Вы можете расслабляться, поста в строгом смысле нет, но если сделаете что

– нибудь не то, понимаете

– не то!

– на вас наложат епитимью.

Агния не поинтересовалась значением незнакомого слова.

В маленькой Вероне, миновав Arena attic, они подъехали к тому самому, описанному во всех буклетах, балкончику Джульетты. Притормозили, вышли из автобуса. Навели фотоаппараты и камеры, как затворы передернули. Деревянное тело девушки, возле домика, темнело ореховой наготой. Было что

– то дельфинье в гладкой обтекаемости ее торса. Тамара, в пыльной джинсовке, побывавшая здесь уже раз сто, переглянулась с Му

– Му, так окрестили парня с плеером, и оба, и не только они, возможно, подумали, какими бы словами исписали

– исцарапали нежную итальянку в русской глубинке.

В Венецию они прибыли на следующий день. Протопали по узким улочкам каменной табакерки, перерезанным аортами каналов; угольно посверкивала вода. Раздвигая туристов поднаторевшими плечами, Тамара гнала дальше, мимо базилики Дворца Дожей, на площадь Святого Марка с прибоем панамок, с довольными голубями, похожими на синие кувшинчики. Туда, где ровно дышало розовое легкое Адриатики.

– Поторапливайтесь, у нас мало времени. – Тамара не дала оглядеться, в суматохе направила их к причалу Главного канала, собрала на билеты. Гондолы чуть колыхались бортами, стукались черной хищной кормой.

– Рассаживайтесь! – Приказала тоном пионервожатой. В первую гондолу плюхнулась сама с лысиком-плеером, во вторую остроносую лодку уселся дантист с подружкой. А третья предназначалась для профессорши, тощей Антонины и для нее, Агнии. Нет уж! Может, она ждала этого всю жизнь, такое чудо ей мерещилось, когда клевала носом в поликлинике. Колхоз – дело добровольное. Агния шмыгнула в толпу, затаилась в чужой, холодной подворотне.

– Где же вы? Где вы? Мы отплываем!

– Кудахтала Антонина, болтая смуглой пяткой над водой.

Ну и на здоровье. Плыви, мой челн, по воле волн, она переждет. Когда Агния вышла из своего укрытия, набережная опустела. На нее смотрели сталактиты неведомой жизни – скользкие сваи, из которых росли островерхими грибами диковинные дома.

И тут появился Он, черным лебедем он плыл в большой выгнутой, как хрящастый осетр, гондоле. Стройный молодой мужчина, темная венецианская шляпа закрывала половину лица. Узкие брюки обтягивали ноги, казалось, он танцует с веслом вместо партнерши. Агния помахала ему рукой. Мужчина подплыл совсем близко к фигурной решетке, осторожно взял ее за талию и поставил в гондолу.

– How much

– Спросила Агния. Он назвал более чем приличную сумму в лирах, заулыбался обветренным ртом. Добавил что

– то по

– итальянски, но Агния не поняла. Она просто заплатила.

Он ловко управлялся с длинным тонким веслом, выгреб на середину, потом повернул за узкий конусообразный дом, там открывался другой канал, тянулся тусклой лентой. Показывая на призрачные, нависающие дома, гондольер объяснял по

– английски, но Агния не врубалась, не слушала. Она пожирала его глазами, старалась разглядеть лицо под надвинутой шляпой. С бледно

– серого неба заморосил весенний дождь. Гондольер, его звали Марио, указал веслом на кожаную кабинку, маленькую, даже ноги не вытянешь; он откинул кожаный полог, и она ощутила сочное молодое дыхание, запах тела под черной рубашкой. Он приспустил ей шорты, снял майку, и она забилась в жарком блаженстве; неужели ее выпотрошенное одиночеством тело еще может сгорать от желания? Все длилось минуту и вечность, под плеск воды за тонкой обшивкой. Агния вылезла на свет божий растрепанная, ошалевшая. Гондольер, словно в приклеенной шляпе, невозмутимо греб к берегу, дождик уже не накрапывал.

– Signiora e contenta?

– Улыбаясь, он снова приподнял ее над водой.

– О, кей! О, кей!

– Глупо мотала головой Агния.

А он уплывал в лабиринт каналов, становясь все дальше от нее. Ихтиандр, полупризрак.

Смешно махать рукой

– прощай, мой голубок! Марио! Смешно думать, что она приглянулась ему, это же входило в названную сумму, это заработок. Но будь ее воля, она бы поплыла за ним рыбкой, загадочная русская душа.

– Агата, что с вами? Куда вы пропали?

– Тормошила Антонина.

Агния приглаживала волосы. Во все сует нос! Куда от нее деться?

– Да, по

– моему у вас было интересное приключение,

– не унималась Клещева.

– Моя бабушка говорила: не ешьте рыбу в темноте.

– Почему?

– Не поняла Агния.

– Можно подавиться костями.

– Антонина ухмыльнулась, как хитрый бес.

И вот они снова на колесах, катят по автобану, во Флоренцию, и ничего нет вокруг, одна серая дымка.

– Существует гипотеза,

– заученно

– устало говорит в микрофон Тамара,

– что Данте вообще не знал Беатриче, это плод его воображения, творческой фантазии.

– Но Агния не слушает ее, прикрыла веки, делает вид, что спит, чтоб не докучала Тонька. Она слышит только свое тело, принявшее молодую плоть. Оно все еще дрожит, вспоминая. Оно вряд ли забудет.

Во Флоренции Агния заблудилась. Они поднялись на Мост Ювелиров, вошли в Галерею Уфицци, и Тамара сразу же сдала их гиду. Куда

– то удалилась с Му

– Му, оказавшимся не таким уж молчуном, экскурсии не входили в ее обязанность.

– Наша Томка может только отвести пожрать, да по… ать,

– ехидничала хулиганка Антонина.

Галерея столь впечатляла, являла такое изобилие живописи

– Агния сразу поняла, у нее ни глаз, ни ног не хватит это обойти. Решила обозреть главную жемчужину

– полотна Ботичелли, не ошиблась, не опростоволосилась в выборе. Никакие репродукции или альбомы не могут воспроизвести великого Сандро, ливень его красок, от мощных мазков, до кисеи тончайшего дождика. Парящая «Весна», в хороводе вытканных по воздуху цветков

– вот уж неземная женщина, даже думать не хотелось о каком

– то прототипе. Это Передвижники ничего не могли выдумать сами, все писали с натуры. Совсем другая

– Паллада с Кентавром, строгая тетка с секирой, запустила пальцы в волосы смиренного человека

– коня. Нет, не погладить, сделать ему секир

– башку. Агния, в простоте, пожалела античного мутанта, а не себя, хотя ей предстояло уйти из жизни через каких

– то полгода.

У выхода она встретила Антонину, блуждавшую с экскурсией. Они снова пошли по Мосту Ювелиров, и тут, скорее всего, Клещева засмотрелась на какую

– то золотую безделушку в витрине и приотстала, потому что у Баптистерия Агния оказалась одна. Оглянулась

– никого. Махина, вечно закрытая на ремонт, серый восьмигранник

– надвигался на нее. Из лаконичных, тусклых объяснений Тамары не было ясно, что там помещается средневековый бассейн, но уж к баптистам громада не имеет отношения,

– подумалось Агнии. Восьмигранник наступал на нее; она, как старый пони, делала круг за кругом, с отчаяньем вопрошая редких прохожих:

– Пицерия «Жардино», пицерия «Жардино»? Там, помнится, они должны были обедать. Ничего другого сказать не могла, забыв в испуге английские слова. Спустилась к «Кабанчику», к фонтану, и опять ей ничего понятного не ответили, неопределенно показывали руками. И тут она нос к носу столкнулась с Антониной, в поисках ее кружившей у Баптистерия против часовой стрелки.

А Жардино? Жардино

– был зеленый садик, где уже отобедала вся их небольшая группа.

– Может, хватит самодеятельности?

– Раздосадованная Тамара хлопала слипшимися ресницами, но когда выслушала, смягчилась.

– Здесь все плутают, проваливаются в другое измерение. Такой уж мистический город Флоренция.

Вечером у них выдалось свободное время. Агния с Антониной, в джинсах и свитерах, допоздна бродили по крохотным улочкам, где стояли, как новенькие, дома тринадцатого, двенадцатого века….вспоминали «День рождения Данте». Как же не был знаком с Беатриче, когда все опутано магией их любви, и люди проваливаются в другое измерение, а протянешь руку

– окажешься у церкви

– усыпальницы, где покоится та, «с небесными очами».

Агния занеможила в Риме, встрепенулось давление. Днем она еще держалась, не подавала виду, запрокинув голову, разглядывала фрески Рафаэля в музеях Ватикана, окруженного папскими гвардейцами.

– Смотрите в оба,

– нашептывала Антонина,

– потом будете рассказывать, хвастаться, это не всем показывают.

Перед кем ей хвастаться?

А к вечеру, когда подъехали к площади Святого Петра, уже не было сил идти в главный собор Италии, Агния осталась в автобусе.

– Я стояла далеко, но Папу рассмотрела,

– жестикулируя, рассказывала Антонина.

– Он как ветхое дитя. Весь светится. А может, прожектор?

Клещева осталась верной себе, но впервые Агния видела какое

– то странное умиление у этой тертой, бывалой бабы.

Утром следующего, последнего дня, галопом обозревали Рим, побывали у фонтана Треви, у Казармы гладиаторов, дорвались до площади Испании и поднялись по знаменитой лестнице.

– Были такие консервы «Завтрак туриста».

Они не пошли напоследок в номер к Тамаре напиваться дешевым вином, сорвались в харчевню неподалеку, где их никто не знал; гул голосов перекрывал музыку.

– Думаю, вы получили большое удовольствие от катанья на гондоле,

– сказала Антонина после второго «мартини» и глубокой затяжки.

Агния сыграла, недоуменно пожала плечами. Думай на здоровье, завидуй, костлявая.

В самолете мелькнула надежда

– а может с Черкасовым что-нибудь случилось за это время, и она, как школьница, прогуляла урок своей смерти? Но ведь Черкасов «показал» ей Италию, дал испытать то, невероятное, о чем и не мечталось.

Лайнер тряхнула глубокая воздушная яма.

– Не боитесь? Не страшно улететь в мир иной?

– Снова терзала ее Клещева; пальцы, лишенные сигареты, нервно сучили в воздухе.

– Я же неверующая.

– Как Фома! Тем легче вам придется, хотя всем сестрам по серьгам. А почему дрожите? Да вы и не заметите, так сказать, перехода. Люди

– не понимают, что умерли, на каком свете находятся. Все как в бреду происходит, в несознанке. Девять… сорок дней

– это же неслучайно, душа отлетит и вы реанкарнируетесь. Ну не будем брать низших, насекомых там, свинок, хотя мы мало знаем о бессловесных тварях, еще неизвестно кто низшие… Я вот мечтаю стать баобабом и жить тысячу лет. Все вокруг мрут, как мухи, а ты стоишь спокойненько и поплевываешь.

Агния представила баобаб, плюющийся табачной слюной, но смешно не стало.

– Мне бы не хотелось…

– А кто вас спросит, милая моя? Таково веление Кармы, Будды. Впрочем, вы можете очутиться и в прошлом, стать, скажем, наложницей фараона… интересная перспектива? Но по Гамбургскому счету, не от слова гамбургер, перерождение справедливо.

– Какое дело Будде до меня? —Агния вспомнила брошюрку из магазина «Путь к себе» на Белорусской, куда наезжала за восточными пряностями. —Не делать никому дурного, улучшать, облагораживать свою карму… и все для того, чтобы потерять собственное «я», как кошелек в метро, раствориться и стать черт знает кем. Чудовищно.

– Ладно,

– Антонина подмигнула ей и ласково погладила свое дикарское кольцо.

– Пока с нами этот оберег, ничего плохого не случится, долетим.

– Это в а ш амулет,

– зло ответила Агния. Нет, дудки, не надо больше якшаться с Клещевой. Достает она ее, прессует. Вот аферистка! Прилепится к такой дурехе, как я, и вьется пчелкой. А сама разве не авантюристка? Рехнулась на старости лет, заключила неслыханный договор ради баксов. А доллары

– то, пятьдесят тысяч, только кажется, что огромная сумма, сейчас, через полтора года осталось чуть больше половины. Но в Греции она побывает, ей хватит.

А куда могла податься, не найди ее Черкасов? Знакомый офтальмолог занялся магией вуду, окулист, оккультист, культя…..а ей что оставалось

– продавать лопуховые корешки как панацею от родимчика в этой сошедшей с катушек стране?

Москва стала раздражать Агнию, всего восемь дней другой жизни, в Италии, а треснула какая

– то хрупкая пружинка. Тяготила роскошная, купеческая квартира. Шпиль Миланского собора вошел в нее, как нож входит в масло; такой серебряный, отстраненный, не зависимый от человеческой жизни. Ей казалось, она медленно жует цветок, с темным изумлением коровы, предчувствующей свое исчезновение из мира запахов и вкусов.

Шахидки, эти исламские феминистки, взрывали автобусы, не жалея даже детей. А по «ящику» по

– прежнему зомбировали супом: не говорите бульон, говорите Галина Бланка; показали «Идиота», теперь, наверно, снимают новый шедевр: «Братки Карамазовы».

Провинциальность Москвы только усугублялась обилием иномарок, элитного новостроя.

Бомжи, нищие пенсионеры, ранним утром, пока еще не вывезли мусор, тянулись мышиной вереницей, улепетывающей от Потопа, и первым в этой мистерии, чудилось Агнии, вышагивал двуглавый Крыс, играя на невидимой дудочке; они подбирались к бочкам, стоящим по периметру ново

– русских зданий, ведь бочки никто не охранял, они перевешивались через ржавый бортик, рылись в глубине баграми рук, вдыхая то, чем невозможно дышать без противогаза, трупный запах королевских отбросов, прозрачно

– серые, уже не принадлежащие асфальтовому городу, летательные, летальные шары, застрявшие на пол

– дороге из

– за слабой накачки собственного горючего, не дающего возможности разбежаться и взлететь, их жилистые раскоряченные ноги упирались в землю, а личное э г о, они и слова такого не слыхивали, а самые образованные знали, да забыли напрочь (зачем не удят рыбу, нет пустяшных денег на снасти? Тогда бы их строй вытянулся до самого Кремля), их эго парило далеко, потому что это вранье

– про коллективную народную душу, бравшую Смольный, воевавшую под Сталинградом

– далеко летело, все видя и все понимая, хвостатым бумажным змеем, подброшенным ветром

– он никогда не вернется, у него оборвана ниточка

– пуповина; Агния выносила им, давно потерявшим улыбку, перезревшие багрово

– замшевые фрукты, такие яркие, что их могла бы есть Саския или ее муж Рембрандт, низкокалорийные фирменные батоны (а надо бы наоборот!), какие

– нибудь «Семь злаков»

– «семь хлебов»; артрозные бедняцкие ноги снова прилипали к земле, не чуя тяги уносящего ветра, а выбеленные голодом глаза косились на бочок, дескать, все заберем, только дайте.

К этому времени Агния перепробовала лучшие коньяки и виски, в карте вин разбиралась лучше, чем в пасьянсе, усмехалась, вспоминая, как двести долларов были для нее капиталом

– в совсем недавние времена. Правда, от галлюциногенных грибов, которые прославлял Кастанеда вкупе с доном Хуаном, ее прохватил понос. Нет уж, по ней

– маринованные под ледяной «Абсолют».

– Чистый Гегель!

– Как сказала бы Антонина.

– Ну как Италия?

– Дежурно

– светски спросил Черкасов, когда Агния набрала его мобильный. Спросил без малейшего удивления.

– Буквально цветет и пахнет,

– с бодрой показухой ответила Агния и задумалась. Почему совсем не удивился, словно знал.

Антонина?

– Но это уж мания преследования. Вот костлявая! Агния махнула «Джона Уокера», успокоилась. Бред какой

– то. Разве Антонина может знаться с Черкасовым? Не тот коленкор. Но выудил же он ее саму из нагатинских недр,

– поразило неприятно сходство. Кругом шла голова.

С Клещевой она теперь не общалась, только фотографии взяла. Антонина позвонила снова, напрашивалась на встречу, лезла в компаньонки. Еще бы, ведь Агния проболталась в самолете о Греции. Нет, с Тонькой она завяжет, на всякий случай, решила твердо.

А дни летели неумолимо. Как же это случится?

– Теперь непрестанно думала Агния и леденела от предчувствия скорого своего, одинокого конца.

Последний Антонинин звонок был похож на крик раненой чайки. Так заплетается механическая игрушка, когда у нее кончается завод.

– Агния, ну разве нам плохо было вместе? Ваш английский еще слаб, оставляет желать лучшего.

Она молчала.

– Я буду заниматься с вами бесплатно…

– Куда девалась ее басовитая уверенность?

Агния выдержала паузу.

– Нет, спасибо. Знаете, хорошенького понемножку.

– Я хочу сказать вам что

– то важное, поверьте.

Агния не клюнула. Она ощутила пустоту освобождения.

И тут позвонил Петя, Натин муж. На следующий день. Они не разговаривали со дня Натиной годовщины.

– Как ты живешь, Петенька?

– Обрадовалась Агния.

– Как

– Передразнил тоненький голосок.

– Пытался чертежами подработать, устроился на полставки. Да кому ж мы, старые, нужны? Я позвонил тебе в Нагатино, какой

– то парень дал этот телефон, опять сдаешь?

– Увидимся, все расскажу,

– уклончиво ответила Агния. Она действительно была рада Петиному звонку, и они условились завтра встретиться, посидеть где

– нибудь. Агния решила угостить его в «Патио Пица».