Умри вместо меня. Повести и рассказы

– на повышение, она же, упустившая все женские сроки

– в подступающую старость, в дом отдыха, к директору

– картежнику, куда ее устроила участливая Ната. Тоже терапевт.

Агния вспомнила как лет через пять она встретила Игоря уже с внуками, их было всего двое, а ей казалось, внуки лезут из подмышек, из пакетов; вырастут, дай им срок, а они с Игорем ничего не сказали, только посмотрели друг на друга затуманенно; как она вернулась домой

– из вазы слепо ткнулся в глаз георгин, дареный кем

– то из больных.

Ничегошеньки от нее не зависит, хочет она или не хочет, заартачится, выдавят, распластают, уберут бесплатно, раз эта жуткая баба предупредила Черкасова, накаркала смерть. А кому нажалуется, скажут, рехнулась старая, у нас после шестидесяти вообще за человека не считают, даже вскрытия не делают. Отмажутся.

Внезапно закололо в груди. Валя молчала из своего травяного покоя, наверно потому, что не успела научиться человеческим словам.

– Не хочешь ты со мной разговаривать,

– прошептала бледными губами Агния. Небесная кровинка дождя упала на ее разномастные крашеные волосы. Лето, как заспиртованная змея, смотрело сквозь стекло облаков. Два дерева

– клена отбрасывали две тени: один, разросшийся, не тронутый ураганом, прогремевшим несколько лет назад, ронял зубчатую пагоду, у второго

– криво вытянувшегося на месте обрубка, и тень была миражом.

А может, он еще и не приедет,

– страдала Агния, снова трясясь в трамвае. Может, так они шутят, вице- президенты. Знаем мы их собачьи шутки, а пачка баксов, это же аванс, оформленный под выигрыш в казино. У таких всегда есть запасные варианты, те, кто умирает вместо них. Шоферы, бездарно гибнущие при разборках, юная лимита

– рыженькие сержанты милиции. Пускай подождет, в лимузине сидеть один черт, в булочную зайду, решила Агния, сползая с трамвайной ступеньки. Но пошел дождь, и она повернула к дому.

Со стороны улицы

– стоял вчерашний, лакированный. Охранник с открытым зонтом распахнул дверцу. Из мокрых ушей домов лилась вода. Черкасов в куртке тонкой кожи, надушенный крепким мужским парфюмом, галантно поцеловал ей руку.

– Не буду соглашаться, откажу ему, откажу, и все,

– твердила про себя Агния, как привередливая невеста. Она вяло показала рукой на подъезд.

– Я думаю, Агния Николавна, зачем нам тянуть время, поедем смотреть вашу квартиру?

– Не знаю, что вам сказать, я ничего не решила.

– И совсем тихо добавила:

– Кому же хочется умирать?

Агния мялась в коротковатых брюках и старых кроссовках, как женщина, пришедшая наниматься на домашнюю работу.

– Вот увидите квартиру, остальное увидите, и решите.

– Черкасов с охранником усаживали ее в машину. Импозантный Валерий Дмитриевич уже не будоражил, не было того стыдного, жаркого, чего она испугалась в себе, темные стекла скрывали пронзительные велюровые глаза.

Мерседес мягко шуршал по набережной. Отсюда, в маренговой сетке дождя, Москва

– река показалась Агнии Финским заливом, потому что никакого другого она не видела. Перекатывалось темное олово воды. Справа, на холмах, небоскребы новых русских вытянули жирафьи шеи, заслоняя рослые, обжившиеся тут деревья. К одному такому, распиравшему свежий асфальт строительной площадки, лихо подкатил лимузин. За массивной дверью уже сидела консьержка в очках, в аккуратной блузке, чем

– то похожая на провизора. Она слишком преданно улыбнулась Черкасову. Везде у него свои люди, все

– то ему улыбаются. «Каждому здесь кобелю на шею я отдам свой лучший галстук».

Они вошли в зеркальный лифт. У добротной металлической двери в анфиладе девятого этажа Черкасов подмигнул ей и повернул внушительный породистый ключ; на бронзовом лице центуриона, охранника, не дрогнул ни один мускул. Большой холл перетекал в еще более просторную, метров в пятнадцать, полукруглую кухню, обставленную вишневой стенкой. Агния замерла на пороге.

– Это… все мне?

– А то кому же?

– Черкасов улыбнулся мелкими зубами, вчера, очарованная, она их не приметила.

Очумело окинув взглядом холодильник «Стинол», посудомоечную машину, Агния приникла к высокому духовому шкафу, он

– то и сразил ее окончательно. Прощай, жопастая, грудастая, вонючая жизнь с подгоревшими сковородками и едкими порошками, с оттиранием жира на треснувшем кафеле. Но это еще было далеко не все. Отороченная деревом арка вела из кухни в комнату, являя великолепие перламутровой кровати за воздушными шторами и волнистые стены цвета нежного морского прибоя, невероятные, потому что обоев таких не бывает!

– Это не квартира, это сущий рай,

– запинаясь, произнесла Агния.

– Смотрите дальше.

– Командовал Черкасов, ведя ее, дрожащую, в сладком стрессе, в опаловый, под слоновую кость, евротуалет с широкой низкой ванной. Гипноз продолжался. Он включил клавишу на золотистой вазе унитаза, из его керамической утробы раздалось птичье щебетание. На таком постаменте можно впасть в забытье, легко отлететь с последней соловьиной трелью. Агния неловко топталась на узорчатом полу, стыдясь мятых брюк и несвежих носков.

– Пойдемте,

– Валерий Дмитриевич взял ее под локоть.

– Вам и выписываться не надо из Нагатино, эта квартира просто ваша собственность.

В комнате, на низком ореховом столике, он выложил перед Агнией ордер, приватизацию.

– Довольны?

Агния словно лишилась речи.

Тогда Черкасов открыл маленький бар

– холодильник, вытащил ледяное пиво, бокалы дорогого стекла. Включил музыкальный центр. Что

– то классическое, кажется, Баха. Отпустил охранника. От пива под музыку Баха у Агнии захолодело горло. И тут Валерий открыл свой главный козырь

– обычную такую светло

– синюю тоненькую книжечку из банка. Кулигина Агния Николаевна…

– прочла она первую страничку, перевернула и подпрыгнула на стуле, глазам своим глупым не веря: ее валютный вклад составлял 50 000 долларов.

– Я согласна! Умереть за вас!

– Чуть ли не вскричала, боясь, что это наваждение, недоразумение какое

– то, что Черкасов может передумать. Так вот в какую невероятную сумму он оценил ее никчемную, одинокую жизнь. Пусть хоть два года… или свою. Нет, свою он ценит, конечно, дороже.

Над их головами тихо рокотал Бах.

Черкасов прочитал ее мысли.

– Вы потрясены? Это у нас человеческая жизнь ни во что не ставится, не ценится. Жизнь

– копейка, судьба даже не индейка, а ножка Буша.

– Ухмыльнулся.

– Я вам обещал, и вы все получили. Достойное существование. Признайтесь, не ожидали. Эта квартира, такая сумма.

– Да, да, – вторила Агния. Ее сомнения, очень большие сомнения наконец-то развеялись. Немыслимая сумма вдвое превышала стоимость нагатинского жилья. Слегка опомнившись, Агния все же настояла, чтобы до заключения страшного договора Черкасов поездил с ней. Он посетовал на дефицит времени, но согласился. И они, вместе с охранником, ждавшим на площадке, снова сели в мягкий лимузин.

Агния побывала у нотариуса, выбранного наугад, в банке, у юриста. Со всеми переговорила. Удостоверилась. Являлось очевидным, квартиру для нее Валерий выкупил в новострое и передал ей в собственность. Она боялась, что Черкасов обидится ее недоверием, но он был человек деловой. В эйфории она уже не стеснялась выцветшей ветровки. Разомлев от предложенного шампанского, кажется, не помнила, уже в своей новой квартире, под вечер, передала Валерию ключи от Нагатино, а он их и не просил. Отдала, как бы извиняясь за хлопоты, в благодарность.

И вот они снова остались вдвоем. Струился розовый боковой свет. Перед Агнией на ореховый стол лег плотный лист бумаги. Валерий протянул ей паркер. Он сидел перед ней, сцепив замком тонкие белые пальцы.

– Пишите, – сказал буднично, и только ранняя склеротическая жилка дернулась на шее.

– Вот здесь в середине странице – ДОГОВОР, – диктовал заготовленное.

Я, Кулигина Агния Николаевна, находясь в полном рассудке и трезвой памяти, согласна совершенно добровольно, без всякого принуждения с чьей

– либо стороны, по истечении двух лет поступить в распоряжение Смерти, то есть умереть вместо Черкасова Валерия Дмитриевича….о своем решении обязуюсь никого не ставить в известность…

– у Агнии засучили пальцы, с паркера свалилась клякса на белоснежный лист.

– Ну вот, теперь переписывать придется!

– А вы не сатанист? Не в секте?

– Испугалась Агния.

– Какой я сатанист!

– Раздраженно говорил Черкасов.

– Согласитесь, дорого бы мне встало такое членство.

– Хмыкнул.

– Насколько я знаю, сатанисты своим жертвам ничего не платят, даром мочат. А я хотел…

– он осекся,

– чтоб у нас с вами все было по

– хорошему. По обоюдному согласию. Так ведь?

– Да. Но как

– то это несерьезно,

– искала Агния последнюю зацепку. Ведь принятый, сухой язык договора вступал в явное противоречие с его невероятным содержанием.

– А как серьезно? Может научите? Я, что, каждый день составляю такие контракты о намерениях? Все мозги сломал!

Агнии понравилась его растерянность, даже стало жалко Черкасова. Он взял ручку и, начитывая вслух, ровным деловым почерком продолжал писать под кляксой:

Я, Черкасов Валерий Дмитриевич обязуюсь предоставить во владение Кулигиной А. Н. однокомнатную квартиру класса «люкс» на Воробьевых горах, открыть на ее имя валютный счет в сумме 50 000 долларов США, обеспечить во время действия договора в случае необходимости лекарствами последних разработок, лечением в престижных клиниках за рубежом, а также оплату ритуа…

– Черкасов замялся,

– иных обязательных расходов. Договор… составленный в одном экземпляре, пролонгации не подлежит, вступает в силу со дня подписания.

– Почему в одном?

– Всполошилась было Агния.

– А что как вопреки обязательству вы кому

– нибудь покажете договор? Ну и выглядел бы я! Женщины

– есть женщины.

У Агнии дрожала рука, когда она ставила подпись, отсекая от себя свою прошлую жизнь.

– Если бы я… не подписала… отказалась от квартиры, от всего, что бы вы сделали?

– Не знаю,

– Валерий пожал плечами,

– придумал бы что

– нибудь. —Взглянул жестко.

– Вот ведь,

– Агния отодвинула чашку с пахучим кофе,

– оказывается, все исходит не от Адама.

– Не понял.

– А то, что из моего ребра вы получаете новенькую, беспечальную жизнь. Из ребра Евы.

– Странные вещи вы говорите, Агния Николавна.

– Черкасов наморщил маленький лоб.

– Может, как медик… но знаете, мне такая хирургия не по душе,

– пытался пошутить.

– Оставайтесь, обживайтесь, я припозднился,

– он взглянул на плоские часы.

– Белье, одеяло найдете, холодильник загружен. Вещи ваши мы перевезем, не беспокойтесь.

Что перевозить

– то, продавленные кресла?

Она растерянно проводила его до двери, щелкнула хитрым замком. Решилась посетить евротуалет. Сколько она прикупит разных лосьонов, кремов для этих полочек,

– подумала. Для лица, для рук и для ног. Вспомнила анекдот про Чапаева и яичный шампунь. А в белый шифоньерчик

– махровый набор. Как потолковее потратить, получше распорядиться небывалыми, несусветными деньгами, доставшимися ей? Размышляла, ходила, оглядывала апартаменты с нежно

– морскими стенами. Прямо, спальня куртизанки из французских романов!

– Прочувствовала Агния. Старенькая Галатея, разжившаяся на деньжата нового русского Пигмалиона. Но Галатея – что? Статуя. То-то и оно. Вспомнила грязные, побитые гипсы вокруг дома отдыха, где трудилась врачом. Вздохнула. По незнанию, по своей еще малой причастности к шикарному быту, включила кондиционер и открыла балконную дверь

– пусть воздух идет. Отсюда, из красной кирпичной ниши, сражал небесной красотой будто чужой, совершенно другой город. Но не серебряным трепетом, свежестью реки, Ново

– Девичьими куполами восхищена была Агния, а совсем близкой стекляшкой метро

– станции. Неподалеку грохнул выстрел. Агния вздрогнула. Неужели бывают разборки

– среди этого благолепия? Ведь с глушителем

– вспомнилась лабуда сериалов, не слышно. Или из пугача кто

– то шарахнул? Хлопнул одинокий выстрел самоубийцы? Агния постояла еще в красной нише. Балконного воздуха ей было мало, подумала, надо пройтись. В метро можно и так, в чем она сейчас. Нарядов она пока накупать не будет, тут у Агнии замаячили особые планы, приобретет самое необходимое, так, несколько вещей, чтоб можно было выползти в эту новую жизнь.

Вот они стоят в полубезлюдье «Воробьевых Гор», недавно открытой станции, такие же, как она, может, немного получше видом. С тяжелыми сумками, ждут поезда. Ведь они, несколько молодых, принаряженных не в счет

– только сильнее оттеняют команду загнанных трудяг, все они живут и умирают для таких как Черкасов, ничего не получая взамен. Дедка за репку, Чук за Гека. А она перехитрила судьбу? Нищей стариковской свободе у телевизора предпочла чудовищный контракт, два года неведомой богатой жизни, безотказной. Может, потому что смолоду была маргиналкой, полуинтеллигенцией, и не подозревала об этом, думал-то о себе хорошо, как и весь ее круг, приятели с высшим образованием. С их анекдотами на кухнях, гитарами, посиделками в день получки, пьяными пересыпами, фигой, тянущейся из кармана навстречу стареющей власти. Маргиналами и были.

Агния довольно быстро, ведь не надо было ездить, прицениваться, где подешевле, привезла в новую квартиру маленькую аккуратную стенку натурального дерева, с горкой для сервиза, нарядный угловой диван и кое

– что еще по мелочам. В фирменном магазине ознакомилась с ассортиментом мобильников. Первый был простой и дешевый, как поцелуй солдата. Во второй, подороже, вмонтирован плеер, можно слушать любую музыку не отходя от кассы. А третий

– супер… с ним можно сидеть в сауне, плавать в бассейне, использовать как маленькую дрель. Она выбрала

– не броский ценой, где

– то посредине, с красивой подсветкой и крышечкой.

Черкасову она пока не звонила, потому что не звонил он. И это добавляло горечи в марципан ее жизни. Неужели и вправду, случайными партнерами сварганили неслыханную сделку и разбежались кто куда. А чего она ожидала, чтобы он привел ее к себе в дом, как любимую тещу? Его дом с женой и детьми существовал для Агнии совершенно гипотетически, словно черкасовская семья проживала на каких

– то волшебных островах, где солнце всегда в зените и текут совсем уж молочные реки.

Она поразмыслила и отказалась от покупки машины. Поздновато ей сдавать на права. Правда, их можно купить. А если авария? Ей не хотелось сокращать свою короткую жизнь. Метро было рядом, и любого частника она теперь могла остановить. За две тысячи баксов, на Тверской, Агния сделала «Чудо

– маску», помолодела лет на восемь. Эта маска

– раз и навсегда, до конца жизни,

– уверял косметолог с заячьей губой. На два года ей хватит

– счастливо вздыхала Агния. Кончиками пальцев восторженно касалась натянутого, гладкого, как арбуз, лица.

Теперь личный парикмахер колдовал над ее поредевшими волосами.

Как быстро, оказывается, у богатых летит время! Недели и месяцы ввинчиваются в небо сверхзвуковым лайнером. Мокрая осень, птицы

– казалось, уже не летали, а ползали по жухлой траве, перетекла в зиму. Агния теперь охотно подавала нищим, а музыкантам на вечернем Арбате

– даже мелкие доллары. Разве она выбралась бы сюда раньше, на улицу иностранцев и молодежных тусовок? Ненастным ноябрем любила посиживать в ресторанчике с красными фонарями, где холеный важный китаец всегда улыбался ей и тихо приказывал официанту принести пожилой даме, возможно, из эмигрантов, самое вкусное. Воистину, у природы нет плохой погоды.

Весной Агния поставила Валечке хороший памятник, внушительный кусок гранита с цветником, заказала новую фотографию вместо старой, выцветшей. Взвинченные нервы, слезы на могиле

– все то, что вызвано недостатком средств, а честно говоря, нуждой, часто принимается за безутешную скорбь. Неизбывное горе ушло в прошлое, точнее, в никуда, было иссечено временем. Это его белые знаки, даты жизни и смерти маленькой девочки, проступили на камне. Агния рачительно думала, какие посадит цветы, наверно, многолетние, стелющиеся, словно памятником застолблен мост между памятью посмертной, любовью бесплотной и жизнью телесной, повседневной.

Подстать лицу, Агния по японской системе, включавшей особый, глубокий массаж и уколы, избавила свое тело от рыхлости, перелезла из пятьдесят второго в сорок восьмой размер. И это навсегда,

– ее заверили, выкачивая вместе с жиром изрядно валюты. Если она еще потратится на гемо

– анализ, выяснит, что может потреблять из еды. Теперь в ее рационе солировал (не от слова соль!) салат из авокадо. Агния с опозданием узнала, что это не фрукт, как она полагала, а овощ, нечто вроде тропического огурца. Решив оставаться до конца своих дней в форме, она накупила сногсшибательных костюмов и теперь уж не могла не показаться Черкасову, попросила о встрече. Пару раз за все время он звонил ей, односложно спрашивал, не надо ли чего, и она звонила. А теперь предстала перед ним в полной красе, в зальце уютного кафе. Это была их первая встреча после Перехода через Альпы. Подписания исторического договора.

Черкасов, такой же худощавый, в костюме с белым жилетом, во всю пялился на нее, даже облизнул полнокровные губы.

– Да вас не узнать! Так преобразились. Нет, нет, действительно. Значит, не зря…

– он выразительно взмахнул длинными ресницами, дескать, за хорошую жизнь и жизни не жалко. Сжал ее руку с крокодиловой сумочкой.

– Прямо, госпожа Тэччер. И лицо, и фигура, все о, кей.

Он усадил Агнию за столик, заказал поесть, легкое вино. Разговор как

– то не клеился. Через пятнадцать минут Черкасов встрепенулся, отлаженно взглянул на часы.

– Извините, Агния Николавна, у меня ответственная встреча, вас отвезут.

– Поднялся, кивнул, оставив ее в обществе своего нового охранника. Прежний

– гора мышц, которого знала Агния, похожий на борца сумо, верно, ждал его в машине. Так

– то зачем?

– Досадовала разобиженная Агния.

Нового охранника, широкоплечего русского парня, звали странным именем Бенедикт. В честь ликера, что ли, нарекли?

– Усмехнулась Агния. Не в кайф ей было сидеть перед ним и жевать «дюваляй». Вскорости она узнала, это он сам себя переименовал, изменил первую букву, а нарекли его, сына шофера из Вязников, в честь Венички Ерофеева.

– Думаете, я от «Петухов» балдею?

– Бубнил Бенедикт, уставившись в пустую бликующую тарелку. Был я в Петушках, на евойной родине, так, фуфло. Памятник ему там отгрохали, видно, никто лучше не родился в той дыре. А роман его… ведь там все вранье. Квасит, квасит… кто про «сучий потрох» поверит, что он его пил? Издевается над людьми.

– Не понимайте буквально, это вымысел, литература. Художественная.

– Агния отпила глоток шабли.

– А как надо? Содержание и дураку понятное

– едет, нажирается, ободрали его, а как доходит… до Сфинкса, загадки какие

– то хреновые, я не врубился. Кореш мой, студент, с двумя детьми науку грызть пошел, такой упорный. Образованный, всего Чейза прочел, тоже ни фига не понял

– кто ему перо в бок сунул. Тягомутина. Вы что, думаете, если людям показать их пьяную харю, народ полюбит? Есенин вон тоже пил, слава богу, но он же не над кем не изгалялся, разве над собой только. Собаку, и ту любил, бабу свою сукой называл, так любил. Вот этот стих его знаете

– все они убийцы или воры? Дальше не помню… так оно и есть, в корень Сережка смотрел. За то его КГБ и вздернуло. Удавили, как псину бездомную. Такого поэта, гения!

– Ну, это не доказано. Пока споры одни…

– Э, оставьте. Не доказано, говорите?

Агнии не хотелось продолжать разговор, который неизвестно куда мог завести, в какие дебри, и она поднялась. А Черкасов и этого не сказал, вообще ничего. Даже с охранником было интереснее.

Она стала посещать фитнес

– клуб, скрипя старыми костями, забиралась на тренажеры. Ее восхищала широта все новых и новых открывающихся возможностей. Правда, контингент, богатенькие жены, несколько сторонились ее. Чем же она им не пришлась, возрастом? Природным возрастом, который не замаскируешь осанкой, показной бодростью, не скроешь ничем. Она теряла уверенность, ощущала себя ненастоящей, подделкой. Каким

– нибудь «мулинексом», который можно запросто выдернуть из розетки, и рассталась с клубом. Ездила в обычный бассейн, в сауну. На это уходило тоже полдня.

Как

– то ее потянуло в Нагатино, захотелось, приспичило невидимкой побродить там. Одевшись попроще, чтоб ее не приметили соседи, она отпустила машину с тыльной стороны дома. Зашла в заметеленный удушливым тополиным пухом двор. Мрачного вида, пожилая женщина в резиновых сапогах несмотря на сухую погоду, еле сдерживала на поводке крупного беспородного пса, рвавшегося в кусты. Сначала, как это водится, приблудившийся переросток, «дворняжки, они самые преданные», потом

– брехливый прожорливый едок…. а в результате, обуза круглый год. Правда, есть с кем поговорить, на всю оставшуюся жизнь.

Агния удивилась, увидела как из обшарпанного подъезда, в обнимку с лупоглазой девицей, выходит охранник Бенедикт. Он тоже ее увидел, скинул руку с плеча девчонки, подошел, опустив васильковые глаза.

– Вы меня извините, Агния Николаевна, дома жена, мать, сами понимаете. Уж не говорите шефу, что я здесь прошмандуюсь, он сам… -Бенедикт прикусил язык,

– про вторые ключи, а то выгонит в шею. Можно вас попросить?

– Хорошо, хорошо,

– растерянно согласилась Агния, не подозревая какого доброжелателя обретает в Бенедикте.

Обычно она брала подвернувшуюся машину, ехала на Черемушкинский рынок, выбирала свежую вырезку, кусок осетрины, накупала полные пакеты лучших овощей и фруктов. Висячими садами Семирамиды украшавшие темные своды рынка. Теперь, в свои выходные все это охотно покупал Беня Крик, как она, смеясь окрестила скуластого русака. На Беню он не отзывался.

– Что я бендюжник какой?

– Улыбался кисло.

Бенедикт избавил от приятных поездок на базар, сделал ее жизнь еще просторнее, еще пустее. Горчит сладкий хлеб, когда его поедаешь в одиночку, быстрые трапезы на кухне, с Беней, были не в счет. За все долгое время Агния не свела знакомства с соседями по этажу. И соседей как бы не существовало; то был странный дом, полузаселенный; для чего вздымался этот призрак, нависая красными крыльями над скромными рыбаками, над студенистой водой?

К соседке, жене банкира, с которой Агния была едва знакома, иногда приезжал в гости седовласый мэтр, поэт, ублажал ее чтением стихов. Мэтропоэт не ездил на метро, Агния видела из окна, как его побитый жигуленок, словно сиротка из приюта, неловко пристраивается среди мерсов и ягуаров, пестрого зоопарка владык мира сего. Она слышала через стенку заунывное чтение, но слов не разбирала. Ее, конечно, не приглашали на поэтические чаепития, а жаль, раньше она знала много стихов, даже один раз была на вечере в Политехническом… Вот поэт не распорядился бы своей жизнью так бездарно, как она, подумывала, вздыхая, ведь творчество то же самоубийство, дарующее некоторым счастливцам бессмертие.

Одиночество, полное одиночество, сдобренное большим и надежным достатком. Тошно, муторно каждое утро вставать на белые весы, отмечая прибавляющиеся граммы. Да и лицо

– сооруженное навеки!

– если присмотреться, уже давало сбой. Сладкий глубокий вдох улетучивался, наступал выдох. Получалось, она замешкалась, обживая новую судьбу. Какие это были семечки! Хочешь захлебнуться свежим ветром, езжай на Адриатику, в прекрасную Италию! А то зачем старалась? Но ведь надо хоть немного выучить английский, разговорный, немаловажный атрибут богатой культурной жизни, иначе придется не на шаг на отходить от переводчицы, не на шаг от нее не отходить, а какая еще попадется? Маркс, вон, в шестьдесят лет русский выучил, а он, говорят, потрудней английского. Агния не стала листать издания с объявленьями

– профессора зайчегубые найдутся везде

– решила довериться случаю. На столбе у стекляшки метро нашла синий приклеенный листок с крупными компьютерными буквами: А Н Г Л И Й С К И Й Р А З Г О В О Р Н Ы Й. Коротко и ясно. Позвонила.

– Я хочу брать уроки английского,

– церемонно сказала.

– Брать? Хорошо. Приезжайте,

– ответил голос с приятной хрипотцой, она подумала, что говорит с мужчиной.

– Когда можно приехать?

– Приезжайте сейчас. Я живу на Солянке.

– Она различила женские модуляции.

– На машине поедете?

– Да.

Ей басовито объяснили, как въехать во двор, где припарковаться.

– Я отпущу машину.

– О, кей. Запишите код.

Агния оделась и через сорок минут оказалась подле старинного, ветшающего дома. Вошла в тесный двор, поднялась на лифте, пропахшем лекарствами, как в больнице. Не нажала, а повернула реликтовый звонок, похожий на штопор.

В прокуренной прихожей, заставленной книгами, стояла очень худая, костлявая женщина в свитере и бриджах. Копна полуседых жестких волос, цепкие глаза, смуглое лицо с острыми морщинками. Подумалось, она ведь моих лет, а ничего с собой не делает, и старше не выглядит.

– Антонина Клещева, – проговорила она, протягивая сухую коричневую руку с тяжелым перстнем.

– Можно, Тоня, для более тесного контакта.

Прыгающей птичьей походкой, поводя плечами, зада у нее как бы не было – тонкая спина переходила в ноги – Клещева провела ее в комнату; не менее задымленную и захламленную. Светился экран компьютера.

– Работаете в Интернете?

– Спросила Агния без особого интереса, чтобы как-то начать разговор.

– Скачиваю. Скачиваю, – повторила она непонятное слово.

– Садитесь, – указала на кожаное кресло.

– Я хочу поехать в Италию, в турпоездку.

– Хорошо, – вздернулись широкие брови.

Антонина затараторила по-английски. Агния не поняла ни слова, и ее teacher* видела это.

– Знаете, когда ребенка бросают на глубокое место, иногда получается. Он плывет.

– Не бросайте. Со мной надо с нуля. Институтский язык – химера, пшик.

– Но, милочка, вам же не надо объяснять буквы, грамматику, вы же не дебилка. Вы хотите говорить. Немного говорить, только и всего.

Не помешала бы грамматика, – подумала Агния, но промолчала.

– Когда я работала в Гане, в посольстве, кстати, сейчас там мой сын, посол уж на что был дурелом, разжалованный аппаратчик, а я его научила изъясняться. Даже вести переговоры.

Посмела бы не научить, его бы в дворники перевели, вместе с тобой.

– Так что не расстраиваетесь. Вы кто по профессии?

– Врач. Терапевт.

– О, кей.

Антонина выключила свой Интернет, врубила «Битлов».

Агния подумала: как счастливо блефовала молодость, приобщаясь к их гитарам!

– Вы различаете, где голос Леннона, где Пола?

– Нет, – опять смутилась Агния.

– Я хочу уловить не ваш музыкальный слух, понять ваш уровень. Ведь у всего есть свой голос, его надо только услышать.

И она стала подпевать.

– Это был чудесный день, я встретился со своей девушкой… – зачем переводить? Перевод так упрощает, сужает. Там все в языковой стихии.

Еще бы, усмехнулась Агния. Удивительное дело, два мальчика пяти и шести лет с утра до вечера говорят по-английски. Одного зовут Джон, другого – Пол, и оба живут в Ливерпуле.

Раскачиваясь гибким телом, Антонина сварила густой кофе в турочке, на маленькой спиртовке. С удовольствием затянулась крепким «галуазом». Под тихое пенье она плавно рассказывала о доме Леннона с красной черепицей, о его родителях…

Из Интернета вызнала, ведь не была же в Англии, не была.

Агния разглядела на сухом пальце массивное кольцо с головой божка. Приблизила к нему очки, тихонько потянула на себя.

– Что, хочется примерить?

– Антонина тряхнула кудлатой головой.

– И не вздумайте! Нельзя даже на мгновение надеть чужую судьбу. Это ритуальное кольцо. Когда умру, сын положит его в гроб и мне найдется местечко в царстве Упу.

– Где-где?

– Т-с-с.

– Клещева прижала к губам палец с кольцом.

– не надо об этом.

– Она посмотрела на запыленные стенные часы.

– Для первого урока, я думаю, достаточно.

– Поднялась со скрипучего дивана.

– Если вам нужна академика, ну, класс с доской, вот видеокассета: мой сад, мой огород, вы ж понимаете? А для грамматики – вот это.

– Она протянула ей «Тома Сойера» в кожаном переплете и маленький словарик.

– Тут все просто, вспомнится. Правда, есть американизмы, так я вам объясню. Дерзайте.

Неужели она думает, что я буду читать Тома Сойера? Или смеется, пройдоха? Беззлобно думала Агния в машине. Та еще штучка! Но уютно у нее.

В своем пустынном жилище ей не захотелось ставить кассету про сад

– огород. Теперь ее больше интересовали эротические клипы. Вот,

– подумала Агния глухой ночью, попивая виски,

– местечко в царстве Упу!

– выходит, даже африканская смерть знает всех в лицо, и своих, и чужих, не то, что уж наша, сермяжная. И похоже, ничего из Антонины не вытрясешь. Она горько усмехнулась. Алкоголь не смягчал, не размывал ночной страх, и потаенное, загнанное в подполье души, вылезало скользкой подземной тварью. Никто не видит, как цветет волчья ягода, а она увидала. Обещанный срок

– уже не два года, а гораздо меньше, он быстро кончается, как крепкая жидкость в бутылке. И кто помешает этой в шляпке

– придти гораздо раньше, в такую вот одинокую ночь? И эта, любящая шляпки, да хоть тюбетейки!

– Агния сделала большой глоток, чуть не захлебнулась,

– она выследила ее, вызнала имя, фамилию… А если все вранье? Но тогда кто навел Черкасова и зачем? Из

– за квартиры в Нагатино? Смешно. Он дал ей другую, шикарную, и лютые деньги

– на два года. На два года…

– зацокало, зацепило, но зашкалило в мозгу. Лакомое, ласковое тепло обволакивало ее. Киты выбрасываются на берег, и ласты обращаются в шершавые ступни; и они идут по земле, а потом скользят по небу, как по льду, на резиновых ногах… А вдруг,

– как всегда явилась спасительная мысль, вдруг этого вообще не будет? То есть она умрет, но не так скоро. Зачем ломать голову

– когда?

История не бесконечна, она тоже смертна: сначала райское младенчество, безмятежные игры Адама и Евы, потом дерзкая юность, полная борьбы за выживание, зрелость, осененная уверенностью, открытием мировых законов и безумных механизмов; и, наконец, старение самой идеи жизни, сомнительность прогресса, дряхление догмы, стоп Машина!

– справа по борту гигантский айсберг.

Агния теперь зачастила к Антонине. Древний дом с громыхающим лифтом и темными запахами жизни уже не отпугивал ее. Клещева рассталась с обидной иронией, делала все, чтобы они стали подругами. А не пожилой училкой и староватой ученицей.

– Когда я работала в посольстве в Мозамбике…

– трещала она.

– Вы же говорили, в Гане.

– И в Мозамбике тоже,

– не терялась Клещева.

Агния обычно приезжала к ней с непросохшими волосами, прямо из бассейна.

– Вам не кажется, Агата (так она переиначила ее имя), что плавать лучше потом, после занятий. Надо быть в форме, без расслабухи.

Какого черта она выступает? Распоряжается. Я плачу ей хорошие деньги, а результата

– мизер, с гулькин нос. Или я такая тупая?

Но все равно послушалась своего гуру, приехала утром.

– А не сделать ли нам сегодня передышку?